Дочь

Глава 3.

Дорсет, 2010

Год спустя

Небольшая утренняя суета в деревне постепенно стихает. Впереди скучный день, и на меня накатывает привычная тоска. Ее легче переносить, если не двигаться. В прошлом, посещая пациентов на дому, я иногда могла поставить диагноз, лишь взглянув на позу, в какой лежит больной. Например, при аппендиците, разрыве брюшной аорты, менингите возникает спазм гладкой мускулатуры. Человек застывает.

Я лежу неподвижно часами, особенно летом. Наблюдаю, как пляшут пылинки в лучах солнечного света, заглядывающих в окна дома по очереди. Мысли о том, как хорошо было бы умереть, конечно, меня посещают, но я их отбрасываю. Ведь тогда я не смогу увидеть ее, появившуюся в дверях. К тому же нельзя бросать мальчиков. И наконец, на кухне спит пес. Ее пес.

Как будто что-то почуяв, Берти вылезает из своей корзины, зевая и виляя хвостом. Следит за мной, когда я направляюсь к нему. Глажу теплую шею, пристегиваю поводок. В очередной раз отмечаю, что его густая шерсть с возрастом становится жесткой. Не забываю положить в карман блокнот и карандаш.

Задняя дверь кухни выходит в сад, за ним поле. Коттедж этот мне подарила мама незадолго до смерти. Теперь вот у меня есть место, где можно укрыться. Значит, мне повезло.

Везение. Счастливый случай. Это мой счастливый день, пожелай мне удачи. Такими выражениями мы обычно описываем случающиеся в нашей жизни повороты судьбы. Ворота, которые внезапно раскрываются перед нами, а иногда закрываются прямо перед носом. До самого последнего времени Наоми не нуждалась в удаче. Она считала, что родилась счастливой. И я тоже так считала. И вообще мне казалось, что в нашей семье все счастливы. Всего год назад я думала, что у нас есть все.

Трудно определить, с какого момента начались перемены. Я снова и снова в мыслях возвращаюсь назад, в разные моменты времени, пытаясь понять, когда именно изменилась моя судьба. На это повлияло множество факторов. Если бы я не решила стать врачом, если бы тогда, много лет назад, Тэд не помог мне нести книги из библиотеки, если бы в тот злополучный день я не торопилась на работу в свой врачебный кабинет. И вообще, если бы у меня было больше времени. Время было на исходе, но я тогда этого не знала.

Я поднимаюсь по дорожке на вершину скалы, останавливаясь в ожидании, пока Берти перелезет через серые валуны. Наверху порыв ветра бросает мне в лицо брызги, словно идет дождь. На губах соленая влага, больше напоминающая слезы, чем дождь.

Я вспоминаю тот день моей врачебной жизни, когда часы начали отсчитывать время, оставшееся до расставания с Наоми. День, когда я увидела Джейд, был подобен попавшему в глаза соусу чили.

Я сажусь на скамейку, устремляю взгляд в распростершиеся передо мной небо и море и, достав из кармана блокнот, начинаю рисовать игрушечного жирафа. Испещряю шкуру пятнами, делаю одно ухо косматым. Берти устраивается рядом, кладет голову на мои ступни, приготовившись к долгому ожиданию. Время от времени он поскуливает.

Год назад, второго ноября, я понятия не имела, что оставалось всего семнадцать дней.

Бристоль, 2009

За семнадцать дней до исчезновения

Дождь шел весь день. Пациенты входили с мокрыми зонтами, впуская в помещение клиники гул улицы, в которую упирался наш тупик.

Клиника располагалась вблизи порта, втиснутая между мебельным магазином и заброшенным автопарком, заваленным всяким хламом и заросшим высокими сорняками, которые пробились сквозь трещины в асфальте. Соседние улицы были застроены тесно прижавшимися друг к другу викторианскими домами с верандами. Когда едешь в автомобиле на работу, в просветах между старыми пакгаузами изредка мелькает темная портовая вода.

Клиника, где я работала, пользовалась в этом районе популярностью, скорее всего из-за удобного местоположения. В небольшой приемной всегда толпились пациенты, и времени никогда не хватало. За отведенные на каждого семь минут невозможно было дать человеку то, в чем он нуждался. Но я, врач общего профиля, стремилась помочь каждому по мере сил. И не сомневалась: они знают, что мы на их стороне. Во всяком случае я так думала до того вечера. Я многое помню: например я помню запах.

К концу дня в кабинете устанавливался весьма неприятный запах, но тут уж ничего не поделаешь, пациенты приходили с разными болячками. Шторы на окнах были задернуты, чтобы отгородиться от улицы, поэтому вдобавок ко всему здесь было душно. На полу валялись детские игрушки. Раковина в углу была завалена грязными инструментами, мусорные урны забиты использованными бумажными салфетками и полотенцами.

В тот день я сильно устала. Миссис Бартлет меня вымотала. С большим трудом мне удалось наконец разглядеть полип на шейке матки. Я выписала ей направление в больницу и посидела пару минут, откинувшись на спинку кресла. Затем встала, навела порядок в раковине, помыла руки, посмотрела список пациентов и увидела, что следующий по очереди — молодой человек, Йошка Джонс. Странное имя. Может, поляк? Живет в этом районе временно.

Зевнув, я посмотрелась в небольшое зеркало над раковиной. Пряди волос выбились из прически, упали на лицо. Макияж немного смазался. Пришлось привести в порядок и себя. Затем я вызвала Йошку Джонса, надеясь, что недомогание у него несерьезное.

Он вошел. Над вид — лет двадцать пять, загорелый, скуластый. Мне потребовалась секунда, чтобы определить, что он ничем не болен. Такие вещи я распознаю быстро.

— Я вас слушаю.

— Болит поясница, это у меня наследственное. — Выговор уэльский. Рука, сильная и натруженная, лежит на столе близко к моей.

Я убрала руки со стола на колени.

— У вас есть предположения, чем это вызвано?

— Думаю, перенапрягся. Долго носил на руках маленькую сестренку, — слова эти он произнес, как будто оправдываясь: — Ей нравится, когда я катаю ее на спине. Но девочка растет и становится тяжелой.

— Слишком баловать ребенка таким способом не советую, — сказала я, хотя сама очень любила носить Наоми на руках, даже когда она уже начала ходить. Мне нравилось видеть ее лицо близко к своему. — Спускайте ее на пол, пусть ходит сама.

Мне показалось, что в его глазах мелькнула злость, но разбираться времени не было. Положенные семь минут истекали, а мне еще нужно было посмотреть его спину.

Она была в отличном состоянии. Хорошо развитые мышцы вдоль позвоночника были похожи на две толстые змеи, но когда я попросила Йошку перевернуться на спину и подняла его ногу, он поморщился. Все ясно. Пояснично-крестцовый радикулит, правда в начальной стадии, потому что рефлексы и ощущения были нормальные.

Я выписала ему кое-какие анальгетики и дала брошюрку с упражнениями, которые необходимо делать. Он встал и с улыбкой протянул мне руку. Если в первые моменты в его поведении был намек на какую-то враждебность, то сейчас Йошка Джонс был само обаяние. Сунув рецепт и брошюрку в карман, он направился к двери, по пути задев ногой одну из игрушек. Она отлетела к стене. Когда дверь закрылась, я ее подняла. Это был пластиковый утенок, изрядно помятый и потертый. Оранжевый клюв, одна лапа оторвана. Пришлось выбросить его в мусорную корзину.

Вернувшись на место, я вызвала следующего пациента. Это была девочка по имени Джейд, с мамой. Десять лет, но выглядела она младше. Смирно стояла, пока мама ее раздевала. На руках, ногах и даже на лице у нее были странные синяки, но на ее миловидном лице я не увидела никакого смущения по этому поводу. Она внимательно смотрела на меня, сжимая в руке игрушечного жирафа. Это был ее пятый визит ко мне с жалобами на быструю утомляемость, плохой аппетит и неопределенные боли в области живота. Недавно появился еще и кашель. До сегодняшнего дня ничто из всего этого не вызывало у меня особой тревоги, но вот синяков прежде не было.

— Ночью она не дает нам спать своим кашлем, — проговорила мать хриплым голосом, устремив на меня свои жесткие зеленые глаза.

— А откуда синяки?

— Не знаю. — Женщина пожала плечами. — Пришла вчера домой из школы вот такая, вся в синяках. Говорит, по дороге споткнулась и упала. Но я думаю, ее побили дети. Над ней в классе издеваются.

— Почему?

— Откуда мне знать?

Доставая стетоскоп, я улыбнулась девочке:

— Не возражаешь, если я тебя послушаю?

Светлая головка согласно качнулась.

Под рубашкой вся грудная клетка у нее была в синяках. Спина тоже. В груди прослушивались слабые хрипы, но не более того. Я осмотрела ее всю. Синяки обнаружились даже на внутренней стороне бедер. А вот это уже совсем никуда не годилось.

Пока мама одевала Джейд, я выписала рецепт на антибиотики и микстуру от кашля.

— Давать по столовой ложке три раза в день. Должно помочь. И приходите через два дня, я снова ее посмотрю.

Мать кивнула и направилась к двери, ведя Джейд за руку. А я зашла в смежную комнату, в кабинет нашей сестры, Линн. Рассказала о Джейд.

Линн озабоченно нахмурилась.

— Ее ни разу не приводили на вакцинацию. Прошлым летом сестра, которая меня здесь замещала, делала ей перевязку. Тоже сказала, что где-то упала и поцарапалась. Отец у девочки сильно пьющий. Несколько недель назад я накладывала ему швы — поранился в драке, — так боялась, как бы он на меня не набросился. Такой у него был вид.

Во время стажировки в отделении травматологии на ночных дежурствах я встречалась с пьяными мужчинами, которых привозили с открытыми ранами на голове. Помню, зашиваешь дрожащими руками ему рану, а он скрипит зубами и сжимает кулаки. Значит, отец Джейд из таких.

— А что у нее за мать?

Линн пожала плечами:

— Толком не знаю. — Она посмотрела на экран компьютера, порхнув пальцами по клавишам. — Анализы ни разу не сдавала. Но побывала на приеме у Фрэнка с жалобами на депрессию. Он выписал ей циталопрам. Повторно не показывалась.

В голове у меня уже сложилась примерная картина.

— Спасибо, Линн. Когда будет время, напомните, пожалуйста, матери Джейд о вакцинации.

— Хорошо.

Вернувшись к себе, я позвонила социальному работнику, оставила сообщение. Школьной медсестры на месте не оказалось, но мне дали номер ее мобильного телефона. Она ответила в ту же секунду.

— Джейд Прайс? Да, я ее знаю. Тихая, спокойная девочка. Но живет не особенно счастливо.

— А в чем дело?

— Одинока. Дети ее сторонятся. Во-первых, необщительная тихоня, а во-вторых, папаша. Часто забирает ее из школы сильно на взводе.

Это еще больше укрепило мое мнение относительно происхождения у девочки синяков. Однако надо было продолжать прием, так что звонок социальному педиатру я отложила на потом. Завтра надо будет сообщить об этом и руководителю клиники, Фрэнку Дрейкотту. Он должен знать.

В кармане завибрировал мобильник. Я вытащила, посмотрела на дисплей. Эд. Сколько раз я просила детей не звонить мне во время работы. Убрав телефон, я вызвала следующего пациента.

Найджел Аркрайт, сорокалетний страховой агент, жаловался на повышенное артериальное давление. Я обернула манжету прибора вокруг его белой творожистой руки. Глянула на пальцы, похожие на бледно-розовые сосиски — дешевые, с тонкой кожицей, которую легко распороть легким касанием ножа. Давление было повышенным, но не слишком. Я вручила ему буклет с рекомендациями по здоровому образу жизни, направления на анализы и назначила дату следующего приема. Он ушел, что-то бормоча себе под нос.

Духота в кабинете уже начала меня изводить, и я обрадовалась, когда в перерыве между пациентами наша секретарша Джо принесла мне чашку чая. Ее волосы были распущены, локоны обрамляли лицо. Джо осторожно поставила фарфоровую чашку на стол между бумагами.

Сделав пару глотков, я обвела глазами фотографии на стене. Пора бы их уже заменить. Широко улыбающаяся пятилетняя Наоми с глазами, сузившимися до щелочек, прижимала к себе Берти и новую куклу. Рядом смеющиеся мальчики. А вот фотография с празднования прошлого Нового года. Тэд обнимает нас всех. Должно быть, он говорил в этот момент что-то забавное, потому что все смеялись. Только Наоми почему-то угрюмо смотрела в объектив. Я допила чай и вызвала следующего пациента.

Пасмурный день клонился к вечеру. Пациент следовал за пациентом, казалось, им нет конца. А тут еще Джо заглянула в кабинет с тревожно расширенными глазами и сказала, что только что привезли маленького Тома с приступом астмы. Его мама, симпатичная молодая женщина не старше девятнадцати, с дредами, испуганно молчала. Том потел, и дыхание у него было опасно слабым. Я подключила мальчика к ингалятору, и он, вдыхая смесь вентолина и кислорода, начал покачивать головой, а потом крепко заснул. Минут через десять его с мамой отвезли на машине «Скорой помощи» в больницу. Думаю, к утру состояние Тома будет стабильным.

После их ухода в кабинете стало неожиданно тихо. Наконец я сообразила, что пациентов сегодня больше не будет. Глянула на стол, где поверх бумаг лежал стетоскоп. На полу валялся шпатель для языка. Когда я его уронила?

Теперь следовало сделать то, что положено в конце каждого рабочего дня, — привести в порядок бумаги, надиктовать сообщения для педиатра и социальных работников.

Вызовов на дом не было. Джо заглянула ко мне попрощаться перед уходом. Я набросала список того, что надо сделать утром, прилепила к стойке у компьютера и наконец вышла на опустевшую улицу, где в подернутых маслянистой пленкой лужах мерцали оранжевые огни.

В мебельном магазине окна уже были закрыты ставнями. Из паба неподалеку доносились взрывы смеха. Направляясь к своему отнюдь не новому «Пежо», оставшемуся на стоянке в одиночестве, я шарила в сумке, пытаясь нащупать ключи. На мгновение почувствовала укол страха: вдруг потеряла? Но нет, вот они, на месте.

В салоне меня встретили знакомые домашние запахи, среди которых превалировали собачий и морской, от гидрокостюма. Нашу семью нельзя назвать преуспевающей, но, несомненно, ее жизнь была наполненной и счастливой. Так, по крайней мере, мне тогда казалось.

Поставив ноги на потрепанный коврик кустарной работы, я достала из оставленного на пассажирском сиденье целлофанового пакетика желейную конфету. Сунула в рот, включила зажигание и поехала.

Глава 4.

Дорсет, 2010

Год спустя

С поля, что рядом с коттеджем, ветер доносит запахи травы и навевает воспоминания о том, как я гуляла с ней под вечер в саду. Но иногда мне кажется, что это пахнет похоронами.

В сером пространстве передо мной всплывает лицо Наоми — неотчетливо, словно в тени. Вдали плещется море. Я прислушиваюсь и обнаруживаю, что его вздохи превратились в биение моего сердца. Уже на шестой неделе ее сердечко стучало рядом с моим. Я тогда тайком устроила сеанс УЗИ и, глядя на пульсации крошечного органа на экране, прикусила губу. Мне казалось невероятным, что оно может вот так работать все время, не зная усталости. Затем, спустя годы, когда у нее был кашель, я прижимала ухо к нежной коже и вслушивалась в ласковый шум, напоминающий быстрые взмахи птичьих крыльев. Возможно ли, что она, почувствовав свой конец — если с ней такое случилось, — ощутила замедление сердца перед остановкой? Достаточно ли в умирающем мозгу ресурсов, чтобы зафиксировать этот момент?

Задумавшись, я споткнулась о выступающий из земли корень дерева и сильно ударилась головой о шершавый ствол. Но боли не ощутила, как слон, которому брызнули в глаз соусом чили.

Где-то в стенном шкафу у меня должны быть бинты. Пыльные полки завалены разной ненужной одеждой, но за ней пальцы нащупали небольшую матерчатую сумку. Однажды она сорвалась с садовой стены и поранила голову. С тех пор там остался маленький шрамик. Я его видела каждый раз, когда расчесывала шелковистые волосы дочери.

А может, она повредила голову? Подобные травмы часто оказываются смертельными.

Боже, не пора ли прекратить эту пытку? Бывают вот такие плохие дни, как сегодня, когда дурные мысли не дают покоя. Мучают и мучают.

Я быстро промыла ссадину, промокнула ее насухо и заклеила пластырем. Тем временем пес Берти, тихо повизгивая, тыкался носом мне в ногу. Только сейчас вспомнив, что он голоден, я насыпала в его миску корма из банки, смешав с печеньем.

Вот так же было и тогда.

Бристоль, 2009

За семнадцать дней до исчезновения

Сложив выглаженное белье, я посмотрела в окно. Оно уже было темным, и на его фоне ярко выделялись крупные головки хризантем из букета. В кухне плавал пряный аромат мяса со сковороды, стоявшей на медленном огне. Берти начал тыкаться носом мне в ногу, и я вспомнила, что его нужно покормить.

Потом мы вышли погулять. Пока пес обнюхивал опавшие листья и лакал воду из луж, я вглядывалась в освещенные окна домов, мимо которых мы проходили. В одном мелькнул край полированного книжного шкафа, в другом — стол, уставленный бокалами. Трудно было представить, что в каком-то из этих замечательных домов есть шкаф, такой, как у нас, набитый сломанными будильниками, старыми ненужными ключами, компьютерными деталями и кружками с отбитыми ручками. Когда мы миновали последний дом, кто-то внутри закрывал высокие деревянные ставни.

Я прошла по нашей улице до конца и поднялась на холм, оказавшись на травянистой площадке, откуда открывался великолепный вид на подвесной Клифтонский мост. В наступившем полумраке казалось, что он парит в воздухе. Глядя на поблескивающую далеко внизу реку, я вдруг вспомнила казус, случившийся со мной прошлым летом на Корфу во время купания в море. В какой-то момент мне показалось, что я не могу вспомнить, как делать движения руками, чтобы держаться на плаву, и меня охватил страх. Я уже представила, как погружаюсь в темную пучину, беспомощно пытаясь ухватиться за пустоту. А потом перевернулась на спину и поплыла. Вылезла на каменистый берег, вслушалась в стрекотание цикад, вдохнула аромат тимьяна, и страх прошел.

Таща за собой на поводке Берти, я поспешила домой, громко стуча каблуками по тротуару. Умение плавать забыть невозможно. Тело помнит все движения и выполнит их автоматически. В этом все и дело.

Близнецы играли на гитарах, сидя на диване у окна. Увидев меня, Эд отрывисто кивнул и, ссутулившись, продолжил перебирать длинными пальцами струны. За этот год он сильно вытянулся и похудел, лицо осунулось, щеки ввалились. Заметив, что я его разглядываю — а эти изменения в нем меня по-прежнему удивляли, — он отвернулся.

Я вспомнила о звонке.

— Извини, дорогой, что не ответила, было много работы. В следующий раз оставь сообщение, а лучше подожди до встречи дома.

Эд пожал плечами. Он уже давно не делился со мной тем, что с ним происходит. И Наоми тоже. Я даже не могла вспомнить, когда в последний раз мы с ней говорили по душам. Неужели так у всех, когда дети подрастают? Я чувствую, что постепенно становлюсь для них чужой. Не совсем, конечно, но как будто наблюдаю за ними издалека.

Снимая пальто, я перевела взгляд на Тео. Он бренчал на гитаре и что-то напевал, прикрыв глаза и откинув голову. Галстук развязан, книги по искусству валяются рядом на полу, усыпанные крошками от тостов.

Почувствовав мой взгляд, он открыл глаза, и его веснушчатое лицо осветилось широкой улыбкой. Мне тут же захотелось его обнять. По крайней мере, Тео остался прежним — простым и веселым. Без всяких заморочек.

Я посмотрела на Эда. Он хмуро наблюдал за нами. Вот ведь как бывает, даже не верится. Близнецы, но не только внешне не похожи, но и характеры совершенно разные. Как и отношение ко мне, хотя любовь и внимание я всегда делила между ними поровну.

Четыре унции масла, четыре — сахара, какое-то количество муки, несколько яичных желтков. Затем, нарезав яблоко, я скатала тесто и поставила в духовку, действуя на автомате.

Задняя дверь с шумом распахнулась.

— Привет, песик, — весело сказала Наоми, набрасывая на Берти свою черную куртку. — Ты соскучился по мне?

Светлые пряди ее волос упали ему на нос, и он шумно чихнул. Она подняла глаза, увидела меня у плиты, и ее улыбка тут же растаяла. Хотя я продолжала улыбаться.

— Знаю, что ты собираешься сказать, так что не трудись. Репетицию я пропускать не стану, домашние задания сделаю в перерыве, за кулисами. Сейчас иду переодеваться.

Ее резкий раздраженный тон меня задел.

— Я не собиралась говорить о домашних заданиях. Но если ты...

Не дослушав, она повернулись и начала подниматься по лестнице, волоча ноги. Дверь наверху захлопнулась.

Обычно она легко взбегала к себе наверх. Значит, устала.

Я потушила фасоль — она ее любит — и присыпала сверху обжаренным миндалем.

Устала и раздражена. Не за горами экзамены в школе, а тут эти бесконечные репетиции. Мальчики собрали книги и двинулись по лестнице, разговаривая. О чем, я не расслышала.

На кухне стало тихо. Наслаждаясь приятным чувством, когда дети наконец дома, я взбила картофельное пюре, затем приготовила сэндвичи для Наоми — взять с собой. И термос с горячим шоколадом. Это будет ее ужин. Мне вдруг вспомнилась Джейд. Сегодня она казалась особенно худой. Может, ее не кормят?

Позвонили в заднюю дверь. Я пошла открыть. Это приятели Наоми зашли за ней по пути на репетицию. Она вышла через кухню, и вскоре все исчезли, весело переговариваясь.

Не могу представить, сколько прошло времени, прежде чем я услышала, как отворилась парадная дверь. Звякнули брошенные на стол ключи. Затем раздались быстрые шаги по лестнице на кухню.

— Ты весь пропах больницей, — пробормотала я, прижимая лицо к холодной и жесткой щеке Тэда. После работы от него всегда пахло дезинфекцией, почему-то с легкой примесью лаванды.

Он посмотрел через мое плечо на стол и улыбнулся.

— Какой чудесный вид. — Быстро открыл шкаф, достал бутылку, налил два бокала вина. Один протянул мне.

— Как прошел день?

Тэд был приятно возбужден, и я не стала рассказывать о девочке с синяками и как раздраженно со мной разговаривала Наоми. Ни к чему это.

— Прекрасно. А как у тебя?

— Потрясающе. Девочка пошла на поправку. Ей намного лучше. Случай привлек внимание иностранной прессы. Весь день в больницу звонили журналисты. — Он заходил по кухне, не в силах стоять на месте, ероша волосы.

Случайно посмотрев на стол, я увидела, что пакет с сэндвичами так там и лежит.

— Крики прекратились. Галлюцинации тоже, — он повернул ко мне сияющие голубые глаза. — Это прорыв в нейрохирургии. Лечение психопатии оперативным путем.

Спустившиеся на ужин мальчики, время от времени поглядывая на отца, молча слушали его рассказ о том, чего стоило вернуть девочке здоровье. Какие пришлось сделать анализы и исследования. Ведь речь шла об операции на мозге. У ребенка были симптомы классического психоза с параноидальным бредом. Она плескала горячий чай на сестер, кусалась. А сегодня, сразу после операции, начала рисовать цветы.

Зазвонил телефон. Репортер из «Дейли мейл» просил рассказать о чудесном исцелении. Тэд поднялся с трубкой наверх.

Тео тут же взялся изображать, будто сверлит голову Эда тупым концом вилки, приговаривая:

— Сейчас я вылечу тебя окончательно, — а затем, не дав брату опомниться, завопил: — Голоса у меня в голове приказывают тебя убить!

— Идите наверх и делайте домашние задания, если закончили, — сказала я строго. — От мытья посуды я вас освобождаю. Кстати, Тео, ты показывал папе свою работу?

— Которую?

— «Место человека в природе». Нельзя, чтобы он увидел ее сразу на выставке.

— Боюсь, он меня убьет.

— Нет, дорогой, это все равно нужно сделать.

Они ушли, я немного посидела в тишине, а потом начала убирать со стола. Эд больше половины еды оставил на тарелке. Видно, перед ужином наелся тостов.

Когда вошла Наоми, я еще была на кухне. Она вернулась на час позже обычного.

— Как прошла репетиция? — спросила я, вглядываясь в темные тени у нее под глазами.

— Прекрасно. — На ее лице блуждала улыбка.

Я ждала хоть какого-то рассказа, как это бывало прежде. Раньше она пересказывала шутки, говорила о замечаниях, какие делала ей режиссер. А сейчас просто сняла куртку, налила себе стакан молока и молча выпила. Витая мыслями где-то далеко отсюда, избегая встречаться со мной взглядом.

