La Croce Nera [18+] {Кровавые узы} Мафия

Африн Моррети: Пять лет назад

Летний воздух был тёплым, сладким, пропитанным запахами запахами жасмина и роз. Солнце уже клонилось к горизонту, мягкий свет проникал сквозь полупрозрачные шторы моей комнаты, отбрасывая золотистые узоры на белоснежные простыни. В этот день всё казалось обычным — размеренным, тихим. Я сидела у себя в комнате, босиком, поджав ноги, с книгой на коленях, и лениво листала страницы, совершенно не вникая в текст.

В доме было слишком тихо. Тишина в нашем особняке была редкостью. Обычно слышались голоса — слуг, отца, охраны, даже моих старших братьев. Кто-то всегда проходил по коридору, хлопала дверь или скрипел пол. Но сейчас... тишина казалась неправильной. Как будто дом затаил дыхание.

Я подняла голову от книги и прислушалась.

Где-то вдалеке послышался короткий, глухой звук. Не громкий, но отчётливый. Нечто между глухим хлопком и... стуком? Я нахмурилась. Отложив книгу, подошла к окну и выглянула наружу. За воротами всё было спокойно — привычная панорама сада, где садовники накануне подстригали кусты, а сейчас всё пустовало. Ни души. Ни одного охранника.

Странно.

Я вышла из своей комнаты. Прохладный мрамор пола приятно холодил босые ступни. По коридорам растекался лёгкий аромат цитруса — его всегда добавляли в воду для мытья полов. Я не спешила. Просто шла, прислушиваясь, как шуршат мои длинные шёлковые брюки при каждом шаге.

Особняк у нас был роскошный. Бело-золотой, в итальянском стиле, с высокими арками, витражами, колоннами, мрамором и фонтаном во внутреннем дворе. Но были в этом доме и такие места, куда мне было строго запрещено заходить. Ни днём, ни ночью. Никогда.

Отец всегда говорил: «Африн, если ты когда-нибудь приблизишься к той части дома — я лишу тебя телефона, репетиторов и отправлю в закрытую школу в Швейцарию». Конечно, я никогда не пыталась туда попасть. Не потому что боялась наказания. А потому что... оттуда будто веяло чем-то чужим. Холодом. Тенью. Там всегда было темнее. Словно даже солнце туда не заглядывало.

Но в этот вечер... что-то было иначе.

Я сама не заметила, как спустилась по лестнице и оказалась в нижней части дома. Прошла вдоль длинного коридора, где портреты предков смотрели на меня с мрачным достоинством. Один из них — мой прадед — всегда вызывал у меня странный трепет: его глаза, написанные мастером, будто следили за мной.

Я свернула за угол. Остановилась.

Впереди — та самая дверь. Высокая, чёрная, с тяжёлой металлической ручкой. Она всегда была под охраной. Всегда. Но сейчас... никого. Ни одного охранника. Пусто.

Сердце застучало чаще.

Я стояла перед дверью и колебалась. Что-то внутри меня тянуло назад, нашёптывало: «Не надо, уходи, ты не должна». Но в четырнадцать лет страх часто проигрывает любопытству. Особенно, если ты с детства выросла в золотой клетке, где всё контролируется, всё известно, и ничто не вызывает настоящего трепета.

Я потянула за ручку.

Дверь была открыта.

Я осторожно сделала ещё несколько шагов и, не дыша, заглянула в полуприкрытую дверь.

Там были трое.

Два человека стояли у стены. Один — на коленях, с мешком на голове, его руки были связаны за спиной. Он дрожал. Весь. Я даже отсюда слышала его хриплое, сдавленное дыхание. В комнате стоял запах крови, пота и железа.

Второй — высокий, в чёрной рубашке, с закатанными рукавами. Его фигура была неподвижна. Он смотрел на жертву — безразлично, как будто перед ним был не человек, а мусор. В его руке блестел нож. Лезвие чуть скользнуло по свету лампы.

Я замерла. В горле пересохло. Но я не могла оторваться.

— Предателей не судят. Их просто вырывают с корнем, — произнёс он низким, спокойным голосом.

А потом... он ударил.

Резко. Быстро. Один раз — прямо в грудь. Мужчина на коленях заорал — пронзительно, не по-человечески. Но это был только первый удар. Второй — глубже. Третий — с хрустом. Кровь брызнула на пол, на руки убийцы, на стены.

И тогда... он отбросил нож.

И что-то в его движениях изменилось.

Он опустился рядом с корчащимся телом. Обхватил его грудную клетку. А дальше — я не сразу поняла, что он делает.

Пальцы, покрытые кровью, начали рвать плоть. Он... руками разрывал грудь человека. Без всякого оружия. Силой. С безумным, холодным спокойствием на лице.
Хруст. Ещё хруст. Я зажала рот рукой. Мои глаза наполнились слезами, но я не моргала. Не могла.

Он наклонился — и в следующий момент поднялся, держа в руках... сердце.
Бьющееся. Настоящее. Живое сердце.

Мужчина на полу дёрнулся один раз — и затих.

А он просто смотрел на своё «творение». Будто любовался. А потом медленно вытер ладони о свою рубашку.

Я отпрянула. Но было поздно.

Он поднял голову. И посмотрел прямо в меня.

Я застыла.

Его взгляд был нечеловеческий. Не удивлённый. Не разъярённый. Спокойный. Пугающе спокойный. В нём не было жизни. Не было жалости. Не было ни одной эмоции. Только ледяная, бездонная тьма.

Он сделал шаг вперёд. Потом второй.

Я в панике бросилась назад.

Босые ноги скользили по мрамору, сердце колотилось в груди так, будто готово было вырваться. Я не помнила, как добежала до своей комнаты. Не помнила, как захлопнула дверь, как села в угол и закрыла уши ладонями.

Я просто дрожала. Без звука. Без слёз.

И знала — он видел меня.
Он знал, кто я.

И он никогда не забудет.

Африн Моррети: Наше время

Я закричала. Резко, пронзительно, словно кто-то только что вонзил в меня нож. Сердце бешено колотилось в груди, дыхание было рваным, руки дрожали.

Опять.
Снова этот сон.

