Откровение

Середина весны, апрель. В лесу особенно спокойно, хотелось лежать и разглядывать дубравы, засыпая под их ласковое шуршание. Нежная солнечная заря золотым ручьём растекалась по густой листве и мерцающе ложилась на хвои, где, будто фонарики, горели шишки. Стволы деревьев полосовали свет, и получался необычный каскад искрящихся лучей. Ветер кружился и извивался, заставляя дубравы лениво покачиваться. Он так хорошо танцевал, что все кроны рукоплескали ему. Насекомые, подражая буре, с гремучим жужжанием торопились с ветки на ветку, с листика на листик. По лесу носился запах терпкой хвои, а за ним совсем робко ласкал обоняние свежий и сладкий аромат березы с липой. Тропинки, усыпанные листьями с сухими иголками, широкими коврами ложились в разные стороны. Одна уводила налево в лес, другая оврагом скатывалась направо к большому, густо заросшему полю, где бежала речушка, а последняя прямо поднималась на широкий холм.
Наблюдая за подкрадывающемся летом, по дороге в горку поднимались двое человек. Одним из них была девочка четырнадцати лет с красивыми чертами лица. Она белокурая с тëмными, строгими бровями домиком. Легкий ветерок подхватывал её вьющиеся кудри. У неë узкий подбородок, аккуратно выраженные скулы, но необыкновенно глубоко зеленые глаза побуждают всё более подробно изучать её приятную внешность. Наряду с тем, как бутоны цветов набухают, наливаются краской её круглые, плавно изогнутые губы. Тонкая шея переходила в узкие, сухие плечи. Девочка невысокая и в её фигуре нет выразительных черт. Тонкие запястья и маленькие ручки, также утончённые бедра, однако стройный стан подчеркивал всю женственность образа. Девочку зовут Зимина Лилия.
Рядом с едва заметной улыбкой осторожно ступал мужчина тридцати восьми лет. На фоне маленькой девочки он даёт большой контраст суровости и мужества, что, разумеется, не может быть не к месту. Темно-русые кудри местами отдавали сединой. Его борода, большие нависающие брови и карие глаза подчеркивали строгость грубых черт, но мужчина красив, и почти нежный взгляд его располагал к себе. Нос был слегка надломлен посередине. Широкие плечи и большие запястья говорили о крепкой фигуре мужчины. Ноги у него недлинные, но шаг был настолько твёрдый, что если его захотели завалить несколько мужиков, они потерпели бы неудачу. Это папа Лилии, Гавриил Филиппович Зимин.
Под холмом, на который уже поднялись наши путники, из-за деревьев выглядывал заброшенный дом с выбитыми окнами и разваливающейся крышей. Каждый был при оружии: у Гаврила на плече висело ружьё, за спиной он всегда держал при себе запасной ствол, у Лилии в заднем кармане джинс был спрятан пистолет. Всё это время они вели оживленную беседу.
- Во-о-от, понял теперь, почему оленей нельзя гладить зимой? Их шерсть переходит в утеплённый режим и становится ломкой. Если ты их погладишь, то обломаешь им всю шёрстку, и они замёрзнут. Так что постарайся не гладить оленей. - с большим участием говорила Лиля.
- Хорошо, я постараюсь. - с улыбкой заметил папа.
- Правильно. Ой-ой, а ещё ты знал, что олени меняют цвет глаз? Я не расскажу, конечно, как они это делают, в книге как-то очень сложно написано, но днëм у них один цвет, а ночью - другой.
- Здорово, не знал этого. Может, тебе в учителя, биологию будешь вести?
- Да ну, пап, я не гожусь в учителя. А как ты думаешь, какой самый большой вид оленя?
- Надо подумать, может, северный?
- Нет, не угадал.
- Китайский?
- Ха-ха-ха, ну па-а-ап. - Лиля расплылась в улыбке.
- Ну я не знаю.
- Уже сдаёшься?
- Да.
- Папа, это же обычный лось.
- А он здесь причём?
- А потому что лоси относятся к семейству оленей. В книге было написано, что это их самый крупный вид. Там ещё была картинка, где человек стоит рядом с ним. В общем, Лоси очень большие. Они весят аж пятьсот килограммов.
- Ты прямо знаток по оленям! Это у вас на биологии столько рассказывают?
- Не-е-ет, это я сама читала. - и Лиля, кривляясь, улыбнулась папе во весь рот.