Когда она направилась к лестнице, я не выдержала:

— Ты что, так ничего и не расскажешь?

— Отстань, мам. Я устала.

А ведь было время, когда Наоми говорила — не остановишь. Задавала вопросы, делилась сомнениями, шутила. Я шла посмотреть почту на компьютере, а она следовала за мной, садилась на подлокотник кресла и продолжала говорить. Теперь я уже не могу и вспомнить, когда это было. Кажется, очень давно.

Когда она проходила мимо, я уловила слабый запах табака.

— Наоми!

Она раздраженно обернулась.

— Ты что, курила?

В ее ясных голубых глазах не отразилось никакого смущения.

— С чего ты взяла? Это Иззи курила в раздевалке после репетиции. Расстроилась. Миссис Мирс недовольна ее игрой, — она пожала плечами. — Где папа?

С секунду я внимательно смотрела на нее. Если бы дочка курила постоянно, это бы скрыть не удалось. Запах табака от одежды, кашель. Даже если она выкурила одну сигарету за компанию, то не страшно.

— Он наверху. Рассказывает представителю прессы о своих достижениях в нейрохирургии.

Наоми начала подниматься по лестнице.

— Может, поешь чего-нибудь, дорогая? — крикнула я вслед. — Ты ведь забыла...

Но она уже скрылась в тени наверху лестницы.

Глава 5.

Дорсет, 2010

Год спустя

Я уже начинаю забывать, когда в последний раз к кому-то прикасалась или кто-то прикасался ко мне. Год назад я поцеловала Наоми. Ощущение от крепкого объятия Тео на прошлое Рождество давно забылось. С Эдом я вижусь каждый месяц, но он боится ко мне даже притронуться. С Тэдом мы спали в одной постели до самого моего отъезда. Но лежали, не касаясь друг друга, повернувшись спинами. И сейчас я сознательно избегаю каких-либо физических контактов с кем бы то ни было. Это превратилось у меня в манию. Например, в магазине я настороженно слежу, чтобы случайно не прикоснуться пальцами к руке продавца, когда он дает мне сдачу. Если кто-то входит в дверь, я отступаю назад и сторонюсь.

Поэтому меня удивляет та легкость, с какой я прикоснулась к пожилой женщине, живущей рядом, по соседству, когда, проходя мимо, увидела ее лежащей на ступеньках своего дома. Это получилось у меня машинально.

Женщина бледна, но пульс ровный. Моя рука на ее груди поднимается и опускается. Приподняв ей веки, я убеждаюсь, что зрачки у соседки одинакового размера. Она кажется мирно спящей, и я не решаюсь ее будить. Боюсь испугать. Мне знакомо это резкое возвращение к реальности, хотя иногда я этому рада.

Бристоль, 2009

За шестнадцать дней до...

Я вдруг проснулась, избавившись от блуждания в пространстве, наполненном хриплыми голосами и настойчивым шумом текущей воды. Было слышно также постукивание, где-то совсем близко. А чуть подальше плакала Джейд.

Посмотрев в окно, я с облегчением осознала, что это был не плач несчастной девочки, а доносимые ветром крики чаек. Еще там трещала сорока, покачиваясь на голой ветке лайма, концы которой постукивали по стеклу. А что касается воды, так это, наверное, Наоми наверху стоит под душем.

Я повернулась к Тэду, обвила ногами его ноги. Во сне его щеки казались более обвислыми, чем обычно, а пятнышки веснушек в утреннем свете были серыми. Прижавшись к нему в приливе нежности, я подумала, что для нас главное — держаться вместе. И тогда ничего не страшно.

Восемнадцать лет назад, узнав, что я беременна двойней, мы посадили рядом два деревца и поначалу ревниво следили, чье растет быстрее. Потом они сплелись, образовав один ствол. Летом наше двойное дерево радует обильной зеленой листвой, но сейчас стоит голое.

Тэд пошевелился, просыпаясь. Он всегда просыпался веселым. Его теплая, почти горячая рука медленно перемещалась с моего плеча на спину, затем ниже, прижимая меня сильнее. Его губы коснулись моей щеки.

Включился приемник, запрограммированный на семь. «Сегодня вторник, третье ноября», — сообщил ведущий деловым тоном.

Пора вставать. Мне необходимо встретиться с педиатром, а потом заступать на дежурство. Сегодня моя очередь, так что все экстренные вызовы на мне.

— Пора, пора, пора, — проговорила я, сбрасывая пуховое одеяло.

— Я пойду включу чайник, — сказал муж и пошел вниз.

Горячая вода в ванной меня успокоила. Тэд у раковины спокойно и сосредоточенно чистил зубы. И чего я так беспокоюсь? Ничего страшного ведь не случилось.

За завтраком мы говорили о предстоящих на сегодня делах. Я собиралась сходить к Джейд Прайс, посмотреть, что у нее дома. У Тэда на вторую половину дня была запланировала лекция в медицинском институте.

Неожиданно он заметил подготовленные для ламинирования листы выставочного арт-проекта Тео, наклонился к папке и начал их перебирать. Вчера Тео так ему ничего и не показал.

Проект представлял собой серию фотографий, снятых в национальном парке Брекон-Биконс поочередно во все воскресные дни октября. На них Наоми постепенно раздевалась по мере того, как деревья теряли листву. Вначале она рассталась с перчатками, следом пошли куртка, джемпер, туфли. Первые фотографии Тэд рассматривал с восхищением. Тео действительно удалось показать великолепие увядания природы, краски осеннего леса и Наоми среди деревьев. Однако дальнейшие снимки ему нравились все меньше, а в конце он вообще помрачнел. Это когда Наоми, обнаженная, выглядывала из ветвей, смущая зрителя пристальным взглядом.

— Дорогой, — произнесла я, встав рядом, — я знаю, о чем ты думаешь...

— Ты не знаешь, о чем я думаю, — тихо отозвался он.

— Но это метафора. Если мы откроемся природе, сбросим свои лишенные естественности покровы, она в ответ будет нас защищать. Я знаю, что Тео...

— Хватит, — произнес он, повысив голос. — Ничего ты не знаешь. К природе все это не имеет никакого отношения. Он спекулирует, используя симпатичную юную девушку, чтобы привлечь внимание. Неужели непонятно?

— Тэд, это искусство.

— Не могу поверить, что ты используешь это слово, чтобы оправдать порнографию.

— Это не порнография, — я тоже повысила голос, — на ней трусы, и куртку она сбросила в самый последний момент, перед щелчком затвора. Никита была рядом, держала ее одежду.

Я замолчала, переводя дух. Как он может говорить такие слова? Спекуляция, порнография. И это по отношению к Тео. Они с Наоми всегда были очень близки, особенно в детстве.

— Ты опять не видишь главного, — отрывисто произнес Тэд.

— Давай перенесем разговор на вечер и с участием Тео, — ответила я. Времени на спор у меня не было.

Тэд пожал плечами.

— Мне больше нечего сказать.

На том мы и разошлись. Тэд заторопился, быстро поцеловал меня и захлопнул за собой дверь.

Наоми вышла, когда я собирала сумку. Вид у нее был по-прежнему усталый, несмотря на ночной сон. Она медленно прошла по кухне, надела кроссовки, повязала шарф. Посмотрелась в зеркало на стене у телефона. На предложение позавтракать отрицательно мотнула головой.

— Я не голодна.

— Съешь хоть что-нибудь, дорогая. Может, яйцо с тостом?

Она брезгливо наморщила нос и наклонилась к псу.

— Берти, я тебя люблю. — Послала ему воздушный поцелуй и ушла, захлопнув за собой дверь. Через полминуты вернулась за мобильником и снова молча вышла.

Вскоре появились мальчики, сонные, молчаливые. Эд взъерошен, одет небрежно. Насыпал себе в миску мюсли, развел в йогурте и начал медленно жевать, внимательно читая надписи на пакете. Тео, полузакрыв глаза, доел остатки вчерашнего яблочного пирога. Потом они ушли, стукнувшись в дверях плечами. У Тео в руке была большая папка с фотографиями.

Пора было уходить и мне. Я оглядела царивший на столе беспорядок. Недоеденные надкусанные тосты, рассыпанный сахар, смятые пакеты, открытые банки. Надо бы задержаться и все убрать. Моя мама, будь она сейчас рядом, никогда бы этого не допустила. Но я, пошарив в шкафу, вытащила новые красные туфли на каблуках, надела их, сразу превратившись из домашней хозяйки в доктора, и вышла за дверь.

Навстречу мне шла Аня, ее подвез муж. Под пальто у нее был надет узорчатый передник, в котором она убиралась в нашем доме. Спокойная, надежная. Хороший работник. Куда мне до нее! Я, как бы ни старалась, никогда не могла закончить одно дело и только потом взяться за следующее. Мне постоянно что-то мешало. Они с мужем приехали из Польши. При встречах я неизменно натыкалась на его хмурый взгляд. Если бы я сказала ему, что Аня очень облегчает мне жизнь, он бы разозлился еще сильнее, решив, что свою жизнь я ставлю выше ее жизни. Его враждебный взгляд прошелся по моему теплому пальто, задержался на дорогой кожаной сумке и перескочил на высокий дом сзади.

Отпирая дверцу машины, я помахала миссис Мур, живущей напротив. Она выставляла у обочины небольшие пакеты с мусором. Тэд тоже вчера вечером вынес ополоснутые винные бутылки, коробки из-под готовой еды и аккуратно связанную пачку старых газет «Дейли телеграф».

Миссис Мур выпрямилась, прижав руку к пояснице. Посмотрела на меня, чуть приоткрыв рот. В окне эркера мелькнул силуэт ее тридцатилетнего сына Гарольда. Гарольд — даун. Его отец много лет назад ушел из семьи. Каждый раз, встречая миссис Мур, я задаю себе вопрос: как ей удается переживать все эти дни один за другим? Что поддерживает ее существование?

Я запустила двигатель, нажала кнопку включения приемника, а она все не отводила от меня взгляда.

А может, мне не следует виниться перед ней за то, что я получаю от жизни намного больше, чем она? Ведь миссис Мур видит, во сколько я каждый день уезжаю из дома и когда приезжаю. И Тэд тоже. Может быть, она меня даже жалеет.

Утро промелькнуло так быстро, что я и не заметила. Одна за другой прошли три женщины. Каждая со своей жалобой. У одной месячные, у другой беременность, третья недовольна наступлением климакса. Осматривая их, мне хотелось сказать, что это у них не болезнь, а скорее небольшое отклонение от нормы. А вот вошедший следом за ними мистер Поттер был действительно болен. Что неудивительно в его возрасте — ему было под девяносто. Этот старик в аккуратно начищенных туфлях прошел несколько кварталов до клиники, причем в гору, и терпеливо ждал в очереди, чтобы сообщить мне об ощутимой боли в левой стороне груди. Пытаясь при этом улыбаться. Когда я сказала, что его нужно срочно госпитализировать с острой коронарной недостаточностью, он заволновался.

— Простите, доктор, я думал, у меня что-то не так с желудком. — Он говорил с трудом, ловя ртом воздух. — Придется позвонить соседям, попросить, чтобы кормили моего кота.

Пока он решал свой вопрос, я вызвала машину «Скорой помощи», чтобы отвезти его в больницу. Ему предстоит резко сменить обстановку. Из своей чистой маленькой муниципальной квартиры с фотографиями в рамках на каминной полке, креслом у огня, которое теперь опустеет, старик переместится в залитое бледным светом белое помещение с разными флакончиками, тюбиками и пикающими мониторами. Сестры будут наклоняться над ним и говорить громко, как с глухим. Неплохо было бы ему надеть свои военные награды.

Когда я вошла в кабинет нашего шефа Фрэнка, он сидел за своим антикварным письменным столом с обитой кожей столешницей и разговаривал по телефону. Рядом стояли две кружки с кофе, наполняя комнату ароматом. Увидев меня, он улыбнулся, чуть вскинув брови, и кивнул на кресло. Я села.

Он положил трубку и вздохнул, охватив большой ладонью одну кружку. Другую подвинул мне. Очки у него на носу сидели чуть криво. Стол был весь завален бумагами — ни единого свободного места.

Мы поговорили о текущих делах, потом я сказала, что передала Джейд Прайс муниципальному педиатру. Есть подозрение, что ребенок подвергается домашнему насилию. Матери об этом еще не известно, но я собиралась ей сказать во время сегодняшнего посещения.

— Я знаю Прайсов, — произнес Фрэнк, внимательно меня выслушав. — Будь осторожна в выводах, Дженни. Тщательно все обдумай. Они не кажутся мне способными на насилие над ребенком.

— Но тут нечего особенно думать, — ответила я, вспомнив синяки и заторможенность девочки. — Семья неблагополучная. Отец пьяница и дебошир. Мать в постоянной депрессии.

— Зачем тебе к ним ходить? Можно позвонить.

— При личной встрече проще сказать, что я подозреваю их в насилии над ребенком. И возможно, в доме я увижу что-то, подтверждающее мое мнение.

— Мне пойти с тобой?

— Зачем?

— Они могут обвести тебя вокруг пальца или нахамить, — Фрэнк внимательно посмотрел на меня. — Тебя тревожит что-то еще? — Он тридцать лет был семейным доктором, так что в людях разбирался.

Я махнула рукой:

— Да так, домашние дела.

— Как Тэд? У него все в порядке?

— Да. Преуспевает.

— А дети? Как там моя любимая крестница?

— Наоми изменилась. Стала раздражительной. Дерзит. Пока не могу понять, в чем дело.

— Чем-то увлечена, я думаю. Или кем-то, — он улыбнулся. — Пятнадцать лет — у девочек как раз в этом возрасте и начинаются увлечения.

— Обычно она мне все рассказывала. — Я не стала уточнять, что этого не было уже много недель, а может быть, и месяцев.

— Придет время, и Наоми станет прежней. Не сомневайся. А что говорит Тэд?

— Ничего. Впрочем, я с ним об этом еще не говорила. Он так занят, — я виновато улыбнулась. — Нам все недосуг поговорить. Только начнем, как кто-то один обязательно засыпает.

Фрэнк пожал плечами.

— Бог знает, как ты везде успеваешь. У нас только один ребенок, и Кэти сидит дома. О работе нет и речи.

Ну что на это скажешь? Не так уж трудно везде успевать, если точно знаешь, чего хочешь. Тут нет никакого волшебства. Я просто научилась прыгать из одного существования в другое, иногда даже не замечая. Конечно, дети при этом предоставлены сами себе. Тут есть и плюсы, и минусы. Вот сейчас я расплачиваюсь за слишком большую самостоятельность Наоми. Ну что ж, подожду, пока она наконец смягчится, тогда и поговорим. Уверена, скоро ей понадобится моя помощь.

И все равно, у меня нет сомнений, что она счастлива. Так же, как я и Тэд. Так же, как все мы.

Дом, где жили Прайсы, находился недалеко от порта. От клиники примерно миля. Район у реки было не узнать. Все старые складские помещения снесли, а на их месте построили современные офисные здания и спортзал. Однако улица, где жили Прайсы, осталась прежней. До нее эти новшества не дошли.

Я поставила автомобиль у обочины и пошла искать дом четырнадцать. Но это оказалось не просто. Номера на домах отсутствовали. В некоторых разбитые окна были заложены картоном. У одного дома в палисаднике в грязи стоял сломанный телевизор. Пришлось искать помощи у юношей, сгрудившихся у мотоцикла, блеск которого резко контрастировал с окружающей обстановкой. Парни были худощавые и хмурые. Один пил что-то из банки, высоко ее подняв, так что на лицо капала жидкость. К моей туфле прилип газетный лист. Стряхнув его, я подошла к группе молодежи.

— Здравствуйте. Я ищу дом четырнадцать. Не подскажете, где это?

— Вам нужен Джефф Прайс? Зачем?

Другой парень, помоложе, вышел вперед и показал на дом с желтой дверью. Я поблагодарила и направилась к ней. Рядом были выставлены бутылки из-под спиртного. Некоторые валялись на земле. Звонок не работал. Я постучала и, не дождавшись ответа, открыла дверь и вошла в узкий темный коридор.

— Миссис Прайс... Это я, доктор, у которой вы вчера были.

— Кто здесь? — В коридоре из темноты возник крупный мужчина в грязном домашнем халате, наполовину распахнутом, так что была видна его волосатая грудь и мешковатые трусы. Он двигался прямо на меня. Я крепко сжала ручку сумки.

— Я... доктор.

— Вот как? И что у вас к нам за дело?

— Вчера ваша жена приводила ко мне Джейд. На осмотр.

Услышав это, он полностью преобразился. Заулыбался, глаза подобрели.

— О, спасибо, что зашли. Я очень за нее беспокоюсь. Пойдемте, познакомлю со своей мамой.

Ну ладно, скажу ему позднее. После знакомства с его мамой. Скажу, что меня беспокоят синяки на теле Джейд. И если окажется, что это папа распускает руки... Нет, пожалуй, так резко я выступать не буду. Скажу, что пришла проверить, созданы ли для ребенка в доме надлежащие условия. Он жестом пригласил меня следовать в конец коридора к узкой двери.

Мы вошли. От острого запаха мочи у меня заслезились глаза. В камине поблескивали красные угольки. Близко к нему было придвинуто кресло, в котором сидела старуха, похожая на старого попугая. Узкое костлявое морщинистое лицо, глубоко запавшие глаза, похожие на когти тонкие пальцы вцепились в подлокотники кресла. Внизу под скорченными ногами ковер потемнел от влаги.

Джефф Прайс наклонился к матери.

— Ма, поздоровайся с доктором. Она пришла насчет нашей маленькой Джейди. — Он посмотрел на меня. — Ну, тут уж ничего не поделаешь. Располагайтесь здесь поудобнее, а я пойду налью вам чашечку чая.

Я огляделась в поисках места, куда можно сесть, но подходящего места не нашла. На столе валялись упаковки от лекарств, обрывки фольги, смятые бумажные носовые платки, измазанные чем-то засохшим, темно-зеленым. На полу — пластиковые игрушки. В одном месте к стене были прикреплены детские рисунки. В комнате было жарко.

Я вышла в коридор. Прислушалась. На кухне засвистел чайник, звякнула посуда, потом мистер Прайс тихо выругался. Голоса ребенка среди этих звуков слышно не было. Наконец появился хозяин с кружками в руках.

— Потеряли меня? — он улыбнулся, кивая, чтобы я шла обратно в гостиную. — А вот и мы, ма.

Поставив предназначенную для меня кружку с чаем на стопу газет на столе, он шумно подул на вторую, затем зачерпнул ложку, приподнял подбородок матери и влил чай ей в рот. Коричневые капли оросили розовую ночную рубашку. На каминной полке стояла фотография, на которой я разглядела ребенка с родителями.

— Так вот, насчет Джейд...

— И что?

— Меня беспокоят ее... синяки.

— Да, Трейси мне говорила. И девочку сильно донимает кашель. В последнее время она начала потеть, мало ест, худеет. И еще эти синяки.

Я внимательно на него посмотрела.

— А откуда они у нее?

Он пожал плечами.

— В том-то и дело, что понятия не имею.

— Вот почему я хочу, чтобы ее осмотрели в больнице. Выяснили причину появления синяков.

— В больнице? Черт побери, неужели это так серьезно? — Джефф Прайс озабоченно наморщил лоб, и я вспомнила предостережение Фрэнка. Этот человек просто валял передо мной дурака.

— Да, это серьезно, — ответила я, стараясь говорить спокойно. — Я хочу, чтобы Джейд осмотрел педиатр.

— Что вы сказали?

— Детский доктор. Надеюсь, он разберется. Я вам прямо скажу, нас беспокоит, что синяки у нее от побоев.

— Ай-яй-яй... это, наверное, в школе ее обидели маленькие мерзавцы.

Я решила остановиться на этом, боясь его разозлить. Тогда он вообще может отказаться от осмотра.

— Так что я записываю ее на прием к педиатру, а там посмотрим.

— Спасибо, док, — он улыбался, как мне показалось, вполне искренне. — Я скажу жене.

Не притронувшись к чаю, я встала. Его мать зашевелилась в своем кресле.

— Все в порядке, ма, она уходит, — прокричал в ухо матери Джефф Прайс. — Скажи доктору «до свидания».

Старуха скосила глаза в мою сторону. Она знает. Нельзя жить в одном доме с ребенком и не знать, что его бьют. И она, наверное, догадалась, зачем я приходила.

Парни на улице все еще стояли в расслабленных позах. Вернее, двое сидели у стены на корточках, опустив головы. Один прислонился к уличному фонарю, прикрыв глаза, приложив к лицу пластиковый пакет. Я прошла, отвернув голову, они не обратили на меня внимания.

На улице стемнело, хотя на часах было четыре. Начал накрапывать дождь. Тео сейчас, наверное, в художественной студии, готовит фотографии к выставке. Эд на тренировке по гребле. Мои мальчики примерно того же возраста, что и эти парни.

В холодной машине я сразу включила отопление и приемник. Передавали местные новости. Бристольский насильник до сих пор не пойман. В прибрежных районах города возможно наводнение. Закрывается шоколадная фабрика.

Мне вдруг захотелось поговорить с Тэдом, услышать его голос. Я выключила приемник, набрала его номер. Голос Тэда ответил, что говорить он сейчас не может, и попросил после гудка оставить сообщение. Выходит, Тэд обновил свой автоответчик. Прежнее послание он записывал дома, сзади прослушивалась музыка и голоса детей. Теперь в тишине звучал только его голос, четкий и уверенный. И какой-то отстраненный.

Глава 6.

Дорсет, 2010

Год спустя

Я трогаю пальцами тонкое запястье пожилой женщины, соседки. До сих пор она была для меня всего лишь неким символом, как дерево, мимо которого я проезжаю по пути в магазин. Просто сгорбленная фигура в старомодном теплом пальто. О ее преклонном возрасте можно было судить по походке. По вечерам для меня уже привычно видеть свет в ее окне.

И вот теперь она лежит в неловкой позе, упершись головой в дверной косяк, сжав пальцы.

— Вы меня слышите? — Не дождавшись ответа, я пытаюсь взять ее на руки. Это мне удается: женщина легкая, как ребенок. Ее бледное лицо с бескровными губами все в мелких морщинках, на щеках коричневые пятнышки. Седые волосы зачесаны назад настолько гладко, что отчетливо проступают кости черепа.

Я толкаю плечом дверь и вхожу с ней в дом, чтобы заняться тем, что привыкла делать значительную часть своей жизни. Помогать больным людям.

Бристоль, 2009 год

От пятнадцати до десяти дней до...

Дни пролетали быстро, похожие один на другой. Обычные дни. В самом деле обычные? Да, в моей памяти это время сохранилось именно таким. Дни, подернутые серо-голубой дымкой, с возникающими время от времени маленькими драмами. Они казались мне обычными, несмотря на то что были последними днями моей семейной жизни, несмотря на то что, как потом оказалось, были насквозь пронизаны ложью.

Я работала в клинике. Дома мы с Тэдом разговаривали, спорили. Если не были сильно уставшими, занимались любовью. Эд на пару дней слег с сильной простудой. Утром я его не будила, оставляла на прикроватном столике парацетамол и другие лекарства и уходила. Тео со своей серией фотографий с Наоми в лесу победил на конкурсе, получил почетный диплом. А у самой Наоми репетиции теперь длились до позднего вечера. Тэд тоже стал чаще задерживаться на работе. Его статью принял журнал «Ланцет». Это событие мы отметили поздно вечером бутылкой вина.

Да, вот такие были у нас дни, где не за что было ухватиться. Просто шли и шли, плавно перетекая один в другой. Мне приходилось совмещать очень многое — семью, брак, работу, живопись. Не всегда это получалось гармонично, обязательно был перекос в какую-то сторону, обычно в сторону работы. Но я не тревожилась, словно все это было лишь подготовкой к настоящей жизни, которая вот-вот наступит, и тогда я все прекрасно организую. Стану замечательной матерью, женой, доктором, художницей.

И вот наконец я натолкнулась на нечто, указывающее, что не все в моей жизни так благополучно, как кажется. Это был первый сигнал, за которым вскоре последовали другие.

В четверг, пятого ноября, Джейд положили в больницу. В разговоре секретарша педиатра между прочим упомянула, что мистер Прайс сильно разволновался и начал буянить. Даже пришлось вызвать полицию.

Ну что ж, я вручила девочку в надежные руки, так что теперь можно было не беспокоиться. А то, что мистер Прайс вышел из себя, так это понятно. Почувствовал, видимо, что придется ответить за ребенка.

В понедельник я пришла в клинику раньше обычного и сидела, наслаждаясь тишиной. Пила кофе из своей первой кружки, изучая на экране компьютера результаты анализов пациентов. Телефон зазвонил, когда я рассматривала гистограмму ткани печени миссис Бланкин.

— Доктор Малколм?

— Да.