Сон, который преследует меня вот уже пять лет. Один и тот же. Одна и та же ночь. Один и тот же мужчина.
Я вижу, как он вырывает сердце живому человеку.
Я чувствую этот запах крови, будто всё ещё стою в том проклятом крыле особняка.
И как бы я ни пыталась стереть это из памяти — оно прочно въелось в моё сознание. Вросло в кожу. Отравило душу.

Я села в кровати, обхватив себя за плечи.
Комната была наполнена слабым, едва уловимым светом рассвета. Сквозь щели штор пробивались тонкие полосы света. Было тихо. Слишком тихо. Даже город, казалось, боялся разбудить мои воспоминания.

Стиснув зубы, я отбросила покрывало и встала с кровати.
Тело ощущалось тяжёлым, будто я не спала, а боролась всю ночь. Я направилась в ванную. Холодный мрамор пола обжигал босые ступни.

Включив свет, я подошла к зеркалу. Лицо бледное, глаза покрасневшие, под ними — лёгкие тени. Но всё ещё я. Всё ещё Африн Моррети.

Я включила воду. Сначала горячую, потом холодную. Приняла душ, позволяя потокам воды стекать по коже, как будто они могли смыть воспоминания, впитавшиеся в меня. Намылила тело гелем с лёгким ароматом розы, тщательно промыла волосы. Горячая вода расслабляла, но боль внутри не отпускала.

После душа я принялась за привычный утренний ритуал ухода за лицом.
Сначала нежно промокнула кожу махровым полотенцем. Затем нанесла тоник с экстрактом лаванды — для успокоения. Он слегка пощипывал кожу, но я уже привыкла к этому. Потом — сыворотка с гиалуроновой кислотой, капля за каплей на каждую щёку, лоб и подбородок. Я втирала её лёгкими круговыми движениями, пока кожа не впитала всё до последней капли. Поверх — лёгкий крем с SPF, несмотря на то, что день только начинался. Губы смазала нежным бальзамом с ванилью. Затем расчесала волосы — длинные, светлые, мягкие, струящиеся, как шёлк. Они спускались волнами на плечи и ниже, пахли мёдом и жасмином.

Я посмотрела на себя в зеркало. Те же светло-голубые глаза с капелькой золота возле зрачка. Тот же прямой нос, мягкие пухлые губы. Лёгкий румянец на щеках от горячего душа. Длинные ресницы, изгиб бровей. Всё было на месте.
Только внутри — всё было по-другому.
Сломанное. Испуганное. Осквернённое.

Я вышла из ванной и открыла дверцу гардероба. Сегодня мне хотелось чего-то мягкого, лёгкого... того, что хотя бы внешне скроет мой внутренний страх. Мой выбор пал на короткое розовое платье с цветочным узором — лёгкая ткань, пышные рукава, квадратный вырез, подчёркивающий грудь и изящную линию шеи.
Платье, как я любила.
Я никогда не носила закрытых вещей. Ни длинных юбок, ни строгих костюмов. Открытость всегда была моей бронёй — яркие мини, обтягивающие топы, тонкие бретели, глубокие вырезы. В этом было что-то дерзкое. Свободное. Или хотя бы видимость свободы.

Я надела платье, провела пальцами по швам на талии, ощутив, как ткань мягко облегает тело. Затем надела тонкое золотое кольцо на указательный палец, серёжки в виде звёзд и капельку духов за уши — «Narcotic Flower» с нотками пиона, пачули и сахара.

Потом... замерла у окна.

На улице светлело.
Город просыпался.

А во мне — всё ещё шёл дождь.
Кровавый. Холодный. И бесконечный.

Мой телефон вздрогнул от звонка. Я машинально потянулась к тумбочке, даже не взглянув на экран. Ответила.

— С днём рождения, королева! — в трубке раздался звонкий, до боли родной голос. — Света тебе, любви, и чтобы ты наконец-то выдохнула и зажила как заслуживаешь! Африн, ты вообще понимаешь, что тебе сегодня восемнадцать! Восем-на-дцать!

Я моргнула.
Ощущение, будто ледяная вода пролилась на голову. День рождения.
Сегодня.
Пятое июня.
Я действительно... забыла.

— Серьёзно? — прошептала я, больше себе, чем ей.
— Ну не говори, что забыла, — в голосе подруги сквозила обида, перемешанная с заботой. — Я тебя знаю. У тебя, небось, ночь опять была адская. Всё тот же сон?

Я глубоко вдохнула и прислонилась спиной к стене.
— Всё тот же, — тихо ответила я.

— Проклятие, — выдохнула она. — Мне так хочется тебя обнять. Послушай, Африн... я знаю, ты не празднуешь, знаю, ты не хочешь ни шаров, ни гостей, ни «сладких девятнадцати», но, пожалуйста... хотя бы вспомни, что ты родилась. Что ты — живёшь. Что ты есть. И ты — настоящая.

Я молчала.
Горло сжалось, будто в нём застрял ком. Она всегда умела говорить нужные слова. Пробиваться сквозь мои стены.

— Спасибо, Карла, — выдохнула я. — Ты... не представляешь, как это важно.

— Ещё как представляю. — Она на мгновение замолчала, а потом добавила: — Я оставила тебе маленький подарок у ресепшна. Он тебя не заставит плакать. Наверное.

Я усмехнулась.
— Постараюсь не зареветь прямо на ковёр.

— Вот и умничка. Позже напиши мне, ладно? Люблю тебя.
— Я тебя тоже. Очень.

Она сбросила звонок, оставив в ушах тишину — приятную, светлую, тёплую. Я подержала телефон в руках ещё пару секунд, а потом отложила его, сделала глубокий вдох и вышла из комнаты.

Дом был огромный. Старинный. Каждый шаг по мраморной лестнице отдавался эхом в пустом пространстве холла. Огромные окна, тяжёлые гардины, картины предков на стенах — всё выглядело так, будто застряло во времени. И это было правдой.

Я спустилась вниз и, как всегда, направилась в столовую.

Из-за двери доносились голоса. Отец и брат, как обычно, обсуждали что-то с серьёзными лицами. Политика? Бизнес? Оружие? Или, может быть, новые поставки?

— Доброе утро, — сказала я, входя.

Отец даже не поднял взгляд.
Седые виски, загорелая кожа, взгляд стального человека, привыкшего командовать. Сидел во главе стола, как император.
— Утро, — коротко отозвался он.
Брат, Франко, бросил на меня взгляд и кивнул. Он всегда был сдержан. Почти зеркальное отражение отца — та же жёсткость, та же сила.