Девочка сморщила нос, за ним морщинками обросли глазки, бровки вздëрнулись. Маленькие зубки блестели от лучей. Это Лиля так играла с папой. Она открывается ему так неуклюже, так по-детски, но эта искренность бесценна в глазах любящего отца. Понимая, что дочке хорошо рядом с ним, он влюбленно посмеялся.
- Молодец, это хорошо, что ты интересуешься. - похвалил папа.
- Стараюсь!
- Лиля, мне на неделе учительница твоя звонила, рассказала, что ты из своего класса с Вовой Степановым не поделила что-то? Это правда?
- Э, да. - девочка чуть-чуть замялась.
- Что случилось?
- Да он приставал ко мне, за волосы дёргал. Я просила его этого не делать, но ему всё равно было и мы подрались.
- Он тебя бил?
- Нет, он вцепился в одежду мне, пытался руками махать, но ему больше досталось.
Папа удовлетворённо ухмыльнулся. Учительница непременно извинилась перед папой за беду, случившуюся с его дочкой, однако с чувством прочитала ему про то, что девочке не положено драться. Гаврил же считал, что каждому человеку должно уметь стоять за себя, поэтому он был доволен Лилей.
- Значит, первый начал он? - спросил отец.
- Да. - твёрдо произнесла девочка.
- Тогда ты всё сделала правильно. Если обижают, давай сдачи. А учительницу не слушай, пусть говорит, что хочет. Он к тебе ещё пристаёт?
- Нет, больше нет.
Тем временем, пока папа с дочкой вели разговор, они спустились с холма. У самого его подножья, по правую руку, довольно далеко от дороги, но очень чётко и явно вырисовывался образ дома, поросшего кустарником. Он встречал и провожал всех, кто идёт по этому маршруту. Для Лили и Гаврила он не был открытием, они часто здесь проходят и потому хорошо знакомы с ним. Черная, обросшая мхом, веранда похожа на пасть чудовища. Дверь, слегка приоткрытая, манила к себе во чрево. Оконные проёмы своими бездонными глазами пожирали путников. Облезлая краска лишь пятнами осталась на доме, оголяя черное, гнилое дерево.
Осталось всего навсего завернуть по тропе и дом будет позади, но внезапно на втором этаже раздался шум, похожий на грохот досок и лязг посуды. В это же мгновенье папа с дочкой замерли, они будто превратились в фотографию. Лиля пробудилась от сладкого забвения. Ещё минутами ранее она беззаботно болтала с папой, сейчас же страх тысячами тонких нитей проникал в нутро девочки и расползался мурашками по телу. Лиля посмотрела на папу, он озирался вокруг дома, закрывая её рукой. Вокруг не было более звуков, помимо ветра, шелеста листьев и пения птиц.
Как много раз они охотились в этом лесу, сколько раз выходили на дежурство по этому маршруту, патрулировали его, но никогда здесь не происходило чего-то подобного. Тут всегда было тихо, но по какой-то причине не сегодня.
- Что это было? - из-за папиной спины прошептала дочь.
- Не знаю, может, животина какая забежала. - совершенно спокойно ответил Гаврил.
- Мы же не пойдём проверять, да?
- Надо проверить.
Лиля от досады в ответ хотела крикнуть: "Нет, я не пойду, не хочу!" - но слова застряли где-то в груди. Может, это они не вырвались потому, что папа был рядом. С ним было уютно, и девочка чувствовала себя в безопасности.
Папа и дочь муравьиными шагами подкрались к дому, поднялись на веранду и у самой двери вновь замерли. Он жестом показал девочке не шуметь и вслушаться в тишину. Лиля внимала лишь грохот своего сердца, оно безудержно стучало, пытаясь вырваться наружу, всё остальное на фоне терялось и смешивалось в беззвучный ропот. Слезы так и хотели навернуться на ресницы и побежать ручьём.
- Папа, кто там? - дрожащим голоском спросила девочка.
Гаврил вновь подставил палец ко рту и указал наверх. Он потянулся к Лиле и шепотом едва слышно сказал:
- Я сейчас приду.
- Нет, стой, а мне что делать? - Лиля схватила папу за рукав.
Отец окинул взором веранду. Все доски на полу изгибались волнами, столбики чернели и разваливались также, как и дом. Стулья и столы беспорядочно валялись. С потолка свисала зубьями прогнившая вагонка так, словно это была верхняя челюсть пасти. Гаврил заметил стол, свороченный в сторону от дома, и всё пространство за ним было полностью закрыто. Если бы кто-то туда забрался, то увидеть человека было практически невозможно.
- Вот, спрячься под стол, только тихо. Всё будет хорошо, не волнуйся. - указал папа в сторону стола.
