Лампочка | Кирилл Егоров

***

«— А я когда вырасту, наверно, стану клоуном, — сказал Дилл.
Мы с Джимом от удивления стали как вкопанные.
— Да, клоуном, — сказал он. — Ничего у меня с людьми не получается, я только и умею, что смеяться над ними, вот я и пойду в цирк и буду смеяться до упаду.
— Ты все перепутал, Дилл, — сказал Джим. — Сами клоуны грустные, а вот над ними все смеются.
— Ну и пусть, а я буду другой клоун. Буду стоять посреди арены и смеяться всем в лицо.»
Харпер Ли, «Убить пересмешника».

***

Кирилл Егоров.

параллельно главе
«Мудак и идиотка».

— Чтоб я сдох! — угарает Федорцов. — Гарик, лисья ты морда, всё-таки затащил ту блондинку в постель!

— Её зовут Сабрина, — фыркает Крепчук, но на его роже сияет довольная ухмылка.

— Так она ещё и ведьма, — подхватывает Самсонов и тоже начинает ржать. — Ты хоть проверил, она совершеннолетняя? А то за такую статью тебя на зоне по головке не погладят...

— Иди ты! — смеётся Игорь. — Она оказалась старше меня лет на десять.

— Да-а-а, время никого не щадит — даже Сабрина уже не та, — запрыгивая на подоконник, подхватываю всеобщую волну и тут же получаю подзатыльник от Игоря.

— Тогда, скорее всего, это её посадят за совращение малолетнего, — хохочет Валенцов.

— А, че, будешь второй версией Галкина... — закатывается Дергачёв.

Дальнейший спор парней пропускаю мимо ушей, потому что вновь захожу на страничку Кристины, и прежде чем написать, некоторое время изучаю её фотографии. Ещё через пару секунд понимаю, что не могу оторвать взгляд от той, где девчонка, как назло, стоит под дождем в мокрой майке, которая охренеть как демонстрирует отсутствие на ней белья.

Какого хера?!

Про себя, потому что предъявлять что-то Крис нет прав. Взрослая и самостоятельная, не мне же ей запрещать выставлять такие фотки... Будь Метельская настоящей девушкой, тогда бы появились вопросы к ней, а так — пока играет за деньги — нечего предъявлять.

Только... что делать с тем, что хочется отобрать ее долбанный телефон и почистить ее профиль к херам? И от фоток, и от тех придурков, что ставили под ними ебучие «огонёчки»...

Да, твою ж...

По-моему, я превращаюсь в сталкера, одержимого до мозга костей. Ну, и ещё я полный идиот, потому что только идиот всеми силами пытается проникнуть в жизнь девушки, от которой собирался держать подальше. Не могу расшифровать это дебильное чувство, когда ты понимаешь, что вам не по пути, но ты один хрен должен быть рядом. У меня либо расстройство личности, либо я просто от рождения дебил, хотя раньше я такого за собой не замечал.

Хотя, может я и не совсем идиот, и дело было в том, что игра, придуманная мной самим, захватила меня, и мне уже не хотелось доводить её до конца.

Я набирал текст раз двадцать и столько же стирал всё подчистую.

Блядство.

Короче, к двадцать первому разу меня всё это задрало достаточно, чтобы написать самый стандартный набор слов в совсем не мягком формате, на какой я только был способен:

«Я заебался тебя искать по всему универу. Где ты?»

Мы не договаривались, что Крис будет играть 24/7, но я буквально физически чувствовал зудящее ощущение под кожей, от того что не видел ее с самого утра. Прежде, чем передумать, нажимаю на «треугольник», отправляя сообщение, и снова открываю ту фотку — скорее, на инстинктах, нежели по собственному желанию.

Я не верю в предназначение и судьбу, и вся вот эта моя ненормальная тяга к посредственной девчонке должна объясняться какой-то самой банальной хренью вроде тестостерона или нехватки секса. Хотя ладно, насчёт посредственной я загнул — кем-кем, а посредственной её точно не назовёшь. Но должно же этому всему быть простое объяснение, потому что и в любовь с первого взгляда я не верю. Хотя, учитывая нашу ситуацию, логично было бы предположить, что взгляд тут явно был не причем. Удар по щам? — пожалуй.

— Не, ну «глаза» у нее внатуре зачет, — слышу сбоку смешок Гара, заглядывающего в мой мобильный.

Блокирую гаджет, маскируя собственнический инстинкт за дебильной гримасой неисправимого придурка, и прячу в карман джинсов.

— Не будь ты мои другом — получил бы сейчас в табло, — хмыкаю в ответ. — Встань в очередь, Ромео хренов.

Выскакиваю из универа на улицу, где декабрь, щедро посыпает мою голову снегом и поддаёт в спину ледяным ветром. Такое чувство, что мы в долбанной Антарктиде и метель вот-вот превратит меня в ходячий сугроб. Вообще, такая хрень с погодой уже третий год подряд, а перед этим снег выпал аж в конце июля — будто реальной зимы было мало.

"Это север, детка" — заявил однажды Крепчук, а Самсонов предложил называть наш город Винтерфеллом, и это было охренеть как в десятку.

Ненавижу зиму. Не из-за холода, не из-за сугробов по колено — а потому что именно зимой, три года назад, мне окончательно врезали по башке правдой. Мир — не такой, каким кажется. Люди — не добрые, не отзывчивые, а гнилые изнутри — больные, конченые ублюдки. В какой ещё вселенной кто-то будет убивать себе подобных ради побрякушки? Неужели грёбаный айфон стоит целой человеческой жизни?

Да, я знаю — грести всех под одну гребёнку нельзя. Но после того, как какие-то уроды накачали и убили в переулке мою младшую сестренку — моя вера в человечество умерла прям насмерть. При ней не нашли ни телефона, ни денег, ни документов — даже золотую цепочку с крестиком с шеи содрали. А ведь ей было всего семнадцать... Плюс ко всему, эти мрази выбрали самое «романтическое» место — грязный закоулок с помойными контейнерами, пахнущий отнюдь не фиалками.

После этого я перестал делить людей на плохих и хороших — они все стали одинаково отстойными в моих глазах. Но больше всех я, конечно, ненавидел себя самого, потому что в некотором смысле виноват в смерти Насти — я должен был забрать ее с тренировки, но мне было больше по кайфу затащить в постель очередную безмозглую красотку.

Если бы я только тогда не проявил столько эгоизма, а задумался над тем, насколько опасны улицы после наступления темноты...

В той ситуации должна была сработать утешительная фраза: «Твоя сестра хотела для тебя не этого», но она не сработала, потому что я не мог знать, чего хотела моя сестра.

Может, на последних секундах жизни она наоборот проклинала тот день, когда в её жизни появился больной ублюдок в моём лице, которого она всю жизнь была вынуждена называть братом, и который оставил ее в одиночку подыхать в тёмном переулке.

Я бы проклинал...

Тряхнув головой подхожу к своей машине — вот единственная постоянная девушка в моей жизни. Временами реально угараю над тем, какая она чувствительная — если судить по тому, сколько раз она глохла или отказывалась заводиться, когда в салоне находилась девушка. Помню, на первом курсе, Влад в шутку назвал её «Кристиной», а я ржал над тем, что однажды она придёт за ним посреди ночи.