Никаких поздравлений.
Никаких «с днём рождения».
Никаких «ты уже почти взрослая».
И это было... нормально.
Так всегда. В этом доме день рождения — просто дата. Очередной день, когда ты дышишь, ешь, слушаешь приказы. Не больше.

Я подошла к столу и села. Передо мной уже стояла чашка кофе, тосты, мёд, омлет с зеленью. Домработница знала, что я люблю. Всё было приготовлено, как всегда — идеально.
Я взяла вилку и, молча, начала есть.

Отец говорил о чём-то с Франко.
— Нужно поехать на встречу с Риккардо. Сегодня. Без задержек.
— Я поеду один? — спросил брат.
— Нет. Ты возьмёшь с собой двоих. И будь внимателен. Вчера поступили слухи, что люди Сартори стали проявлять активность.

Я замерла.
Сартори.

Внутри что-то дрогнуло.
Это имя всегда отзывалось болью. Страхом.
И холодом, который пробирал до костей.

— Думаешь, они начнут двигаться? — спросил Франко.
— Он уже начал, — глухо ответил отец. — А значит, скоро всё полетит к чертям.

Я доела омлет, стараясь не выдать ни одного чувства.
Я знала, что они не заметят. Здесь никто не видит того, что не говорит вслух. А уж тем более — боли.

В комнате пахло дорогим кофе, свежей выпечкой и напряжённостью.
Я молча допила свой чай, аккуратно отодвинула стул и встала.

— Я пойду в город.
— Не задерживайся, — бросил отец.
— И не снимайся с охраны, — добавил брат, не отрываясь от телефона.

Я кивнула и направилась к двери.
Сегодня — восемнадцать.
А чувствуется... как вечность.

Я поднялась в свою комнату, чувствуя, как с каждым шагом тугой ком в груди становится только крепче. Воздух в доме был тяжёлым. Таким всегда — пахнущий старым деревом, деньгами и молчанием. Шторы были открыты, и яркое калифорнийское солнце заливало комнату золотом, но даже оно не могло пробиться через холод, который поселился во мне с тех самых пор.

Я прошла к кровати и взяла телефон. Быстро пролистала список контактов, нашла Карлу и нажала вызов.

— Африн? — она ответила почти сразу, в голосе всё то же беспокойство, которое я слышала утром.
— Привет, — выдохнула я, сев на край кровати. — Ты свободна сейчас?
— Конечно. Что случилось? — насторожилась она.
— Ничего. Просто... — я замолчала, подбирая слова, — ...давай встретимся. В торговом центре. Я не хочу сидеть дома.
— Уже собираюсь, — отозвалась она без колебаний. — Через полчаса у кафе, как обычно?
— У Il Fiore, да. Я сделаю заказ, чтобы не ждать.
— Отлично. Скоро буду.

Я сбросила звонок и медленно подошла к зеркалу. Волосы, распущенные волнами, мягко спадали на плечи. Я чуть подкрутила концы, нанесла немного лёгкого блеска на губы и провела пальцами по шее. Всё было идеально. И в то же время — слишком чуждо.

На вешалке висела моя бежевая мини-сумка с золотой цепочкой. Я взяла её, закинула через плечо и направилась к выходу. В коридоре встретила одну из служанок. Она что-то шептала по телефону, быстро отвела глаза, когда я прошла мимо. Как всегда. В этом доме никто не смотрел в лицо, если ты — дочь босса. А если ты ещё и «не такая», как хотелось бы отцу — то вообще тень.

На улице уже было жарко. Лос-Анджелес словно горел в собственном свете. Я села в чёрный Range Rover, который подогнали ко входу, и указала водителю ехать в сторону торгового центра Beverly Grove. Он кивнул и тронулся.

Сквозь тонированные стёкла я смотрела на город. Люди спешили куда-то, улыбались, держались за руки, ели мороженое на ходу. Они жили. У них не было ночных кошмаров, крови на глазах, и сердец, вырванных из груди. Они не прятали страх за идеально уложенными волосами и плотными тканями платьев. У них были другие жизни. Другие семьи. Другие дни рождения.

Торговый центр встретил меня прохладой кондиционеров и запахом парфюмерии, смешанным с ароматом кофе и свежей выпечки. Я сразу направилась к Il Fiore — нашему с Карлой любимому кафе на втором этаже. Просторное, в пастельных тонах, с панорамными окнами и уютными диванами у стен. Я заняла привычное место у окна, в углу, где нас никто не мог слышать.

Сняла сумку, положила телефон на стол и вызвала официантку.
— Один латте на овсяном молоке, фисташковый круассан и клубничный тарт. А для подруги... — я на мгновение задумалась. — Мокко и сырники с мятным соусом.

Официантка кивнула, записала всё и удалилась. Я откинулась на спинку кресла и закрыла глаза. В груди по-прежнему стояла глухая тяжесть. Но рядом с Карлой мне всегда становилось чуть легче. Пусть ненадолго — но этого хватало, чтобы не утонуть.

— Угадай кто? — раздался сзади голос, и в ту же секунду чьи-то ладони мягко, но крепко закрыли мне глаза.

Я вздрогнула, но тут же выдохнула и улыбнулась. Этот голос, эта лёгкость в прикосновении, этот еле уловимый аромат ванили и жасмина — Карла. Только она могла вот так внезапно ворваться в моё пространство и моментально осветить его, как будто включила лампу в тёмной комнате.

— Карла, — выдохнула я, повернувшись, и тут же оказалась в её объятиях.

Она сжала меня крепко, почти до боли, и я почувствовала, как тепло её тела передаётся мне. На фоне всего того холода, который царил в моём доме, её объятия были настоящим убежищем. За её спиной я могла хоть на пару часов стать просто девушкой, а не дочерью Моррети.

— С днём рождения, моя Африн! — выпалила она, отстранившись и с улыбкой всунув мне в руки маленькую, аккуратно упакованную коробочку, перевязанную серебристой лентой.

— Ты же знаешь, что я не люблю подарки, — попыталась я сказать, но голос был слишком мягкий, чтобы звучать убедительно.
— Да ну тебя! — Карла хохотнула, — Это просто символ. И я выбирала его три недели! Так что не вздумай не открыть.