Я прижала трубку подбородком, продолжая работу. Гистограмма мне не нравилась. Значит, подозрения оказалось верными. Выпадение волос, покраснение кистей рук и паутинка тонких жилок на щеках — это не только проявления климакса. Миссис Бланкин выпивает, причем регулярно. Я послала Джо сообщение с просьбой вызвать ее ко мне на прием.

— ...из детской больницы.

— Извините, что вы сказали? Я не расслышала.

— Я доктор Чизолм. Педиатр-консультант из детской больницы. Вы направили к нам Джейд Прайс.

Я поставила кружку и взяла трубку в руку.

— Да. Спасибо за...

— Я хотел бы поговорить с вами об этом, доктор Малколм.

К сожалению, сейчас у меня для этого не было времени.

— Мы обязательно поговорим, доктор Чизолм, но у меня через три минуты прием. Давайте я вам перезвоню часа через два-три.

— Я предпочел бы поговорить с вами лично. Пожалуйста, приходите в час, ради этого я отменил встречу.

— В час? Я постараюсь, но...

— Пожалуйста. Это важно. Мой кабинет на пятом этаже.

— Я попрошу прийти со мной и нашего шефа, доктора Дрейкотта, если он сможет...

— Хорошо. Я вас жду.

Мне казалось, что я отчетливо вижу этого педиатра. Густые, аккуратно причесанные седые волосы. В большой веснушчатой руке у него рентгеновский снимок, на который он смотрит сквозь очки в серебряной оправе и кивает, видя там явные следы насилия над ребенком.

Так что я все откладываю и иду к нему поговорить о Джейд. Возможно, нужна моя помощь.

Ровно в час я постучала в дверь с аккуратной надписью золотыми буквами в небольшой черной рамке: «Д-р Чизолм». При моем появлении он встал. Доктор оказался невысоким, худощавым и... чернокожим.

Наверное, я как-то выдала свое удивление, потому что он внимательно посмотрел на меня своими острыми карими глазами и с улыбкой произнес:

— Я уже привык, что относительно меня многие ошибаются. Я родился в Гане, но Оксфорд напрочь вытравил мой африканский акцент. Спасибо, что пришли. Пожалуйста, садитесь, — его рукопожатие было крепким и коротким.

Я села в серое пластиковое кресло, он занял место за своим столом.

— Спасибо, что пригласили поговорить. Ситуация трудная и...

— Доктор Малколм, девочка больна.

— Да. Я была у них в доме, говорила с отцом. Уличить его в чем-то не удалось, но, я думаю, вы уже выяснили причину.

— Джейд серьезно больна. — Выражение его лица не изменилось.

— Социальные работники...

— У нее лейкемия, — перебил он меня.

— Лейкемия? — я не знала, что сказать. Может, он перепутал и речь идет о другом ребенке?

Тем временем доктор Чизолм продолжал:

— Мы уверены, никакого домашнего насилия тут не было. Да, родители не совсем адекватны, но они ее любят. В этом нет сомнений. У девочки острый лимфобластный лейкоз.

— Боже.

— Анализ крови показал наличие атипичных лимфоцитов и бластных клеток. Свертывание крови практически отсутствует. Анемия. Гемоглобин на опасно низком уровне.

Черт возьми, как же это я не заметила? Все было так очевидно. Пассивность, слабость — это были не следствия депрессии, а анемия. Бронхит — вторичное проявление нефункционирования белых кровяных телец. Синяки — следствие плохого свертывания крови. Она приходила ко мне четыре раза, и я не вглядывалась, зациклившись на своем. Мне было безумно стыдно.

Доктор Чизолм кивнул, как будто читая мои мысли.

— Сейчас ей дают антибиотики, внутривенно. На завтра назначена магнитно-резонансная томография, а потом мы начнем химиотерапию.

— Родители знают?

— Еще нет. Вот почему я хотел с вами встретиться. Ситуация деликатная. При госпитализации я предупредил их, что мы будем проверять девочку на наличие неслучайных повреждений. Пришлось сказать, что делается это по вашему запросу.

— Я посетила их специально, чтобы проинформировать. Но так прямо сказать отцу не удалось.

Это была ошибка, которую теперь не исправишь. Да, на домашнее насилие указывало все — прежде всего сам отец, а также обстановка в доме и улица, где они живут.

— Не сомневаюсь, доктор Малколм, вы сделали все, что было в ваших силах, но родители Джейд ничего о подозрении в домашнем насилии не знали. Мистер Прайс очень разозлился. Он просто рвал и метал.

Я вспомнила его бычью фигуру и представила, как это выглядело.

— Результаты анализов пришли сегодня утром. Так что мы начинаем действовать. А вас я пригласил, во-первых, чтобы сказать о диагнозе лично, а во-вторых, чтобы предложить сообщить родителям. Думаю, это поможет сохранить доверительные отношения.

Сообщить родителям? И что я им скажу? Что совершила ужасную ошибку, находясь в плену стереотипа? Не заметила совершенно очевидных симптомов лейкемии?

Я посмотрела на него. Его взгляд был спокойный и твердый. Трудно было сказать, сочувствует он мне или презирает.

— И какие прогнозы?

— Процент пациентов, остающихся в живых спустя пять лет после выявления лейкемии, колеблется от двадцати до семидесяти пяти. Подождем результатов томографии. Прогноз ухудшает наличие в кровеносной системе Джейд слишком большого количества аномальных белых кровяных телец. — Он сидел, устремив на меня внимательный взгляд. — Итак, что вы намерены делать как ее первый лечащий врач?

Я не знала, куда деваться от стыда. Да, я в конце концов направила Джейд в больницу, но совсем по другой причине. И опоздала на несколько месяцев.

— Конечно, встречусь с родителями. А сейчас я хотела бы увидеть Джейд, чтобы сообщить им, в каком она состоянии.

— Идемте.

Он вышел из-за стола, и я последовала за ним в коридор почти бегом, едва поспевая.

Я скажу им, что она выглядит нормально. Что ей уже лучше. И хорошо, что она вовремя попала в больницу. Ей здесь помогут. Увидев меня, она засмеялась. Нет, просто улыбнулась. Мы поговорили... я что-то сказала, она что-то сказала и... засмеялась.

Я не сразу поняла, почему он остановился у второй кровати, где лежал остриженный наголо белокурый мальчик. Сильно исхудавший, с закрытыми глазами. На вид примерно лет шесть. К вене подсоединена капельница. И только потом я заметила жирафа, темного на фоне белоснежного белья. Некоторые синяки у ребенка позеленели, но появились красные и сиреневые.

— Вот, решили ее постричь. Дети так легче привыкают к потере волос после химиотерапии. Правда у нас еще нет согласия родителей. Получим после вашей встречи с ними. А лекарственную терапию уточним по результатам томографии.

— Джейд, это я, доктор. Здравствуй.

— Она устала и спит, — тихо проговорил доктор Чизолм. — Ее сегодня замучили осмотрами.

— Джейд, — продолжила я, не обращая внимания на его слова. — Я сейчас еду встретиться с твоими мамой и папой. Что мне им передать?

Веки девочки дрогнули и открылись.

Может, Джейд узнала мой голос, может, потому что услышала слова «мама» и «папа», но на секунду она встретила мой взгляд и улыбнулась.

Только выезжая из подземной автостоянки больницы, я вдруг сообразила, что девочка не могла знать о моей ошибке. Не могла знать, что ей помогли бы раньше, если бы я вовремя к ней присмотрелась.

Глава 7.

Дорсет, 2010

Год спустя

Я без задержки прохожу с ней в опрятную теплую кухню, изобилующую яркими цветами. Рассматриваю оранжевый рисунок на линолеуме, темно-красный стол, желтый секционный шкаф с белыми ручками, ярко-голубую плиту и красный диван у стены. В камине пылает огонь, в углу поблескивает экран телевизора, кресло обито мебельным ситцем, расшитым живописными котами. Последовавший за мной Берти, оставшись без присмотра, быстро съедает из миски кошачью еду и со слабым вздохом устраивается у камина.

Я кладу соседку на диван, снимаю с нее туфли, сажусь рядом. Держа руку на пульсе, быстро оглядываю комнату. Всюду фотографии. Вот пожилой джентльмен в кепи копает в саду; рядом на снимке темноволосая молодая женщина с маленьким мальчиком на берегу моря, другого, постарше, она держит за руку. Я вспоминаю свою кухню: как хорошо мне в ней было, пока все не пошло прахом.

Бристоль, 2009

За десять дней до...

Я быстро отъехала от больницы, обогнав учебный автомобиль, и рванула вперед, чтобы успеть на перекресток до переключения светофора. Думать о разговоре с доктором Чизолмом не было сил.

Наконец я дома, необычно рано. Входная дверь не заперта, в прихожей я чуть не споткнулась о кроссовки Эда — он оставил их посередине. Видно, торопился, что-то забыл и вернулся. Я подняла их, поставила в угол. Мог бы не снимать, мы убрали ковры несколько лет назад. И шторы тоже. Солнечный свет в комнаты устремлялся сквозь чистые стекла больших окон с раздвижными створками. Но когда я возвращалась с работы, окна были уже темными. А теперь я видела пианино, книжный шкаф, длинный обеденный стол, на котором Тэд иногда раскладывал свои бумаги.

Я медленно двигалась, прислушиваясь к звукам своих шагов. Комнат в доме было много, но мы ими почти не пользовались. Тэд работал в кабинете. Дети обитали в своих комнатах или на кухне.

Спустившись по деревянным ступеням, я обнаружила Эда, сидящего за компьютером в гостиной, смежной с кухней. На экране — алгебраические символы и цифры. Как славно, что он дома.

Я села рядом на подлокотник дивана. Очень хотелось поцеловать его в щеку и погладить упругую темную шевелюру, но, увидев, как он поморщился, я вспомнила о новых правилах, которые нельзя нарушать.

— Привет, дорогой, — сказала я, глядя ему в спину. — Ты сегодня рано.

— Курсовая по математике, — буркнул он, не поворачиваясь.

— Но...

— Занятия отменили. Из-за этого насильника.

— Неужели?

— В основном пугали девочек, — отозвался Эд, не отрывая глаз от экрана. — Домой возвращаться группами. Не разговаривать с незнакомцами.

— А что за насильник? Почему занятия отменили сегодня? Раньше говорили, что он орудует на другом конце Бристоля.

— Боже, сколько вопросов. — Лежащая на столе рука сжалась в кулак. — Одному учителю показалось, что у общежития девочек он видел какого-то подозрительного типа. — Эд быстро взглянул на меня: глаза прищурены, как будто он что-то скрывал. — Мне нужно это закончить. Я уже опоздал со сдачей.

— Хочешь горячего шоколада?

— Да, конечно.

Я быстро приготовила шоколад, поставила перед ним чашку и на секунду положила руку ему на плечо. Наклонившись, с удивлением обнаружила, что от Эда неприятно пахнет.

— У тебя на работе что-то случилось?

— Нет. А почему ты спросил?

— Ты сегодня рано.

— Вообще-то да, — попробовала я объяснить, — возникла неприятная ситуация. Но я все улажу.

Он поморщился.

— Ты мне мешаешь.

— Хорошо, — я встала, — и не забывай, дорогой, вовремя отдавать одежду в стирку.

Он негромко хмыкнул, продолжая смотреть на экран. Я быстро погладила его плечо и ушла.

На кухне я выпила чашку чая, глядя в окно, где начало темнеть. Потом позвонила Тэду. На этот раз он ответил. Рассказала о случившемся.

— Да. Я тебе сочувствую, Джен.

— Не мне надо сочувствовать, а этой девочке.

— У меня не так давно был случай похуже. Надеюсь, ты не забыла. Тоже девочка. Операция на позвоночнике. Все закончилось параличом.

— Конечно, помню, — быстро ответила я. — Это было ужасно.

Да, тогда дело чуть не дошло до суда. Удалось доказать, что врачебной ошибки не было, но Тэд сильно переживал.

— В нейрохирургии риск неизбежен, — продолжила я, немного помолчав. — Пациент или его родственники подписывают специальную форму согласия на операцию. Они осознают опасность нежелательных последствий. А в случае с Джейд Прайс моя вина очевидна. Родители полностью мне доверяли, а я их подвела. Совершенно не думала о лейкемии, зациклилась на домашнем насилии.

— Извини, Дженни, но у меня дела, — отрывисто произнес он. — Поговорим дома. Я постараюсь прийти пораньше. Принесу вина.

Мы с Фрэнком договорились пойти к Прайсам завтра утром, но я решила поехать прямо сейчас, одна. Хотя на звонок никто не ответил.

Приехав, я постучала в дверь, постояла, постучала снова. В доме, видимо, никого не было. Конечно, кроме матери Джеффа Прайса. Наверное, она сидела сейчас в темноте и прислушивалась к моему стуку, вцепившись пальцами в подлокотники кресла.

В конце концов я повернулась и поехала домой.

Мальчики еще не вернулись. Наоми, как всегда, была на репетиции. Так что вечер мы провели с Тэдом вдвоем. Распили бутылку вина и долго сидели над пустыми тарелками. Тэд держал мою руку.

— Что мне им сказать? — спросила я.

— Скажи правду. Что ты руководствовалась объективными данными, которые на лейкемию не указывали.

— Они говорили, что не знают, откуда у нее синяки, но я не верила. На кашель тоже не обратила должного внимания. Потому что была убеждена в домашнем насилии.

— Но при первом осмотре не всегда удается поставить верный диагноз.

— Я осматривала девочку несколько раз.

— Да. И действовала, как подсказывала тебе интуиция. — Не давая мне возразить, он встал и поцеловал меня. Крепко, в губы. И долго не отпускал. А мне было что возразить. Предвзятое мнение помешало своевременно направить девочку на исследование в больницу. А потом я ее направила, но совсем по другому поводу. Так что интуиция меня фундаментально подвела.

Потом вернулись мальчики, следом — Наоми. Мальчики быстро поели и пошли наверх. Наоми отмахнулась от моих вопросов о насильнике. Сказала лишь, что девочки расходились группами. Говорила в промежутках между полными ложками запеченного картофеля «дофинуа», который стоял на блюде перед ней. Репетиция прошла замечательно. Режиссер и помощники советуют ей поступать в театральную школу. Выражение лица у нее при это было такое, как будто она все время думала о чем-то своем, тайном.

Раз так, я решила не докучать ей своими вопросами. Девочка устала, пусть пойдет отдохнет.

Потом мы с Тэдом молча вымыли посуду, убрали продукты в холодильник. Я загрузила стиральную машину, и мы поднялись наверх. Бок о бок, касаясь руками. Я едва двигалась от усталости. На половине пути Тэд обнял меня и притянул к себе.

В спальне я заставила себя раздеться, принять душ, надеть ночную рубашку. Ее мягкие кружева меня успокоили. Тэд подошел сзади, встал у зеркала. Говорят, женщины выбирают мужей, похожих на себя. В моем случае это правило, если оно действительно существует, не действовало. Тэд высокий, широкоплечий, голубоглазый. А я похожа на свою бабушку-ирландку, которая смотрела на меня с фотографии на стене. Темные вьющиеся волосы, светлые глаза, веснушки. Ростом я была ему до плеча.

Тэд смотрел на меня в зеркале, чуть сдавливая горячими пальцами мою шею.

В постели мы, не произнеся ни звука, повернулись друг к другу. Он начал меня целовать в губы, проникая языком все глубже. У языка был вкус вина. Я знала своего мужа наизусть. Его мускулы, плечи, плоский живот с густыми волосами внизу. Его вес. Я представляла, как все будет происходить дальше. Но сегодня было иначе. Грубее и быстрее. Тэд сильно прижал меня спиной к постели, поднял рубашку до шеи и, сразу глубоко проникнув внутрь, быстро задвигался. А я задвигалась в ответ. Казалось, пережитое днем каким-то образом повлияло на нас, сделало другими. Никакой преамбулы. Никаких нежностей и ласк. Слабые укусы, сжимание запястий, широко раскрытые рты и вытаращенные глаза. И дикое слияние друг с другом, как у животных. А в конце давно не испытываемое наслаждение.

Потом, отстранившись наконец друг от друга, мы долго лежали без движения, вытянув ноги. Не говоря ни слова.

Тэд наклонился и начал слизывать с моих щек слезы, которых я не ощущала. И вскоре заснул, уткнувшись лицом в подушку. Я полежала какое-то время, держа руку на его спине.

Сон пришел неожиданно, как будто мне на голову набросили одеяло. Глубокий. Без сновидений.

Глава 8.

Дорсет, 2010

Год спустя

Потерять сознание соседка могла по разным причинам. Инфаркт, диабетическая кома, инсульт. Нельзя исключить приступ боли в желудочно-кишечном тракте, хотя живот у нее мягкий. Я поискала глазами на столе лекарства, но их не было. У хронических больных дом обычно запущен, а тут образцовый порядок.

Она пошевелилась, открыла глаза. Взгляд не испуганный, скорее смущенный. Я объясняю, что обнаружила ее без чувств на пороге дома. Одновременно замечаю белые ободки на внешних краях радужной оболочки ее глаз, указывающие на повышенный холестерин. Она говорит что-то, медленно подбирая слова, а я продолжаю держать ее руку. Такую же, какая была у моей мамы, — дряблая кожа, распухшие суставы пальцев, — и чувствую укол вины, что вот теперь вожусь с посторонней женщиной, а на свою мать не нашла времени за год до ее смерти.

Бристоль, 2009

За девять дней до исчезновения

Телефон зазвонил, когда я заканчивала собирать сумку.

— Привет, дорогая!

Вот уж некстати, черт побери!

— Я не могу долго говорить, мама.

— Значит, ты сегодня работаешь?

— Конечно. Ты же знаешь, что я работаю все дни, кроме пятницы.

— У меня снова закружилась голова. Так все было ничего, а вчера вдруг почувствовала себя неважно...

— Что значит неважно, мама?

— Просто неважно. Этого не объяснишь, Дженнифер. — Тон такой, будто она разговаривает с двенадцатилетней. — Ладно, давай поговорим о чем-нибудь другом. — Ее голос повеселел: — Как Джек?

— Какой Джек?

— Твой муж, дорогая.

— Мама, Джек — это бывший муж Кейт.

— Ну конечно. Извини, сглупила. Но как же тогда зовут твоего мужа, дорогая?

Я представляла ее так отчетливо, как будто мы находились в одной комнате. Не очень ухоженный сад позади ее небедного жилища. Говоря по телефону, она вздыхает, трогает свое жемчужное ожерелье, бросает взгляд на телевизор с запыленным экраном, на аккуратные стопки журналов на столе. В доме пахнет нафталином и чистящими средствами. Ее память ухудшается.

— Моего мужа зовут Тэд. Послушай, мама...

— Я не знаю, что делать с коттеджем. Кейт его не берет.

Вот о коттедже сейчас не надо.

— Мы поговорим об этом, когда я к тебе приеду.

— Завтра?

— В пятницу. В мой выходной.

— Как замечательно, дорогая. Вот только я чувствую себя неважно...

Фрэнк ждал меня на стоянке у клиники. Сидел в машине, слушал скрипичный концерт. Лицо недовольное. Что не удивительно — удовольствия предстоящий визит нам не обещал. К тому же пришлось отменить утренний прием пациентов.

Как только я села, он тронул машину.

— Извини, Фрэнк, сама не знаю, как это получилось.

— Никто из нас не застрахован от промахов. И у меня они были.

— У тебя-то какие? Что-то не припомню.

— А как же. Не заметил у молодого парня гипертрофию щитовидной железы. В результате он слег в психиатрическую клинику.

— Но потом ты помог ему встать на ноги, — напомнила я.

— А еще у пациентки был перелом лодыжки, а я диагностировал это как вывих.

— Лучше вспомни, скольким ты буквально спас жизнь.

— Я не говорю, что все так уж плохо. Твой случай пустячный по сравнению с теми, о которых пишут в вестнике «Медицинская служба гражданской обороны».

Этот вестник нельзя было читать без содрогания. Там рассказывали о чудовищных врачебных ошибках и преступном невнимании к больным. Ребенок несколько дней пролежал с высокой температурой, а потом выяснилось, что у него менингит. Другого пациента, больного раком, долго лечили от синдрома раздраженного кишечника. Жалующемуся на головные боли говорили, что это депрессия, а у него была опухоль мозга.

— Но мне от этого не легче, — ответила я.

Мы подъехали к дому. Джефф Прайс открыл дверь с каменным лицом. Посторонился, пропуская нас в коридор.

— Пойдемте на кухню. Не хочу, чтобы мама слышала. — Там он встал, сложив на груди руки.

— Мистер Прайс, я пришла вам сказать...

— Что моего ребенка положили в больницу с подозрением на домашнее насилие, — прервал он меня. Жилка на его лбу заметно пульсировала. — И в полиции, не разобравшись, мне уже вынесли предупреждение.

— Мистер Прайс, — произнес Фрэнк ровным тоном, — доктор Малколм пришла сообщить вам нечто очень важное.

— Меня тревожили ее синяки, — продолжила я. — Нужно было выяснить причину их появления.

— А чего было выяснять?! — опять взорвался он. — Вы и так уже знали, что это из-за меня. Лучше скажите, зачем ее остригли и когда мы можем забрать нашу девочку.

— Не скоро, мистер Прайс.

— Это еще почему? — из смятой пачки на столе он вытащил сигарету и закурил.

— Дело в том, что у Джейди... — я замялась. Это тяжелое известие следовало сообщить как можно мягче, но у меня не получалось.

— Погодите, погодите, что у Джейди? — по моему лицу он видел, что с его дочкой что-то случилось. Что-то плохое. — Эй, Трейс... иди сюда.

На кухню вышла мама девочки в домашнем халате, но с макияжем.

— Здравствуйте, миссис Прайс.

Она кивнула без всякого выражения.

— К сожалению, я вынуждена сообщать вам неприятное известие.

— Что за неприятное известие, доктор? – Джефф Прайс повысил голос. – Да скажите вы наконец, не тяните.

Жена стояла рядом, положив руку ему на плечо.

— У Джейд обнаружили заболевание крови. – Я замолкла, видя, как застыли их лица. Называется лейкемия.

— Это рак, я правильно понял? – произнес Джефф Прайс, егог голос сорвался.

— Да, это разновидность рака, но излечимая.

— Боже мой, - прошептал он.

Не сводя с меня глаз, миссис Прайс тяжело опустилась на стул.

— Это точно? Ведь может быть ошибка. Врачи часто ошибаются.

— Боюсь, что тут ошибки нет, - проговорила я через силу. – Ей делали анализ крови. Дважды.

С минуты они молчали.

— И что теперь? – наконец спросила мисси Прайс.

— Она останется в больнице, её будут лечить.

— А потом что? – подал голос её муж.

— Ей будут давать сильные лекарства и ...

— Я не это спрашиваю. Она умрёт?

— Ну почему же... — я снова замялась - Диагноз, конечно, тяжёлый, но многие излечиваются и нормально живут. Я могу привести вам статистку...

Мистер Прайс взял жену за руку.

— Поехали в больницу. Там умирает наш ребёнок...

— Она пока не умирает. Ей будут делать...

Миссис Прайс повернулась ко мне:

— Нашу девочку могли бы начать лечить раньше, если бы не вы со своим домашним насилием.

— Но именно доктор Малколм направила её в больницу, — вмешался Фрэнк. — Да, по поводу синяков на теле девочки. Но это тревожный симптом. Там немедленно сделали анализы и выявили заболевание. Без её участия этого бы не произошло.

Я не была уверена, что Прайсы его слышали. Джефф посмотрел на меня в упор:

— Жена приводила её к вам четыре раза. Четыре. А вы? Домашнее насилие, домашнее насилие... Будьте вы прокляты.

Потом, вспоминая это, я не была уверена, действительно ли он так сказал или мне показалось. Но в любом случае его мысли можно было прочитать по глазам. Он смотрел на меня с ненавистью.

Глава 9.

Дорсет‚ 2010

Год спустя

Соседка в замешательстве оглядывает кухню.

— Тут не прибрано. Понимаете, Я взялась выдернуть траву, которая проросла на ступеньке...

Надо же, не прибрано. А для меня это просто воплощение чистоты и опрятности.

— Я живу напротив. Увидела, что у вас случился обморок, и зашла. Я врач.

Она с улыбкой кивает. Разумеется, соседка меня видела а и знает, что я ни с кем в деревне не общаюсь. И о Наоми ей, наверное, тоже известно.

— Меня зовут Мэри, — произносит она.

— А меня Дженни. Может быть, мне позвонить кому-то из ваших родственников? — Я киваю на фотографии.

— Я буду в полном порядке через пару минут, — она опять улыбается. — Извините, что доставила вам беспокойство. Может, выпьем чаю?

— Я согрею.

На кухонной полки на крючке аккуратно повешен чайник. В холодильнике стоит миска с салатом-латуком, закрытая защитной плёнкой, несколько коричневых яиц на глазурованном блюдце и фарфоровый молочный кувшинчик с изображением жёлтой коровы. На полке рядом с сахарницей коробка с лекарствами. В ней я вижу фуросемид и периндропил. Может, она снижала давление и потеряла сознание от передозировки. Там же стоит небольшой коричневый заварной чайник и две фарфоровые кружки.