И всё бы ничего, если бы однажды я не застукал бухого в дым Самсонова в моем дворе посреди ночи — придурок просил у моей тачки прощения! Но имя мне понравилось, да и прицепилось оно к моей детке, как банный лист — короче, парни мою машину только так и кличут.

Хотя временами реально становилось не по себе. Особенно, в свете того, как звали Метельскую.

Вот при ней-то как раз ни разу ни глохла — ни иначе, как признала тезку.

Фыркаю, закатывая глаза. Грёбаная дикая фантазия.

Хватаю с заднего сидения картонный пакет, куда еще утром запихнул свою запасную форму. Хрен знает, зачем я это сделал. Но, стоило представить блондинку в моей форме, готов поклясться, что долбанное сердце сделало в груди кульбит и чуть не проломило собой ребра.

Стук каблуков Метельской по мраморному полу в холле перед парадным входом я услышал ещё издали. Они стучали как-то особенно... высокомерно, что-ли. Девушка идет целиком погрузившись в свои мысли и резко тормозит прямо передо мной. Ну, и по закону жанра, стоило мне увидеть её, как весь окружающий мир, словно стал чёрно-белым, сузился до одной единственной фигуры в обтягивающем шерстяном платье тёмно-вишнёвого цвета.

Гребанные пальцы аж зачесались от потребности впиться в её кожу.

Вручаю ей несчастный пакет, на который та смотрит так, словно, если прикоснется, то заразиться бубмновой чумой, и едва сдерживаюсь от желания закатить глаза.

Еще минут десять убиваем на бессмысленные споры.

— Так что, не разочаровывай меня, — выдаю по итогу. — Иначе мне придётся заняться твоим воспитанием.

Изображаю на лице снисходительную полуулыбку, прячу руки в карманы тёмных джинсов и на всякий случай наклоняю своё лицо ближе к ней, невольно заставив Кристину отпрянуть.

— Себя воспитывай, — бурчит себе под нос и фыркает.

Но я уже давно научился упиваться собственным мазохизмом, поэтому, потеряв последние крупицы стыда, я продолжаю прибавлять себе баллы за наклонности маньяка и наблюдаю, как лицо девушки ожидаемо идёт красными пятнами смущения, которое она старательно прячет за маской гнева. Это было эгоистичное желание — знать её настоящие чувства, не давая равноценного ответа взамен, но ничего не мог с собой сделать.

— Разве ты не знала? В паре оба воспитывают друг друга.

Пока Кристина с ошалелым лицом переваривает мои слова, я огибаю её, пряча удовлетворённую ухмылку, и уже у самой лестницы получаю в спину её ответ.

— Мы не настоящая пара!

Да, да. Повторяй это себе почаще. Потому что я — уже походу нахрен забыл...

Меня забавляют её приступы агрессии — как будто разозлившийся котёнок, которого погладили против шерсти.

Я не раз представлял, как в самом сильном порыве её гнева просто заткну её поцелуем и эти картинки были такими чёткими, что я был готов выпрыгнуть из собственной кожи.

Выруливаю из университетской парковки, собираясь заехать в какой-то парк. Сделать снимки для истории, как предлагала Крис, а потом можно будет заскочить в какой-то ресторан, потому что после очередного разговора с отцом аппетит нахрен пропал.

— Убери грабли, — переходит на ультразвук, стоит опустить ладонь на её колено.

— Все ещё бурно реагируешь, Крис.

Девушка бормочет что-то себе под нос, закатывая глаза, но мою руку не убирает. Только показательно отворачивается к окну, словно её совсем не интересуют мои касания. Ну что ж, тогда проверим, как она себя поведёт, если скользнуть ладонью выше, задирая края платья.

И девчонка не разочаровывает, вспыхивая подобно спичке.

Сидя в холодном сугробе, я все ещё настаиваю на совместном фото с поцелуями, потому что это отличный повод поцеловать девушку. Не то чтобы мне нужен был повод когда-либо, но Крис не из тех, кто просто сдаётся.

Забавно даже. С её-то профессией.

Видимо, тут как с хоккеем — опыт, время и тактика нужны и с Крис. Я понимаю, что работа есть работа, и мы с ней не обсуждали доп. услуги. Но не могу поверить, что ни капли не нравлюсь ей. В машине видел, как реагировала на прикосновения – почти пылала, её голубые глаза, такие яркие, застилала дымка желания. Может, я был плох в намёках девушек, но с Крис всё было кристально ясно.

— Заливать в сториз фото с поцелуями — самое банальное, что существует. Хуже только парная одежда с глупыми надписями.

— Уверена?

— Да!

А я нет.

Кристина судорожно вздыхает, когда я притягиваю слишком близко, нарушая её личное пространство, но не отступает и не отводит взгляд. Провожу кончиками пальцев по её щеке до самой шеи, отчего дыхание девушки сбивается; запускаю пальцы в её волосы и укладываю ладонь на затылке, притягивая ближе к себе.

— Красивая ты, Крис...

Кристина упирается ладонями в мою грудь в слабой попытке оттолкнуть.

Что ж, если это успокоит её совесть, пусть так и будет.

Закрываю её рот поцелуем, таким грубым, что это граничит с садизмом, но сбавить темпа не могу, потому что изнутри буквально разрывает желание. Прижимаю хрупкую фигурку, смяв практически до синяков ее тело. Сейчас я, как никогда, был далёк от прежнего Кирилла, который мягко обольщал девушек.

С Крис мне хотелось грубо — забыв об осторожности и нежности.

Мозги заволакивает плотный туман, и когда девушка начинает смело мне отвечать, голова и вовсе берёт выходной.

Не думал, что от такого может поехать крыша, а систему безопасности будет безжалостно троить, но это случилось. Хотелось отмотать время назад и не подходить к ней в том клубе или хотя бы прийти в себя, но блядская кнопка перезагрузки потерялась где-то в бедламе из мыслей «какая она ахуительная», и воплях о том, что она эскортница.

Пора было признаться хотя бы самому себе... Я хотел её. Хотел до белых пятен перед глазами — так, как никогда и никого не хотел. Я хотел быть близко — так близко, чтобы кислород был один на двоих; чувствовать её каждой клеточкой тела и знать, что она целиком и безраздельно принадлежит мне одному. Я, конечно, слышал, что противоположности притягиваются, но это был тот самый долбанный случай, когда подобное притягтвает подобное.

Именно в этот момент с неба падают первые хлопья снегопада, который с каждой секундой только усиливается, но нам обоим нет до этого никакого дела. Я слишком сильно погряз в этой огненной стихии по имени Кристина, которая так старательно скрывалась за маской показной холодности, бездушности и высокомерия, что сейчас мне было плевать на весь мир.

И только я настроился на горячее продолжение, уткнулся в ее лоб своими, как девчонка с каким-то... отвращением уставилась на меня, что я на секунду растерялся. А когда пришел в себя, до меня наконец-то дошло.

Это все была игра.

— Блять... в следующий раз, играй так же. Даже я почти поверил, что ты поплыла...

Лениво бросаю, пытаясь скрыть собственное разочарование.

— Ты же обещал, что не будешь вести себя как придурок, — хмурится Настя, перевешиваясь через перила балкона, на которых сидела. — Но с нашего последнего разговора ничего не изменилось.

Хватаю еë за руку в попытке уберечь от падения, хотя ей это совершенно не грозит — она и так давно умерла.