Я рассмеялась. Впервые за этот день — по-настоящему. Села обратно за стол и начала развязывать ленту, а Карла села напротив, с нетерпением наблюдая за моей реакцией. Внутри оказалась тонкая цепочка с кулоном в виде полумесяца, усыпанного мелкими камнями. Он был лёгким, элегантным и почему-то... трогательным.

— Он как ты, — сказала Карла тихо. — Красивый, немного печальный, и светящийся даже в темноте.

Я смотрела на украшение, не зная, что сказать. Ком в горле подкатил неожиданно.

— Спасибо, — только и смогла выдохнуть. — Правда, он... прекрасен.

— И не спорь. Теперь носи, — Карла потянулась через стол и застегнула цепочку на моей шее. — А теперь — еда! Умирать с голоду — не лучшая идея на твои восемнадцать!

Мы принялись за наш заказ. Я потягивала латте, наслаждаясь сливочным вкусом, и откусывала круассан, который оказался тёплым и невероятно мягким. Карла с аппетитом ела сырники, щедро поливая их мятным соусом и рассказывая о своей новой практике в юридической фирме отца.

— Ты теперь официально взрослый человек, — подмигнула она. — Можешь выходить замуж, водить машину, пить вино и... делать глупости.
— Разве я раньше в чём-то себе отказывала? — усмехнулась я.
— Ну разве что в нормальной личной жизни, — хмыкнула Карла. — Хотя, давай честно: где её взять в Лос-Анджелесе, если все парни — или инфантильные, или манекены?

Мы хихикали, как две обычные подруги, забыв хоть на миг, кто я и какой день сегодня. После еды мы расплатились, и я предложила прогуляться по торговому центру.

На втором этаже витали ароматы парфюмерии, дизайнерских бутиков и свежемолотого кофе. Мы прошлись мимо витрин, обсуждая наряды, болтая о мелочах — будто за пределами этих стеклянных стен не было реального мира. Я примеряла солнцезащитные очки, Карла дурачилась с огромной шляпой, фотографируя себя в зеркале.

— Знаешь, — вдруг сказала она, остановившись, — если бы я не знала, через что ты прошла... я бы подумала, что у тебя идеальная жизнь.
— Все так думают, — ответила я, глядя на манекен в витрине, в платье цвета слоновой кости. — Но никто не живёт в золоте, не натерев кожу до крови.

Карла бросила на меня взгляд, в котором сквозила печаль. Но ничего не сказала. И не нужно было. Она — единственная, кто никогда не пыталась меня жалеть. Только поддерживала. Без лишних слов.

Всё ещё смеясь с чего-то, что Карла сказала — кажется, про своего соседа, который мыл машину в одном халате и на каблуках своей жены, — мы свернули к магазину, от которого у любой девушки невольно перехватывает дыхание. Витрина сверкала, как ювелирный салон: люксовая косметика, выложенная в идеальном порядке, притягивала взгляд так, словно манила за собой в собственный мир глянца и совершенства.

— Нам сюда, — Карла вцепилась в мою руку, потащив внутрь. — Я умираю без своего крема от La Mer!

Магазин встретил нас мягким светом, нежным ароматом роз, ванили и пудры. Консультантка в элегантном чёрном костюме сразу подбежала к нам, предложив корзинки.

Карла почти сразу скрылась за стендом Shiseido, а я прошлась к Dior. Меня всегда завораживали их помады — особенно линия Rouge Dior. Я выбрала себе оттенок №999, ярко-алый, как кровь на снегу. Потом — тональный крем Forever Skin Glow, хайлайтер в оттенке Nude Glow и тушь Diorshow Iconic Overcurl.

Дальше — Iv Saint Laurent. Их черная помада, словно роскошь в готической оправе, оказалась моим искушением. Взяла и её. Плюс бронзер Couture, подводку-лайнер с острым фетровым наконечником и духи Libre Intense — томный, обволакивающий аромат, пахнущий вечерним воздухом на юге Италии и сандалом.

— А что-то бюджетное взять не хочешь, или будешь разорять папочку дальше? — поддразнила Карла, подойдя с полной корзинкой.

— А что, если я сегодня хочу всё? — я усмехнулась и направилась к стенду с Maybelline. Их Sky High — лучшая тушь, особенно для нижних ресниц. Потом — консилер Fit Me, блеск Lifter Gloss, румяна в стике и праймер. Ещё — пару кистей из базовой коллекции.

На кассе консультант пробивала товары долго. Сумма росла на табло, как градусник в жаркий день.

— Ваша сумма к оплате: 850 долларов, — сказала девушка с идеальной укладкой и ровными бровями, будто называя цену булочки в пекарне.

Я достала карту. Золотая, тонкая, без имени. Просто «Morreti».

— С днём рождения, — хихикнула Карла, хлопнув меня по плечу. — Теперь ты официально безумная тратильщица.

Мы вышли из магазина, пакеты приятно тянули руки, а внутри приятно щекотало ощущение свободы. Не потому что можно купить. А потому что можешь позволить.

На выходе из ТЦ нас окатил тёплый воздух. Лос-Анджелес, июнь — идеальная пара. Солнце мягко касалось кожи, ветер играл прядями волос, пахло морем, кофе и жасмином.

— Пошли пешком? — спросила Карла. — По улице Сансет?
— Давай. Всё равно никуда не тороплюсь, — ответила я и поправила солнцезащитные очки на носу.

Мы шли медленно, наслаждаясь городом, будто он принадлежал нам. Обсуждали всё — от последнего выпуска подкаста про женские преступные кланы до парня Карлы, который исчез уже на третьем свидании.

— Думаешь, он умер? — ехидно спросила она.
— Скорее, женился.
— Или понял, что я не та, кто будет печь пироги и ждать у окна.

Мы смеялись, переходили улицы, махали детям, ели мороженое на лавке у парка. Я смотрела на Карлу и думала, что если бы в моей жизни была семья, которую я выбираю сама — она была бы первым членом.

Только мысль о том, что это тепло может скоро исчезнуть — царапала изнутри. Ведь всё хорошее в моей жизни либо исчезало, либо отнималось.