Подвинув к дивану табуретку, я ставлю на неё кружки с чаем, затем подкладываю ей под голову подушку. Чувствую, что кожа её холодная.

— Вас Накрыть?

Она делает несколько глотков, и её бледные щеки слегка розовеют.

— Одеяло вон там. — Мэри кивает в сторону смежной комнаты. – Пожалуйста, если вас не затруднит, дорогая.

Я вхожу в её спальню. Тут тоже идеальный порядок. Молодец Мэри, держится. Не то что моя мама. После пропажи Наоми она впала в тяжёлый маразм и перед смертью меня не узнавала. Хотя незадолго до этого во время передачи коттеджа, была в полном порядке. Но тогда ещё всё было в порядке.

Бристоль, 2009

За шесть дней до исчезновения

На стоянку у жилого комплекса, где обитала моя мама, я въехала рано утром, когда ещё было темно. Небольшие фонари с круглыми плафонами освещали дорожки, которые, подобно растопыренным пальцам, расходились к блестящим входным дверям. И её дверь ничем не отличалась от других, как и ведущая к ней дорожка, хотя прежде мама пыталась придать своей территории какую-то индивидуальность.

Каждый раз при виде этого хрупкого создания у меня щемило сердце. Кожа на руках, покрытая старческими пигментными пятнами, бугристые синие вены, блеклые глаза под дряблыми веками. С помощью ходунков она медленно двигалась впереди меня в небольшую гостиную.

Когда я начала массировать её отёкшие ноги, мама завела разговор о коттедже в Дорсете. Стала предлагать его мне. Я вспомнила, как хорошо мы проводили там летний отпуск с детьми. Купальники, сохнущие на садовой стене, крики чаек, наклонные стенки в спальне, раковины моллюсков, которые мой отец встроил во внешние стены. Предложение было заманчивое, но я не решалась.

— Пожалуйста, Дженни, - настаивала мама, - возьми коттедж себе. Кейт отказалась. А у меня и без того забот хватает. Мой адвокат уже подготовил все документы.

Честно говоря, я не хотела взваливать на себя эту обузу. Дети уже выросли. Им нравиться видсерфинг и маленькие кафе на греческих островах Лафакс и Корфу. Тэд любит ездить на рыбалку в Уэльс с друзьями.

Когда я вошла в дом, Наоми уже собиралась уходить.

— Пока, мам. – Она проскользнула мимо меня к двери.

Лицо её раскраснелось. Под расстёгнутой курткой красное короткое платье с блестящими перламутровыми пуговицами на лифе. Я его видела впервые.

— Что это ты надела? Не слишком коротко?

— Никита дала поносить. Может, использую в какой-нибудь сцене в спектакле. _ Оглянувшись, она посмотрела на меня с упрёком: — В доме нечего есть. Холодильник пустой. Ладно, возьму что-нибудь в буфете.

— Как это холодильник пустой? Подожди, я тебе что-нибудь разогрею.

— Ты ездила к бабушке? – спросил Тэо, не поднимая головы. Он сидел за столом, рылся в портфеле.

— Погоди секунду, Наоми, когда ты...

Поздно. Дверь за ней уже закрылась.

— Воспринимай это спокойно, мам, - произнёс Тэо скучающим тоном. – Сегодня у них репетиция в костюмах, через пару дней премьера. Она сейчас как шизанутая.

Я поставила на пол сумку и включила чайник.

— Да, я понимаю, она вся на нервах.

В холодильнике под батоном обнаружилась упаковка филе камбалы, купленная месяц назад, и пол пакета картошки фри. Я заварила чай и поставила рыбу в СВЧ-печь.

— Как бабушка? — спросил Тео.

— Она подарила нам коттедж.

— Клёво! — Тео радостно вскочил. – Пойду приведу Эда.

— Он дома?

— Спит. Но я разбужу.

В последний раз, когда мы отдыхали и больше года назад, мальчики почти никуда не ходили. Пару раз ездили в Бридпорт фотографировать. А так прогуливались до берега и обратно.

Эд спустился на кухню, протирая глаза, весь помятый. Тео стоял рядом, улыбался. Я озадаченно смотра на них.

— Мне казалось, вы уже выросли, чтобы проводить время в коттедже.

— Но если он наш, то там можно иногда собираться с ребятами. Это же классно. — Голос у Эда был непривычно весёлый. — После экзаменов.

— Вы что, собираетесь превратить коттедж и место сборищ? — спросила я.

— Вот ты всегда так, — буркнул Эд. — Это нельзя, то нельзя. Ничего нельзя. Я пошёл к себе. Мы уже поели. — Он побежал вверх по лестнице.

Тео пожал плечами и последовал за ним.

— Мы поели пиццу. И нам надо позаниматься. Много задали.

— Они хотят провести там время с друзьями, что в этом плохого? — удивился Тэд, когда мы сели ужинать. — Давай разрешим. Пусть порадуются.

В этот момент на кухню медленно вошла Наоми. Глаза у неё были очень усталые. Когда она садилась рядом с Тэдом, от неё пахнуло алкоголем. Ведь Наоми никогда не нравился вкус спиртного. Она отказывалась даже попробовать вино на Рождество или семенные праздники.

— Ты что, выпила, дорогая? — удивлённо спросила я.

— Так пахнет новое средство для удаления грима, мама - ответила она, накладывая себе картошку. — Мне тоже не нравится.

Слава богу, что щеки у неё не впалые. Моя дочь не терзает себя диетой, как подруги, а то, что она врёт, это плохо. Я не поверила в сказку про средство для удаления грима. Но почему не сказать правду? Ну выпила бокал вина, подумаешь, какое дело. Нет, всё надо превращать в тайну. Правда, у меня в её возрасте тоже были тайны, целая куча. Я их теперь и не помню.

Она переоделась в школьную форму и выглядела опрятно. Я улыбнулась. Пусть знает, что со мной можно делиться секретами без опаски. Я всегда на её стороне.

— А что с платьем, которое тебе дала Никита?

— Миссис Мире сказала, что Марии оно не подходит. Я его вернула, — Наоми задержала на мне взгляд. — А насчёт коттеджа — это правда?

Услышав мой ответ, она выпрямилась.

— Так это же то, что нам нужно. Просто невероятно.

— Кому нам?

— Ну, тем, кто участвует в спектакле. Мы хотим поехать куда-нибудь на уик-энд перед премьерой. Можно в коттедж, мама? Всего на день.

— И много вас?

— Ну, не очень. Сколько влезет в автомобиль Джеймса. Вернее, его отца. Никита, конечно, тоже будет.

— А что за Джеймс?

— Он учился на год старше, но теперь проходит курс повторно. Играет Чино.

— А, тот самый Джеймс, теперь вспомнила. В прошлом году он приходил помогать тебе по математике.

— И Никите тоже, - сказала она, почему-то нахмурившись.

Понятно, девочка что то скрывает. Но сейчас не время допытываться.

— Так нам можно в коттедж, мама.

Ну как я могла отказать? Пусть поедет с друзьями, развлечётся. Надеюсь, за день они там ничего не порушат

Глава 10.

Дорсет, 2010

Год спустя

Спальня Мэри окрашена в тёплые тона. Красновато-коричневые стены, розовый ковёр, светло-синий мохеровый плед, аккуратно сложенный в изножье кровати. Его вид настолько приятен, что я не могу удержаться и прикладываю его к лицу. В небольшом пятне солнечного света на стёганом одеяле спит полосатый котёнок, мягко поднимая и опуская свои узорчатые бока.

Я смотрю в окно. В небольшом огороде все овощи уже выкопаны. Рядом в загончике, огороженном мелкоячеистой сеткой, бродят, поклёвывая землю, куры

Тем временем серое облако заслоняет солнце, лишь по его краям видно ярко-оранжевое сияние. Плед по прежнему у меня в руке. Он необыкновенно мягкий. Хочется лечь на кровать рядом с котёнком и закрыть глаза. В этой комнате царит покой, какого я давно не ощущала.

Возможно, год назад в Бристоле выдалась одна такая суббота. Последний раз, когда мы с Тэдом были счастливы вместе.

Бристоль, 2009

За пять дней до исчезновения

Эта суббота стала настоящим праздником. Тэд был дома. Утром я позвонила в детскую больницу узнать, как Джейд. Состояние у неё было стабильное, начался курс химиотерапии. Я сказала, что заеду к девочке на следующей неделе. А потом мы с Тэдом сходили в художественную галерею. Затем был ланч в пабе. Посидели рядом, почитали газеты. Мы уже очень давно так не проводили время. Мешала его работа. Он ведь редкую субботу не ездил в больницу. Там постоянно появлялись дела, которые надо было закончить. Сегодня ему тоже пару раз оттуда звонили, но как-то обошлось.

Мы вернулись домой. Там стояла тишина. Вероятно, на меня это подействовало, потому что я вдруг взяла мягкий карандаш ЗВ, лист бумаги и стала набрасывать эскиз портрета Тэда, который взялся править написанную для «Британского нейрохирургического журнала» статью. Читая, он время от времени потирал пальцем правую бровь. Мой карандаш метался по белой шероховатой бумаге, оставляя толстые серые следы. Тэд иногда на меня посматривал и улыбался.

В эти моменты нас обоих пронизывало ощущение глубокого покоя. И помню, я тогда подумала, что вот, наверное, настанет время, когда мы наконец перестанем работать, а дети заживут каждый своей жизнью.

Дверь тихо отворилась. Я подумала, что это от ветра, встала закрыть и увидела Наоми, тихо стоящую на пороге. Лицо у неё было какое-то новое, незнакомое. Она шевелила губами, словно разговаривала сама с собой.

— Наоми! Ты меня напугала, дорогая. Так рано? Я думала, ты вернешься позже.

— Джеймсу надо было вернуть машину. — Но глядя на меня, она сняла куртку. Повесила её.

— Как погуляли?

— Отлично.

— Чем занимались?

— Сидели в коттедже, — голос у неё был усталый.

— В сад не выходили?

— Нет.

— Наверное, он весь зарос сорняками?

Она пожала плечами.

— Я не обратила внимания.

Ну конечно, сад был запущен, а как же иначе. Маленькая Наоми любила в нём копаться, но мы уже несколько лет садом не занимались.

— И как там пахло в этот раз?

— Не понимаю, — она посмотрела на меня пустыми глазами, — а как там должно пахнуть? Надо же, как изменилась девочка. Ребёнком Наоми, когда мы приезжали, вбегала первой и

Я глубоко вдыхала. Говорила, что тут даже шкафы пахнут по-особенному коттеджем. Это был запах моря и травы.

— А как там наверху?

Она не отвечала, глядя на Тэда. Он встал и подошёл ко мне сзади.

— Привет, детка. Проголодалась? — Он смотрел на неё, как может смотреть на дочку любящий отец. Наоми мотнула головой.

— Я сыта. И мне... — Она на секунду замолкла. — Мы договорились встретиться с Никитой. Я скоро уйду.

— А она что, с вами не ездила?

— Ездила, — быстро ответила Наоми. — Просто там не удалось поговорить.

— Как провели время? — спросил Тэд, обнимая её. — Твоим друзьям понравилось? Она кивнула, нетерпеливо высвобождаясь из его объятий.

— Мне надо в душ.

Чувствовалось, что Наоми очень устала. Я шагнула к ней, но она резко отвернулась и начала гладить Берти. На пальце её правой руки блеснуло кольцо — по виду, серебряное.

— Откуда у тебя кольцо?

— Джеймс подарил, — ответила она. И поспешно добавила: — Просто так, по дружбе.

— Симпатичное, — я наклонилась рассмотреть. — И что это вдруг?

Она рывком убрала руку.

— Он всем девочкам подарил, кто участвует в спектакле. Сказал, нашёл коробку в ящике с костюмами.

— Так это же воровство...

— Ничего не воровство, — раздражённо бросила она.

Я не успела больше ничего сказать, потому что дверь распахнулась и ввалились мальчики. Запыхавшиеся, потные, с красными лицами, в шортах и кроссовках.

— Я победил, - торжественно объявил Тео. Чёлка у него прилипла ко лбу, подбородок грязный.

Эд был бледен. Согнулся, пытаясь отдышаться.

— Ты мухлевал.

Наоми ринулась наверх.

— Пойду помоюсь, а то потом мне горячей воды не хватит.

— Чего это она? — удивился Тео. — Вроде совсем чистая.

— По сравнению с тобой да, — заметил Тэд, глядя на его грязные кроссовки.

— Надо же, как здорово. — Тео склонился над моим рисунком.

оттолкнула его.

— Уходите оба. А то запачкаете тут все вокруг. Тэд обнял Эда за плечи.

— Сёстры в нейрохирургии спрашивают, когда ты снова появишься. Им понравилось.

— Приятно слышать, но в медицинский я поступать не буду, — ответил Эд, потупившись. Мальчики начали медленно подниматься наверх.

— Что происходит с Эдом? — спросил Тэд, когда они скрылись из вида. — Он теперь постоянно не в настроении. И вот сейчас проиграл брату. Хотя на длинных дистанциях всегда приходил первым.

Я посмотрела на него.

— Если бы ты возвращался домой пораньше, то увидел бы, насколько они загружены. Занятия. Домашние задания. Гребля. Мальчик вымотался.

— И Наоми тоже какая-то не такая, — он кивком показал наверх, где она недавно скрылась. Она тоже устаёт. Эмоционально. Главная роль в такой пьесе — это не шутка. На носу экзамены. К тому же она взрослеет, дают о себе знать гормоны. — Я улыбнулась, убирая свой незаконченный рисунок, под всем этим она осталась прежней.

Тэд улыбнулся в ответ.

— В таком случае не надо изводить её вопросами. Я вскинула голову.

— Что значит изводить? Разве я не имею интересоваться её делами? Это же необходимо.

— Да пойми же ты, — произнёс Тед, обнимая меня и целуя, — твоё стремление все контролировать должно иметь пределы. Просто надо с ней побольше общаться.

— Оставь свои покровительственный тон — возмутилась я — В последнее время она не только не ищет со мной общения, а даже избегает. — Я высвободилась и заговорила громче:

— А ты что, много с ними общаешься, знаешь, что и как? Всё, иду наверх, поработаю над её портретом. И не смейте никто меня беспокоить.

Когда я преодолевала последний узкий лестничный пролёт, внизу Эд что-то громко спрашивал. Ничего, Тэд разберётся. Как он смеет меня критиковать, когда сам почти не бывает дома и не видит детей?

Посреди небольшой мансарды стоял мольберт с незаконченным портретом Наоми. Стоило мне на него посмотреть, как раздражение улетучилось. Её голубые глаза излучали тепло. Я взяла кисть и начала их затушёвывать.

Бристоль, 2009

За три дня до исчезновения

понедельник я едва дождалась, когда наконец наступит вечер. Сегодня мы шли на премьеру «Вестсайдской истории» с Наоми в главной роли, у нас были билеты на последний спектакль в пятницу.

С нами собирались мама Никиты и моя сестра Кейт.

Вернувшись с работы, я нашла дома идеальный порядок. Перед уходом Аня накрыла стол для ужина.

У каждой тарелки лежала красивая салфетка.

После спектакля мы придём сюда отметить это событие. Кое-что надо было приготовить. Я стояла у плиты, наблюдая, как лук на сковороде становится коричневым, а приправа карри меняет цвет на оранжевый. Почти как в живописи при смешивании красок на палитре. Мне вспомнился незаконченный портрет Наоми наверху. Когда ещё удастся выкроить время над ним поработать?

Кейт приехала пораньше. Взялась помогать мне. Твидовый костюм простого покроя, полусапожки на шнурках. Изящная короткая стрижка. Руки ухоженные, с ярким маникюром. Она развелась с мужем всего несколько месяцев назад.

— Как жизнь? — спросила я. Кейт метнула на меня взгляд.

— Ты имеешь в виду после ухода Джека? У меня все замечательно. — Она усмехнулась. — Встаю, когда хочу. Не надо стирать отвратительные носки. Не надо готовить. Но самое главное — теперь я не лежу ночью без сна и не гадаю, кого он сейчас трахает.

— Кейт...

— Не надо меня жалеть. Развод — это замечательно. Попробуй сама и увидишь. Вон какая ты измождённая. — Она лукаво улыбнулась. — Твой муж по-прежнему приходит домой посреди ночи?

Я подняла на неё глаза.

— Если бы я ему не верила, мне было бы очень трудно жить. Да, он иногда дежурит по ночам, редко бывает дома. Но это не его вина. Такая работа.

— Но почему у тебя усталый вид? Переживаешь за Наоми? — не ожидая ответа, Кейт продолжила: — Забыла, какими были мы в её возрасте? О наших делах мама понятия не имела.

— Тогда все было иначе. Мы были другими. Время было другое. Мама действительно ничего не замечала, но и замечать особенно было нечего. А у Наоми сейчас такой период. Она очень занята.

Кейт вскинула брови.

— Понятно... А что с мальчиками?

Я налила в бокал белого вина, протянула ей.

— Хватит об этом. Я вот все никак не могу закончить её портрет. Совсем нет времени. Кейт глотнула вина.

— Так остановись наконец. Сойди со своей бегущей дорожки. Не бойся, ничего не случится.

На плите забулькала приправа карри. Я попробовала и добавила ещё немного кокоса. В ответ на слова сестры только чуть пожала плечами. Она постоянно уговаривает меня изменить образ жизни. А я не хочу. Да, усталость, постоянная спешка, но мне так нравится.

Полюбовавшись поблескивающими в её ушах серьгами с красивыми молочно-белыми камешками и безупречным макияжем на лице, я пошла переодеваться. Выбрала тёмную юбку с черным пуловером, кое-как причесалась, подкрасилась.

Когда мы вышли, я увидела в окне напротив сына соседки, Гарольда Мура. Помахала ему, он тотчас скрылся из вида. Мать никогда не выходит с ним из дома. Не хочет, чтобы люди глазели.

В фойе, когда мы ждали Тэда, Кейт сказала:

— Ты не обращай внимания на мои слова. Каждый поднялся туда, куда захотел. Ты поднялась выше меня. Намного выше. Мне иногда кажется, что слишком высоко.

Мы сели, заняв чуть ли не половину ряда. Шеен, Тэд, я, дальше Кейт, Эд и Тэо. Падающий со сцены свет золотил наши лица. Да, я забралась слишком высоко. Может быть. Но пока все нормально. Пока. И нет поводов для беспокойства.

Поднялся занавес, и моё сердце застучало так сильно, что я испугалась, как бы его не услышали остальные. Но сразу успокоилась, когда на сцене появилась Наоми. Дочку в образе Марии трудно было узнать. Юная соблазнительница, а вовсе не невинная простушка. Сцены с Тони завораживали. Публика была очарована. Она держалась на сцене совершенно естественно и своей роли была необыкновенно достоверна и гармонична. Значит, всё оказалось не напрасно. И поздние возвращения домой после репетиций с тёмными кругами под глазами, и усталость. Наоми добилась настоящего успеха, создав свою оригинальную версию Марии.

В антракте нас окружили знакомые.

— Откуда это у неё?

— Она настоящая звезда.

— Какой чудесный голос.

Мальчики смущённо отмахивались от поздравлений. Эд стоял потупившись. Тео выглядел потрясённым. Тэд гордо улыбался.

Во втором акте Мария в исполнении Наоми снова нас удивила. Это была не несчастная плачущая Джульетта, а разгневанная, жаждущая мести женщина.

На кухне Наоми встретили аплодисментами. Обнимая дочку, я прижалась щекой к её щеке снова ощутила запах алкоголя. Опять? Отстранилась, внимательно её оглядывая, но она улыбалась другим, а на меня не смотрела. К ней ринулся Тео, обнял, подхватил на руки. Её рот дрогнул. Подошла Никита, накинула ей на плечи длинный оранжевый шарф, что-то прошептала на ухо, и Наоми рассмеялась.

Мы в её возрасте иногда выпивали, но внутренний голос нашёптывал мне, что тут нечто другое, как-то связанное с остальным: с усталостью, отстранённостью, молчанием, запахом табака. Ладно, подумала я, поговорю с ней позже. Выберу время, когда она не будет такой усталой. А сейчас её вечер, и мне лучше отойти в сторону.

Ужин был в самом разгаре. Я обходила стол, подкладывая каждому индийские лепёшки наан. Наоми и Никита сидели рядом, о чём-то переговаривались, смеялись. Блондинка и брюнетка, красавицы. Чудная пара. А какие подруги — водой не разольёшь.

— Когда? — вдруг спросила Никита. Меня насторожил испуг в её голосе.

— В четверг, — ответила Наоми и, заметив меня, нахмурилась. — Чего это ты стоишь тут, подслушиваешь? Тебе не обязательно все знать.

Пришлось стерпеть грубость. Такой уж день сегодня.

— Возьми лепёшку, дорогая. И ты тоже, Ник. Так что все-таки будет в четверг?

Лицо Наоми напряглось.

— Мы собираемся поужинать после спектакля.

— Но ведь последний спектакль у вас на следующий день, в пятницу.

— Да. И тогда будет вечеринка. А в четверг просто Ужин. Соберёмся, поболтаем.

— Хорошо, дорогая. Только, пожалуйста, поздно не задерживайся.

Поговорить с ней мне так и не удалось. Во вторник и среду она была занята, а три дня спустя, в четверг, вышла на кухню с пластиковым пакетом в руке, странно улыбаясь. Больше я её не видела.

Глава 11.

Дорсет, 2010

Мэри лежит, ухватившись за край пледа которым я её накрыла. Рука маленькая, сухая. Щёки порозовели. Она смущена.

Я её успокаиваю.

— За время работы врачом общей практики я всякого навидалась. Там на полке лежат таблетки для снижения давления. Оно у вас высокое?

— Когда как, — она улыбается. — Большое спасибо. Вы были очень добры, дорогая.

— Не стоит. — Я иду к двери, Берти, за мной. — Извините, но он съел кошачью еду.

— Чепуха. Мой котёнок в последнее время сильно растолстел, — её бледно-голубые глаза вспыхивают. — Заходите. Попьём вместе чаю.

Я прощаюсь и осторожно закрываю за собой дверь. Вот так совершенно неожиданно у меня появилась приятельница. И лишь потом я осознаю, что в последний час боль, непрерывно терзавшая меня весь год, несколько утихла.

Бристоль, 2009 год

Ночь исчезновения

После ухода полицейских Тэд поднялся наверх немного поспать. А я осталась. Подошла к окну, вгляделась в небо, начавшее постепенно сереть, затем опустила глаза и увидела на подоконнике небольшую стопку тетрадей. На верхней надпись аккуратным курсивом: «Наоми Малколм. Химия» Сверху нарисованы маленькие красные сердечки. Несколько смазались.

Я постояла, прижимая ладонь к мягкой бумаге. И вот тут меня наконец охватил свирепый, беспощадный страх. От неожиданности я покачнулась и отвела голову, как будто уклоняясь от сильного ветра. В груди запульсировало. Начали подкашиваться ноги.

Когда к горлу подступила желчь, меня неожиданно осенило: я чувствую себя умирающей, потому что сейчас умирает она.

Я побежала в туалет и долго стояла над унитазом, вызывая рвоту. Наконец выпрямилась, вытирая рот и подбородок туалетной бумагой. Затем опустилась на колени, положила на крышку руки, а на них голову. В углу, где линолеум соединялся со стеной, был виден жёлтый обрывок от женской гигиенической прокладки.

Когда я зашла на кухню, уже рассвело. Половина восьмого. Скоро встанут мальчики. Им нужно идти в школу. В голову лезли разные идиотские мысли. Совершенно неуместные. Например, сколько времени уже валяется там этот жёлтый обрывок. Месяц? Больше? Потом вдруг я начала вспоминать, что происходит с телом, когда человек умирает. Кровь некоторое время ещё будет циркулировать по сосудам, пока температура не понизится до определённого уровня.

Я вновь посмотрела на часы. Наоми должна была прийти домой восемь часов назад. Но она жива. Пьёт в придорожной закусочной горячий шоколад, или на пляже бегает по мокрому песку, перебрасывается с кем-то фрисби. Когда она вскидывает руки, брюки сползают вниз, и обнажается полоска голой кожи. Она не позвонила, ну и ладно. Я вообще больше никогда не буду на неё сердиться. И, боженька милый, сделай так, чтобы она была жива и здорова, и я обещаю тебе ходить в церковь каждый день до конца жизни.

Я начала медленно подниматься по лестнице, чувствуя себя неимоверно постаревшей. Каждое движение давалось с большим трудом. Тэд лежал поверх покрывала. Туфли он снял, пиджак повесил на спинку стула Лёгкое всхрапывание, которое прежде меня раздражало теперь казалось милым и домашним. Успокаивало.

Я легла рядом. Не касаясь Тэда, но достаточно близко, чтобы чувствовать его тёплое дыхание. В голове стучали какие-то фрагменты, никак не желающие сложиться в слова. Изнутри мои веки были красными.

