Глава 3. Последняя воля маэстро
Hildur Guðnadóttir – «Bathroom Dance»(из «Джокера») и
Philip Glass – «Metamorphosis One».
«
Я оставлю вам не музыку, а бомбу.
Только вы решите – фитиль поджечь или затушить». – Джек Лейман.
Месяц назад.
Кабинет нотариуса тонул в зловещем полумраке. Единственное окно, затянутое паутиной трещин, пропускало косые лучи света, которые цеплялись за пыльные портьеры цвета запекшейся крови. Световые пятна медленно ползли по столу, освещая папку с гербовой печатью – последний рубеж между жизнью и смертью.
– Вы уверены, что хотите оформить его именно так? – голос нотариуса дрожал, хотя он пытался это скрыть. Его палец с желтоватым ногтем замер на пункте 4.3, будто боясь перевернуть страницу.
Джек Лейман сидел в кресле, как король на троне из костей. Его длинные, изможденные пальцы – те самые, что выжимали из рояля диссонансы, способные разорвать душу на части, – сжимали ручку с такой силой, что костяшки побелели. Казалось, он пытался вдавить ее сквозь стол, в самое сердце земли.
– Да, – его голос прозвучал глухо, словно доносился из глубины заброшенного склепа. – Особые условия: пункт 4.3. Права на завершение «Реквием Леймана» передаются Валери Вайс и Адриану Риду при совместном выполнении следующих требований...
Он сделал паузу, его глаза метнулись к окну, где в отдалении маячила тень человека в черном. Джек знал, что за ним следят. Знал, что смерть уже точит когти. Но в его взгляде читалось не страх, а холодная решимость шахматиста, делающего последний, смертельный ход.
– Первое, – продолжил он, понизив голос до шепота, – все рукописи, черновики и аудиозаписи, относящиеся к указанному произведению, хранятся в сейфе №217 банка «Ла Фрейн»...
Его рука дрогнула, когда он доставал из внутреннего кармана пиджака маленький медный ключ. Ключ был старый, покрытый патиной времени, с выгравированным знаком – переплетенными нотами и кинжалом. Он положил его на стол с таким видом, будто это последняя фишка в смертельной игре.
– Этот ключ, – прошептал он, – будет передан им в день моих похорон. Вместе с этим.
Из другого кармана он извлек конверт. Белый, плотный и с надписью «Для двоих» – чернила слегка растеклись, будто его подписывали под ливнем или... слезами. Внутри лежали координаты. Старый павильон в парке, где они впервые сыграли его музыку. Где штукатурка осыпалась, как пепел сгоревших надежд, а по ночам скрипели половицы, словно невидимые пальцы перебирали клавиши призрачного рояля.
– Второе, – голос Джека стал жестким, как сталь, – сейф вскрывается только при предъявлении сертификата о смерти и удостоверений личности обоих наследников. Если один из них откажется... – он сделал театральную паузу, – то доступ аннулируется. Навсегда.
Нотариус нервно поднял бровь, а его пальцы задрожали:
– Вы предусмотрели... спорные ситуации. Но почему такие жесткие условия?
Джек улыбнулся, но его глаза оставались пустыми, как клавиши расстроенного пианино, по которым больше никогда не пробегут живые пальцы.
– Музыка требует жертв, – прошептал он, – или становится жертвой. В этом городе... – его взгляд снова метнулся к окну, где тень уже исчезла, – все давно стало инструментом в чужих руках.
Он достал последний конверт, запечатанный черным сургучом с оттиском – стилизованным черепом с нотным станом вместо зубов.
– Передайте это моей жене, Аманде Лейман, лично. После... моего ухода, – он сделал ударение на последнем слове, – она должна вручить это письмо только Валери Вайс и Адриану Риду. Только им. Лично. – Его голос стал резким, как удар смычка. – Если кто-то еще прикоснется к этому письму... – Джек не договорил, но в воздухе повис невысказанный смысл: смерть.
Нотариус кивнул, его горло сжалось. Он вдруг осознал, что перед ним не просто завещание. Это была партитура грядущего апокалипсиса, ноты, написанные кровью. А Джек Лейман... он уже видел свою смерть в нотах будущего и смирился с ней, как истинный маэстро, знающий, что финальный аккорд неизбежен.
За окном прогремел гром, хотя небо было ясным. Или это был выстрел? Джек вздрогнул, а его пальцы непроизвольно сложились в аккорде, который он так и не успеет сыграть. Но в его серых глазах горела уверенность – Валери и Адриан найдут правду. Они должны найти, потому что в этих нотах была зашифрована не просто музыка. Это была исповедь умирающего города, последний крик души перед тем, как тьма поглотит все.
***
Месяц спустя.
Аманда Лейман была тем единственным светом, что согревал жизнь Джека. Но когда его не стало – погасла и она. В опустевшей душе поселилась бездонная пустота, которую не заполняли даже ноты его музыки, написанной специально для нее.
Ее жизнь остановилась в тот роковой миг. Муж ушел, бросив ее одну посреди безумного мира, где тьма пожирала последние проблески разума, где деньги значили больше, чем сама мораль. В мире, в котором справедливость давно умерла.
Их когда-то уютный зал, где рождались дуэты и смешивался смех с переливами рояля, теперь казался потемневшим и холодным, будто лишенным жизни. Ноты звучали так тихо, что их едва можно было расслышать.
Аманда, в которой когда-то горел огонь творчества, которая не знала предела безумным идеям и никогда не теряла вдохновения, теперь напоминала ожившего мертвеца: бледная, с темными кругами под глазами, с пустым взглядом, устремленным на портрет. Он висел посреди комнаты, напротив окна, за которым расстилалось море, а тяжелые тучи давили на серебряный полумесяц. Его лучи тщетно пытались пробиться сквозь мрак, чтобы хоть на миг озарить зал, подарить ему каплю тепла и развеять тьму.
