Откровение

Последующие события этой истории незадачливо берут своё продолжение после последних спустя три года в северной части города Енисея, дело разворачивается не где-нибудь в центре его, а, так сказать, в глубинке.
Нашему взору открывается весьма любезный и, пожалуй, даже родной вид на небольшой двор, вокруг которого невпопад толпились низкие, многоквартирные, тянущиеся дома. Вот-вот начавшийся октябрь осыпал рыжими коврами разбитые дороги и истоптанные лужайки. Пёстрые листья весело кружились на кусачем ветру, однако, увы, следом взору бросаются угрюмые дома с облезшими стенами, окна-глаза которых устало и измученно наблюдают, возможно, за жителями двора, а, быть может, за наступлением осени. Серые облака нехотя тащились по небосклону, и в вялости туч заключалось что-то вечное, избитое, как будто все мы также порою, в минуты горя, стараемся плыть с целью хоть немного забыться. Всё вгоняло в тоску и лишь одно могло заставить улыбнуться - ребятня с радостными, безудержными возгласами гоняла по двору мяч.
За всей этой картиной с балкона второго этажа одного из тех тянущихся домов наблюдал мужчина. Рыжебородый и упитанный он, галантно облокотившись, курил сигарету и наблюдал жизнь Енисея с таким большим презрением, будто это место ему некогда стало заклято враждебным. Его едкие голубые глаза, противно белевшие ближе к зрачкам, в самом деле полны высокомерия, ненависти, обиды, и оттого страшнее выглядел неграциозный образ, что в нем не читалось из перечисленного ничего, кроме наружней любезности. Мужчину, к слову, никак не выдавал его возраст, без морщин и седины, с роскошно сложенными плечами он выглядел моложе своих 52-ух лет на целый десяток. Ещё большей роскоши, пугающей и таинственной, ему добавляла кожаная классическая жилетка глубокого чёрного цвета, тёмно-зелёная рубашка, завёрнутая по рукава, и строго зализанные золочённые волосы с сияющей проплешиной на теме.
Сильный поток холодного обжигающего ветра окатил сбоку и попытался сбить мужчину с ног, тот, в свою очередь, схватился за перила балкона, оставшись на ногах, но выронил сигарету, отчего ругань едва не слетела с языка его. Продрогнув, рыжебородый мужик ещё раз окинул проклинающим взором улицу и, отперев дверцы балкона, зашёл в квартиру. Взору предстала скромная комнатка, в ней было на удивление темно, дневной свет не разгонял тьмы её и наполовину. Под чёрным покровом проглядывались на стенах большие ковры самых разных узоров, виднелась широкая арка, что вела в прихожую, где блестела входная железная дверь, всё остальное внимание перебивали почти в середине комнатки два старых просиженных кресла, ярко подсвеченные напольной лампой. Между ними стоял столик, где лежала раскрытая газета с одним различимым названием "Заполярная правда". Мужчина приземлился в одно из кресел, ближе к столику, взял газету и стал перебирать глазами, будто руками раскиданные стопки бумаг, большие и маленькие заголовки некогда актуальных новостей. В один момент мужик нарушил тишину и произнёс своим не низким, не высоким, но мягким, поэтичным голосом, необычным для своего образа:
- Бера, ну ты где там?
- Иду - иду! - послышалось откуда-то сзади.
Из арки в комнатку вошёл очень высокий и тощий мужчина лет тридцати-сорока, облаченный во всё чёрное. Первое, что притягивало в нем внимание - это его коротко остриженные волосы. Также чёрные, необычными шёлковыми переливами они будто говорили о былой своей красоте. Некогда вьющиеся пряди спадали смоляным золотом до мочек ушей и неотразимо блистали изящным своим видом, ныне же это глупо остриженная голова, где местами виднелись маленькие шрамы. Второе и самое выразительное в его образе - это глаза. Его взгляд не говорил ни о чем больше, кроме как о собачей виноватости. Выражение карих и строгих очей выглядело излишне напряжённым и устремлённым в никуда перед собой, но таким это выражение было повседневным. Мужчина поведением своим напоминал дрессированного пса, который следит за каждым миллиметром своего движения и не делает что-либо без особой нужды. В некоторые моменты может показаться, что мужчина в своей педантичности уходит в крайность, и делает это нарочно. Словно десятки воображаемых зрителей смотрят его спектакль, в котором он единственный и самый лучший артист, однако он взаправду такой - истерически скрупулёзный.