За окном зачирикали птицы.

Глава 12.

Дорсет, 2010

Год спустя

Пока я была у Мэри, поднялся ветер. Принёс грозу. Между крытыми тростником крышами домов вдалеке проглядывают скалы, изумрудные на фоне потемневшего подсвеченного неба. Я застываю, любуясь этим созданным природой произведением искусства, и на моих глазах живописный холст темнеет, его прорезает ослепительная вспышка.

Удар грома настигает меня у двери коттеджа. Берти скулит. Пока я возилась с замком, начавшийся дождь нас изрядно намочил. Моя влажная кожа кажется загорелой и незнакомой.

Наконец я вхожу в дом и слышу странный стук. Через секунду соображаю, что это наверху ветром рас пахнуло окно. Рама стучит о стену. С берега доносится грохот волн и шелест гальки. Пока я закрываю окно, ветер треплет мои волосы и швыряет в лицо холодную влагу, затрудняя дыхание. Разыгравшаяся стихия страшит, но это бодрящий страх, а не тот холодный ужас, с которым я уже год встречаю каждое утро.

Бристоль, 2009

На следующий день

проснулась, уже охваченная ужасом. Видно, он меня не покидал. Было слышно, как Тео напевает, стоя под душем. Глаза у него, конечно, в этот момент закрыты. Эд тоже проснулся. Наверное, что-то бормочет, вздыхает. Я посмотрела на часы. Восемь тридцать. Очень скоро они узнают.

От запаха кофе на кухне меня затошнило. Я сварила овсянку, поставила на стол пиалы. Молоко, сок, ложки. Спустились мальчики.

Я собралась с духом.

— Наоми нет дома.

Мне казалось, я произнесла эти слова обычным тоном, но мальчики замерли. Тео, пивший в этот момент из пакета апельсиновый сок, вскинул голову. Эд перестал накладывать кашу.

— Она вчера... так и не пришла, — продолжила я. — И... никакого ужина у них не было.

— И что? — Эд пожал плечами. — Зачем ты волнуешься из-за пустяков?

Ах вот, значит, как надо это воспринимать, Пустяки. Может, и правда я зря так волнуюсь?

— Она соврала. Сказала, что пойдёт ужинать с участниками спектакля, но, наверное отправилась в какое-то другое место.

— Откуда ты знаешь? - спросил

— Никита сказала.

— Она выдала секрет Наоми? — удивился Эд.

— А что ей оставалось делать? На часах полтретьего ночи, а Наоми нет.

— И вы посреди ночи ездили к Никите? — В порыве негодования Эд яростно двинул рукой смахнул на пол нож и вилку. Чертыхнулся, с шумом кладя их обратно.

— Сегодня в вашу школу приедут полицейские. С вами обязательно поговорят.

— Боже, полицейские, — Эд не мог успокоиться. — А она, возможно, спит сейчас у какой-нибудь подруги.

— Она вам что-нибудь говорила?

Эд отрицательно мотнул головой и вышел, не дожидаясь брата. Его злость меня удивила. Что это с ним?

— Она вообще со мной в последнее время мало разговаривала, — произнёс Тео, нахмурив белёсые брови. — Не как раньше. — Он говорил медленно, видимо осознавая, что это не пустяк.

— А что папа? Он знает?

— А как ты думаешь, милый? Конечно знает.- Я обняла сына. — Папа ещё наверху. Мы не спали всю ночь.

— И что будет? — спросил Тео потерянным тоном.

— Будем её искать. С помощью полиции. — Я пыталась говорить так, словно верила в скорый успех, словно меня всю не сотрясал тихий ужас.

— Полиция... да. Да, понятно. — Он помолчал. — Ладно, я поспрашиваю ребят. Может, кто знает. А вообще-то она, наверное, скоро позвонит или пришлёт сообщение.

— Будем надеяться, дорогой.

Он наклонился, чтобы меня поцеловать, коснувшись нежной щекой моего лица.

Не знаю, как долго я просидела за столом. Помню только, что кухня поплыла и закачалась у меня перед глазами. И я вместе с ней. Очнулась только, когда зазвонил телефон.

— Здравствуйте. Это миссис Малколм? Извините, доктор Малколм?

— Да, здравствуйте. Я вас слушаю.

— Я полицейский детектив Джон Харрисон. Из отдела уголовного розыска. Сообщить мне вам пока нечего. Мы обзвонили все больницы и травмпункты. Наоми туда не поступала. Это, конечно, хорошо. Я звонил в школу. Скоро туда поеду, поговорю с учителями и одноклассницами.

Детектив говорил серьёзно, и у меня упало сердце. Значит, он понимает, что мы подняли шум не из-за пустяков.

— От меня что-нибудь требуется?

— Пока нет. К вам сегодня где-то в середине дня придёт наш сотрудник. Ждите.

Чего ждать? Почему они, черт возьми, не прочёсывают окрестности в поисках парня на машине, похитившего нашу девочку? О котором нам рассказала Никита. Что это за парень? Откуда он взялся? Может быть, высокий, широкоплечий, а возможно, обычный, но внешне добрый, ласковый, обманувший её своим видом. Не исключено, что она ушла с ним добровольно, заранее подготовившись. Это, конечно, был бы самый лучший вариант, но Наоми не могла уйти с кем-то, ничего нам не сказав. Тем более я много раз просила её не связываться с незнакомыми парями. Особенно на машинах.

— Не отчаивайтесь, — продолжил детектив - очень много молодых людей исчезают на некоторое время, а затем неожиданно появляются живые и невредимые. Так что есть надежда. А мы используем все наши возможности.

У него там в записной книжке, наверное, все изложено по порядку — что и как нужно делать. При исчезновении, похищении, насилии, убийстве.

Чувствуя, как защипало в глазах, я глубоко вздохнула, сосчитала до десяти и медленно выдохнула.

— Спасибо, детектив, постараюсь держаться.

Закончив разговор, я поднялась наверх. Тэд за это время не изменил позу, наверное даже не пошевелился. Я приняла горячую ванну и прилегла рядом. Думала, минут на десять, но, как только закрыла глаза, моментально погрузилась в сон.

В дверь позвонили, и я выскочила из постели. Быстро натянула джинсы и пуловер Тэда. Спустилась вниз как раз в тот момент, когда звонок раздался снова.

Стоящий в дверях мужчина смотрел на меня спокойно, без улыбки. Среднего роста, крепкий, обветренное лицо, волосы с проседью, приятные вдумчивые глаза. Нос чуть искривлён, должно быть, когда-то был сломан. Он был не красавец, но что-то в нём привлекало.

Кто я для него? Ну конечно, очередная несчастная мать пропавшего ребёнка. Можно представить, какое я на него произвела впечатление. Помятое после сна лицо без макияжа, растрёпанные волосы, большой мужской пуловер, босые ноги в тапочках.

— Я Майкл Копи. Детектив.

Знакомый южноафриканский выговор на мгновение вернул меня в прошлое, когда я год стажировалась в Южной Африке среди фермеров с суровыми лицами на потрёпанных пикапах, борющихся с засухой и болезнями скота. Умелых и ловких.

Его рукопожатие было коротким и крепким.

— Я Дженни. Пожалуйста, заходите

Я произнесла пару фраз, специфически южноафриканских, понятных только нам двоим. Он чуть улыбнулся, но откуда я их знаю, спрашивать не стал

Мы прошли на кухню. Я включила чайник и пошла будить Тэда. Он быстро собрался, и мы спустились вместе. Часы на стене показывали полдень.

Тэд сел за стол напротив детектива.

— Наша дочь отсутствует уже двенадцать часов. Майкл Копи кивнул.

— Поэтому я здесь.

— И что вы можете нам сказать?

— Мне удалось поговорить с режиссёром спектакля миссис Мерз и всеми участниками постановки. Одна девушка... — он сверился с записной книжкой. — Её зовут Никита, сообщила кое-что о Наоми.

Я сидела рядом с Тэдом, держа его руку. Мне не понравилось, как детектив произнёс её имя. Как-то спокойно, буднично, словно хорошо её знал. Угнетало состояние зависимости от всех этих людей, в которую мы попали. Теперь этот человек, совершенно посторонний, присвоил себе право вот так произносить имя нашей дочери. Я поймала взгляд детектива и поняла, что он догадывается о моих чувствах. И тут же моё вздорное негодование показалось нелепым.

Он помолчал и снова заговорил, негромко и спокойно:

— После спектакля девушки пошли переодеться, а миссис Мерз ушла оставив их на попечение одного юноши. Он должен был присмотреть за порядком и запереть дверь.

— Кто этот юноша?

Майкл Копи ответил не сразу:

— Ваш сын Эдвард.

— Эд?

— Да. Он обещал миссис Мерз проводить Наоми домой.

Это было потрясение. Эд нам ничего не сказал и Никита тоже.

— Пожалуйста, мистер Копи, продолжайте, — произнёс Тэд напряжённо.

— Называйте меня Майкл, — детектив на секунду замолк. — В разговоре со мной Никита призналась, что у Наоми была назначена встреча с молодым человеком. Потом за ней заехала мама. Кстати, во сколько Эд пришёл вчера домой?

— Не знаю. Я спала.

Майкл, наверное, удивился, но я не собиралась спать. Просто устала и не заметила, как заснула. У меня иногда бывает — только присяду, и глаза слипаются. Впрочем, сейчас это не имело никакого значения.

— Думаю, ваш сын ушёл сразу после Никиты, — сказал Майкл.

— Чего же это он не задержался, — пробормотал Тэд.

Я набрала номер Эда, но включился автоответчик.

— Никита, — продолжил Майкл, — ничего о новом знакомом вашей дочери не знает. Впервые Наоми упомянула о нём примерно две недели назад. Никита полагает, что однажды видела этого молодого человека в театре, но издалека. Так что описать его внешность не может.

Я пошевелилась на своём стуле.

— Но кто-то должен был заметить постороннего. Вы не спрашивали?

Он кивнул.

— Да, мне это тоже пришло в голову. Миссис Мерз сказала, что однажды во время репетиции видела Наоми с молодым человеком. Они сидели на заднем ряду партера. Она сделала ей замечание, напомнив что родственников и знакомых на репетиции приводить не позволено. В ответ Наоми сказала, что она его не приглашала. Он пришёл сам.

Этот парень вполне мог быть на премьерном спектакле. В антракте стоял где-нибудь в фойе за колонной и поглядывал на нашу группу. Могло быть такое? Вполне.

— Миссис Мерз сказала, как он выглядит?

— Задние ряды были плохо освещены, так что разглядеть его ей не удалось. Впрочем, она и не пыталась. Никакого повода не было. А вам, — детектив посмотрел на нас, — Наоми рассказывала о своём знакомом? И вообще, в последнее время с ней происходило что- то, показавшееся вам необычным?

Тэд, конечно, ничего не видел и не слышал. А я ответила утвердительно. Майкл попросил уточнить.

__ Она ничего не рассказывала, но её поведение изменилось.

— И в чем это выражалось?

Я задумалась.

— Стала молчаливой, отстранённой. С репетиции возвращалась поздно.

— Отстранённой? — Майкл ждал, готовясь сделать запись в своей книжке.

взглянула на место у плиты, где сейчас спал Берти. Там она стояла вчера перед уходом.

— Обычно она мне все рассказывала, – пояснила я — А в последние недели замкнулась в себе. Стала угрюмой, неразговорчивой, раздражительной. Я думала, это усталость, переживания по поводу роли в спектакле. Только начнёшь что-то спрашивать, а ей уже не терпится, когда я от неё отстану.

В тишине было слышно, как ручка Майкла скребёт по бумаге. И вдруг Тэд вскинул голову.

— Коттедж.

Глава 13.

Дорсет, 2010

Год спустя

Я закрываю окно — плотно, чтобы оно снова не раскрылось, затем сбрасываю мокрую одежду. Надеваю пижамные брюки, тёплые носки, свитер. После дома Мэри в коттедже холодно и неуютно.

Я начинаю ходить туда-сюда, чувствуя странное возбуждение. Со мной явно что-то произошло. Пытаюсь сообразить, что именно, но не могу. В моё сознание, где уже давно нет никаких цветов, кроме чёрного, проник какой-то импульс, и появились краски. Пока тусклые, но ощутимые.

Я роюсь за письменным столом, где стоят старые холсты, нахожу чистый и вытаскиваю его. Затем раскладываю на столе тюбики с красками и кисти. Хочу написать грозу, какой я её недавно увидела. Один холст падает на пол. Я быстро его поднимаю, чтобы не наступил Берти. Вглядываюсь. Это портрет Наоми, я его так и не закончила. На нём она улыбается с торжествующим видом. Да, она всегда чувствовала себя победительницей. Добивалась, чего хотела. И это в конце концов привело к беде.

Бристоль, 2009

На следующий день

— На прошлой неделе она ездила в коттедж - сказал Тэд в ответ на вопросительный взгляд Майкла.

— Какой коттедж?

— Да, конечно. Тэд кивнул. — Извините, я поясню. Дело в том, что родители Дженни давным-давно купили в Дорсете коттедж, где собирались провести старость. К сожалению, отец рано умер, а мать не захотела жить там одна. Совсем недавно, незадолго до смерти, она подарила коттедж Дженни. — Тэд вздохнул. — В общем, Наоми провела там с друзьями прошлый уик-энд. Решили расслабиться перед премьерой. Мы не возражали.

— Вернулась Наоми оттуда, как мне показалось, чем-то удручённая, — сказала я, вспомнив её появление в дверях в субботу вечером. — Отвечала односложно. Как провела день, так и не рассказала.

— А с кем именно она ездила? — спросил Майкл.

— С одноклассниками, — ответил Тэд.- Которые участвовали в спектакле. Во всяком случае, так она нам сказала. Среди них был мальчик — они знакомы с детства — и Никита.

— Они за ней заехали?

— Нет, — ответила я, чувствуя холод в груди. Наоми пошла встретиться с ними. Только теперь я сомневаюсь, что было так, как она говорила.

Майкл встал. Мы тоже.

— Мне нужен адрес коттеджа. И ключ.

— Не надо, — сказал Тэд. Я туда поеду

Майкл убрал записную книжку и вызвал водителя с двумя полицейскими, чтобы сопровождать Тэда в коттедж.

— Не надо никого, — отрывисто проговорил Тэд. — Лучше я поеду один. Она испугается, увидев полицейских.

— А если её удерживает там злоумышленник? - спросил Майкл, оторвавшись от телефона.

— Мы должны его задержать.

Я подошла к Тэду. Предложила поехать с ним.

— Ты же почти не спала, — возразил он, вглядываясь в моё лицо.

— Ничего, посплю в машине, — ответила я.

— Нет, оставайся, — сказал он, многозначительно глядя мне в глаза. — На всякий случай. Майкл убрал записную книжку и вызвал водителя с двумя полицейскими, чтобы сопровождать Тэда в коттедж.

На случай, если я услышу её шаги, приближающиеся к задней двери? Её голос, возвещающий Берти, что она дома и ему пора перестать скулить? Эти знакомые обыденные события теперь казались невозможной роскошью.

Звонок в дверь возвестил о прибытии полицейских. Тэд с Майклом пошли открыть. Затем Тэд уехал в Дорсет, а Майкл вернулся на кухню.

Включая чайник, я посмотрела на часы. Половина второго. Четырнадцать часов, как она исчезла. И пройдёт ещё больше времени, пока они доедут до коттеджа. Скорее всего, Тэд направит машину по знакомому пути, по шоссе М5 до Тонтона и потом через Брид- порт. Помню, последние три мили детям не терпелось размять ноги.

— Я вам сочувствую, Дженни, — сказал Майкл, садясь за стол. _

— Как вы намерены её искать? — спросила я.

Ведь.. этот насильник...

— Насильник тут ни при чём прервал меня детектив. Он тюрьме, его задержали десять дней назад. А для поисков вашей дочери мы делаем всё возможное на данный момент. Сняли отпечатки пальцев в гримёрной и других помещениях театра, с сидений в зрительном зале, раздевалке.

Опросили всех её приятелей. Он внимательно смотрел на меня проверяя, слежу ли я за его словами.

— Опросили жителей соседних со школой домов на предмет подозрительных машин, стоящих или проезжающих там в период, когда она исчезла, проверили записи камер наружного наблюдения во всех ближайших станциях техобслуживания и на выезде из Бристоля. — Он говорил, листая записную книжку. — Мы также составили фоторобот по описанию миссис Мерз, сегодня в шестичасовых новостях его покажут по телевизору. Вот так обстоят дела.

Казалось, это должно было укрепить надежду, но я ещё сильнее пала духом. Покатилась туда, где никогда прежде не бывала, цепляясь руками, пытаясь удержаться

Он пошёл к чайнику, нашёл чашки, молоко. Приготовил для нас кофе. Одну чашку дал мне сел за кухонный стол, на котором стояли неубранные пакеты из-под сока, грязные тарелки с овсянкой и кружки с недопитым чаем.

— Мы будем прорабатывать все версии. Даже маловероятные.

— Какие?

— Ну, разные. Но не забывайте, всё может кончиться благополучно.

быстро вскинула на него глаза

— Что значит благополучно.

— Например, она заночевала у какой-нибудь подруги или ещё где-то.

— Это невозможно. Во-первых, у Наоми только одна подруга, Никита. А во-вторых, зачем ей было устраивать такое, если сегодня последний спектакль участием в котором она очень дорожит?

— Может быть, это результат напряжения последних недель?

— Нет.

Мне бы хотелось в это верить, но я знала: без очень важной причины Наоми никогда бы не отказалась от последнего спектакля.

Майкл кивнул.

— В таком случае её увёл из театра новый знакомый. А может, по пути домой похитил кто-то совсем незнакомый.

Я молча смотрела на него. Что хуже? Недавний знакомый, завоевавший её доверие и имеющий на неё непонятно какие виды, или посторонний, скрывающийся в тени у дверей театра или на улице?

Я встала, но, почувствовав слабость в ногах, опустилась на стул.

— Вот возьмите, — он протянул мне лист бумаги и ручку. — Запишите всё, что сочтёте нужным. Вспомните, может быть, вы пропустили что-то очевидное, ежедневно мозолящее глаза.

— Для вас этот случай, конечно, не первый?

— Конечно. Но каждый — особенный. Это ведь как и в вашей работе. К вам на приём приходит множество людей с одинаковыми болезнями, но все пациенты разные.

Он был прав.

— Кто ваши соседи? — Майкл снова раскрыл записную книжку.

— В тех многоквартирных домах в основном живут молодые пары. Недолго. Чаще всего полгода потом уезжают, а их место занимают другие Ни с кем из них мы не знакомы.

—А в доме напротив?

— Миссис Мур с сыном. У него синдром Дауна. Майкл записал.

Может, у вас есть какие-то недоброжелатели?

Я вспомнила мужа Ани: как хмуро он смотрит на меня, высаживая жену у нашего дома.

Злость в глазах мистера Прайса во время нашей последней встречи. Из приятелей Наоми я, кроме Никиты, записала только Джеймса — мальчика, который помогал ей с математикой. Он подарил ей колечко и ездил с ними в коттедж.

Зазвонил телефон. Я вскочила ответить, но меня опередил Майкл. Он быстро снял трубку, коротко бросил: «Без комментариев» — и вернулся на место. Посмотрел на меня.

— Звонил журналист. Приготовьтесь, они будут вам докучать.

Боже, какой журналист? О чём он? Единственное, что меня сейчас заботило, это Наоми.

Видеть, слышать, касаться её, обнимать.

Я протянула ему лист с тем, что записала, и он поднялся уходить. Сказал, что зайдёт часа через три. Жаль, с ним было спокойнее.

Потом я долго сидела без движения, пытаясь привести в порядок мысли. В конце концов встала на ватные ноги, глянула на часы. Шестнадцать часов с тех пор как она должна была вернуться домой, и двадцать после её ухода. Я вспомнила её голос, когда она сказала до свидания, вот попрощалась ли с ней я стёрлось из памяти.

Глава 14.

Дорсет, 2010

Год спустя

Я наношу на холст тонкий слой зелёной краски затем, после добавления малиновой, он становится серовато-зелёным. Но слишком холодным. Его надо сделать темнее и гуще, но чтобы светился. Поэтому сверху кладу голубовато-зелёную, смешанную с натуральной умброй. Море у меня тёмно-коричневое с пурпурным оттенком. Оно вздымается к небу, как будто стремясь его поглотить. Пену на гребне волны изображаю пунктиром, но мне больше интересна тёмная надвигающаяся водяная масса. Постепенно, по мере того как картина обретает форму, я начинаю её осязать. Чувствую запах соли и даже влагу на руках. Время от времени отвлекаюсь, чтобы подложить в камин поленьев, глотнуть вина, откусить на ходу сэндвич.

Наконец где-то после полуночи картина меня отпускает. За окном всё ещё бушует гроза, но комнате тепло и уютно. В камине поблёскивает слабый огонь.

Год назад нашу жизнь сломала свирепая безжалостная буря. Но я продолжаю существовать. Держаться на плаву мне помогает надежда, что мы её в конце концов найдём. И, конечно, мальчики, Эд и Тео.

Бристоль, 2009

На следующий день

В конце дня из школы пришёл Тео. Купил по дороге рыбы с жареным картофелем. Принёс в белом промасленном бумажном пакете. Когда зазвонил телефон, я пошла наверх, чтобы он не услышал моих слов.

— В коттедже никого нет, — произнёс Тэд напряжённо. — И не было в течение последних суток, - он замолк. — Я ждала, прикусив губу. - Но на прошлой неделе она здесь действительно побывала. Только...

—Что?

—Она... они...

—Что? Говори же наконец. — У меня в голове покалывало от нетерпения.

—Спали в кровати. И оставили пятно.

—Что значит спали? Она ведь там на ночь не оставалась. И какое пятно? — Мой голос дрожал.

— Кровяное.

— Боже... — На секунду я лишилась дара речи.

— Пятно оставлено несколько дней назад. И на полу тоже есть. Размазанное, — он говорил негромко. Видимо, рядом кто-то стоял. — Полицейский определил давность пятна по цвету. Он криминалист. В бокалах высохшие остатки вина. Так что определённо прошло больше суток.

— Какое, к черту, вино? — я не понимала, о чем он говорит.

— Здесь у кровати стоит бутылка и два бокала.

Ах вот оно что. Но ведь она никогда не пила спиртное. Значит, когда от неё после репетиции пахло вином, это было не случайно. Или?..

— Наверное, это пили приятели с которыми она туда приехала. Ребята постарше. — Произнеся эти слова, я вспомнила беременных двенадцатилетних девочек которых мамы приводили в клинику. Но Наоми не такая. У неё пока не было бойфренда. Я сказала это полицейским которые приезжали первыми. Невозможно чтобы она вот так взяла и легла в постель с парнем.

Тут не было никаких приятелей, — резко бросил Тэд. — Она в очередной раз солгала. Криминалисты обнаружили в коттедже следы обуви только двоих. Её и этого негодяя. Тогда вечером тебе показалось что она чем-то удручена. Неудивительно. Это же такой стресс. - Тэд хрипло вздохнул. - Вначале он её напоил...

Так это же прекрасно! - воскликнула я - Они вместе выпивали, значит, всё в порядке.

— Что в порядке? Боже, он изнасиловал её пьяную. От его слов меня передёрнуло.

— Вовсе нет. Я хорошо помню: она стояла в дверях совершенно спокойная. Изнасилованные девочки так себя не ведут. Наоми тут же бы расплакалась и всё выложила. — Во мне крепла уверенность. — И вообще, подумай, она пила вино в постели. То есть расслабилась и получала удовольствие.

Тэд не дал мне договорить.

— Час назад прибыла группа местных криминалистов. Фотографировали, снимали отпечатки пальцев, взяли пробы ДНК.

У меня не выходили из головы бокалы из-под вина. Он наполняет её бокал, затем обнимает. Она делает глоток, улыбается, притворяясь, что вино ей нравится.

— Понимаешь, — произнесла я, тщательно подбирая слова, — вино означает, что он к ней неравнодушен. А кровь... так это же у неё в первый раз. Поэтому, если она сейчас с тем же самым парнем, это не так плохо. Если он уговорил её уйти, чтобы заниматься любовью...

Это звучало дико, но всё равно... всё равно любовь лучше, чем изнасилование, лучше, чем убийство.

— Что ты несёшь? Очнись! Даже если она сейчас с ним, разве это устраняет опасность? Мы же не знаем, что он замыслил. - Тэд прервал разговор Сказал что идёт с полицейскими опрашивать соседей.

Жаль, что мы не завели в деревне добрых знакомых. Потому что никогда не задерживались там надолго. Но что теперь об этом говорить...

Я вернулась на кухню. Телефон зазвонил снова, это был журналист. На следующие звонки не отвечала.

Вошёл Эд. Увидев меня, испуганно застыл, пряча покрасневшие глаза. Я подошла, попыталась обнять, но он отстранился и сел на диван. Когда я опустилась рядом, пересел на стул. И все это молча.