Гаврил обнял дочь, поцеловал в лоб и за талию тихонько толкнул её к укрытию. Сам же он на дверь взвëл дуло ружья. Мысли, как и у Лили, предательски паниковали в голове, но папа намертво их давил, чтобы разум оставался трезвым. Он дёрнул дверь, петли звонко запищали, посыпались щепки с косяков и пыль ковром устлала ноги Гаврилу. Он шагнул за порог.
Нельзя сказать, что дом навевал ужасные чувства, но здесь точно было не по себе. Стены, полы и потолки начали покрываться пятнами той же гнили, что и снаружи. Весенние лучи, врываясь через окна, выжигали тьму и опаляли внутренности дома. На стенах висели портреты семьи, некогда здесь живущей, судя по всему, а также пейзажи. Было жутковато видеть под каждой их рамкой черные подтëки, ползущие ниже по обоям. Не понятно, то ли это свет придаёт такой оттенок, то ли это свойственная дому ветхость, но весь интерьер отдаёт желтизной. Как только дверь дома распахнулась, проливая свет, мебель и картины словно застыли каждый со своей эмоцией и кровожадно наблюдали за нарушившим их покой Гаврилом. По левую руку располагалась лестница, ведущая на второй этаж. Под ней есть коридор, но тьма не давала рассмотреть и половины его, расползаясь по стенам. По правую руку из комнаты торчал красный ковёр на стене, больше там ничего не было. Прямо же просторный зал с большой зеркальной люстрой безмятежно покоился в переливах света и тени. Гаврил не обнаружил ничего подозрительного ни в одной из комнат, поэтому он отправился на второй этаж. Каждая ступень визжала в предсмертной агонии, пока он мерно поднимался по лестнице. Ружьё в его руках выискивало жертву. Как только Гаврил взошёл на этаж, несколько комнат вокруг впились в его внимание через разгрызенные проемы без дверей. В одной из них стоял диван со спущенной шкурой, в другой - ломанная мебель. Ничего примечательного, в общем. Только вот яркие лучи били по глазам из окна впереди, а чуть правее, ровно перед Гаврилом, чернела дверь.
Единственная закрытая комната, что там может быть? И все поджилки вздрогнули, чтобы сбросить с себя озноб. Папа закрыл лучи рукой и нырнул под них, оказавшись прямо перед дверью. Стянув все мышцы, он замер и сдерживал дыхание с такой силой, что его было совсем неслышно. Свет из окна больше не беспокоил Гаврила и он ясно видел эту дверь. Она черная, но не гнилая, с характерной желтизной и пятнами засохшей краски по всей её поверхности. Ручка зловеще блестела подле руки отца, манящая прикоснуться к ней и повернуть. Вдруг, какой-то мимолётный шорох послышался прямо за дверью. Шуршание по полу, потом едва уловимый шаг и тишина. Всё было ясно, там кто-то есть. Кровь забилась в висках, адреналин придал непомерных сил. Гаврил сжал ручку и устремил свой взгляд сквозь дверь.
Не хочется это признавать, но папа волновался, был куда напряжëнее, чем обычно. Иными словами, он боялся. Этот затхлый дом стращал крепкого зрелого мужчину. Так оно так, но Гаврил всей душой презирал трусость, не желал бежать и подвергать дочку опасности, если таковая прячется за дверью. Важно понимать, что мы все чего-нибудь да боимся, вопрос в другом, готовы ли мы бороться с этим. Личное дело каждого. Я же полагаю, что лучшее лекарство от всех волнений - это любовь. Наши страхи будут ползать, как тараканы, в темных углах души, но именно любовь, подобно свету, разгонит все порочные сомнения и всегда укажет нам дорогу. Поэтому отступать было недопустимо для Гаврила и он повернул ручку.
Дверь с чудовищной силой так ударила отца в левое плечо, что рука его безжизненно повисла. Папа, согнувшись от боли, попятился назад, и красный, лысый мужчина лет тридцати вылетел из комнаты. Грубые черты лица и угрюмый вид мгновенно внушили чувства пренебрежения и отчуждения. Брови висели поленьями над голубыми глазами. Длинный шрам блестел на лбу. Сверкала в лучах лжевозмездия и рука, занесённая над головой, в которой кусок разбитой бутылки вот-вот отведает горячей крови. Папа вскинул дуло ружья и выстрелил перед собой. В ушах зазвенело, комнату завалило дымом. Гаврил схватил затвор, но перезарядить ружьё не удалось. Плечо вновь пронзило так, что потемнело в глазах. Из густой пелены вывалился мужик. Он руками держал правый бок, откуда сочилась кровь. Одежда болталась лохмотьями вокруг раны. В беспамятстве он влетел головой в грудь отца и сшиб того с ног. Больную руку папа положил себе на грудь, здоровой, бросив ружье, - намертво схватился за ворот незнакомца. Оба кубарем полетели вниз. Ступени нещадно колотили ноги и руки, впивались в ребра и скоблили голову. Папа и незнакомец растянулись на полу прямо перед лестницей. В этом полёте больное плечо чудом осталось нетронутым, все остальное горячо пульсировало от ушибов.