С тех пор, как маладшая сестра начала приходить ко мне во снах, прошло уже полтора года; никто из друзей и родных не был в курсе — мне самому было не по себе от того, что я разговариваю с умершей сестрой, как какой-нибудь Вольф Мессинг, и при этом мы оба знаем, что она мертва.

Я был рад видеть еë каждый раз, но с каждым новым сном мне всё больше начинало казаться, что я просто схожу с ума, хотя вреда наши «встречи» не приносили.

— А ты обещала отвалить от меня, — фыркаю в ответ, отпуская её руку.

Настя устало вздыхает и отворачивается на город, который лежал за ее спиной как на ладони с высоты двадцатого этажа.

— Кто-то же должен присматривать за тобой, уберегать от ошибок.

— Это я должен был уберечь тебя, — не соглашаюсь, чувствуя привкус тлена во рту оттого, что говорю правду.

— О, хорош городить херню! — словно спичка вспыхивает сестра. — Мы уже выяснили, что ты здесь ни при чём. Никто не мог знать, что в этот раз мне так крупно не повезёт.

— Была бы ты жива, получила бы по губам за мат, — ухмыляюсь.

— А сам-то? — смеётся Настя. — Ты проводил девчонку?

— Ты знаешь, я уже почти довез ее до дома, как мне позвонил знакомый хирург и сказал, что ему позарез нужен донор органов, и спросил, нет ли у меня кого на примете. Девчонка выглядела вполне здоровой, так что...

— О, заткнись, — смеется. — Я заметила, как ты смотрел на неё...

— Ага, чего не знаю — дофантазирую сама, да, Насть? — досадливо морщусь. Этот Пуаро в юбке всегда видел во мне истину даже там, где я её тщательно маскировал. — Обычно я на неё смотрел.

— Обманщик из тебя ещё хуже, чем из меня призрак. Я так и знала.

Подозрительно щурюсь.

— И что же ты знала?

— Что ты влюбился.

Что я сделал?

— Да, да, нехрен кривится, — тем временем продолжает. — Просто ты — упёртый баран, который отказывается признавать очевидное. Так и скажи, что боишься. Только учти, что твоя Кристина не будет ждать и свалит к другому.

— Ну, раз ты всё знаешь, какого хрена прицепилась ко мне со своими дурацкими вопросами? — недовольно хмурюсь. — Доставать больше некого?

— А тут есть кто-то еще, кто меня видит, гений? — фыркает. — Если да, то тебе, братан, надо лечиться. В любом случае, в бытность мёртвым есть свои плюсы.

Спросить, какие нафиг могут быть плюсы, когда ты труп, не успеваю, потому что просыпаюсь — как всегда резко, взмокший, на смятых простынях. Эти сны меня добивают, потому что если они такие хорошие, почему я каждый раз просыпаюсь как после кошмаров?

Заснуть снова даже не пытаюсь; обречённо встаю с постели и бреду на кухню, где осушаю здоровущий стакан воды — в горле настоящая засуха — а после возвращаюсь в спальню, где достаю ноут и открываю очередной пустой «ворд-овский» лист.

Это смешно, но после того, как мы потеряли Настю, я замкнулся в себе, и по совету психолога отец предложил мне вести записи, потому что разговаривать я ни с кем не хотел, а уж делиться собственными переживаниями — тем более.

Я ведь парень, а не сопливая девочка, чтобы жаловаться.

С тех пор прошло уже почти три с половиной года, надобности вести дневник не было, но дурацкая привычка осталась, и этих файлов у меня уже в районе сотни — не знаю, сколько именно.

При остальных я обычно веду себя придурком, как меня называет Настя. Это что-то вроде маски, хотя кто-то может назвать меня двуличным — в кругу друзей я один, среди членов семьи — другой, а один на один — третий, и хрен кто догадывается об этом.

На часах — восемь вечера, но за окном кромешная темень — гребанная зима со своими короткими днями. Обычно я делаю всё, чтобы не думать о проблемах, не забивать мозги и избегать сложных ситуаций. Частенько веду себя как полный дебил, но это моя «программа защиты свидетелей» — не хочу, чтобы кто-то знал, что на самом деле я самый занудный человек из всех. Мне не было стыдно, потому что я — это я — просто есть вещи, которые ты не рассказываешь никому, даже близким друзьям.

Вещи, с которыми остаёшься один на один, куря ночью на балконе сигарету.

Описав свой сегодняшний «счастливый кошмар», вышвыриваю из головы все закидоны. Всё-таки закатываю глаза к потолку и просто молча тащусь в душ, а оттуда — в теплую постель, которая сейчас кажется соблазнительнее любых Кристин мира.

Но ровно до того момента, пока не закрываю глаза, потому что её образ теперь — как всплывающее окно баннера в браузере: блокировщики реклам не справляются, и он раз за разом всплывает, застилая собой весь экран; я вижу её во снах — почти каждый день с тех пор, как встретил в том долбанном клубе. Девушка, конечно, была не виновата в том, что привлекла внимание кого-то вроде меня, но всё равно безмерно меня бесила за это — нельзя быть такой красивой и сукой одновременно.

«Она не для тебя», — поддаёт сознание дров, и я полностью с ним согласен.

Понимаю, что завтра нас ждёт ответственная игра, но сна ни в одном глазу, поэтому снова подрываюсь с постели. И, чтобы окончательно не свихнуться от убивающего чувства одиночества, собираюсь отправиться в какой-нибудь клуб.

Сопротивляясь, мозг вновь блокирует мыслительный процесс, запуская защитный механизм придурковатости, и я запрыгиваю в свою детку.

В тачке включаю магнитолу, и на весь салон раздаётся песня «Sorry, Ma»; не скажу, что я фанат музыки, но существуют несколько песен, способных меня раскачать, и этот трек— один из них. Саб в машине настолько лихой, что стёкла начинают дребезжать, ну и я, в общем-то, решаю, что грех слушать такую песню в одиночку, поэтому опускаю стёкла и перед тем, как срулить со двора, успеваю заметить маячившую в окне первого этажа бабку, которая грозила мне кулаком. Ржу в голос, потому что я хоть и могу поступать правильно — и даже чаще всего так и делаю — но, бля, это же скучно.

Должен же кто-то приобщить «божий одуванчик» к культуре двадцать первого века, потому что вдруг песня ей зайдёт, а она даже не в курсе, что такая существует?

Однако, приподнятое настроение испаряется, как только переступив порог клуба, подхватываю бухую Метельскую...

Мне теперь от неё нигде не скрыться...?

***

«Чувство банально по своей природе. Это низший природный элемент, пошлый атрибут обыденности. Когда меня обуревают чувства, я превращаюсь в форменного идиота.»
Сальвадор Дали.

***

Её взгляд, словно прицел снайперской винтовки, выхватывает меня из толпы, и с каким-то болезненным любопытством концентриуется прямо на мне.

Чувствую, как под ее пристальным вниманием, словно под лупой, проявляется каждый шрам, каждая гребанная родинка — все, что я так старательно прятал за маской равнодушного засранца, а внутри все скручивается в какой-то тугой комок ярости.

Естественно, блин — это же Метельская.

В своем репертуаре. В своем пьяном идиотском репертуаре.

Ну, вот какого хрена?