Тео в это время рылся в холодильнике.

— Ну, что скажешь? — спросила я наконец. Эд пожал плечами.

—Что ты хочешь, чтобы я сказал?

—Здесь был полицейский детектив Майкл Копи. Ты обещал миссис Мерз...

—Ничего я ей не обещал, — визгливо прервал меня Эд.

—А как это было?

Он опустил голову.

— Я просто сказал миссис Мерз, что провожу Ник и Наоми домой. Пока я ходил в туалет, приехала Шен и забрала Ник.

—Да. И что дальше?

— Наоми в это время переодевалась и крикнула мне через дверь, чтобы я не ждал. Что её проводит приятель. В общем, заставила меня уйти.

Я понимающе кивнула.

— Не переживай. Ты не виноват. Наоми кого угодно заставит сделать то, что ей, нужно,— произнеся эти слова, я вдруг ощутила надежду. Значит она сможет заставить того человека её отпустить.

—Миссис Мерз уволилась с работы, — подал голос Тео.

Я подняла голову.

—Почему?

—По правилам в театре со школьниками всегда должен быть преподаватель. Так что она не стала дожидаться, когда её уволят. Жаль. Миссис Мерз была хорошая.

Я понимала: этой женщине сейчас нелегко, но разве могут сравниться её страдания с тем ужасом, какие переносит сейчас Наоми? С мучениями, какие испытываем мы? И вообще, если бы она осталась, не понадеялась на Эда, наша девочка сейчас была бы дома. Подумав это, я тут же себя оборвала. Нельзя обвинять всех вокруг. Этим делу не поможешь. Надо держать себя в руках.

—А меня в школе все сторонятся, — сказал Тео. — Чудно как-то.

— Они понимают, что должны что-то тебе сказать, — попробовала я объяснить, — но не знают что. Наверное, тебе следовало с ними заговорить.

— Я и пытался поболтать с двумя парнями. Но они разговор не поддержали. Отошли, как будто я заразный.

Единственное, что я могла сделать, — это обнять его. Слов для утешения у меня не было. Рассказывать о том, что Тэд и полицейские обнаружили в коттедже, пока не имело смысла. Зачем понапрасну их тревожить?

В шесть часов мы посмотрели по телевизору новости.

Наоми Малколм... пропала... в последний раз её видели вчера вечером после школьного спектакля... полиция разыскивает черноволосого мужчину двадцати пяти-тридцати лет, чтобы допросить в качестве подозреваемого...

Затем показали её фотографию, которой я никогда не видела. Наверное, взяли в школе. На ней она совсем ребёнок, широко улыбается. Глаза добрые, доверчивые. Сейчас они у неё совсем не такие.

Я выключила телевизор. Можно представить, что думают люди, посматривая на экран краем глаза. Подумаешь, пропал чей-то ребёнок.

Мы поужинали, потом мальчики поднялись наверх, а я стала ходить по кухне кругами, возбуждаясь все сильнее и сильнее, чувствуя, что вот-вот с треском разорвусь на части от переполнившего меня отчаяния. Как рвётся нагруженная леска спиннинга, когда её докрутили до самого края.

— Господи, помоги мне... помоги... — шептала я, сжимая и разжимая руки.

Когда вернулся Тэд, довольно поздно, я всё ещё была на кухне. Он сразу прошёл к буфету, достал початую бутылку виски, быстро налил в бокал и выпил.

— Там поработали специалисты. Сделали всё, что нужно. А этот её парень не такой уж умник. Всюду оставил свои отпечатки. На винной бутылке тоже. - Тэд снова выпил и только потом посмотрел на меня, прищурив глаза. - Мы его достанем. Возможно, он куда-то её увёз, но их найдут.

— А что кровь?

— Не очень много. Так, пятна.

Немного, значит, она не поранена, как же я не догадалась? Её губы тогда шевелились. Может она повторяла его имя?

— Я все время думаю, — зло проговорил Тэд. — Кто он такой? Наверное, слабак, пытающийся таким способом самоутвердиться. Показать всем, что способен склонить к сексу молоденькую девочку фактически у неё дома. Возможно, чем-то её заинтересовал. Но это только первая часть плана.

— Погоди, — я коснулась его руки — она дрожала, как и моя. — Какого плана?

— Переспать с ней в коттедже... думаю, это было только начало. Чтобы обрести над ней власть, заставить пойти с ним после спектакля. Куда позовёт.

Должно быть, Тэд всё обдумал, пока ехал домой. Так что сейчас говорил без запинки.

— Возможно, она уже всё осознала, но поздно. Он увёз её куда-то, за много миль отсюда. Сделал своей пленницей, подчинил воле.

Слушая его, я одновременно гадала, чем пахнет сейчас в коттедже. Наверное, шторы там были задёрнуты, и весь беспорядок обнаружился, когда Тэд их раздвинул. Он выглядел измученным. Обратная дорога казалась бесконечной. Одна очередь на подвесной мост через Эйвон чего стоила.

Я обняла Тэда.

— Может быть, всё было не так? Совсем не так? А что, если он её любит? А значит, не станет причинять боль.

Тэд не ответил, и мои слова растаяли в тишине, как будто я их не произносила.

Глава 15.

Дорсет, 2010

Год спустя

Позже ветер поднимается снова. Дребезжит оконная рама, и я просыпаюсь, не досмотрев до конца сон. За окном треск, как будто что-то сломалось. Я лежу неподвижно, прислушиваясь. Потом снова засыпаю.

Утром наступает тишина. Буря улеглась, ярко светит солнце. В саду я вижу поваленное дерево. Яблоня упала на кусты чёрной смородины. И ворота тоже повреждены.

Я вспоминаю, что в гараже есть пила. Разумеется острая, в безупречном состоянии, как и все вещи моего отца. Висит на гвозде рядом с колуном.

Яблоню вырвала из земли гроза. Возле корней копошится малиновка, что-то клюёт. Берти обнюхивает корни, задирает у стены лапу, затем усаживается у сломанных ворот. Сбросив куртку, потом пуловер, я начинаю пилить ствол. Запах опилок напоминает мне детство, когда мы играли в саду, прячась в кустах. Там вот так же пахло. Солнце поднимается, а я продолжаю работать. В полдень иду попить, затем возвращаюсь и снова пилю. До тех пор, пока пальцы не перестают слушаться и не начинают саднить мозоли.

Сбросив у задней двери облепленные грязью ботинки, я вхожу в коттедж. После грозы воздух в комнатах посвежел. Через стекло входной двери вижу на крыльце что-то жёлтое. Подхожу. На ступеньке лежит букетик хризантем и четыре яйца в пластиковой коробке из-под мороженого. Должно быть, подарок соседки Мэри.

Я ставлю цветы в бутылку из-под молока. Руки подрагивают от усталости. Беру из короки яйцо наслаждаясь его формой. В последний раз я ела яйца наверное, год назад. Оно в маленьких пятнышках, даже с прилипшим пёрышком. Я варю его и быстро съедаю.

Потом варю другое. И ещё одно. Масла у меня нет, поэтому я мажу на хлеб пасту «Мармит». Банка нашлась в задней части буфета. Крошки и скорлупу я сбрасываю в мусорную корзину. И вдруг на мгновение у меня перед глазами вспыхивает веснушчатое лицо двухлетней Наоми. Помню, я лепила ей фигурки из «Мармита».

Мэри, наверное, полегчало, иначе бы она не принесла подарки. Подчиняясь мгновенному импульсу, я направляюсь к её дому. Входная дверь открыта, доносятся голоса. Спохватившись, что не вовремя, я собираюсь уйти, но Мэри видит меня и кричит:

—Не уходите!

Я вхожу. Мэри сидит у стола, щеки у неё розовые, не то что вчера. Она угощает пирогом тощего мужчину. Тот торопливо ест, роняя крошки. По другую сторону стола сидит темноволосый паренёк. Он быстро работает большими пальцами, набирает на смартфоне сообщение.

Меня знакомят. Паренёк — Дэн, внук Мэри. Он кивает мне, продолжая своё занятие. Мужчина встаёт и протягивает мне руку:

— Дерек Вули. Сосед. Адвокат на пенсии. По совместительству церковный староста, — он смущённо смеётся.

— Дженни. Пожатие у него вялое. Его взгляд быстро движется по мне, словно пытается разгадать ускользающую тайну.

— И надолго вы здесь поселились, Дженни? Я, конечно, видел вас прежде, когда вы приезжали с семьёй на уик-энды.

Надо же, а я вот, хоть убей, его не помню.

— Пока не знаю, — отвечаю я, поглядывая на дверь, ища повод поскорее сбежать.

— Дерек, — произносит Мэри, прерывая молчание, — Дженни вчера привела меня в чувство.

— Ага. Значит, вы наша добрая самаритянка-

Я вот...

—Дерек. — обрывает его Мэри, — вы слышите, звонит колокол. Вам пора. Скажите, что я к понедельнику уже окончательно оправлюсь и приду.

Дерек Вули пожимает плечами, допивает чай и уходит, взяв с собой кусок пирога и не забыв кивнуть мне.

— Садитесь, дорогая, — говорит Мэри, закрывая за ним дверь. — Дэн — студент выпускного курса колледжа в Бридпорте — по дороге домой заехал ко мне помочь по хозяйству. Может, и вам что-то нужно? Я слышала, у вас в саду ночью упало дерево.

Мы сидим, разговариваем. Когда я встаю уходить, Дэн вскакивает и, не переставая возиться со смартфоном, открывает для меня дверь. Он мне чем-то напоминает Эда. Такое же беспокойное лицо.

Вернувшись в коттедж, я смотрю в окно на кроны деревьев, и неожиданно на секунду из них выглядывает Наоми. Обнажённая. Как на фотографии Тео.

Бристоль, 2009

Два дня спустя.

Рано утром в субботу двадцать первого декабря к нам приехал Майкл Копи с двумя коллегами. Тэд, понурясь, сидел на кухне — бледный, с покрасневшими глазами. Он ещё не отошёл после вчерашней поездки в коттедж. Но мы уже позавтракали и я привела себя в порядок. Пыталась мыслить рационально, хотя бы на время выключить эмоции, как учили в институте на курсе оказания срочной медицинской помощи

Проводив детективов на кухню я поставила чайник и достала чашки. Майкл заговорил медленно, осторожно. Рассказал о результатах проверки того, что было обнаружено в коттедже. Живущая напротив пожилая женщина заметила стоящую у коттеджа машину, и все соседи, те, кто обратил внимание, не видели никого, кроме Наоми. Криминалисты собрали с постельного белья и полотенец образцы для анализа ДНК, также взяли записи камер наружного наблюдения. Сейчас Майкл приехал с помощниками, чтобы осмотреть комнату Наоми, а потом ещё раз все помещения в доме. Он планирует также побеседовать с Тео и Эдом, с каждым отдельно. Официально, в участке. Он представил коллег — Иэна, грузного мужчину лет тридцати пяти, и Пита, выходца с Ямайки. Работа может занять весь день.

Тэд встал, сказав, что ему нужно ехать в больницу. Я пошла его проводить. Закрыв за собой дверь, крепко схватила его за руку.

—Тебе обязательно надо ехать?

Тэд посмотрел на меня отрешённым взглядом. Мысленно он уже был у себя на работе.

—Конечно. Сегодня моя очередь дежурить.

—Господи, Тэд, попроси кого-нибудь тебя заменить.

Его взгляд стал жёстким.

—Я не хочу уже сейчас просить коллег подменить меня. Неизвестно, как всё сложится дальше. И кроме того, работу я не брошу ни при каких обстоятельствах.

Что ж, его можно было понять.

разбудила мальчиков. Объяснила ситуацию. Эд повернулся на бок и снова заснул, а Тео сел в кровати, беспокойно протирая глаза.

Мы с Майклом прошли в комнату Наоми. Вчера он попросил ничего там не трогать, но мне и без того не хотелось ни к чему прикасаться в её комнате. Теперь же в присутствии Майкла я стеснялась этого неприятного беспорядка. Разбросанное нижнее белье, косметика. Тюбик красной губной помады в лужице жидкого крема, кружевные лифчики, тонкие прозрачные трусики, не застеленная кровать. Но здесь присутствовала и настоящая Наоми, за которую не было стыдно. Прислонённый к стене футляр с виолончелью, фотографии на стене, снятые на Корфу и во время празднования Рождества, в рамках, сделанных её руками из раковин. В мисочке — самодельные браслеты. За зеркалом живописно вставлены сухие осенние листья. Она любила осень и по-детски собирала листья. Мне хотелось сказать ему, что она вообще ещё ребёнок. Лифчик, наверное, принадлежит подруге, как и трусики. Эти вещи я никогда прежде не видела.

Но я не видела также и тех туфель на высоком каблуке, с ремешками. И от неё прежде не пахло вином и табаком. И когда я с ней заговаривала, она не делала такое лицо. Значит, я много чего не замечала.

Майкл занялся её книгами. Брал одну за другой и встряхивал. На второй полке за книгами обнаружилась тетрадь, которую я никогда не видела. На обложке цветы. Внутри записи, сделанные её закруглённым почерком. Дневник.

Я протянула руку.

— Мне нужно его прочитать, — сказал он.

— И мне тоже.

— Извините, но...

— Пожалуйста, дайте его мне, - пальцы на моей протянутой руке дрожали.

— Я знаю, что вы чувствуете ... — начал он.

— Нет, не знаете, - ответила я и мысленно добавила: «Потому что никогда не теряли своего ребёнка». Я взглянула на него. Непохоже было, что у детектива вообще есть дети.

— Вы правы, - глухо отозвался он. — Я имел дело с родителями пропавших детей, но все переживают это по-разному. Так что возьмите, прочтите. Hо потом я заберу тетрадь с собой. Она способна помочь установить обстоятельства её исчезновения.

Я села на кровать и стала листать страницы. Подчерк у неё был мельче и убористее, чем мне казалось. Мой взгляд перескакивал с одной строчки на другую. Первая запись была сделана почти два года назад. В январе 2008-го. Наоми перечисляла рождественские подарки. Я перевернула несколько страниц. Август 2009-го. Три месяца назад. Мелькнули слова «папа» и «больница». Я заглянула в конец.

Завтра коттедж. Дж. 10 недель.

Это были последние слова, которые она записала. Всего неделю назад. Что значит Дж.? И десять недель?

На задней стороне тетради были разбросаны нарисованные карандашом сердечки, перекрытые тремя крупными буквами XYZ. Две крайние, X и Z, чёрные, а средняя — красная, с небольшим сердечком сверху, где буква раздваивалась. Но никаких имён и дат.

Хоккей первая игра на выезде. Прогуляла биологию, принесли самокрутки.

Наоми прогуливает биологию? Странно, ведь она этот предмет любила. И что за самокрутки? Неужели она курит?

Я отложила тетрадь, чувствуя головокружение. не она писала, а кто-то другой. Мне неизвестный. Быстро оглядев комнату, я упёрлась взглядом в зеркало. Кем была эта девочка, смотревшаяся в него всего два дня назад?

Я снова начала листать дневник.

Работу Тео очень хвалили. Тут есть и моя заслуга.

Так, это понятно.

XYZ. После школы. Рассказала Н.

Снова эти буквы. И что у неё после школы? Спектакль? Может быть, надо учить роль? Н.

— это скорее всего Никита. Девочка наверняка что-то знает, но как из неё вытянешь?

Майкл тем временем осматривал гардероб, внимательно изучая каждый предмет. Затем перешёл к комоду, стал открывать один ящик за другим, шарить под одеждой. Я открыла дневник на начале августа, школьных каникулах. И опять те же три буквы. Возможно, инициалы. И новая буква, К.

XYZ. К почти закончен.

Раз начало августа, то к спектаклю это не могло иметь отношения. Значит, какое-то задание на каникулы? Майкл теперь стоял рядом со мной, у кровати.

—Мне тут почти ничего непонятно, — сказала я, показывая на тетрадь. - Н. - это, конечно, Никита а остальное... Оказалось, что она курит самокрутки и пропускает биологию.

Майкл терпеливо слушал, отведя глаза. Он жалел меня, но не хотел этого показывать.

— И несколько раз повторяется сокращение XYZ. Может, инициалы или какой-то шифр. Или вот это: «К почти закончен». Домашнее задание на лето?

Майкл задумался.

— Не знаю. Надо разбираться. - Он взял у меня тетрадь и положил в папку.

— Я сделаю ксерокопию и верну его вам. А вы пока подумайте, может, удастся что-нибудь вспомнить.

В комнату вошёл Иэн, предварительно постучав.

— Пойдёмте. Мы кое-что нашли внизу.

Оказалось, это фотографии Тео. Наоми, обнажённая, среди деревьев. Майкл разглядывал их, слегка нахмурившись.

Тут появился Тео. Волосы влажные, лицо помятое после сна. Объяснил про фотографии, зачем сделаны. Я добавила, что там присутствовала и Никита.

Майкл отправился звонить Шен. Её дочку все равно нужно было опросить. Вернувшись, он сказал, что мы все сейчас поедем в полицию, туда же явятся и Шен с Никитой. Некоторые вопросы там выяснить будет удобнее. Мне это не очень понравилось, потому что, по моему мнению, отвлекало от поисков.

Перед моими глазами возник движущийся на большой скорости автомобиль. В нём сидит Наоми, прижав лицо к окну. Надо немедленно ехать за ним, может, удастся догнать. Но, наверное, уже поздно... поздно- поздно... Я ехала в полицию, а этот автомобиль увозил её от меня все дальше и дальше.

В участке мы с Шен сидели рядом, пока детей по очереди вызывали для разговора.

— Я знаю, Дженни, тебе сейчас тяжело, — сказал она, глядя перед собой на закрытую дверь. — Но не надо терзать Никиту. Она уже рассказала всё, что знает.

От возмущения у меня перехватило дыхание.

— Никто не собирается её терзать. Но в дневнике упомянуто, что Наоми ей что-то рассказала. Нам нужно это знать.

— Что рассказала? — голос Шен стал твёрже. В последнее время они почти не общались. И никакими секретами Наоми с ней не делилась.

— Ты не можешь знать это наверняка

— Я знаю свою дочку, Джен. Оставь её в покое Она и так расстроена.

Надо же, она знает свою дочку. Стиснув зубы, я смотрела в конец коридора, где за столом сидела женщина в полицейской форме.

Пришлось долго ждать, прежде чем дверь перед нами отворилась и вышла Никита в сопровождении Майкла. С испуганным видом она быстро подошла к матери, и та её обняла. Из соседней комнаты вышли мальчики. Тео присел рядом со мной на корточки. Эд прислонился к стене, закрыв глаза. Оба выглядели измученными.

— Спасибо всем, — сказал Майкл, обводя нас взглядом. — Извините, что пришлось потревожить. Тео, Эд и Никита оказали нам большую помощь. До свидания. — Он посмотрел на меня. — Я к вам на днях заеду.

Я повезла мальчиков домой. Все молчали. Желания говорить не было.

Глава 16.

Дорсет, 2010

Год спустя

Стоит ноябрь, но после грозы воздух заметно потеплел. Припозднившееся бабье лето пахнет дымом костров и прелой листвой. По пути в магазин я вижу, какой урон нанесла деревне гроза. В одном доме даже вылетела оконная рама.

Я вхожу в магазин. Владелец — полный, рыжий — кивает мне, улыбаясь.

— Мэри сказала, что Дэн наведёт порядок в вашем саду после грозы. А я увезу мусор на свалку. За небольшую плату.

Я здороваюсь, кладу в корзинку яблоки, кофе, банку «Мармита», едва удерживая её пальцами. После вчерашней работы пилой руки слегка одеревенели. Сегодня я просто вынуждена была сюда поехать. Холодильник пустой, нечем накормить Дэна.

Я медленно обхожу полки, наполняя корзинку. Печенье, тушёная фасоль. Дальше молоко, сок, пиво. После недолгих раздумий беру также пакет лука. Расплачиваюсь карточкой, отводя глаза в сторону от любопытных взглядов покупателей.

Подъехав к коттеджу, я слышу в саду визг электропилы. Открываю калитку, и снятый с поводка Берти бросается к Дэну. Тот выключает пилу и наклоняется, чтобы его погладить. Работа почти закончена.

Дэн снимает шарф, который намотал, чтобы в рот не попали опилки. Лицо у него раскрасневшееся, потное. Ко лбу прилипли пряди тёмных волос. Робкая улыбка. Застенчивые глаза. И снова он напомнил мне Эда. Не недавнего, а прошлого.

Утром, когда он пришёл, мы посидели, поговорили. Ему понравились фотографии Тео с Наоми в лесу, и я их ему подарила. Потом Дэн признался, что делает скульптуры, используя корни деревьев и коряги.

У входа в дом я проверяю почтовый ящик. В нём три открытки. Одна от Ани с видом бристольского порта. Уже третья. Как всегда, четыре слова: «Все в порядке. Аня». После моего отъезда она по-прежнему приходит наводить порядок. Я посылаю ей ответные открытки с видами моря и пляжа. Тоже очень короткие. Мне нечего сообщить, кроме того, что я по ней скучаю.

На открытке от Тэда речной пейзаж. Теперь, когда его ничто не удерживает дома, он кочует по миру, переезжая с одной конференции на другую.

На третьей я вижу репродукцию картины Дэвида Хокни и догадываюсь, что она от Тео. «Спешу похвастаться успехом. Победил в конкурсе с работами в категории «Природные ландшафты с деревьями». Получил премию и вот теперь провожу уик-энд в Калифорнии. Мои работы выставлены в городской галерее Сан-Франциско. Приеду домой на Рождество. Может быть, с Сэмом. Тео».

Рождество с Тео. Это замечательно. Он живёт в Нью- Норке, и последние четыре месяца были для него очень важными. Рада, что старания моего сына оценили. Он это заслужил. Я по нему соскучилась. По его белёсым бровям, веснушкам, смеху. По тому, как он неожиданно подсаживается и кладёт мне на плечо голову, как в детстве. По тому, как весело болтает на кухне, запихивая в рот овсянку, ложку за ложкой. Тео был ласковым ребёнком.

Что касается Сэма, то о нём мне почти ничего не известно, кроме того, что он аспирант-архитектор. Тео прислал мне фотографию, где они вдвоём. На ней он обнимает за плечи длиннолицего молодого человека в массивных очках, учёного вида. Оба улыбаются. Я опять проглядела — на этот раз с Тео. Когда это у него началось? Ведь Эд никогда не дразнил брата насчёт девчонок. Всегда было наоборот. Я-то думала, что у него нет подружек, потому что он увлечён искусством. А тут вот что оказывается. И вообще... не проследила за Наоми, и это привело к катастрофе.

Я кладу открытку на стол, закрываю глаза и вижу, как под напором стихии с жутким треском ломается дерево, навсегда меняя облик сада.

Тэд присутствию Сэма наверняка не обрадуется. А я? Думаю, мне удастся с этим примириться, хотя... С одной стороны, отрадно, что Тео нашел, кому подарить свою любовь, ведь он переполнен ею. Но с другой... не надо притворяться, я боюсь. И потом неизвестно, как воспримет это Эд.

Я наливаю в чайник воду, разбираю покупки. Не следует забывать, что у Тео в этом случае никогда не будет детей. Что мне категорически не нравится. Я огорчена также осознанием того, что жить ему в этом мире будет непросто. Далеко не все люди достаточно толерантны.

Я наливаю для Дэна кружку чая, беру пакет печенья и выхожу в сад. Ставлю всё на ступеньки. Он замечает это и поднимает вверх большой палец. В саду тепло, и я, сходив за блокнотом для рисования и угольным карандашом, пытаюсь передать изгибы ветвей, подсвеченных ноябрьским солнцем. Они напоминают мне окрашенные в тёмный цвет человеческие руки, делающие плавательные движения. Только не в воде, а в воздухе. Тут же порхает малиновка, клюёт что-то в опилках и, взлетев, усаживается на ветке. Я обхожу деревья в поисках нужного ракурса. Дэн где-то рядом, сзади. Я ложусь на спину, чувствуя, как влага впитывается в пуловер, но это как раз та перспектива, которую я искала. Эскиз наконец закончен.

Колокола на церковной башне бьют дважды. Пора возвращаться в дом готовить гамбургеры. Я смотрю, как они жарятся на сковородке, вдыхаю аромат, и у меня пробуждается аппетит. Яблоки, тосты, кофе — вот моя основная пища, сколько я себя помню. Гамбургеры готовы. Я нарезаю хлеб и выношу все в сад, прихватив также две банки пива. Мы усаживаемся на солнце, на каменную ступеньку у задней двери. Дэн с удовольствием поглощает горячие гамбургеры один за другим. Я ем медленно, наслаждаясь вкусом еды и теплом. Сейчас мне хорошо.

Дэн благодарит меня, улыбаясь щербатым ртом.

— Это я должна тебя благодарить. Ты мне так помог.

— Да что вы. Мне это нетрудно. Приятное развлечение.

— Неужели?

— Да.