- Валер Никитич, твой кофе. - произнёс мужчина, ставя горячую кружку на стол.
- Спасибо. Закрой балкон, Бера.
Псовой внешности мужчина, названный Берой, покорно закрыл дверцы балкона на засов и сел в кресло подле рыжебородого, и полная тишина окатила комнату. Контрасту прибавляли немые порывы макушек деревьев за окном, в темноте и ожидании мысли, смешиваясь, били сильным ручьём.
- Вчера ночью должны были парни наши прийти, ты принял их? Много принесли? - спросил Валерий, внимательно читая газету.
- Да, с гусём и Димой. В основном, тушёнку и крупы принесли, и даже где-то оленины достали.
- Да, где же? - Валерий с некоторым удивлением вопросительно взглянул на Беру, вскинув немного брови и чуть улыбнувшись.
- Илюша сказал, пару недель назад стадо проходило недалеко от городка, и они, вот, поживились.
- Ну славно.
Пауза продлилась недолго, поскольку Бере непременно было, что добавить.
- Тут Дима что-то хочет зачудить. Он же на приёмку-то не сам вчера пришёл, а мы его вытащили, потому что идти не хотел. В последнее время он домой всё куда-то просится, болтает много лишнего про наше «дело». - начал он.
- Тогда объясни ему хорошенько его место, что он денег за это «дело» получает, и что я о жалкой шкуре его думаю. Объясните с гусём показательно ему, что к чему. - ответил Никитич, обрывая собеседника.
- Сделаем.
Далее вновь тишина царствовала непродолжительное время, потому что Бера от скуки томно посмотрел в газету Валерия и ему вспомнилось то, чем он не против был поделиться:
- Я тоже вчера газету читал. Там мне одна статья очень запомнилась, она была про жилой комплекс «Озерский» в Норильске. Объявляли о старте продаж квартир четвёртого дома.
Валерий кинул косой взгляд в сторону Беры, не повернув головы, после чего буркнул ему в ответ, поправляясь в кресле:
- Да, я читал её, мы часто проходим мимо этого места и ещё там же у нас стычка была крупная, ты помнишь?
- Помню. А, вот, было написано, что комплекс строил «Норсевстрой», значит, этим занимался Демидов?
- Не он, отец его строил пока не передал контору сыну. Ну, а Лев уже продолжил, сколько смог.
- Какой же он город отгрохал...
Не в восторге от такого продолжения разговора Валерий отпил кофе и вернулся к изучению газеты, никак не отвечая собеседнику. Бера, напротив, вдохновившись беседой, забыл, с кем он разговаривает, и поэтому наивно спросил:
- А вы знакомы с Львом Эдуардовичем? Работали с ним?
- Не задавай мне лишних вопросов, Тихон. - отрезал Валерий, глядя Бере прямо в зрачки.
- Извини, Валер. - потупив взгляд, робко ответил Бера.
Тихон было настоящее имя остриженного мужика, и оно слетало с уст лишь в двух случаях: когда собеседник был особо мил к нему и когда, напротив, был совсем не мил. Своё погоняло же он получил от товарищей за свою жилистую фигуру, вытянутое вперёд лицо, и, конечно, кроткую манеру поведения, чем безумно всем этим напоминал немецкого добермана, собственно, его прозвище и есть сокращённое название этой породы.
Валерий и Бера на мгновение растерялись, и мысли сбились, когда во входную дверь постучали, однако волнение скоро утихло, потому что четыре характерных стука дали мужчинам понять, что за дверью стоят свои люди. Рыжебородый велел Бере впустить пришедших и тот, соскочив с кресла, без колебаний привёл волю в исполнение. Через минуту в комнату вошли мужчина с женщиной.