В этот момент я ненавидел её пьяное состояние — эту глупую беспечность, что витала вокруг неё. Это бесило до скрипа зубов, до боли в скулах. И, одновременно с этим — проклятое желание — мерзкое, животное, которое просачивалось сквозь тонкую корку разума, как едкая кислота, разъедающая остатки самообладания. Защитная реакция на эту вулканическую смесь алкоголя и... чего-то ещё, какой-то опасной игры, в которую она вовлекала меня, вытаскивая из меня то, что я так тщательно прятал.

Блондинка, словно срывала с меня все слои защиты, и ярость на себя за эту тупость — за то, что позволяю ей это делать, уже начинала щипать кожу.

— Похоже, тебе уже хватит, — выдавливаю, стараясь, чтобы голос не дрогнул, и звучал как всегда — с этой фирменной насмешкой, которая всегда меня спасала.

Но нихрена не получается, потому что голос срывается. Хриплый, как будто горло пересохло, и звучит резче, чем хотелось бы, потому что пиздец, как трудно сохранять этот пофигистичный вид, когда внутри все горит.

В её глазах играют какие-то отблески глупого веселья, какого-то пьяного азарта, который в этот момент я просто не могу спокойно терпеть, и это вызывает во мне желание выплеснуть всё накопившееся раздражение — всю эту гребанную неудовлетворенность, всю свою ненависть к самому себе.

В этот момент я ненавидел себя за то, что поддаюсь этой провокации. Ненавидел за то, что реагирую так остро. И, в совокупности, это вызывает желание лишь прокричать, что она идиотка.

Встряхнуть, привести в чувство, выплеснуть всё накопившееся раздражение.

Крис улыбается. Пьяной, бессмысленной улыбкой, похожей на насмешку — на издевательство над моей собственной выдержкой.

Глупо так, по-идиотски.

Словно издевалась над моим самообладанием, которое с каждой секундой расползалось по швам. А потом, словно нарочно, не замечая, как меня выводит, хлопает по щеке. Легко и непринужденно, сука, словно она не играется с огнем.

Хотелось оттащить её подальше, отрезвить ледяным душем, наказать за это поведение, но одновременно что-то внутри тянуло меня к ней, как магнитом. Я ненавидел эту её способность сводить меня с ума. Это глупое, беспомощное состояние, которое вытаскивало на поверхность всех моих внутренних демонов, словно я сам копаю себе могилу своими же руками. Я чувствовал как пульсирует ярость, обжигая изнутри, а вместе с ней и что-то опасное — что-то, что я так долго пытался удержать под замком — что-то, что теперь отчаянно рвалось на свободу. И злость на самого себя, за то, что не могу вырваться из этого круговорота эмоций — за то, что меня, так легко выбить из колеи. За то, что она может так легко меня спровоцировать.

Толчок в спину — неловкий и неуклюжий — её хрупкое тело вжалось в меня, и я почувствовал, как она теряет равновесие. Застыл, стараясь не допустить падения, чтобы не дать ей упасть, но внутри бушевал шторм, готовый разнести всё в щепки. Ярость на неё, на ситуацию, на самого себя.

Её дыхание опаляет мне шею, обжигает кожу, оставляя на ней невидимый, но вполне ощутимый след. 

Аромат чего-го цитрусового, терпкий и горький — знакомый до тошноты — отвратительно притягательный. Вызывающий в памяти образы и ощущения, от которых я так отчаянно бежал. И этот пристальный взгляд, словно лезвием, прорезающий мне душу. Колющий, цепляющийся за что-то глубоко внутри, за то, что я так тщательно скрывал от себя самого.

И её пальцы. Они скользили по коже, легко и уверенно, игнорируя мой нарастающий мандраж.

Она вообще меня не видит?!

Я же тоже тут, блять. Пытаюсь изображать равнодушие, но херово получается, да?

Ну, вот какого хрена?

Чувствую, как меня начинает конкретно троить. Внутри что-то дернулось, проснулось это идиотское желание, от которого хотелось сбежать, но тело не слушалось. Хотелось прикоснуться — хотелось прижать к себе, и одновременно оттолкнуть как можно дальше.

Свести на нет, уничтожить эту дурацкую связь.

Чужие пальцы, словно змеи, скользят по моей коже, вызывая мурашки по всему телу. Она будто не замечает моего напряжения, будто не ощущает моей ярости, погружённая в свои глупые пьяные фантазии — в свой мир, в котором я являюсь только объектом желания. И я — в своих.

Громко сглатываю, словно пытаюсь проглотить собственный крик. Я, как последний идиот, сжал ее талию, хотя разум кричал о том, что надо бежать — и бежать как можно дальше. Это было похоже на мою персональную пытку. Такое ощущение, что она сейчас испарится, свалит, и я останусь один на один с этим дерьмом, с этими своими чувствами. Глупое противоречие, и это меня бесит.

Её взгляд скользнул к моим губам. Словно ищет подтверждения своим тупым пьяным фантазиям. Дерьмо. Что-то внутри меня, идущее вразрез с разумом, говорило мне, что они, на вкус, как лед. Холодный, но обжигающий, и я снова почувствовал, как проклинаю этот день, когда её встретил.

— Блять, Крис... — выдыхаю, пытаясь прийти в себя, хотя бы на мгновение, чтобы попытаться найти выход из этой ситуации, хотя я уже понимал, что выхода нет. — Ты...

Вместо слов — действия, резкие и импульсивные.

И вся моя злость, вся моя ярость на себя, на неё, на весь этот мир обратились в то, от чего я так отчаянно бежал — желание взять её и увезти. Спрятать от всех этих глаз, от этого пьяного угара — и, возможно, в конце концов, от себя самого.

Она взвизгнула, как испуганная кошка, и повисла вниз головой, судорожно вцепившись в меня, словно я её последняя надежда на спасение.

И это меня, признаться, неимоверно позабавило.

Когда первая волна её истерики — а я не сомневался, что она именно истерила — схлынула, её с головой накрыл гнев, такой же предсказуемый, как и очередные шутки Димана.

Она, кажется, думала, что может безнаказанно выводить меня из себя. Наивная.

На все её протесты, возражения, и даже глупые угрозы — я отвечал гробовым молчанием, наслаждаясь её беспомощностью. В отражении зеркал перед гардеробом, я видел, как она прожигала меня взглядом, словно пыталась испепелить, но выражение моего лица оставалось совершенно невозмутимым. Поэтому, смирившись, наконец, со своей участью, она притихла и уперлась локтями в мою спину.

Хотя, смирилась — это, конечно, громко сказано. Зная Метельскую, скорее, затаилась.

Хотелось засунуть её в машину и уехать куда-нибудь подальше, в тишину, где мы могли бы нормально поговорить. Ну или хотя бы помолчать.

Присев на корточки, словно опускаю хрупкую драгоценность, я опустил её, и она, наконец, почувствовала под ногами твёрдую землю, и кажется, была несказанно этому рада. Затем аккуратно накинул на её плечи пальто, стараясь не касаться её слишком долго, но отпускать её совсем не собирался.

Я буквально чувствовал, что не могу ее отпустить.

Она бесит, злит, раздражает, но оторваться от неё невозможно.

Блондинка снова пытается вырваться, но я крепко держу её за талию, и с каждым новым её отпихиванием, прижимаю к себе всё крепче, наслаждаясь её отчаянными, но бесполезными попытками вырваться из моих рук.