— Слушай, а давай в парк развлечений? — вдруг предложила Карла, жуя оставшееся мороженое. — Мы же почти рядом. Там открыли новый аттракцион, говорят, от страха люди теряют голос!

Я вскинула бровь, поджав губы.
— Карла, ты знаешь, я не фанат...
— Именно поэтому! — перебила она, схватив меня за руку. — Африн, у тебя сегодня восемнадцать! Сегодня твой день! Если не сегодня жить, то когда?

Она смотрела на меня с такой азартной, детской улыбкой, что отказать было невозможно. Всё внутри меня кричало «нет», но губы произнесли:
— Хорошо. Один. Но один. И если я умру — ты объяснишь отцу.

— Я даже напишу ему письмо, — захихикала она, и мы свернули с улицы, поймав такси и доехав до парка за пятнадцать минут.

Парк был переполнен — семьи с детьми, подростки, влюблённые парочки, компании друзей. Повсюду звучала музыка, пахло сахарной ватой, жареным миндалём и карамельными яблоками. Воздух был пропитан весельем, как шампанское пузырьками.

Карла моментально нашла нужный аттракцион. Я бы обошла его стороной — высокая металлическая конструкция в виде огромной башни, от которой отходили ряды сидений. Судя по визгу изнутри, людей поднимали на сумасшедшую высоту, а потом резко отпускали вниз. Свободное падение, да.

— Нет. Карла. Серьёзно. Это же... это пытка. — Я остановилась на месте.
— Африн, — прошептала она, прищурившись. — Если ты можешь выдержать жизнь с твоим отцом, ты выдержишь всё. Даже это.

Я неуверенно засмеялась. Ну, логика в этом, конечно, была.
— Хорошо. Но я тебя прокляну, если упаду в обморок.

— Тогда сделаю селфи, — подмигнула она и потянула меня к входу. Очередь была короткой — все либо боялись, либо уже прошли круг.

Работник с серьёзным лицом провёл нас на платформу, и мы заняли два соседних сиденья. Они были чёрными, кожаными, с огромными удерживающими плечевыми креплениями и ремнями безопасности, которые защёлкивались с глухим щелчком. Рабочие внимательно проверили фиксацию, дернули ремни, наклонились к каждой из нас.

— Готовы? — спросил один с неестественно весёлой улыбкой.

— Нет, — хором сказали мы с Карлой.

Платформа начала медленно подниматься. Всё выше и выше. Я чувствовала, как ладони покрываются потом, а сердце начинает биться сильнее. Под нами город уменьшался до размеров игрушечного. Голова кружилась от высоты, но Карла не замолкала ни на секунду.

— Посмотри, какой закат! Господи, это же похоже на сцену из фильма! Если я умру сейчас — умру красиво!
— Замолчи, пожалуйста, — прошептала я, вцепившись в поручень. — Я не готова умирать вообще.

— Ты просто должна довериться моменту! — закричала она. — Это как в жизни. Нельзя всё контролировать!

И тут всё остановилось. На самой верхней точке. Тишина. Только ветер. Он рвал волосы, гладил лицо, проникал под платье. Сердце било так сильно, будто пыталось сбежать первым. Я крепко зажмурилась.

А потом нас отпустили.

Мы летели. Буквально. Падали в никуда. В животе всё сжалось, будто его вывернули. Крик вырвался сам, первобытный, нечеловеческий. Мир слился в одну вертикальную линию. Уши заложило. Внизу мелькали силуэты, огни, цвета. Страх захватил всё тело — он стал воздухом, которым я дышала.

— АААААААААА!!! — орали мы обе.

Карла визжала, как сумасшедшая, и при этом смеялась. Я сначала кричала, потом — просто не могла. Адреналин хлестал, как ток. Руки дрожали. Пальцы впились в поручень, и я боялась, что у меня вообще отключится сознание.

Когда нас, наконец, замедлили и платформа плавно опустилась вниз, я поняла, что дышу поверхностно, рывками. Лицо горело. Глаза блестели. Волосы были в беспорядке, платье сбилось.

— Мы... — выдохнула я, не узнавая свой голос, — мы только что...
— Выжили! — захохотала Карла и хлопнула меня по колену. — Ты видела своё лицо?! Боже, Африн! Ты была как героиня ужасов, но такая красивая!
— Я тебя ненавижу, — промямлила я.
— Любишь ты меня, признайся.
— ...чуть меньше, чем раньше.

Но внутри меня что-то пульсировало. Страх, смешанный с восторгом. Я не ожидала, что почувствую это — живой. Не просто дышащей, а настоящей. Снова. Хоть на миг.

Воздух был сладкий от запаха жареного миндаля и сахарной ваты, и в этот момент жизнь казалась почти нормальной. Я стояла рядом с Карлой, с огромным розовым облаком в руках, которое прилипало к пальцам и губам, вызывая у нас приступы смеха. Она вытирала сахар с моего носа, а я беззаботно жевала, чувствуя, как капля сиропной радости растекается внутри.

— Мы как дети, — выдохнула Карла, — если бы нас сейчас увидел кто-то из старших — подумал бы, что нам по двенадцать.
— Так, может, и надо иногда быть двенадцатилетними, — усмехнулась я. — Только в эти моменты всё по-настоящему весело.

И вдруг... телефон.
Резкий, громкий звук, нарушивший уютную реальность.
Экран светился знакомым именем: Папа.
Я почувствовала, как кровь отхлынула от лица. Сердце болезненно сжалось, а лёгкие словно забыли, как вдыхать воздух.

— Подожди, — шепнула Карле, отступая в сторону, и приняла вызов.

— Где ты, Африн? — голос был холодным, режущим, как осколок стекла.
— Папа, я... я в парке, с Карлой.
— Сейчас же домой. Немедленно. Без вопросов. — ни слова больше. Ни объяснений, ни намёков. Просто повеление, облитое грубостью.

Он сбросил. Я осталась с пустым экраном и пульсом в ушах.

— Что случилось? — Карла уже подходила, нахмуренная.
— Мне нужно домой, — прошептала я. — Он... злой. Очень.
— Хочешь, я поеду с тобой?
— Нет. Лучше не надо. Спасибо за день... правда, спасибо, — я обняла её крепко, впитывая хоть каплю уюта, прежде чем снова нырнуть в хаос.

Я села в такси, и весь путь сердце колотилось как бешеное. Мысли путались, налетали одна на другую.