Если же отец по-началу готов был пойти на компромисс с незнакомцем, не бросившись бы тот на него, то сейчас выход был лишь один - убить мерзавца. Кровавая пелена заволокла разум Гаврила. Восточная область всегда считалась самой спокойной из всех областей города. Но что это за человек? Может быть, чужак или кто-то из наших? В любом случае, мужик не потрудился объяснить, поэтому должно закончить это дело также без объяснений и свидетелей.
Папа едва опомнился от всех потрясений, как незнакомец, весь окровавленный, уже залез на него. Гаврил, что было сил, сдавил ему горло обеими руками. Мужик в панике схватился за кисти отца, чтобы высвободиться, однако он быстро сообразил огреть того в больное плечо. За тяжёлыми ударами последовал отчаянный вопль отца. Звëздная рябь окатила взор, руку словно резали. Как только хватка ослабла, мужик стал всем весом давить Гаврила. Кровь сгустилась около шеи, и вдохнуть не было никакой возможности. Папа тщетно пытался сопротивляться, дух покидал его. Образ психа медленно растворялся во тьме. Неожиданно воздух разрезал низкий и скрежетный голос:
- Фадеевская крыса! Это он послал тебя, чтобы убить меня, но хрен я ему сдамся, лучше умру. - скрежеща зубами и оголяя их оскал, процедил незнакомец.
- Ты тварь! - Гаврил взглянул в подлые глаза мужика, стараясь выцарапать ему душу.
Папа только сейчас обратил внимание, как что-то твёрдое всё это время впивалось ему в правую ногу. Он вспомнил, что в заднем кармане штанов у него лежит пистолет. Гаврил стал отчаянно ворочиться, просовывая руку к карману. Шею сдавило ещë больше, едва её не ломая, и густая чернота окончательно ослепила взор. Незнакомец, в свою очередь, потерял много крови и разум довольно помутился, чтобы понять намерения отца. Последний же сделал рывок плечом, и ствол уже дышал в грудь мужика.
- Крыса здесь только ты! - чуть дыша, проскрипел шепотом Гаврил.
Будто гром грянул ровно над домом и молния сотрясла стены, так громко прозвучал выстрел откуда-то сзади. Внезапно шея освободилась, и воздух побежал папе в лёгкие, ещё никогда он не был настолько болезненным. Словно молотое стекло полосовало гланды вдоль и поперëк, но именно таким сейчас был вкус жизни. Свежие силы тёплыми ручьями разливались по телу от макушки до пят. Гаврил выронил пистолет и стал громко кашлять, выворачивая внутренности наружу. Сначало что-то тёплое брызнуло на лицо и руки, затем какая-то туша придавила к полу. Черная пелена растворилась, и уже можно было видеть белый свет, хоть и не четко. Гаврил поднял голову и увидел на себе мужика. Его лицо, залитое кровью, застыло в страшной гримасе, какую не увидишь и в фильмах ужасов, а во лбу, ровно между бровей, зияла дыра. Незнакомец мертв. Папа скинул его с себя и до конца отдышался. Ещё мгновеньями ранее Гаврил покидал эту жизнь, невольно оставляя всё самое ценное в ней, сейчас же он через боль вбирал в себя воздух, глядя на облезший потолок. Как будто кто-то рассчитался за него на том свете, и сама Смерть дала ему своё благословение. Кто же оказался спасителем?
Папа вспомнил, что спрятал Лилю под столом на веранде. Нужно срочно проверить, нужно убедиться, что с ней всё хорошо. И только сейчас позади послышались всхлипы, почти рыдания. Папа оглянулся через плечо и увидел, что в комнате перед порогом входной двери стоит маленький и хрупкий силуэт, очерченный дневным светом. Сердце запереживало, застучало, папа вскочил на колени и узнал свою дочку. Слезы ручьём текли по её щекам. Пистолет, едва не выпрыгивающий, беспомощно дрожал в вытянутых руках девочки. Вздыбленные плечи стремились сжаться в грудь. Глаза были переполнены ужасом и растерянностью. Папа кинулся к дочери, а Лиля, рукавом вытирая слезы, потянулась навстречу. Он укутал её в своих объятиях, крепко-крепко прижал к груди. Пистолет, будто ошпаренный уж, извиваясь, выскочил из рук и улетел куда-то в сторону.