Взглянув на него, я чувствую, что он не прочь поговорить.

— Значит, ты мастеришь из того, что подбрасывает тебе природа? Он кивает.

— Да. В основном из дерева. У меня призвание видеть формы живых существ и предметов среди корней деревьев и прочего. Видеть и раскрывать. Соединять друг с другом.

Куда подевался сонный недотёпа? Передо мной сидит выразительно жестикулирующий одухотворённый молодой человек. Голос бодрый, уверенный.

— Ты счастливый, потому что знаешь, чего хочешь, — говорю я.

— Вы так считаете?

— Да. Это дано немногим. Он опускает глаза.

— Моему папе не нравится, что я хочу заниматься искусством. Он считает это пустым делом. Хочет, чтобы я стал, как он, полицейским.

— А ты?

— Не хочу.

встаю и собираю тарелки.

— Да, тебе нелегко.

— Это верно, — он тоже встаёт, закрывает шарфом лицо.

Потом я снова выхожу, надеясь сделать угольным карандашом ещё один рисунок, но уже похолодало, цвета поблекли, ветви деревьев кажутся скучными. Дэн складывает поленья у стены. Берти бегает за ним туда - сюда, садится у его ног, когда он останавливается. Глядя на Дэна, я вспоминаю своих мальчиков.

Потом мы пьём с ним чай. Он собирается, говорит, что придёт ещё поколоть поленья.

Опускается на корточки что-то поднять, Берти налетает на него, и он со смехом падает.

Забросив на плечо рюкзак, Дэн смотрит на сломанные ворота.

— Я могу их починить. Хотите?

— Конечно. Буду очень рада.

Мы прощаемся. Я смотрю ему вслед. Он толкает перед собой ручную тележку, нагруженную поленьями для бабушки.

Этому мальчику ещё предстоит сделать выбор, определить своё будущее. Оно пока в тумане, несмотря на его художественные устремления. И как это произойдёт, гадать сейчас бесполезно.

Приходит вечер, но я не пишу красками и ничего не рисую в своём альбоме. Я думаю о путях, которыми мы приходим к самим себе — таким, какие мы сейчас. К дорожке, которая привела меня к Тэду, затем к Наоми и наконец сюда. Догадывалась ли я в его возрасте, что всё у меня сложится именно так? Откуда? На мой выбор стать врачом повлияла встреча с больной девочкой, которой мне очень захотелось помочь. И остальным, таким как она, тоже.

В молодости мы склонны все упрощать. Будущее кажется нам ясным и определённым. Я смотрю на незаконченный портрет Наоми и вижу в её глазах решимость, которой прежде не замечала. Иногда, особенно по ночам, я представляю себе тот ужасный момент, когда эта решимость покидает её и она наконец понимает, что совершила ошибку.

Глава 17.

Дорсет, 2010

Год спустя

— Здравствуй, дорогой.

— Привет, мам.

Эд говорит тихо, невнятно. Я напрягаю слух, чтобы расслышать его сквозь шумы на линии. Иногда мне кажется, что кто-то подключился и подслушивает. Хотя что тут может быть интересного?

— Как ты?

— Хорошо.

Я представляю, как он стоит в коридоре, прислонившись спиной к стене. Смотрит в окно. Проходящие по улице люди посматривают на него. А что, он высокий, симпатичный. Правда, лицо скованное, как и голос. Держащая телефон рука не такая крепкая, как год назад, когда он занимался греблей. Во время нашей последней встречи я заметила у него под ногтями грязь.

— Извини, дорогой, что звоню раньше времени. Захотела поговорить с тобой о Рождестве.

— Уже?

— Почему уже? Сейчас начало декабря. — Голос у меня весёлый. Его это, наверное, раздражает. — В прошлом году мы не отмечали Рождество, но я подумала, может, ты захочешь поесть чего-нибудь домашнего. — О том, что я просто соскучилась, упоминать нельзя. Это табу.

— Не знаю, — отзывается он, — смогут ли меня отпустить. У них мало людей.

Правда это или нет, сказать трудно. Я знаю, что он до конца программы вызвался помогать на кухне в счёт платы за жилье. Миссис Чибанда говорила, что это у них поощряется, потому что способствует реабилитации.

— Папа обещал приехать. Он будет на конференции в Йоханнесбурге, но к рождеству она закончится, — я замолкаю, вспомнив несколько коротких фраз которыми мы обменялись по телефону, — папа передаёт тебе привет.

Эд молчит. Наверное, не верит мне. Он ни разу не спросил об отце и о наших с ним отношениях. Я знаю они иногда видятся, но со мной Эд этим не делится.

— Почему ты молчишь?

В ожидании ответа я смотрю в окно на серое, почти белёсое небо с сизыми облаками, на парящих немногочисленных чаек. В саду чисто. Дэн все убрал. На месте яблони зияет коричневая заплата. Ворота в полном порядке. Тоже благодаря его стараниям. Я смотрю на запущенные кусты чёрной смородины, за которой так ухаживал мой отец. На стене уселся воробей, но его тут же согнала с места сорока.

Эд скороговоркой сообщает, что теперь живёт вместе с Джейком. Я помню этого парня, он встречал нас, когда мы приехали в центр. Мне понравилась его улыбка.

— Да, мы живём с ним в одной комнате. Тут же на катере и его сестра, Софи. Она классная, играет на аккордеоне, печёт нам пироги.

— Это замечательно, Эд.

него появились друзья и среди них девушка. Просто невероятно.

— Что тебе привезти на следующей неделе?

— Пару тетрадей, ручки, — он замолкает, затем продолжает, медленно: — Я веду, ну, этот самый... дневник. Начал месяц назад по рекомендации доктора Хогана. Иногда читаю Джейку и Соф.

— Смотри, дорогой, сдерживай себя. Не пиши лишнего.

— Конечно, конечно... но там все должно быть настоящее. Наоми ведь тоже вела дневник, верно?

Боже, вспомнил о ней.

— Да.

Наконец мы прощаемся, и я долго сижу на полу рядом с Берти. Он тычется мне в лицо своим влажным носом, я глажу его за ушами. Зачем Наоми понадобилось вести дневник, я до сих пор не понимаю. Свои мысли она держала при себе, а там были одни намёки. Правда, они в конце концов вывели нас на Джеймса. Я встаю, беру альбом и долго рассматриваю рисунки, почти с удивлением, будто они сделаны кем-то посторонним.

На кухне тепло. Это теперь мой дом. Стол, обитый огнеупорной пластмассой, блеклый кирпичный пол, маленький шумный холодильник в углу. Мне здесь уютно. А тот, что в Бристоле, теперь кажется чужим. Помню, как я ходила по нему кругами, когда позвонил Майкл — рассказать о своём открытии, сделанном после изучения дневника Наоми.

Чтобы подавить воспоминание, я иду с альбомом к подоконнику и начинаю рисовать восседающую на воротах сороку. Ту самую, из детской считалки.

Бристоль, 2009

Четыре дня спустя

— ...Так что сокращение Дж. — это её друг Джеймс.

— Что вы сказали, Майкл? Извините, повторите, пожалуйста, ещё раз, помедленнее. — Я так плотно прижимала трубку к уху, что стало больно.

Тягостно тянулось время, но ничего не прояснялось. Я не находила себе места, мне во всех углах мерещилась она. Воскресенье мы с Тэдом провели, слоняясь по дому, напряжённо прислушиваясь, посматривая на часы, молясь про себя о какой-нибудь новости. Но ожидания были бесплодными. Казалось, никто палец о палец не ударял, чтобы вернуть нам дочь. Мы, конечно, думали о том, как нам жить дальше. Речь шла обо мне. Чем будет заниматься Тэд, не обсуждалось. Я тоже хотела вернуться к работе, но Тэд отговаривал, считал, что мне не выдержать. Фрэнк был с ним согласен. Он вечером заехал к нам и сказал, что нашёл мне временную замену.

Сегодня мальчики ушли в школу как обычно. И Тэд отправился в свою больницу. Я смотрела из окна второго этажа на его прямую спину. Он шёл к машине, в хорошо сидящем костюме, высоко подняв голову, и никто не мог бы предположить, что у этого человека в доме несчастье. Неподалёку стоял фургончик со спутниковой тарелкой на крыше. Это журналисты дежурили в надежде на сенсацию. Я быстро отошла от окна.

Майкл заговорил громче, вернув меня к действительности.

— Сокращение Дж. в дневнике Наоми — это Джеймс. Я снова побеседовал с ним и Никитой. Сейчас подъезжаю к вашему дому.

Совсем скоро звякнул дверной звонок. Ясное дело, это Майкл. Но на пороге стоял высокий рыжий юноша в школьной форме. Узел галстука чуть расслаблен, рубашка смята, заплаканное веснушчатое лицо. Я не сразу его узнала.

— Джеймс.

— Здравствуйте, доктор Малколм.

— Ты пришёл к Наоми? Но её нет, Джеймс. С вечера четверга.

Прошло четыре дня. И хотя каждая минута этого времени была для меня мукой, я всё равно не переставала удивляться, что уже четыре дня, как её нет.

— Конечно, я знаю, — угрюмо пробурчал он. — Я уже побывал в полицейском участке. Его покрасневшие глаза и побитый вид вызывали у меня инстинктивный прилив нежности.

— И что?

— Всё им рассказал. Это моя вина.

Какая вина? Что он сделал? В чём виноват?

Джеймс понял, о чем я подумала.

— Нет... где она, я не знаю... просто я захотел увидеть вас и всё объяснить..

Джеймс покачнулся, и я втянула его в дом. На кухне он плюхнулся на стул и уронил голову на руки. Я налила чаю, поставила перед ним чашку, и в этот момент в дверь опять зазвонили.

На этот раз Майкл. Глаза серьёзные, но на лице слабая улыбка. Посторонившись, чтобы его впустить, я неожиданно осознала, что мне приятен его запах. Настоящий, каким должен пахнуть мужчина.

Он находился по ту сторону. Там, где по-прежнему шла нормальная жизнь. Для него и остальных. И хотя этот мир окружал меня со всех сторон, я могла его чувствовать, обонять, но все равно не была его частью, отделённая невидимой перегородкой. На моей стороне все было разрушено катастрофой, и я сейчас даже не могла вспомнить, как это — жить, как все нормальные люди.

— Вот, Джеймс пришёл что-то мне рассказать... — начала я.

— Да. — Майкл кивнул, садясь рядом с юношей. — Мы вчера вечером хорошо поговорили.

— Я люблю её, — неожиданно выпалил Джеймс. — А она любит меня. По крайне мере, так было совсем недавно... Мы... уже полгода вместе.

Что значит вместе? Участвуют в одном спектакле? Он это имеет в виду? Я посмотрела на Майкла.

— Они шесть месяцев спят вместе, произнёс он.

Мне вдруг показалось, что на кухне холодно. Надо включить обогреватель. Чего это Тэд вздумал экономить в ноябре?

Но это невероятно. Если бы Наоми спала с этим парнем, я бы знала. Она бы мне призналась. А если нет, то я бы все равно знала. Ведь я мать.

— Она собиралась вам рассказать, — еле слышно выговорил Джеймс, словно прочитав мои мысли. — Потому что вы бы все равно узнали.

— Но как это могло случиться? Ведь она всё время была у меня на виду. Я знала почти о каждом её шаге...

— После школы. На уик-энды, — он говорил почти шёпотом. Мне пришлось наклониться, чтобы его услышать. — Она говорила вам, что проводит время с Никитой, а мы шли ко мне домой.

— Твои родители знают?

Я была с ними знакома. Мама — рыжеволосая красавица, медсестра. Отец — врач-педиатр, намного старше.

— Конечно нет. Папа допоздна на работе. Мама год как от нас ушла. Но дело не в этом...

А в чём? Он что, не сказал ещё чего-то, главного?

— В последнее время её по утрам начало подташнивать.

Вот как? А я не замечала. Хотя... Она перестала завтракать. Говорила, нет аппетита. Но всегда ужинала, так что я не беспокоилась.

— На уроках её клонило ко сну.

Ну, это понятно. Репетиции изматывали. И утренние пробежки она перестала делать.

— Потом она сделала тест.

Боже, ну почему мне не пришло в голову сопоставить факты? Отказ от завтраков, утомляемость, эмоциональные подъёмы и спады. Это же так очевидно. Я встала, подошла к окну. Майкл проводил меня участливым взглядом.

Наоми беременна. У меня это в голове не укладывалось. Я повернулась к Джеймсу.

— Это точно?

— Она сделала три теста.

— Сколько недель?

— Не знаю. — Джеймс отвернул от меня бледное лицо. — Она пыталась разобраться с задержками, но не была уверена. В конце концов решила, что десять недель.

Завтра коттедж. Дж. 10 недель

— Погоди. А откуда тогда кровь на простыне? — я посмотрела на Майкла, затем перевела взгляд на Джеймса. — В коттедже, куда она ездила на уик-энд перед премьерой спектакля.

— Мы ездили туда вдвоём. Разве она вам не сказала? У неё после... ну, после этого... пошла вдруг кровь. Мы даже обрадовались, значит, это не то... а потом она снова сделала тест, в прошлый вторник, и беременность подтвердилась.

А что же тот, другой, которого видели в театре? Выходит, это не он угощал её вином в коттедже? И не с ним у неё любовь... А кровь может пойти по разным причинам. Например, внематочная беременность.

Я смотрела на рыжего любовника дочери, и в моей груди вскипала злость.

— А ты, Джеймс? Что ты собирался делать?

— Не знаю... я растерялся... — Его подбородок задрожал. — Но я люблю её. Мне хотелось его ударить, даже убить.

— Говоришь, растерялся. А надеть презерватив у тебя ума не хватило? Джеймс поморщился.

— Она принимала таблетки. Наверное, один раз забыла. Замечательно. И кто же ей их выписывал? Кто-то из моих знакомых?

— Тебе все равно надо было надевать презерватив, понял? — крикнула я. — Вы что, не понимали, чем занимаетесь? И если у вас такие отношения, то кто этот парень, с которым она встречалась? Ты о нем что-нибудь знаешь?

—Я чувствовал — что-то изменилось, — ответил он со слезами в голосе, опустив голову. — После репетиций я всегда провожал её домой, а тут она вдруг начала отсылать меня. Говорила, что хочет остаться и немного порепетировать одна. Каждый раз придумывала что-то новое. И вообще стала другой, перестала мне все рассказывать. — Он замолк.

— Продолжай, — потребовала я. Голос у меня был, наверное, такой, каким разговаривала с преступниками та женщина с суровым лицом, которую я видела в полиции.

— Один раз я его видел. Вышел из гримёрки, смотрю, она с кем-то разговаривает. Он стоял ко мне спиной, опирался рукой о стену. Длинные тёмные волосы, вьющиеся. Они так были увлечены разговором, что меня не заметили. Но я её окликнул. Сказал, что буду ждать на улице. И простоял целую вечность, как дурак. Все ушли, а она не выходила. Потом я тоже... ушёл.

Джеймс заплакал, по-детски всхлипывая.

— Надо было вернуться. Посмотреть ему в глаза.

Майкл встал.

— Успокойся, Джеймс. Ты переутомился, я отвезу тебя домой.

— Подождите, — мне стало жалко глупого парня. — Послушай, Джеймс, ты

не одинок. Со мной она тоже перестала делиться радостями и огорчениями. Ты был беспечен по недомыслию, но ты её любил. Это важно. Я видела кольцо, которое ты ей подарил, и...

— Как? — он вскинул голову. — Но это же вы подарили ей кольцо. Она сказала, что оно бабушкино. Семейная реликвия.

Я замерла. Значит, она лгала нам обоим. А кольцо — подарок того парня. Возможно, он сделал это, когда разговаривал с ней в коридоре, опершись рукой о стену. Надел кольцо ей на палец. Вот почему она стала задумчивой. Ещё бы, такое внимание. Боже, что происходит с ней сейчас?

Джеймс встал, собираясь уходить.

— Скажи мне, — начала я и задумалась. Очень трудно было задавать парню такие вопросы. Ведь о беременности дочка сообщает матери шёпотом, чтобы не услышал никто посторонний. — Какие у Наоми были планы насчёт ребёнка?

Он долго молчал. Видимо, не сразу понял.

— Рожать она, конечно, не хотела. Думала об аборте. Потом где-то

вычитала, что если заниматься любовью, то беременность может прекратиться. Вот почему она позвала меня в коттедж. И очень обрадовалась, когда пошла кровь.

Как только за ними закрылась дверь, я села. Ноги меня не держали. Странно было слышать от него слова «занимались любовью». Нет, то, что они делали, так не называется. И эта кровь... Боже, что это было? И главное, что происходит с ней сейчас? Наверное, она вся измучилась.

Майкл вернулся, сел рядом со мной за стол.

— А откуда мы знаем, что Джеймс говорит правду? Может, кольцо ей подарил он? Может, Наоми вовсе не беременна и он с ней вообще не спал? Может, он не был в коттедже? Может, он всё выдумал? — Мои руки, лежащие на столе, дрожали. — Может, в коттедж Наоми возил как раз тот, другой парень, а Джеймс её увёл. Приревновал, решил отомстить. Спрятал и держит где - нибудь...

Майкл погладил мою руку. Пальцы у него были тёплые.

— Дженни, он пробыл в полиции несколько часов. Его как следует допросили.

Парень говорит правду, — голос у Майкла бы твёрдый, уверенный. — Они действительно ездили коттедж в ту субботу. Гулявший с собакой местный житель видел у коттеджа красный «Вольво». Это машина отца Джеймса.

Я закрыла глаза, заставив себя слушать факты, которые перечислял Майкл.

— Джеймс сказал, что они заезжали на станцию техобслуживания на выезде из Тонтона. Мы проверили записи камер наблюдения. Это правда. На бутылке и бокалах обнаружены его отпечатки, — он замолк, дождался, когда я открою глаза, и продолжил: — Я беседовал с Никитой. Она знала, что Наоми беременна.

Я вспомнила злой голос Шен, когда она говорила, что Наоми никакими секретами с её дочкой не делилась. Она действительно верила в это?

— Что ещё? — я встала, прошлась по кухне. — Что ещё знает Никита? Наоми говорила ей, что собирается сбежать? И что она решила с беременностью?

— Она знала, что Наоми влюбилась в какого-то парня. Встречается с ним. И что в тот вечер, когда она исчезла, у неё была назначена с ним встреча. Но Наоми о нём ничего не рассказывала. И Никита не думает, что она планировала уйти навсегда. Тогда сказала бы что-нибудь, попрощалась, — Майкл помолчал секунду. — Наоми говорила Никите, что хочет прервать беременность. Ну и, конечно, косвенно это подтверждает запись в дневнике о десяти неделях.

Она, должно быть, внушила себе, что десять недель беременности не такой большой срок, что там ещё ничего нет. Девочка не знала, что у младенца в это время уже формируются ногти на ручках и ножках. Это не желает знать ни одна женщина, планирующая аборт.

— Ладно, — я положила руки на голову, пытаясь успокоить мысли. — Давайте поверим, что всё было именно так, как сказал Джеймс. Что они ездили в коттедж и так далее. Но это не значит, что он не мог увезти её куда-то в тот вечер. Подождал, пока все разойдутся после спектакля, и...

— В театре в тот вечер был его отец, — прервал меня Майкл. — Ведь Джеймс играл Чино. Потом все пошли ужинать в «Отель дю Вин». Мы там были, официанты вспомнили и отца, и сына. Нам даже показали копию счета.

Майкл закончил. Я молчала. Мне очень хотелось, чтобы Джеймс увёз её куда-нибудь и спрятал из ревности, потому что он ее любит и не хочет отдавать другому.

— А тот, кто её похитил... как вы думаете, будет он с ней обращаться лучше, если узнает о беременности?

Майкл молчал, но я знала ответ. Со своей рвотой и кровотечениями она станет для него обузой. А со временем будет ещё хуже, если не произойдёт выкидыш и начнёт расти живот.

— Мы будем продолжать поиски, — сказал наконец он. — Миссис Мерз, Никита и Джеймс помогли нам составить фоторобот. Его расклеили повсюду в городе вместе с фотографией Наоми.

Продолжается наблюдение в аэропортах и на вокзалах. Наши сотрудники обходят дома.

Опрашивают жильцов.

— Зачем? Вряд ли он спрятал её где-то поблизости.

Все это бесполезно. Он мог увезти её за много миль отсюда и держать в какой-нибудь маленькой хижине в Шотландии или в гараже в Уэльсе. Ведь не известно даже, как он выглядит. Фоторобот ерунда, у него может быть совсем другая внешность. Подумаешь, длинные вьющиеся волосы. Он намного старше и сильно отличается от мальчиков, с которыми она общалась. Наоми влюбилась в него, потому что он другой.

— Мы должны рассмотреть все возможные варианты.

— Какие?

Он встал, засунул руки в карманы. Его серые глаза смотрели спокойно и уверенно. За те мгновения, что он искал ответ, мне вдруг совершенно некстати стало интересно, как он выглядит, когда улыбается по-настоящему. Что чувствует его жена сейчас, когда он на работе? Беспокоится? Недовольна? Наверное, привыкла, как и я, к отсутствию Тэда.

— А могло быть и так: у них была назначена встреча, но он не пришел. И она направилась к дому...

Я моментально представила себе это. Идти тут недалеко. На улице тихо, каблуки громко стучат по тротуару, и потому не слышно, как кто-то крадётся сзади. Вот он приближается и...

— Мы поговорим также и с отцом девочки, вашей пациентки. Может быть, он захотел отомстить.

— Нет. Ведь он отец, — непонятно почему, но мои глаза повлажнели. — Он любит свою дочку и не станет похищать моего ребёнка. — А может, я ошибаюсь, и тут нет правил?

Я подошла к окну, посмотрела на улицу. Там туда- сюда шли люди, проезжали машины. Возможно, похитителя своей дочери я не раз встречала, но не обращала на него внимания. Это мог быть любой, кто угодно. Хотя бы вон тот мужчина, который, ехидно улыбаясь, переходит сейчас дорогу. Может быть, это он держит Наоми взаперти, издевается над ней. Почему эта сволочь улыбается? Мне хотелось выбежать на улицу и вцепиться ему в горло.

Я посмотрела на Майкла.

— Скажите, пожалуйста, что мне делать?

Он протянул руку и крепко сжал моё запястье, вглядываясь мне в лицо.

— Держаться. Прежде всего продолжать за собой следить. Нормально питаться, причёсываться и прочее, — он улыбнулся. — Я ещё не говорил вам, оставил на потом. Но на завтра запланировано ваше выступление по телевидению. Призыв к похитителю отпустить дочь. Надо подготовить текст. Уведомите об этом Тэда.

Когда Тэд пришел с работы, я уже приняла ванну и готовилась к завтрашнему выступлению. Ушила юбку, чтобы она держалась на талии. Заставила себя поужинать.

Дождавшись, когда он поест, рассказала, что у нас побывали Майкл и Джеймс, и что Наоми беременна. Последнее я сообщила, держа его за руку.

Он отпрянул и в ярости вскочил на ноги. Стал выкрикивать, что Джеймс лжёт. Пришлось его убеждать.

Рассказывать, что Майкл всё проверил и всё подтвердилось. И что одна запись в её дневнике теперь приобрела смысл.

Тэд нервно заходил по кухне, и я боялась, что он что-нибудь сломает. Он сердито посматривал на меня. А как же: ведь я мать и должна была знать, что дочь беременна. Хотя она это скрывала. Возможно, он был прав. Это я виновата.

Когда Тэд наконец сел, бледный как полотно, я положила ладонь на его сжатый кулак.

— Тэд, нельзя, чтобы это разрушило нашу семью.

Он смотрел на меня без выражения, наверное даже не слышал, что я сказала.

Глава 18.

Дорсет, 2010

Двенадцать месяцев спустя

Середина декабря. Дни становятся короче, раньше темнеет. Когда с холма смотришь на море, оно серебристое, как будто замёрзло. Кругом тишина. Единственные звуки издаём мы с Берти, ступая по обледеневшему дёрну.

Бридпорт расположен в долине у моря. В это время года тут оживлённо. Выстроившиеся вдоль улицы старинные каменные здания выглядят так же, как и двести лет назад.

Я открываю дверь книжного магазина. Звонит колокольчик. Обычно тут один-два посетителя, но сейчас полно людей. И пахнет не книгами, а банановой жвачкой. Полная женщина с недовольным лицом тянется к полке и наступает мне на ногу. Оставленный без присмотра ребёнок роется в книгах, роняет их на пол.

Покупая книги в подарок для Наоми, я никогда не испытывала затруднения. У неё были широкие интересы. Лоренс, Керуак, Хэддон, Ларссон. Я выбираю книги для мальчиков, кладу в корзинку. Глаза блуждают по корешкам на полках. Я пытаюсь вспомнить, что читал Тэд год назад в постели. Мне так и не удалось понять, что ему нравится, и я покупала книги наугад.

Всё, хватит. Расплачиваюсь, выхожу из книжного магазина, пересекаю улицу. Часы на башне бьют одиннадцать.