— Ну, и что это было? Как ты узнал, где я?

Из ее рта её вырывается облачко пара, тонкое и хрупкое — почти что с привкусом недоумения и едкого сарказма, как она обычно это делала.

Я мог бы сказать ей, что проследил за ней по социальным сетям — ну, или, что кто-то случайно, под дулом пистолета, выдал мне нужную информацию. Но это было бы банальной отговоркой. Правда же была куда прозаичнее и, одновременно, ужасающе понятна: я просто случайно попал в тот же клуб, тем же вечером, что и она. Словно те мои гребанные шутки судьбу, оказались вовсе не банальный трепом...

На моём лице, должно быть, отражалась внутренняя борьба — напряжённость, почти физическая, сковывающая плечи. А Метельская наблюдала за мной, как за подопытным кроликом, с любопытством и какой-то насмешкой, словно оценивала каждую эмоцию.

— Так сколько, говоришь, ты выпила?

Отвечаю вопросом на вопрос, ещё не зная, зачем. Возможно, чтобы выиграть немного времени, чтобы осмыслить ситуацию, и избежать необходимости говорить правду, которая, по моим ощущениям, была бы слишком бредовой.

— Ты ещё меня отшлепай.

Она, похоже, изрядно перебрала — ну, или кто-то просто нихрена не умеет пить? — потому что в тот момент, когда Метельская сгибалась в три погибели, с трудом сдерживая порывы рвоты — я искренне не понимал, как она вообще до этого могла стоять на ногах.

Я поморщился, чувствуя, как внутри что-то неприятно скручивается. Это была её проблема, но почему-то меня это волновало больше, чем следовало бы. Я просто присел рядом, пока она продолжала опустошать желудок, словно пытаясь избавиться от всего дерьма, что накопилось внутри.

Наверняка, в голове у меня была такая же каша, как и у неё — только моя, почему-то, сопровождалась всепоглощающим чувством тревоги и каким-то нарастающим ужасом. Хотелось схватить её, засунуть в машину и уехать куда-нибудь подальше от всего, что могло причинить ей вред.

— Ты как? — спрашиваю, пытаясь звучать как можно спокойнее, с каким-то даже непривычным для себя сочувствием.

Уж не знаю, чему удивляться больше — тому, что в моём голосе не было ни капли насмешки, ни капли привычного сарказма — или тому, что я не сбежал после того, как оказался свидетелем этого жалкого зрелища, которое она сама для себя устроила.

— Хочу отформатировать себе память, — пробормотала, словно обращаясь к самой себе, пока я помогал ей подняться на ноги.

Крис явно была не в себе. И что-то подсказывало мне, что это была не только вина алкоголя, а ещё чего-то, чего я не понимал, но что меня пиздец как пугало.

— Крис, посмотри на меня, — прошу, и она послушно поднимает на меня взгляд.

Это был не её привычный взгляд, какой-то... другой. Она смотрела прямо мне в глаза, и я видел в них... что-то. Пустоту, или, возможно, какую-то дикую боль. Не знаю, что именно, но это было странно, и пугало ещё больше.

И в этот момент я почувствовал, что мой самоконтроль вот-вот даст трещину.

— Ты что-то употребляла?

Спрашиваю, сжимая её плечи, так сильно, что, казалось, я оставлю на них синяки. Мой голос звучит жёстко, грубовато, но с какой-то непривычной мне нежностью, с какой-то неприкрытой тревогой.

— Крис, не молчи! — встряхиваю её за плечи, чувствуя, как мой внутренний шторм усиливается, перерастая в тревогу. — Таблетки, или может нюхала что?!

Я знал, что это не просто алкоголь. Я, блять, чувствовал, что что-то не так.

Её голос, казалось, пробивался сквозь толщу воды, а слова теряли чёткость, распадались на бессмысленные обрывки.

Всё происходило слишком быстро. Сердце забилось с бешеной скоростью, и я почувствовал, как паника сковывает горло.

Успеваю подхватить её на руки, прежде чем она рухнет на асфальт — словно куклу — а, в следующую секунду, её тело обмякло в моих руках.

Похуй на мои белоснежные найки, похуй на прохожих, похуй на всё.

В голове остался только леденящий страх, который сковал мышцы, и я едва мог дышать. Это не был тот страх, который я привык испытывать на льду, когда шайба летит на меня с бешеной скоростью, или когда соперник пытается снести меня с ног.

Это был другой зверь — дикий, первобытный, и он, мать вашу, был ужасающим.

Страх не за себя, а за неё — а эту хрупкую идиотку, которая, как оказалось, походу была моим якорем. И вот теперь, я понял, что меня топит.

Это был не крик паники, а холодное, колючее оцепенение, которое парализовало меня изнутри. Я не мог ни пошевелиться, ни вымолвить и слова.

Сердце билось, как бешеное.

Чувствую, кровь отступает от лица, а всё вокруг движется в каком-то странном замедлении, словно я смотрел на мир через камеру в режиме слоу-мо.

Словно это снова происходит... Как тогда... Как тем ебучим зимним вечером, когда с Настей...

Эта мысль словно молнией пронзает мозг, заставляя ощутить собственную уязвимость, как никогда раньше. И я ненавидел это чувство. Я привык контролировать, я привык решать — я привык держать всё в своих руках.

А сейчас — я был абсолютно беспомощен.

Мой мир вдруг перевернулся, и я увидел себя не как хоккеиста, способного сбивать с ног соперников, а как испуганного пацана, стоящего на краю пропасти, и бессильного чем-либо помочь.

Чувствовал себя голым — понимал, что не контролирую ситуацию, что моя привычная уверенность исчезла, словно ее никогда и не было. Боялся не за себя — а за неё.

И эта идиотская мысль пугала меня еще сильнее. Потому что в тот момент, когда я понял, что эта хрупкая, пьяная девчонка, которую я так яростно пытался держать на расстоянии, на самом деле уже успела проникнуть мне под кожу — практически возненавидел себя за это.

Страх, казалось, проник в каждую клетку моего тела — отравляя изнутри и наполняя блядским ощущением бессилия и отчаяния.

Я был зол. Напуган. Был в ярости.

Но ничего не мог поделать.

Никогда раньше не чувствовал ничего подобного. Словно это был не просто страх за неё, а страх за себя — за ту часть меня, которую она так легко смогла зацепить. И эта уязвимость пугала меня еще сильнее, ведь это означало, что я реально... боюсь ее потерять — причем, же нелепо, как потерял сестру.

Я разрывался между желанием сбежать — и в противовес ему — остаться рядом с ней, несмотря ни на что.

Вот, только, этот выбор меня пугал ещё больше.

Дверь захлопнулась за спиной, и мир вокруг словно мгновенно обрушился.

Я тащил её к себе в квартиру, словно мешок с долбанными камнями. Каждый шаг давался с невероятным трудом, каждый вздох был словно вырывание из горла, а кровь стучала в висках, отбивая дробь паники.

Тело Крис — такое легкое — превратилось в тяжёлый груз, и каждый сантиметр пути был наполнен тихим ужасом.

А в голове — только беспрерывный вопрос: «Что, если...?».

Занеся её в квартиру, опустился на колени, едва не теряя равновесие. Она лежала неподвижно, лицо было бледным, как снег.