"Что могло случиться? Почему он кричал? Почему сейчас? Сегодня же мой день рождения... Почему всё рушится так резко, будто кто-то дёрнул занавес за кулисами?"

Когда я вышла из машины, дом встретил меня мёртвым, тёмным фасадом. Света было немного, но в холле он горел — резкий, ослепляющий, неуютный.

Я даже не успела закрыть за собой дверь, как раздался голос:

— Ты смеешь?! — голос отца, тяжёлый, как раскат грома.

Я замерла. Шагнула внутрь.

Он стоял у камина, его лицо было перекошено гневом, взгляд пылал, будто готов был испепелить. Брат стоял чуть поодаль, опустив глаза. Ничего не говорил.

— Ты, значит, гуляешь?! Пока я собираю обрывки своей репутации с пола?!

— Папа, о чём ты...
— Молчать! — он кинул на пол, прямо к моим ногам, ворох фотографий. Они разлетелись веером. Чёрно-белые, цветные. Снятые явно издалека, где-то с крыши, из машины, украдкой. И я на них. Три года назад. С Джейком.

Мой первый парень. Мы встречались тайком, совсем недолго. Он был обычный — добрый, смешной, лёгкий. Тогда мне казалось, что я нашла себе убежище в нём. А потом... мы расстались. Без драм. Без скандалов. Он ушёл — я осталась.

— Это... старое. Папа, я...
— Ты унизила имя Моррети! Своим телом, своими улыбками, своими касаниями — как уличная девчонка! — он кричал так, что стены дрожали. — Три года назад?! А ты думала, это навсегда исчезло?! Эти фото — только начало! И если они выйдут наружу...

— Я не знала, что кто-то нас снимал, — прошептала я, чувствуя, как к горлу подступает паника. — Это было так давно, я...

— Не смей оправдываться! — он шагнул ближе. Я сделала шаг назад. Всё внутри меня сжалось в узел. Я не могла дышать.

И вдруг — всплеск боли. Его ладонь, тяжёлая, крепкая, ударила по моей щеке с такой силой, что я потеряла равновесие и пошатнулась. Воздух в груди застыл. Кожа горела, словно обожжённая.

На секунду в комнате наступила тишина.

— Ты моя дочь, Африн. Но не забывай, чьё имя ты носишь. Я могу дать тебе всё. И могу отнять всё — в одно мгновение.

Я стояла молча, глядя в пол. Грудь поднималась и опускалась судорожно. Слёзы жгли глаза, но я не позволила им упасть. Не здесь. Не перед ним.

В голове звенело. В сердце — пустота. И одно отчётливое чувство:
Я не принадлежу себе. Никогда не принадлежала.

Он шагнул ко мне. Не просто подошёл — врезался в мою личную свободу, будто её никогда и не существовало. Пальцы его сжались в кулак, но вместо удара — рывок. Он схватил меня за волосы, грубо, резко, так, что из груди вырвался невольный вскрик. Меня поволокли по коридору — мимо гулких стен, мимо застывших взглядов слуг, которые не смели и дышать, пока в доме поднимался ураган.

Я не сопротивлялась — не от страха, нет. От шока. От того, насколько реальным стал этот кошмар. Какой-то отдалённый, чужой голос внутри шептал: беги. Но тело не слушалось.

Он распахнул мою дверь и вбросил меня внутрь, как вещь, как мусор. Я упала на колени, ударившись локтем о край кровати. Он закрыл за собой дверь и, будто не насытившись одной вспышкой, снова шагнул ко мне.

— Ты выйдешь за него, — его голос был леденящим. Холоднее, чем раньше. Холоднее, чем когда-либо. — Ты станешь женой Сартори. Завтра. Или... — он оборвал фразу, но в ней эхом отдавался приговор.

Я не поверила. Не могла.

— Что? — я почти прошептала, вскидывая голову. — Папа, нет... Ты не можешь... Я не выйду... Я НЕНАВИЖУ ЕГО!

— Это не твой выбор, — прорычал он, и я заметила, как у него дёргается челюсть. — Это не жизнь, Африн. Это наследие. И ты — его часть, хочешь ты этого или нет.

— Он убил человека у меня на глазах! — я закричала, уже не стесняясь. — Мне было тринадцать! Он чудовище!

— Он твоя судьба, — отрезал отец. — И ты сделаешь, как я сказал.

— Я не буду! Нет! Я не хочу!

Я сорвалась. Крик вырвался из меня хрипом, и слёзы хлынули, как волна. Я обхватила себя руками, сжавшись в комок, кричала, умоляла, всхлипывала, цеплялась за край постели, как будто могла удержать себя в этом мире, если не поддаться.

— Ты уничтожаешь меня! — шептала я сквозь слёзы. — Ты просто убиваешь всё, что во мне живое...

Но он не слушал. Его лицо стало каменным. И вот — шаг назад. Щелчок. Дверь захлопнулась, и я услышала, как снаружи поворачивается ключ.

Я бросилась к двери, стуча кулаками, ногами, рыдая, как будто в истерике, и голос мой срывался:

— Папа! Папа, открой! Прошу! Я не хочу этого! Пожалуйста...

Молчание. Стены глотали мои мольбы, а пол холодно вибрировал под ногами.

Я осела на пол, прижавшись лбом к дереву. Тело дрожало, будто меня бросили в прорубь. Я чувствовала, как дыхание сбивается, как грудь разрывает тяжесть страха, гнева, боли. Это не был дом. Это была клетка. Я была не дочерью — пешкой.

И в тот миг, когда всё внутри сломалось, я поняла только одно:

Он действительно отдаёт меня Даниэлю Сартори.
И это не сон. Это началось.

Тишина комнаты была глухой и вязкой, как сонный туман. За дверью не слышно ни шагов, ни голосов — только где-то далеко, внизу, будто из другого мира, мерно тикали настенные часы, отсчитывая секунды её заточения.

Я сидела на полу уже который час, обхватив колени руками, уткнувшись лбом в них. Слёзы давно высохли, оставив на щеках солёные дорожки и болезненное жжение под глазами. Время будто замерло.

Но вдруг, где-то внутри меня — не громко, не резко — родилась мысль.
Я не выйду за него.
Я сбегу.