Первый, кого увидел Валерий, был низкий мужичок с оттопыренной задницей, выпяченной грудью и вытянутой шеей. Своими большими глупыми глазами, отросшей бородой и оболваненной головой он не вызывал никаких подозрений к себе, поскольку это стоял Гусь, хорошо знакомый самому Валерию и всей его группировке. Вот вторая фигура, женщина, связанная, с тряпкой во рту, совсем наоборот, не просто возбуждала беспокойства и сомнения, но ставила под вопрос благополучие того «дела», за которое так пёкся Валерий. Она, черноволосая, измазанная в грязи, напуганная, с красивыми глазами цветом вечерней лазури, бегло изучала мужчин, истерично перебегая взглядом с одного на другого. На руках и на лбу сочились кровью ссадины. Растрёпанные пряди спадали на хрупкие плечи и лоснились под тусклыми лучами света, наконец, синие очи остановились на одном из троих, кто внимательнее остальных изучал и её. От смятения и растерянности груди женщины пуще обыкновенного поднимались и опускались, наполняясь большей тревогой. Увы, но в страхе открывались взгляду совершенно новые, скрытые черты, которые были удивительно полны невинного очарования и пьянящей женственности. Это как раз и разглядел Валерий в напуганной женщине, однако для него «дело» предшествовало девичьей красоте.
- Валер, произошла ситуация пару часов назад. - начал низкий мужичок, опустив бабу на колени.
Гусь замялся и решил прежде получить от Валерия одобрительный жест или взгляд, что тот мол, весь во внимании, слушает его и он может продолжать. На самом деле рыжебородый внимательно слушал Гуся, однако не нашёл нужным поддержать его в оправдании очередного косяка, поэтому он, Никитич, будто не замечая разговора, не отрывал своих глаз от женщины. Тем не смутившись, Гусь таки продолжил:
- Сегодня утром я с Цыганом вдвоём возвращались с ночного со второй смотровой. На общей тропе мы встретились с мужиком и бабой, они выходили от первой вышки, договорились вместе пройтись до пункта. Мы спокойно шли, разговаривали и всё, вроде бы, было хорошо, но на Цыгана, как обычно, нашло его болтливое расположение духа. Баба, тоже обнаглевшая, поверила в себя и стала спрашивать про Норильск, и Толя, дятел, ляпнул про вещи, о которых знаем только мы. Ясное дело, ребята заподозрили, что мы не местные, спросили карточки, а их у нас чудом не оказалось при себе, каким образом, я не знаю, возможно, выронили; короче говоря, дело стало серьёзным. Они стали угрожать нам, потянулись за пушками, но тогда я опередил их, потому что понял, что драка уже неизбежна. Мужика я удачно пырнул в шею, так что тот сразу слёг, а бабу, хорошо, успел скрутить Цыган.
- Чёрт! - выругался Никитич, отбрасывая газету.
Встав с кресла, Валерий замер посередине комнаты. Невозмутимое выражение его лица тотчас исказилось в гневе, будто зеркало от удара обезобразилось длинными глубокими трещинами. Несомненно, яростный взгляд и всё отчаяние Валерия обрушились на Гуся.
- Вам уши на пару отрезать к чёртовой матери? - закричал рыжебородый. - Второй месяц едва начался, как мы здесь, а вы уже обосрались! Вы столько шуму подняли! Их теперь искать будут! Пустоголовые!
Что что, но именно этого Валерий больше всего не хотел услышать, поскольку это, как ничто другое, подрывало успешность «дела». Никитич подошёл к окнам и, опёршись руками на подоконник, приложил все усилия, чтобы вернуть себе самообладание. На несколько минут воцарилась гробовая тишина, и Гусь, и Бера, совершенно не желая противостоять авторитету, старались не двигаться и дышать аккуратно. Наконец остыв, Валерий спрашивает у Гуся, не поворачиваясь к тому:
- Где труп?
- Труп мы затащили в кустарник за ручьём, там его не найдут. - ответил Гусь.
- А она почему ещё живая?
- Её решили принести тебе.
- Зачем она мне! Мужика завалили, а бабу - кишка тонка! - бросив резкий взгляд через себя, рыжебородый вспыхнул, но, медленно и глубоко вздохнув, спросил же, - Цыган получил своё?