Тишина квартиры резанула по ушам. Всё вокруг крутилось, теряло форму, искажалось, пока запах алкоголя, смешанного с чем-то ещё, забивал нос. И это ещё сильнее усиливало ужас.

Позвонил в скорую. Дыхание перехватывало, и слова вырывались из горла прерывистыми обрывками.

Время, кажется, застыло.

Так и ходил, как придурок, по квартире, словно зверь в клетке, не находя себе места, не зная, чем себя занять. Всё происходящее — каким-то ебанным персональным адом, а перед глазами — лишь её безжизненное лицо.

А я всё ждал. Ждал. И ждал.

Каждый стук сердца отдавался в висках, нарастающим жутким грохотом. Мне уже реально начинало казаться, что я окончательно сойду с ума. Каждый раз, касаясь её, чувствовал, что мой разум ускользает, что я на грани.

Наконец, в дверь раздался звонок. Я едва не сорвал ее с петель, и с яростью уставился на людей в белых халатах, врывающихся в мою квартиру. И когда они, наконец, начали двигаться, но казалось, что до этого они делали всё нехотя, я заорал, не в силах больше сдерживать свой страх:

— Может, блять, уже сделаете свою работу?!

Вся эта медленная, безжизненная процедура, казалась бесконечной пыткой — проверкой моего терпения.

— Что с ней? — хрипло спрашиваю, потому что голос сел.

— Похоже на интоксикацию, — отвечает молодой медбрат, его голос был ровным, почти бесстрастным. — Алкоголь употребляла?

— Да, — с трудом сглотнув, пытаясь сдержать рвущийся наружу ужас.

— Хорошо. Да, вы так не переживайте, молодой человек. Сейчас стабилизируем состояние, — сказал второй, продолжая осматривать Крис, но мои нервы были на пределе.

В голове снова всплывают те же флешбеки трехлетней давности... и я походу пропускаю часть его монолога мимо ушей.

—... Промоем желудок, введём абсорбент, — продолжает, уже начиная манипуляции. — И будем наблюдать. Госпитализация не требуется, — добавляет, а меня словно кипятком ошпарили от этих слов.

— Не требуется? — с насмешкой повторяю. — Серьезно, мать вашу? Вы видите, в каком она состоянии?!

— Да, — отвечает невозмутимо. — Состояние не критическое. До утра можете за ней понаблюдать, а там уже посмотрим.

Смотрю на него и не понимаю — как можно быть таким спокойным, таким безразличным. Казалось, что они не видят, насколько всё плохо. Меня разрывает от гнева и беспомощности, и единственное, что я могу, это оставаться рядом, следя за каждым их движением, словно желая уловить малейший намек на ошибку.

Когда дверь за скорой захлопнулась, оставляя после себя лишь тишину, давящую на уши, я ощутил себя выпотрошенным — пустота в квартире казалась ещё более гнетущей, чем тот хаос, что только что здесь творился.

Кидаю взгляд на Крис — всё ещё бледную и неподвижную на диване, и чувствую, как внутри всё сжимается.

Не говоря ни слова,  подхожу к дивану, и, преодолевая подступающую слабость, поднимаю ее на руки. Она была легкой, как перышко, но этот вес, казалось, был неподъемным грузом, тянувшим меня вниз.

Прежде, чем опустить её на кровать, останавливаюсь на секунду, чтобы достать из шкафа старую футболку «Спарты» — ту самую, что когда-то я носил на каждой тренировке, и осторожно надеваю на блондинку.

Она была огромной на ней, и смотрелась до смешного нелепо, но сейчас это казалось мне правильным — словно помещаю ее под свою защиту — такой своеобразный щит. Нежно опускаю ее на кровать, стараясь не причинить лишней боли.

— Тише. Спи, всё хорошо. Я буду рядом.

Отстраняюсь всего на секунду, чтобы скинуть свитер и джинсы, а затем — не раздумывая, ложусь рядом с ней на кровать, стараясь занять как можно меньше места. Она казалась такой маленькой и беззащитной, и это чувство почему-то вызывало во мне не только жалость, но и желание защищать её от всего мира.

Обнимаю, притянув к себе, и ее голова падает на мое плечо, словно в поисках опоры. Я обнял ее крепче, словно желая оградить от всего дерьма, которое свалилось на нее сегодня, и уткнулся носом в ее волосы. Вдыхая этот странный, горько-сладкий аромат наконец-то смог расслабиться.

Засыпая, я чувствовал, как ее хрупкое тельце прижимается ко мне, словно ища защиту, и это странное чувство дарило какое-то непонятное спокойствие.

Прижимаю Крис сильнее, желая ощутить хотя бы малейший признак того, что она здесь, рядом со мной. И её тепло, такое слабое, стало моей спасательной нитью в этом холодном и жестоком мире. И как ни странно, мои собственные мышцы постепенно расслаблялись, словно я наконец-то нашёл свое место — нашел свое убежище от боли и страха.

Втот момент, когда практически проваюсь в сон, слышу её тихий шепот.

— Кир?

Зарываюсь носом в её волосы, и мой сонный голос звучит где-то в районе её шеи, обжигая  кожу своим дыханием.

— Что?

— Спасибо...

Сердце на секунду пропусаает удар, и я замираю. Чувую себя странно, словно слова застряли где-то в горле. И, чтобы как-то скрыть свою растерянность, шепчу в ответ, стараясь звучать как можно более равнодушно.

— Не за что. А теперь, заткнись и спи.

И в противовес грубому тону, нежно касаюсь губами её затылка, оставив там легкий поцелуй — это был, наверное, самый нежный жест, на который я был способен в тот момент, и он был адресован не только ей, но и самому себе.

Утро прокралось в комнату робкими лучами, цепляясь за край штор и пробиваясь сквозь плотные жалюзи. Я проснулся раньше, чем обычно, словно какой-то внутренний будильник зазвонил чуть раньше положенного срока. Первое, что я почувствовал — это тепло. Тепло хрупкого тела, прижатого ко мне всем своим весом. Я медленно открыл глаза, и первое, что увидел — это растрепанные светлые волосы, рассыпавшиеся по моей груди, и маленькая ладошка, сжимающая мою футболку.

Крис спала. Ее дыхание было ровным и тихим, и я с замиранием сердца прислушивался к нему.

Осторожно пошевелился, стараясь не разбудить ее, но она лишь прижалась ко мне еще ближе, словно пытаясь спрятаться от внешнего мира. Хмыкаю, улыбаясь краешком губ, чувствуя, как странная, теплая волна разливается по всему телу.

Никогда раньше не испытывал ничего подобного.

Это не было похоже ни на адреналин, ни на радость победы — что-то другое, что-то более глубокое — более настоящее.

И это «более настоящее» меня откровенно пугало.

Приподнимаюсь на локте, и тупо смотрю на блондинку. Ее черты лица, такие знакомые и в то же время такие новые, были видны как на ладони. Разглядывал каждый изгиб, каждую линию, словно пытаясь запомнить ее навсегда. Провожу пальцами по ее щеке, нежно касаясь кожи, и чувствую, как внутри что-то болезненно переворачивается.

И опять, от этого чувства нежности мне стало страшно, потому что эта девчонка — такая непредсказуемая и упрямая — за такой короткий срок действительно стала для меня чем-то большим, чем просто фальшивой девушкой. И я искренне не понимаю, как так вышло.