Инфаркт.
Это слово уже несколько дней преследовало Аманду. Ее сознание отказывалось принимать этот диагноз. Она не верила врачам, ведь в мире, где она жила, деньги обычно решали все, и подкупить можно было кого угодно.
У Джека Леймана не было проблем со здоровьем. Аманда знала это точно. Муж никогда ничего от нее не скрывал – между ними не существовало тайн.
Аманда, сама того не замечая, нажала слабо на белые и черные клавиши рояля, и спустя пару секунд вдруг, как ядовитая змея, в ее сознание вползла мысль: «Джека убрали намеренно».
Сжав в кулаке партитуру, которая только что стояла на пюпитре, она допила вино и швырнула бокал в портрет. Там, за стеклом, они улыбались: она – в свадебном платье, он – в черном фраке, сидя за роялем.
– Если это сделал ты, Габриэль, то следующие похороны будут твоими, – процедила женщина. Ее синие глаза, цвета бушующего за окном моря, вспыхнули холодным огнем ненависти.
Этим поздним вечером, когда стрелки часов приблизились к девяти, Аманда наконец поняла, что имел в виду ее муж, говоря, что чем красивее произведение композитора, тем страшнее его секрет. В последний раз бросив взгляд на помятую партитуру, женщина достала телефон из кармана черных брюк и набрала номер их с мужем личного ассистента.
– Сделай вскрытие Джека и проверь все его переписки в телефоне, а также записи с камер наблюдения в комнате, где его нашли мертвым. Постарайся уложиться как можно быстрее и чтобы никто ничего не узнал, – приказала Аманда.
Внутренний голос шептал ей перепроверить все лично и убедиться во всем еще раз до похорон, которые должны были состояться через два дня.
***
Утром два дня спустя, пока Аманда сидела на балконе, листая ленту соцсетей и попивая кофе, ей попался пост Габриэля. На фото он стоял в обнимку с женой на фоне моря и заката. Скривившись, женщина пролистала дальше, даже не задумываясь, ставить ли лайк.
С самого начала их знакомства Аманда не понимала, как ее муж мог дружить с человеком, от которого буквально веяло двуличием. Все в Габриэле – взгляд, слова, поступки – казалось показухой и ложью.
Аманда всегда хорошо чувствовала людей, особенно музыкантов. Их музыка порой раскрывала их истинную суть лучше, чем любые слова. Вспомнив, как три года назад в интервью Габриэль клялся, что ценит честность, женщина усмехнулась. «С кем угодно, но только не с ней он дружит», – подумала она.
И как бы Аманда ни ненавидела его, бывали случаи, когда помочь мог только Габриэль Рид – деньгами или связями. Когда-то ресторан, доставшийся ей в наследство от отца, оказался на грани банкротства. Аманду обвиняли в том, что она незаконно оформила права на бизнес и якобы из-за ее жадности отец погиб. Но благодаря вмешательству Габриэля ситуацию удалось уладить. Правда, теперь она осталась у него в долгу.
Поставив кружку на маленький стеклянный столик, Аманда откинулась на спинку кресла и машинально взялась за цепочку с золотым сердечком, где хранилась фотография ее младшей сестры в обнимку с ней. Сестры, которая несколько лет назад должна была вручать награды победителям конкурса школы искусств в Большом театре, но вместо этого погибла в автокатастрофе. Та трагедия оставила след в сердцах многих, ведь мир потерял легендарную оперную певицу – девушку, чей голос, казалось, был создан самим Богом, чтобы нести свет и надежду в этот мир. Селена Вайс стала не просто примером человека, пробившегося на вершину без связей и протекции, но и настоящим символом музыки. Она пела и смешивала классическую музыку с современной, доказывая всему миру, что искусство может быть прекрасным в любом виде и стиле. Селена рождала любовь даже у современного поколения к классическим произведениям. Когда ее не стало, казалось, сама музыка стала звучать тише, постепенно угасая. А после смерти маэстро Джека Леймана в музыкальном мире и вовсе наступила тишина. Аманда не могла больше так жить. Она не допускала даже мысли, чтобы кто-то снова отнял у нее дорогих людей. Этим утром женщина поклялась себе, что она найдет того, кто подстроил автокатастрофу, в которой погибла ее сестра со старшей дочерью, и кто убил Джека, и добьется справедливости.
Осенний ветер, внезапно налетевший со стороны моря и играющий в ее темно-каштановых волосах, будто придал ей уверенности, убеждая, что она на верном пути. Когда Аманда встала с кресла, на ее телефон пришло новое сообщение от Александры Рид: «Адриан вернулся, как ты уже знаешь. С Валери мне так и не удалось связаться, но я попросила помочь Эмму Райн». Прочитав его, женщина тут же вошла в спальню и поспешила в кабинет мужа.
Это был тот самый кабинет, где на дубовом столе перед смертью Джек Лейман написал письмо для Адриана Рида и Валери Вайс – своих лучших учеников, ставших ему родными детьми. Им предстояло после его смерти расшифровать недописанную симфонию, завершить ее и спасти будущее музыкального мира.
– Что ж, время пришло. Надеюсь, ты не ошибся в своих учениках, дорогой, – произнесла Аманда, входя в кабинет, погруженный в хаос из бесконечных партитур и книг. Она взяла со стола тот самый конверт, полученный недавно от нотариуса, и взглянула на фотографию в рамке. На снимке трое улыбались на фоне парадного входа в школу искусств: десятилетняя Валери, тринадцатилетний Адриан и Джек.