Это прозвучало сначала неуверенно, как слабый шёпот, но с каждой секундой эта мысль становилась отчётливей, крепче. Страх ещё жил внутри, бился в груди, но он больше не парализовал. Он становился топливом.
Я поднялась медленно, будто впервые в жизни вставала на ноги. Мир слегка качнулся, но я не позволила себе упасть. Я пошла в ванную.

Лампочка загорелась холодным светом, отразившись в зеркале.
Я посмотрела на себя...
И замерла.

Щека была красной. Резко очерченной. Отчётливый след — отпечаток его ладони.
Я вздрогнула, как будто увидела чужое лицо. В горле защипало, а в груди опять набухло давление.
Я резко отвернулась от зеркала и сжала пальцы на краю раковины.

— Ты сильная... — выдохнула я дрожащим голосом, — ты не позволишь им уничтожить себя.

Я повернула кран. Холодная вода хлынула на ладони, и я плеснула себе в лицо — раз, два, три. Кожа обожглась, и от резкого контраста по телу прошла дрожь. Но это помогло. Я будто проснулась.
Заставила себя дышать ровнее. Сделала несколько глубоких вдохов, утерла лицо мягким полотенцем. Смотрела на своё отражение — растрёпанное, испуганное, но с новой тенью в глазах.

Я сбегу. Сегодня. Сейчас. Ночью.

Я вернулась в комнату, на цыпочках подошла к окну. На улице уже начинало темнеть. Лос-Анджелес готовился ко сну — приглушённый гул автомобилей, редкие шаги на улице. В доме было подозрительно тихо. Я не слышала ни шагов охраны, ни голосов отца или брата. Видимо, они решили, что я сломлена. Что запертая в комнате, я больше не стану проблемой.

Они ошиблись.

Я достала из шкафа чёрные джинсы, мягкую майку, худи с капюшоном. Всё — тёмное, неприметное. Подошла к кровати, отодвинула ящик, достала старую спортивную сумку, в которую когда-то складывала одежду для тренировок. Теперь она стала моим билетом на свободу.
Быстро, без звука, я упаковала в неё наличные, спрятанные в нижнем ящике комода, телефон, зарядку, документы, немного косметики. Всё — по минимуму. Я не знала, куда именно бегу, но знала: чем меньше, тем лучше.

Когда всё было готово, я подошла к двери.
Прислушалась.
Тишина.

Я поставила сумку у окна, осторожно отодвинула раму. Поскрипывающее дерево отозвалось эхом в груди.
Третьего этажа.
Но под окнами — старая декоративная решётка для растений. Её я заметила ещё летом. Тогда она казалась забавной деталью экстерьера. Сейчас — она стала моим шансом.

Сердце билось так громко, что я боялась: его услышат.
Я взялась за край рамы. Сделала глубокий вдох.
— Пожалуйста, выдержи... — прошептала я, вцепляясь в металлические перекладины.

И полезла вниз.

Холодный металл обжигал ладони. Пальцы скользили. Где-то царапнула рука. Где-то сбилось дыхание. Но я спускалась. Медленно, мучительно, замирая на каждом сантиметре.

Когда я ступила на землю, колени предательски подогнулись. Я присела, глубоко дыша, пытаясь совладать с бешено скачущим пульсом. Потом резко встала и, подняв капюшон, пошла вдоль улицы, сливаясь с тенями.

Я не знала, куда иду. Но я знала, откуда ухожу.
Из своей тюрьмы.
Из приговора, подписанного без моего согласия.

Темнота медленно сгущалась над улицами Лос-Анджелеса, укутывая город в плотный, вязкий полумрак. Фонари светили неравномерно — какие-то мерцали, другие гасли вовсе, будто и они участвовали в этом заговоре молчания и тревоги. Я шла быстро, почти бегом, то и дело оглядываясь через плечо. Шаги отдавались в ушах тяжелым эхом, и даже шорох листьев казался подозрительным.

Каждый звук — будто предвестие.
Каждая тень — будто наблюдает.

Длинные улицы, пустые переулки, размытые вывески над дверями закрытых кафе. Лица прохожих, если они и встречались, были усталыми и чужими. Никто не смотрел в глаза. Никто не задавал вопросов.

Это хорошо.

Сжимая в руках телефон, я сделала короткую паузу, свернула в сторону и резко вытащила сим-карту. Она щёлкнула под ногтём, маленькая и беспомощная. Без сожаления я подбросила её вверх, и в тот же миг — бросила на асфальт, с силой наступив каблуком. Хруст.

Никакой связи. Никаких следов.

Я уже была далеко от района, где мы жили. Эти улицы казались мне совершенно чужими, в памяти не всплывало ничего знакомого. И это было хорошо. Здесь меня не искали. Ещё.

Спустя почти час хождения я заметила небольшую круглосуточную лавку на углу. Вывеска мигала, создавая нервное ощущение, что здание дрожит. Подошла, оглянувшись — никого. Витрина — заляпанная, внутри — слабый свет, полки, холодильник с водой.

Я вошла. Колокольчик над дверью звякнул.

В магазине было прохладно и тихо. Мужчина за стойкой — лет сорока, в поношенной рубашке и с усталым взглядом — на мгновение скользнул по мне взглядом и вернулся к телефону. Я сделала вид, что не замечаю. Пошла вдоль полок. Взяла бутылку холодной воды. Переложила сумку на другое плечо. Сделала вид, что ищу что-то ещё.

И тут — услышала.

— ...ага, да, она здесь... точно... одна, да, по виду подросток... — его голос был приглушённый, но я уловила каждое слово. Мозг за секунду впитал каждую интонацию, каждую паузу.

Мир остановился.
Сердце оборвалось и тут же сорвалось в бешеную гонку.

Он говорил о мне.
Они уже знали.
Они ищут меня.

Я медленно повернулась, сделав шаг к другой стойке. Он, даже не дождавшись завершения разговора, быстро направился к задней части магазина, туда, где находилась складская зона.

Он пошёл за ними. Или за оружием. Или за временем, чтобы задержать меня.

Я не думала. Не дышала.
Просто двигайся.

Схватив бутылку, я рванула к выходу, стараясь не греметь, не привлекать внимания. Но мои кроссовки всё равно ударялись о плитку с оглушающим стуком. Колокольчик звякнул снова — звонко, ярко, будто крича всему миру: вот она!