Я смотрел на неё, и понимал, что хочу, чтобы она и дальше спала здесь, рядом со мной, и чтобы каждое мое утро начиналось с этого ощущения, и этой нежности.

Эта мысль, словно удар под дых, выбивает весь остаток уверенности. Блять, я боялся не только за нее, но и за себя — за то, что она может со мной сделать. За то, что я, кажется, начинаю привязываться.

Именно поэтому осторожно выбираюсь из-под ее руки, стараясь не разбудить ее. Мне нужно хоть немного побыть одному, собраться с мыслями — понять, что со мной происходит. Накидываю на себя спортивные штаны, и почти на цыпочках, выхожу из собственной спальни.

Мне нужно было скрыться от своих мыслей, и побыть в одиночестве, прежде чем этот ураган окончательно меня накроет, и душ казался единственным местом, где я мог хоть на пару минут отключить всё это, и просто дышать.

После того, как горячая вода смыла остатки сна и терзающие мысли, кажется, почувствовал себя немного лучше — будто меня перезагрузили, хоть и ненадолго.

Встав перед зеркалом, уставился на свое отражение.

Хмурый взгляд, слегка опухшее лицо, и небрежно уложенные мокрые волосы — ничего нового. Только сегодня во взгляде, кажется, проскальзывало что-то ещё, что-то похожее на страх.

Это бесит. Я не должен был бояться.

Ничего.

Выхожу из ванной, и, стараясь не шуметь, направляюсь на кухню. Крис, кажется, всё ещё спит, и меня это немного успокаивает — потому что, я не знал, что я скажу ей, когда она проснется.

Да, и вообще, не понимал, что, блин, происходит.

Зачем-то включаю чайник, достаю из шкафа турку и банку с крепким, черным кофе. Мне нужен был удар по мозгам, чтобы хоть немного прояснить ситуацию, а не вот это вот всё. Запах свежесваренного кофе наполняет кухню, и я с наслаждением вдыхаю этот горьковатый аромат.

Облокотившись о столешницу, уставившись в окно, делая глоток и чувствуя, как по телу разливается тепло, а голова немного проясняется. На мгновение становится легче.

За окном начинался новый день — обычный день — но для меня он был, какого-то хрена, был каким-то другим.

Будто моя жизнь разделилась на «до» и «после». И, что бы я не делал, мне уже никогда не быть прежним.

Пытаюсь проанализировать все свои чувства, но в голове царит хаос, перемешанный с нежностью, страхом, и каким-то непонятным чувством вины. И от этого мне хочется бежать, но ноги почему-то не двигаются с места. Я просто стою и пью свой долбанный кофе, пытаясь найти хоть какой-то смысл во всем этом безумии.

Открыв дверь спальни, замираю на пороге. Крис уже не спала. Она сидит на кровати, подтянув колени к груди — моя футболка «Спарты» была на ней, как бесформенный мешок, и она выглядела в ней такой маленькой и потерянной, что на мгновение вся эта нежность, которая преследовала меня с утра, вновь нахлынула, и меня снова накрыло чувством уязвимости.

Метельская не выглядела испуганной — скорее, она была какой-то растерянной. На ее лице читалось столько вопросов, и я понятия не имел, на какой из них ответить первым.

— Утро доброе, алкоголичка.

Слова слетели с губ сами собой, и я тут же пожалел об этом.

Бля, ну, почему я такой придурок?

Она не заслужила такого тона, и я это понимал. Но почему-то не мог сдержаться, и выплескивал своё раздражение таким идиотским образом.

— Мы что...?

Вижу в глазах девчонки неподдельный страх, и тут же чувствую неприятный укол где-то в районе сердца.

Да, дальше я вел себя как придурок, но мне почему-то стало откровенно противно, от того, что Крис могла обо мне так подумать. Я действительно выглядел в её глазах таким ублюдком?! Это ощущение, словно меня окатили ледяной водой, выбило всю дурь из головы.

Оттолкнувшись от дверного косяка, сделал несколько больших шагов, пока не остановился в изножье кровати.

Натягиваю на губы кривую ухмылку, наблюдая за тем, как её глаза округляются от моих слов. И этот нелепый, обиженный вид на её лице меня почему-то веселил. Я прекрасно знал, что это не так, но я продолжал гнуть свою линию.

— Я просто спал, а ты — как кошка прилипла ко мне, и обнимала всю ночь. Неужели я настолько неотразим, что даже пьяная ты не можешь устоять?

Выгибаю бровь, стараясь выглядеть как можно более самодовольным. И мне самому от себя тошно.

Но, вашу мамашу, в этот момент я готов сморозить любую херню, лишь бы она не узнала о моих настоящих чувствах.

Метельская не разочаровывает и смотрит на меня таким взглядом, что мне на секунду показалось, что она сейчас меня убьёт. Но вместо этого она, сжав губы в тонкую линию, пробурчала:

— Я хочу в душ...

И я вновь не могу удержаться от своей идиотской привычки.

— Спинку потереть? — с абсолютно невинным выражением лица, и притворной заботой в голосе.

Она закатывает глаза и, спустив ноги с кровати, наконец поднимается. В её походке чувствуется некая неуверенность, и это меня почему-то тревожит.

— Только попробуй, — цедит сквозь зубы, стараясь говорить как можно более уверенно.

Провожаю девушку взглядом, пока она все той же неуверенной походкой идет в ванную, и, тяжело вздохнув, падаю на кровать, откидываясь на спинку.

Комната наполняется тишиной, нарушаемой лишь звуком льющейся воды, и эта тишина давит сильнее, чем крики толпы на арене.

«Ну, я и дебил», — и это была, пожалуй, самая мягкая оценка моего сегодняшнего поведения.

Запускаю руки в волосы, чувствуя, как костяшки пальцев задевают кожу головы, и с силой зажмуриваюсь.

Зачем, блять, я так с ней? Почему я не могу вести себя нормально?

Я же прекрасно понимаю, что своими идиотскими шутками и самодовольной ухмылкой просто пытаюсь скрыть собственную растерянность. Боюсь показать свою нежность, свой страх, свою... привязанность?

Да, блять, именно это меня и пугает больше всего.

Потому что Крис — эта девчонка, с  упрямым характером и грустными глазами, почему-то зацепила меня — а я, блять, понятия не имею, что с этим делать.

И теперь, когда остался один, меня тошнит от самого себя. Понимаю, что веду себя как последний мудак и, что самое главное — не могу себя остановить. Словно какой-то внутренний механизм толкает на эту идиотскую линию поведения, и я никак не могу с этим справиться.

В моменте, мне хотелось перемотать время назад — сказать ей что-то другое, что-то более честное. Но я прекрасно знаю, что это невозможно. Поэтому просто сижу на краю кровати, слушая шум воды, и корю себя за то, что оказался таким дебилом. И, как вишенка в этом театре абсурда — я все еще не понимаю, как мне вести себя с ней дальше.

И этот парадокс меня пиздец как напрягает.

Внезапно, срываюсь — потому что сидеть и мучить себя бесполезным самокопанием — не мой стиль. Так до конца и не понимая, какого хрена я вообще хотел — может, просто убедиться, что с ней все в порядке?

Да, да, Егоров — оправдывайся и дальше....