- Да, получил, женщина успела пырнуть его пару раз в правый бок, пока он держал её. Крови по пути цыган потерял очень много, скорее всего, он не выживет.
Последними вечерами Валерий, выходя на балкон подымить, чувствовал, что начатое им «дело», продуманное до самых мелочей, близится к завершению. От этого осознания он не мог в душе не торжествовать и не тешить себя скорым удовлетворением своих дьявольских порывов; в эти моменты ему было особенно приятно. Теперь же под гнётом туч и темноты, узнав об сегодняшнем происшествии, Валерий почувствовал, насколько далеко он оказался от заветной цели буквально за пару мгновений. Чистая халатность, легкомыслие и небрежность к предприятию всё, казалось, разрушили. Ни Цыган, ни Гусь не сыскали бы сейчас в сердце своего главаря и намёка на сочувствие и понимание, напротив, рыжебородый готовил им наказания, после которых ребята не узнали бы себя в зеркале. Но вуаль обречённости растворилась в следующих словах:
- Валер, теперь всё это мелочи. Самое главное, мы нашли «его». - заявил Гусь.
В словах гуся не прозвучало особенных слов, но то, что он поставил ударение на слове «его», говорило Валерию об очень многом. Рыжебородый подумал и сердце невольно стало биться чаще, просыпалась глубинная ненависть, посеянная обидчиком несколько лет назад. Он не знал наверняка, но подозревал, что речь шла именно о том, чьего поиска они так долго добивались и кого впоследствии так упорно искали. Речь шла о человеке, чья жизнь, чьё существование полностью затмевало остальные мысли, цели и желания Валерия. От волнения Никитич повернулся к Гусю и несколько растерянно смотрел ему прямо в глаза.
- Что? - спросил он колеблющимся голосом, будто в последующем ответе решится его судьба.
- Вот, держи, выписали из дежурного журнала. - Гусь протянул оборванный лист, - Вторая смотровая на опушке возле ручья, третий-шестой маршруты.
На бумаге были написаны имя и фамилия, которые давно доносились эхом из глубоко бренной души Валерия. Чувства не подвели рыжебородого, это именно тот, кто был ему нужен. Глубинная ненависть возгорела изнутри всеснедающими языками пламени и поразила мысли, тело, даже зрение. Валерий опустил голову, закрыл глаза и крепко сжал листок, отдавшись мощному порыву чувств.
- Мы посмотрели по журналу, у него сегодня должно быть ночное дежурство на второй смотровой. Вечером, в десять часов, будет смена караула. - продолжил Гусь.
- Ты уверен, что это именно он? - спросил Бера, доселе молча стоявший возле своего кресла.
- Я не могу быть уверен полностью, но я думаю, что это не может быть не он.
- Получится с ним на дежурство попасть?
- Да, это сделать будет несложно, нужно теперь только решить, кто пойдёт.
- Я пойду. - произнёс Валерий, не меняя положения, - Я хочу увидеть его собственными глазами.
- Хорошо, пусть так. - ответил Гусь, слегка дёрнув плечами.
Яд мести разлился по жилам сладким мёдом, рисуя всевозможные картины возмездия. Валерий ликовал и от этого не мог скрыть улыбки. Он, плавно окинув глазами, также увидел, как напуганная женщина в полумраке стала ещё привлекательнее, чем прежде, её груди и плечи манили прикоснуться и вкусить запретное. Никитич почувствовал, как ужасная мысль прокралась в его горячее, нечтимое сердце.
- В шесть вечера всех собрать и быть у меня, обсудим план действий. Сейчас идите к себе. - без колебаний и нетерпеливо скомандовал рыжебородый своим парням.
- Хорошо, что делать с ней? - спросил Гусь, толкнув бабу в спину.
- Оставьте, я разберусь.
Пока Бера и Гусь спускались к себе, они слышали, как из комнаты Никитича доносились едва различимые из всей суеты женские стоны и крики, которые позже рисовались в воображении мужчин самыми разными сценами и ещё долгое время не давали им покоя.