Я выбежала на улицу.
Холодный ночной воздух ударил в лицо. Ладони дрожали.

Я свернула за угол, не разбирая дороги, мимо мусорных баков, мимо оград. Свет фонарей редел, и вскоре передо мной раскинулась сеть узких улиц и переулков, затерянных между промышленными зданиями и жилыми домами. Здесь было почти темно.

Я свернула в один из них. Ширина — едва хватало для проезда машины. Стены облупленные, граффити, мусор в углах. Запах сырости и чужого присутствия. Здесь никто не улыбался. Здесь жили тени.

Я остановилась на секунду, прислонившись к стене.
Сквозь учащённое дыхание слышала, как звенит в ушах. Руки дрожали. Сердце колотилось. В животе — тот самый страх, липкий и холодный, который парализует, но я не могла останавливаться.

Он успел позвонить. Они уже рядом.

Я медленно двинулась дальше по переулку, стараясь идти тихо, но шаги гулко отдавались от стен. За мной тянулась тень. Длинная, хрупкая. Я посмотрела на неё мельком. Моя тень — единственное, что ещё следует за мной добровольно.

Но в этот момент я почувствовала, как всё меняется.
Я не просто девочка из большого дома.
Не просто беглянка.
Я — та, кто больше не отдаст свою жизнь в руки тех, кто хочет её сломать.

Пусть ищут.
Но найдут ли — это ещё вопрос.

Тяжёлые шаги, чужие.
Сзади.

Я не успела обернуться.
Чья-то рука резко и грубо зажала мне рот. Воздух перекрылся — я захрипела, дернулась, но в ту же секунду почувствовала острое, как лёд, холодное касание к животу. Лезвие. Настоящее. Металл. Он вонзался в мою кожу не физически, но страшнее — своим присутствием.

— Только пикни, и я тебя распорю, — прохрипел на ухо голос. Низкий. Противный. С запахом сигарет и тухлого пива.

Меня повели, вернее, потащили. Ноги не слушались, сердце колотилось, как безумное. Мир покачнулся. Переулок сузился, темнота сгущалась, и вот мы оказались в каком-то тупике — замусоренный задний двор, заброшенные ящики, обшарпанные стены.

Меня швырнули вниз, на асфальт. Я вскрикнула, ударившись локтем. Из темноты вышли ещё двое. Их лица были покрыты тенями, но я видела — усмешки. Нечеловеческие, хищные. Они смотрели на меня, как на вещь. Как на добычу. Один из них свистнул, как на собаку:

— А она ничего. Маленькая, глупая куколка заблудилась? — сказал он, подходя ближе.

— Глядите, как одета. Типичная папина игрушка, — фыркнул второй, смеясь. — Но не сегодня. Сегодня она будет наша.

Я поползла назад, ладони скользнули по мокрому асфальту. В животе всё сжалось, в горле — ком. Я пыталась что-то сказать, но из горла вырывались лишь судорожные вдохи. Тот, что стоял ближе, уже тянул ко мне руку, ухмыляясь. Его пальцы почти коснулись моей руки...

— Хватит, — остановил его другой, тот, что притащил меня. — Сначала — деньги.

Он выдернул из моей сумки всё: кошелёк, документы, помаду, ключи. Просмотрел каждую вещь — методично, спокойно, как будто это было частью рутинной работы. Нашёл купюры — довольно много, почти восемьсот долларов — и пробормотал:

— Щедрая малышка. Платит за вечер щедро.

Я ничего не могла сделать. Только прижимала руки к груди, когда один из них дёрнул за ворот футболки. Она разошлась с треском, ткань разорвалась у плеча. Под ней — белая майка. Я вцепилась в неё, ногтями вжимаясь в ткань, стиснув зубы, глядя на них с ужасом.

Они не видели, что внутри меня что-то кричит. Безмолвно, изнутри.

Но прежде чем они смогли дотронуться до меня снова — раздались выстрелы.

Громкие. Один за другим. Резкие, чистые, врывающиеся в ночь, как молнии в безоблачное небо.

Первый упал тот, что стоял ближе всех — прямо лицом в грязь. Второй вздрогнул, отшатнулся — пуля пробила его в грудь, и он осел, изогнувшись, словно марионетка с перерезанными нитями. Третий попытался достать что-то из-за пояса, но не успел — выстрел, и он рухнул рядом с остальными, рот всё ещё искажён в крике, которого не было.

Всё стихло.

Пахло порохом и страхом.

Мир застыл. Я вжалась в асфальт, не дыша, будто сама стала тенью.

И тогда... я подняла взгляд.

Он стоял в нескольких шагах от меня.
Чёрный костюм. Чёрное пальто, с которого стекала пыль ночи. Рука в перчатке всё ещё сжимала пистолет. Его лицо — как вырезанное из мрамора. Резкие черты, тёмные глаза, будто выжженные углём. Словно смерть материализовалась.

Даниэль Сартори.

Он смотрел на меня молча. Несколько секунд.
И в этом взгляде не было ни удивления, ни волнения. Только... раздражение.

Будто он ждал, что я сама справлюсь.
А я подвела.

Он медленно опустил оружие. Сделал шаг ко мне.
И тогда впервые за все эти минуты я снова смогла дышать.

— Вставай, — произнёс он тихо, но его голос был как приказ. — Здесь тебе больше делать нечего.

Я всё ещё сидела на асфальте, трясясь, ощущая, как дрожат колени. Он не протянул руки. Не помог. Он просто смотрел, пока я сама, шатаясь, начала подниматься.

Когда я встала, всё вокруг пошатнулось. Я была вся в пыли, в грязи, футболка рваная, волосы выбились из прически. Но я не могла заплакать. Слёзы замерли где-то внутри.

Он сделал ещё шаг. Встал прямо передо мной. И теперь его глаза смотрели в меня. Пронзали.

— Беглянка, значит, — сказал он холодно. — Ну что ж. Добегалась.

И в следующую секунду — он обхватил мою руку крепко, как стальной зажим, и повёл за собой.

Без слов.
Без объяснений.
Без шансов на отказ.

Но в его взгляде на миг...
На один короткий миг...
...что-то промелькнуло. Что-то, что я не могла расшифровать.

И это было даже страшнее, чем всё, что произошло до этого.