— Ты там не утонула? — спрашиваю, стараясь, чтобы мой голос звучал спокойно. — Крис?

Ответа не последовало. И тут меня охватила паника. В голове тут же нарисовались ужасные картины и я, не раздумывая, дернул дверную ручку и вошел в ванную с притворно-беззаботной улыбкой.

Зрелище, которое предстало передо мной, выбило из меня весь воздух. Крис стояла лицом ко мне, пытаясь накинуть полотенце на мокрые волосы.

Так и застыл на месте, не в силах произнести ни слова, потому что я увидел их — кучу шрамов, покрывавших всю ее спину. Они были разных размеров — некоторые были бледными, едва заметными, а другие, наоборот, выглядели так, словно появились совсем недавно.

И это зрелище вызвало во мне не только удивление, но и какое-то странное, болезненное чувство, которое я никак не мог идентифицировать.

Стоял, как истукан, и смотрел на ее спину, а в голове крутилась лишь одна мысль: «Какая тварь это сделала?»

И тут, во мне, словно прорвало плотину, и все чувства, которые я так упорно пытался сдержать, нахлынули одновременно. Я почувствовал, как меня начинает душить гнев — пиздец какой сильный — неконтролируемый гнев на того, кто причинил ей это.

Какая мразь посмела так изуродовать ее спину? Хотелось найти этого уебка, и разорвать его на куски — медленно и мучительно.

И вместе с этой яростью, во мне нарастало жгучее чувство жалости. Смотрел на отражение, чувствуя, как пронзает какое-то странное, болезненное сочувствие. Я вдруг понял, что хочу защитить ее от всего мира, спрятать от всех бед, и никому не позволить причинить ей еще больше боли.

Меня одновременно трясло от ярости и щемило от жалости, и я не знал, как справиться с этими противоречивыми эмоциями. Чувствовал себя полным придурком, потому что не мог даже нормально спросить у нее, что произошло, и не мог нормально объяснить, что чувствую — замешательство, гнев, жалость... словно был разорван на куски, и не понимал, как теперь себя вести.

Совершенно внезапно, словно какой-то невидимый демон взял контроль над моим телом — делаю шаг к ней, не успевая обдумать свои действия — как рука уже обхватывает подбородок, и я медленно, очень нежно, разворачиваю ее к себе.

Замечаю в ее глазах все те же эмоции, которые сейчас разрывали меня изнутри, и в этот самый момент, понимаю, что больше не могу сдерживаться. Меня словно переклинило.

Наклоняюсь к ней и — не отдавая себе отчета в том, что делаю — касаюсь ее губ. Это был не страстный поцелуй, скорее нежное, осторожное прикосновение, наполненное всем тем, что я чувствовал в тот момент.

Однако, ожидаемо, я слишком увлекся. Поцелуй из нежного и осторожного, стал настойчивым и требовательным, и в какой-то момент, я начал углублять его, не давая ей возможности отстраниться. И только тогда, когда ее дыхание стало сбиваться, и я почувствовал, как ее руки впиваются мне в плечи, понял, что перегнул палку.

Но отстраниться не успел.

Словно опомнившись, она вцепилась зубами в мою губу и, дернув головой, отстранилась. Отшатываюсь назад, чувствуя жгучую боль и привкус крови.

Я опять все испортил. Блять. Опять повел себя, как конченный придурок.

— Прости...

Блондинка не отвечает.

Не говоря ни слова, Крис вылетает из ванной, оставив меня одного.

В тот момент, когда собственный кулак практически врезается в стену, какой-то холодный, циничный голос внутри, шепчет:

«А, может, это и к лучшему».

Кидаю взгляд на свою покрасневшую костяшку, и, выдохнув, невесело усмехаюсь.

Может и правда, к лучшему? Пусть она считает меня мудаком. Пусть ненавидит меня.

Так будет проще — так будет проще для меня.

С этой мыслью, меня внезапно отпускает.

Глубоко вздохнул, стараясь привести в порядок мысли и смотрю в зеркало, чтобы увидеть отражение парня, чьи глаза выражали непонятное для меня сочетание вины и злости.

Одевшись, беру ключи от машины и выхожу из комнаты. Кристина следует за мной, как тень. Мы спускаемся по лестнице, не обменявшись ни единым словом.

Открываю пассажирскую дверь, и Крис молча садится на пассажирское сиденье. В салоне снова воцаряется тишина, нарушаемая лишь слабым рокотом мотора.

Никто из нас не произносил ни слова. И, блять, да — я искренне наслаждался этой тишиной — наслаждался тем, что она меня ненавидит. Потому что это было проще, чем признать то, что я чувствую на самом деле.

Спустя несколько минут, когда мы уже выехали на трассу, Метельская внезапно нарушила молчание, и, в тот момент, мне захотелось рассмеяться от горечи. Смеяться над этим глупым вопросом, над этой претензией на заботу, над собственной глупостью. Над тем, что все это было так бессмысленно, и что, вероятно, больше ничего не имеет значения.

— С чего вдруг такой интерес? Я что-то пропустил? Ты вдруг решила, что за ночь мы стали друзьями? — спрашиваю, стараясь, чтобы собственный голос звучал как можно более нейтрально, когда внутри меня все сжимается от напряжения.

Крис отворачивается к окну, но я успеваю заметить, как уголки ее губ презрительно скривились.

Стискиваю пальцами руль так сильно, что костяшки побелели.

Какое же это, блять, дерьмо.

Мы ехали еще несколько минут в тишине, пока я не почувствовал, как во мне снова начинает закипать злость. Язвительно усмехнувшись, не глядя на неё, спросил:

— Чего ты хочешь? Чтобы я в любви тебе признался? — в моем голосе, не смотря на всю попытку сдержаться, сквозил сарказм.

«Какой же я мудак, — проносится в мыслях, пока сжимаю руль до хруста в костях. — Зачем я вообще ввязался во все это дерьмо?»

Это ощущение — как зуд, который невозможно почесать. Хочется прокричать, разбить что-нибудь, сделать хоть что-то, чтобы заглушить этот внутренний диссонанс. Но вместо этого я просто сильнее сжимаю руль, чувствуя, как от нарастающего напряжения в висках пульсирует боль. Меня выворачивает от собственной слабости, от собственной неспособности оставаться равнодушным. Я чувствую себя полным идиотом — марионеткой, которую дергают за ниточки какие-то непонятные, ебанные чувства. И эта ситуация —  эта неконтролируемая ярость и диссонанс внутри меня — бесит ещё больше.

Я как будто какой-то мазохист, наслаждаюсь собственной болью, намеренно подпитывая эту ярость. Словно мне нравится, как этот яд разъедает изнутри. Прекрасно осознаю насколько это нелепо и глупо, но ничего не могу с собой поделать — как будто я сам привязываю себя к этому пыточному стулу, зная, что сейчас начнется.

И мне это, сука, нравится.

***

« — Ты хоть понимаешь, что с тобой происходит?
— Я влюблен. Убейте меня.»
Ч. Паланик

От Автора.

БУДУ БЛАГОДАРНА ЕСЛИ ПОСЛЕ ПРОЧТЕНИЯ ПОСТАВИТЕ ЗВЕЗДОЧКУ В ЛЕВОМ НИЖНЕМ УГЛУ ЭКРАНА. СПАСИБО! 🫶🏻