- Я убила человека.. - девочка вжалась в отца, и слëз было совсем не сдержать.
- Всё хорошо, милая. Всё позади. Всё позади. - папа утешал дочь, гладя по голове.
- Мне страшно... Это плохо, ужасно.
- Ты поступила, как было нужно, здесь нет твоей вины.
- Что теперь будет, пап?
- Не знаю, это не важно. Я люблю тебя. - Гаврил поцеловал еë в лоб.
- И я тебя люблю. - девочка ещё сильнее прижалась к нему.
Папа и дочь взглянули вместе на мертвеца, бездыханное тело валялось в луже крови у лестницы. Глаза, обезумевшие, смотрели куда-то вверх, рот оголял жёлтый частокол зубов, дыра переливалась во всех тонах алого цвета. Зрелище было жуткое.
- Нам пора домой. - прошептал Гаврил, отводя взгляд Лили от трупа.
- Пойдём. - девочка взяла папу за руку.
Они вышли на веранду и оглянулись вокруг. Тяжёлое противостояние минуло их, но природа и не думала хоть на секунду останавливаться в своём благоухании. Весна расцветала и ей не было дела до давешних потрясений Лили и Гаврила. Каскад лучей всё также разливался золотом по роще. Ветерок нежно затанцовывал кроны, птицы заливались в пении. Кружились под иголками жучки и всякие пушинки. Ровно перед верандой из кустарника показал свою морду заяц, на мгновение посмотрев на Лилю. Девочка тоже его увидела и, отирая последние слезы, улыбнулась ему. В ответ серый лишь почесал лапами нос и был таков, стремглав шмыгнув обратно.
- Подожди меня, пожалуйста, я пойду заберу оружие, хорошо? - папа обратился к Лиле.
- Хорошо. - девочка обняла папу.
- Вот, присядь пока.
- Не хочу, я насиделась.
- Ну постой, я сейчас.
Гаврил забежал на второй этаж, поднял ружьё и перезарядил его. Он украдкой заглянул по комнатам, дабы окончательно убедиться в безопасности дома. Спускаясь по лестнице, папа внимательно посмотрел на незнакомца. Он постарался запомнить напоследок все характерные его черты. Вновь отца посетили чувства пренебрежения и отчуждения. Он обошёл труп, подобрал Лилин пистолет и, выйдя из дома, закрыл за собой дверь. Папа, подошед к дочери, тихонько спросил:
- Как ты себя чувствуешь?
- Уже лучше, пошли домой. - Лиля смотрела вниз.
Сегодняшнее потрясение оказалось слишком велико для четырнадцатилетней девочки, поэтому Гаврил не стал более спрашивать, а просто взял её дрожащую ручку, и они отправились домой. Он хотел было отдать ей пистолет, но, заведя руку за пазуху, понял, что сейчас совсем не время это делать, и передумал.
- Папа, я боюсь. Что мы скажем маме? Что теперь будет?
- Всё будет хорошо, Лиля, даю слово, тебя никто не тронет. Посидишь в городе, пока я не разберусь с этим вопросом. Маме, думаю, придётся рассказать всё, как есть.
- Хорошо.
Папе было жутко больно от того, что он подверг свою дочь опасности. Этот день мог стать последним не только для него. Но с другой стороны, откуда же он знал, что именно так всё обернётся. Они часто дежурили по этому маршруту и сюда же выходили на охоту. Опасность, безусловно, была, только вот никакие недоумки не бросались на них с чем попало и не пытались их зарезать. Впрочем, всё обошлось благодаря именно Лилии. Она нашла в себе воли выбраться из укрытия и защитить папу. Да, ценой этому оказалась чья-то жизнь, но разве думала она об этом в тот момент, когда отца, избитого и бездыханного, намертво душил мужик? Или когда лоб был уже на мушке? Лиля страстно пожелала уберечь папу и не дать его в обиду, а страх и растерянность просто не позволили задуматься и сделали своё дело. Бедняжке первое время было до того дурно, что она тряслась и едва стояла на ногах. Сейчас весенний ветер уже смахнул тяжёлую думу с обоих. Девочка с папой молча наблюдали, как лес дышит, как всё вокруг расцветает.
Вот, дорога поворачивает направо, а затхлый дом уже скрылся за деревьями и кустарниками.