В кожгалантерее я выбираю для Тэда несессер. Добавляю к нему зубную щётку, пасту, салфетку для протирки очков, мыло и встаю в небольшую очередь в кассу. Сбоку мелькнуло что-то розовое. Я поворачиваю голову и вижу баночки и тюбики, косметику и шампунь, которые обычно клала в её рождественский чулок вместе с пёстрыми трусиками, браслетиками, мандаринами и прикольным пластиковым печеньем. Веселье. Я забыла это слово. Оно исчезло вместе с ней. Игры и возня, какую она затевала с мальчиками на дни рождения и Рождество. Все это тоже, конечно, ушло. Она перестала шутить и смеяться, и я даже не заметила когда. Это происходило постепенно, а мне все время было некогда. Кажется, она стала вести себя иначе ещё перед началом учебного года.

У кассы я стряхиваю воспоминания, достаю карточку, расплачиваюсь, затем беру стоящие у ног пакеты. На это Рождество подарки куплены. В прошлом году у меня не получилось. Прошло чуть больше месяца, как исчезла Наоми. В магазине было полно девочек её возраста с матерями, они весело переговаривались, выбирая украшения. Я оставила на полу свою корзинку и, давясь слезами, вышла, проталкиваясь сквозь толпу.

Теперь, направляясь к автостоянке, я уже спокойно наблюдаю счастливые семьи. А к таким я отношу все, где никто не пропал.

Загрузив покупки в машину, я еду домой по узким улицам мимо поля для гольфа, которое теперь можно увидеть через ставшую частично прозрачной живую изгородь. Дальше видны ряды брошенных автоприцепов и магазины с заколоченными окнами. Я подъезжаю к деревне. Уже появились первые кирпичные одноэтажные домики с верандами. Они мне настолько знакомы, что я смотрю на них и не вижу. Вот и с Наоми у меня случилось то же самое. Я знала её наизусть и потому перестала видеть.

У церкви я сворачиваю на свою улочку. Заношу покупки на кухню, ставлю на пол. Берти обнюхивает незнакомые пластиковые пакеты. Почувствовав, что в доме кто-то есть, я резко поднимаю голову и ударяюсь об угол выдвинутого ящика буфета. Из опрокинутого пакета вываливаются помидоры и завёрнутый в фольгу рождественский пирог.

Я узнаю его прежде, чем могу разглядеть лицо.

— Майкл!

Мне на удивление радостно его видеть — и одновременно боязно. Какую весть он принес?

— Что случилось, Майкл? Говорите сразу.

— Ничего, — он с улыбкой разводит руки, как фокусник, показывая, что они пустые. — Ничего не случилось. Просто я проезжал мимо и...

— Проезжали мимо? Но наша деревня в стороне, мимо неё никто не проезжает.

— Это верно, но я свернул. Еду в Девон повидаться с родителями. Скоро Рождество, — он перестаёт улыбаться. — У вас кровь. Вы поранились.

Майкл достаёт из кармана белый носовой платок, осторожно прижимает к ранке. Теперь он совсем близко, и я ощущаю знакомый запах. Его лицо в нескольких дюймах от моего. Я стою неподвижно, пока он промокает кровь.

— Всё в порядке, ссадина неглубокая, — он замолкает, рассматривая моё лицо. — Вы хорошо выглядите.

Я чуть отхожу назад.

— Рада вас видеть. Извините, я так неловко повернулась.

Мы смотрим друг на друга. Он молчит, будто чем- то удивлён. Тот случайный поцелуй на кухне в Бристоле ничего значит. Я не помнила себя от изнеможения.

— Кофе? — я поворачиваюсь к столу.

— Да... нет, давайте лучше прогуляемся. Посидим где-нибудь. Скоро ланч. Я видел у вас на берегу ресторан.

Я кладу продукты в холодильник, пристёгиваю Берти поводок. Он сказал, что я хорошо выгляжу. Разве такое возможно? Причёсана кое-как, почти без макияжа, правда, свежий воздух, простая пища и прогулки у моря улучшили цвет лица. В зеркале я вижу знакомое лицо, но не сразу вспоминаю, где его видела.

Мы выходим за калитку.

— Я часто думаю о вас... как вам здесь живётся, — говорит он с лёгкой улыбкой. — Тут совсем не так, как я себе представлял.

Неужели он думал, что в коттедже по-прежнему на полу пятна крови и грязные бокалы из-под вина?

— И всё же... как вам здесь?

Как мне здесь? Мы сворачиваем на дорожку, ведущую к берегу. Я вспоминаю вечера у камина, проведённые за рисованием. Стопка картин за креслом становится толще. Дэн иногда заезжает к бабушке и всегда приходит ко мне. Помогает. Вот, покрасил стены. Мы подружились, много разговариваем. Его общество мне приятно. Он напоминает мне сыновей. Часто пью чай с Мэри, два раза сходили в библиотеку. Время от времени звонит Тео, езжу к Эду. Приходят открытки от Тэда. Но боль всегда при мне, она теперь как фон. Был момент, когда я только-только сюда приехала. Стояла у кромки воды и, возможно, вошла бы в море, если бы не Берти. Он отчаянно тянул поводок.

— Расскажите.

Майкл внимательно слушает. А я рассказываю и плачу, не могу остановиться. Выплёскиваю на него всё, что накопилось за четыре месяца отчаяния и одиночества. Потом он обнимает меня, и мы ходим по берегу туда-сюда, а ветер подхватывает пенистые верхушки волн и швыряет нам в лицо.

Кафе «Бич-Хат» открыто. В последний раз я была там много лет назад. Когда дети были маленькие. Мы заходили поесть рыбы с жареным картофелем. Летом здесь оживлённо, столики стоят на воздухе, под тентом. А сейчас тишина. Несколько стариков читают «Дорчестер кроникл».

У ног каждого — собака. Майкл делает заказ, и через несколько минут нам подают великолепную свежую пикшу и жареный картофель на больших белых тарелках. Мы садимся за столик у окна, откуда видны набегающие на пустынный берег волны.

Хорошо тут сидеть с Майклом. Я выплакалась, и мне становится легче. А море за окном даёт ощущение, будто плывёшь на корабле, и сам чёрт тебе не страшен.

Майкл спокойно негромко рассказывает, что его повысили по службе, а потом, глядя в сторону, добавляет, что полгода назад расстался с женой.

Вы мне ничего о ней не рассказывали, — говорю я.

— А надо было? — спрашивает он и смотрит на меня. Я отвожу глаза.

Год назад на кухне в Бристоле между нами произошло нечто похожее на близость. Тэд, не сказав ни слова, отправился спать. Майкл заехал по пути домой, а я сидела надломленная, готовая расплакаться, злая на Тэда. Как он мог вот так взять и пойти спать? Невозможно было не откликнуться на участие Майкла.

— Мы поженились молодыми, — произносит Майкл, глядя в окно, и на минуту замолкает. — Не думаю, что вам это интересно.

— Рассказывайте, прошу вас.

— Зачем? Ведь все уже кончено.

Я настаиваю, и он продолжает.

— Тогда в Кейптауне нам было по восемнадцать. Она была беременна, но через несколько недель случился выкидыш.

Теперь я уже научилась воспринимать слова «беременность» и «выкидыш» без острого укола боли. Ребёнку Наоми должно быть почти шесть месяцев. Если беременность не прервалась роды прошли нормально. Если она...

Я стискиваю зубы, чувствуя, что на меня снова накатывает, но быстро беру себя в руки. Впрочем, Майкл ничего не замечает.

— Я думал, в Англии нам будет легче. Здесь другой климат и медицина лучше, но она больше не забеременела, — он поднимает на меня глаза. — Я работал, а ей было трудно одной.

Мне хорошо известно, каково это — быть на её месте. В десять вечера она перекладывает приготовленный ужин в кастрюльку. В другой раз хочет пойти в кино или театр, но так и не решается. Днём ещё ничего, а вечером совсем скверно.

— Она начала работать в юридической консультации, а потом забеременела. На этот раз все прошло благополучно.

— Значит, у вас есть ребёнок. Мальчик или... — У него такие глаза, что я замолкаю.

— Мальчик. Но не мой. Отец — адвокат, она познакомилась с ним в консультации. Женатый, но потом развёлся. — Он пару секунд помолчал. — Нам вообще не следовало соединять свои жизни.

Как он мог знать, что так получится? Как могла знать я? В молодости мы не представляем, что нас ждёт впереди.

— Не смотрите на меня так, — он улыбается. — Всё это в прошлом. Зря я вас этим нагружаю.

Он сожалеет, что рассказал мне что-то из своей жизни? Может быть, гадает, вспоминаю ли о том вечере на кухне год назад? Конечно, вспоминаю — тепло его руки на моей спине, его губы. Разве можно такое забыть среди всего того ужаса?

За окном темнеет. Сквозь дождь просвечивают белые буруны, а сами волны сливаются с розовато-лиловым небом и становятся невидимыми. На улице похолодало, но еда и разговор меня согрели. Мы идём обратно, соприкасаясь руками. В коттедже я кормлю Берти. Майкл растапливает камин. Меня трогает его спокойный деловой вид. Поленья пылают. Он встаёт и поворачивается ко мне.

Я падаю в его объятия, и мы начинаем целоваться, словно и не прекращали. Это всё равно как после долгого сидения в холодном подвале выйти на яркое тёплое солнце. Он ведёт меня к огню, снимает с меня куртку, потом снимает свою. Мы раздеваемся в полумраке. Он стаскивает с дивана тёплое одеяло, накрывает нас обоих. Мы лежим, соприкасаясь каждой частичкой наших тел. Всё в нем кажется мне знакомым и одновременно неизведанным. Я ощущаю покой, смешанный с тревогой.

Что-то почувствовав, он слегка отстраняется и гладит моё лицо.

— Что тебя беспокоит? Скажи.

— Но как это мы...

— Чепуха, — я слышу в его голосе смех. — Пусть это будет нашей тайной. Нашей тайной? У нас будет тайна?

Он прижимает меня к себе, и тревога уступает место наслаждению. Под его нежными руками я начинаю плавиться и растворяться в нем. Мне на мгновение приходит в голову, что Наоми, наверное, испытывала что-то подобное. Пока всё было хорошо. Наконец его губы сливаются с моими, и мы начинаем двигаться со страстью, будто ждали этого целую вечность.

Бристоль, 2009

Пять дней спустя

— Извините, — произнёс Майкл, ошеломлённо глядя на меня.

— Все в порядке, — растерянно отозвалась я. — Вы ни в чём не виноваты. Я тоже. Давайте забудем. Это не должно повлиять на наши отношения.

Мы были на кухне, Тэд спал наверху.

После утреннего выступления по телевизору он сразу поехал на работу. Больница теперь значила для него намного больше, чем прежде. Это для меня внешний мир перестал существовать, но не для него. Мне непонятно было, как он может каждый день ездить туда, здороваться с коллегами, осматривать пациентов. Но так было. А возвратившись поздно вечером домой, он быстро ел и шёл спать, с лицом, серым от усталости.

Майкл приехал поздно, когда мальчики уже спали. Я начала ему что-то рассказывать и расплакалась. А он обнял меня, и на секунду наши губы соединились. Так нельзя, это неправильно, подумала я, но переживать из - за этого сил не было. Да и он тоже измотался.

— Вот, сегодня была у Джейд, — быстро проговорила я, чтобы замять неловкость. — Пришла, как обещала. Думала, люди будут глазеть, ведь у меня такой вид, но никто не обратил внимания.

Да иначе и быть не могло. Ведь когда я работала в больнице, тоже не замечала несчастных родственников, живших без сна, проводивших многие часы у постелей близких.

— Там был её отец.

— Почему вы мне не позвонили? — спросил Майкл с досадой. — Я бы поехал

вами. Поддержал.

— Я ошиблась, поставила неверный диагноз. И должна отвечать.

— Ну и как прошла встреча?

— Принесла ей две старые книжки Наоми. Джейд обрадовалась. Мне показалось, ей приятно меня видеть. Она поправилась. В состав препаратов химиотерапии входят стероиды, так что её небольшая полнота искусственная, но всё равно так лучше. — Глаза снова защипало. — Но меня удивил Джефф Прайс.

— Чем?

— Он извинился.

— Неужели?

Я рассказала, как всё было. Джейд раскрыла одну книжку, увидела что-то, написанное карандашом вверху первой страницы, и попросила отца прочитать. Тот взял книжку.

— Наоми Малколм. Адрес: моя кровать, моя комната, дом номер один, Клифтон-роуд, Бристоль, Англия, Земля, Галактика, Космос. — Он помолчал, потом добавил: — Джейд, это написала дочка доктора.

— А сейчас ей эти книжки не нужны?

— Нет, — я попыталась улыбнуться. — Она уже выросла.

— Спасибо.

Я кивнула, боясь, что расплачусь. Джефф проводил меня в коридор. Мы шли по проходу между кроватями, где лежали измученные бездельем дети. Возле некоторых сидели родственники, другие смотрели телевизор.

— Я видел вас утром по телику, — сказал он, когда мы вышли за дверь. — Очень сочувствую. И прошу прощения, что тогда накричал.

— Спасибо, — я замялась. — В связи с этим делом полицейские всех опрашивают. Возможно, поговорят и с вами.

— Я не против. Если потребуется моя помощь, обращайтесь.

Я посмотрела на Майкла.

— Может, не надо его трогать? Он тут ни при чем. Майкл пожал плечами.

— С него не убудет, — он улыбнулся. — А вы замечательно выступили на телевидении.

Софиты поначалу мне сильно мешали. От них слезились глаза, а я не хотела, чтобы люди подумали, что я плачу. Похититель Наоми тоже не должен был это видеть. Нас предупредили не показывать, что мы страдаем. Такими родителями легче манипулировать. Наша цель была пробудить сочувствие в каждом. Возможно, после передачи какая-нибудь женщина, живущая в каком-нибудь городе, вспомнит, что мельком увидела в проезжающей машине прижатое к стеклу лицо девушки с раскрытым ртом, взывающим о помощи. Может быть, продавец какого-нибудь магазина вспомнит черноволосого парня, который вместе с продуктами купил самоклеящуюся плёнку и гигиенические полотенца. Может быть, ей удалось выбросить из машины свою серую куртку с капюшоном, а мальчик на велосипеде вспомнит, как куртка упала на живую изгородь. Мне надо было привлечь всех на свою сторону.

— Вы в самом деле выступили хорошо, — повторил Майкл, потому что я не ответила. — И Тэд тоже. Кстати, мне надо кое-что у него уточнить.

— Тэд сейчас спит. Забавно, он лишь коснётся головой подушки и уже спит, а

меня сна ни в одном глазу.

— У нас к нему несколько вопросов. Желательно встретиться завтра.

— Может быть, я смогу ответить на них сейчас?

— Нет. Нам нужно поговорить с ним, — в его тоне чувствовалось сожаление.

— Что за вопросы?

— Хотим кое-что прояснить. Не всё сходится.

Мне это не понравилось. Они что, нам не верят?

— Майкл, ну зачем вам тратить время на такие пустяки?

— В нашем деле нет пустяков, — серьёзно возразил он. — Скажите, чтобы он утром обязательно приехал в участок. Если это трудно, мы сами за ним заедем.

Это было похоже на сцену из телевизионного детективного сериала. Где мужа вызывают для дачи показаний и жена впервые осознаёт, что он подозреваемый.

— Может быть, я смогу ответить на эти вопросы и сэкономлю вам время?

Майкл вздохнул.

— Ладно. Вам известно, где был Тэд в тот вечер, когда пропала Наоми?

Я встала, заходила по кухне, поднимая и тут же ставя на место чашки и бокалы. Они прекрасно знали ответ. Меня вдруг потянуло спать, захотелось в постель.

— Он был в больнице. Операция закончилась поздно, случай оказался трудный. Время от времени такое случается. Позвоните в отделение, и вам подтвердят.

Майкл будто меня не слышал. Встал и произнёс официальным тоном:

— Я, пожалуй, пойду. Передайте ему, что мы заедем утром.

Он ушёл, а я долго сидела за столом с закрытыми глазами. Его слова отдавались эхом в тишине. Затем наконец я взяла трубку и набрала номер больницы. Попросила соединить с отделением нейрохирургии. Было уже поздно, но сотрудник-мужчина ответил сразу. По голосу чувствовалось, что молодой. Я назвала себя и сказала, что Тэд попросил проверить время, когда началась операция в прошлый четверг вечером. Он забыл записать, сколько она длилась, а это нужно для учёта. Я произносила слова мягко, как будто заранее отрепетировала. Он отошёл и минуты через три вернулся.

— Извините, что заставил вас ждать, доктор Малколм. Решил проверить дважды. Вы, случайно, не перепутали четверг с понедельником?

— Нет, он назвал четверг, — ответила я. Моё сердце заколотилось.

— Но в четверг оперировал только мистер Пател. Операцию мистера Малколма отменили. А сколько длилась операция мистера Малколма в понедельник, я смогу вам сказать, если вы перезвоните через несколько минут.

— Спасибо. Он сам позвонит, если сочтёт нужным.

Положив трубку, я поднялась наверх и села в кресло рядом со своим спящим мужем. Я смотрела на него не мигая до тех пор, пока лицо его не стало расплываться. В конце концов он начал казаться мне совершенно незнакомым мужчиной, неизвестно как попавшим в нашу спальню.

Глава 19.

Дорсет, 2010

Тринадцать месяцев спустя

У входа в вокзал Дорчестера дети поют рождественские гимны. Ими руководит статная седая женщина. На детях шапочки Санта-Клаусов. Эта женщина чем-то напоминает мне меня саму, в том смысле, что сравнительно недавно я принадлежала к её миру, где у каждого есть обязанности. А теперь у меня нет никаких. И моя роль в жизни урезана. Только мать, уже не жена.

А в графе род занятий следовало бы написать: художница.

Детское пение доносится до меня, когда я иду по платформе номер один, куда прибывает поезд, в котором едут Эд и Софи. Его отпустили на Рождество.

Через несколько минут поезд с шумом подходит к платформе, двери отрываются. Я шарю глазами, ища в толпе сына, и тихо вскрикиваю, когда чьи-то руки обнимают меня сзади.

— Эд.

Он смеётся. Подумать только, смеётся! Я много месяцев не видела его улыбки. Он небрит, живые карие глаза сияют, волосы чистые — он отрастил их. На плечах рюкзак и гитара. Эд поворачивается и обнимает девушку, прячущуюся за его спиной.

— Мам, это Софи. Соф, это мама.

Она выходит вперёд, и серое здание вокзала становится светлее. Коротко подстриженные ярко-рыжие волосы, большие зелёные глаза, зелёная вязаная куртка, синие в полоску перчатки, оранжевая шапка, жёлтые ботинки. В одной ноздре поблёскивает маленькое серебряное колечко. На плече вместе с рюкзаком висит аккордеон. Лицо очень симпатичное, спокойное.

Я беру её руку в перчатке в свои.

— Здравствуй, Софи.

Она улыбается и становится ещё светлее.

— Здравствуйте.

— Нам повезло, что её отпустили, — говорит Эд, глядя на Софи. — Мы уже

думали, что ничего не выйдет. Но обошлось.

— Спасибо за приглашение, — произносит она, и я улавливаю в её речи лёгкий ирландский акцент.

По дороге в коттедж Эд сидит, близко придвинувшись к Софи, и показывает ей все местные достопримечательности. Я говорю им, что, может быть, сегодня попозже приедет Тео с другом. Его зовут Сэм. Эд спрашивает, стоит ли нам ожидать отца. Я отвечаю, что он должен прилететь из Йоханнесбурга завтра или послезавтра.

— Далековато он забрался, чтобы провести отпуск, — отзывается Эд, пожимая плечами.

Мне казалось, что Тэд переписывается с сыновьями и они в курсе его дел. Но, видимо, ничего не изменилось. Он ведь был постоянно занят, когда они росли. Ни разу не посетил ни одного родительского собрания, пропускал дни рождения и другие праздники. Я к этому привыкла. А теперь, после нашего разрыва, мне вообще должно быть безразлично, чем он занимается. Однако все равно неприятно, что отец так равнодушен к сыновьям.

— Он не в отпуске, а на конференции, — говорю я.

— Какая разница.

Я смотрю в зеркало заднего вида. Нет, Эд по-прежнему весел, улыбается, обнимает Софи. Возможно, гордится, какая важная персона у него отец.

— Завидую твоему папе, — подаёт голос Софи. — Работать в Африке так интересно.

— Это конференция, — повторяю я. — Всего две недели. Постоянно он работает в Бристоле.

— А Софи работает в «Международной амнистии», — сообщает Эд.

— Впечатляет.

Она в зеркале с улыбкой пожимает плечами.

— Я переводчица. Немецкий и французский.

— Они с братом полиглоты. Часто, когда хотят что-то сказать обо мне, переходят на какой-нибудь иностранный.

— А ты иногда так погружен в себя, что не услышал бы, даже если бы мы говорили о тебе на чистом английском. Видимо, это свойство врачей, даже будущих. Они слишком сосредоточены на своих мыслях. — Её певучий акцент очень мил.

Они оба смеются. Видимо, это какая-то их старая шутка.

Вообще-то при встречах мы обходили стороной вопрос, что будет дальше, когда его пребывание в центре закончится. О своём желании заняться медициной Эд ни разу не упоминал. Экзамены на аттестат зрелости он сдал в центре с впечатляющими результатами, но решил остаться там на неопределённое время. В любом случае сейчас не стоит обсуждать вопрос его дальнейшей учёбы. Я подожду, может, он созреет после каникул.

В прихожей нас встречает Берти. Эд с сияющим лицом приседает и обнимает пса. Берти фыркает и машет хвостом, обнюхивая его волосы. Софи приседает рядом.

Я завариваю чай, размышляя, как трудно, наверное, Эду совместить прошлое с настоящим. Попив чаю, они решают прогуляться к морю с Берти.

Я наблюдаю в окно, как они идут через сад, выходят за калитку, и уже, наверное, в сотый раз задаюсь вопросом, осознал ли он в полной мере то, что с ним случилось, и сделал ли правильные выводы.

Пора доставать из холодильника курицу, чтобы запечь её с зеленью, маслом, чесноком и лимоном. Закрыв духовку, я наливаю бокал вина и иду с ним в пристройку, где неделю назад, выбросив из неё всякий хлам, устроила себе мастерскую. В доме места не нашлось. Окна здесь большие, так что света достаточно. В центре — разборный стол на козлах. На стенах висят несколько картин. В углу новый обогреватель.

На столе лежит написанная маслом картина, на которой я изобразила руки Мэри. Старушечьи, с пальцами, искривлёнными ревматизмом. Но пока ещё способные держать садовые инструменты, ухаживать за курами, печь хлеб, готовить. Она говорит, что это руки ведьмы. Следовало бы добавить: доброй, очень доброй ведьмы. А вот руки Дэна. Держат кусок причудливого корня. Легко и осторожно. Корень из этих пальцев не выскользнет. Рядом недавний карандашный набросок руки Майкла. В последний приезд на уик-энд он сидел в шезлонге у окна. Читал, положив руку на колено. Кажется, мне удалось передать его силу и одновременно нежность. Надо закончить. Я беру карандаш и начинаю работать, поглядывая в окно, где кружатся снежинки. Делаю тонировку, чувствуя, как будто его пальцы касаются меня.

Возвращаются Эд и Софи. Их одежда припорошена снегом.

— Я впервые в этих местах зимой, — говорит Эд, снимая мокрую куртку. — Здесь так пустынно.

— А какие живописные скалы, — восхищённо добавляет Софи, поёживаясь от холода. Они идут в ванную, а потом, после курицы, вина и кофе, садятся у камина. Софи с аккордеоном, Эд рядом со своей гитарой. Он раскрепощён. Видно, что так они сидят часто. Я устраиваюсь неподалёку в тени, в синем отцовском кресле.

— Ты никогда не рассказывал о своём отце, — говорит Софи. Она прекращает играть, решив передохнуть.

Эд смеётся.

— Рассказывал, ты просто забыла. Папа нейрохирург. Вправляет людям мозги. Мне грустно это слышать. Ведь всего два года назад...

— Но он, наверное, всё время пропадал на работе, — продолжает Софи. — Ты его и не видел.

— Почему не видел? — удивляется Эд. Он по прежнему весел. — Папа всегда был где-то рядом. Праздники проводил с нами. И вечером был дома.

А вот тут Эд ошибается. Его отец не все вечера проводил дома.

Бристоль, 2009

Шесть дней спустя

Меня разбудил звонок телефона. Он стоял на стороне Тэда, я потянулась за трубкой и упёрлась рукой в стену. Ну конечно, это же другая комната. Было слышно, как этажом ниже Тэд снял трубку. Голос спокойный, с повелительными нотками. Значит, звонят из больницы. Потом я услышала, как он встал с постели и пошёл в ванную. Затем спустился на кухню. Для меня все вокруг изменилось, а его распорядок остался прежним. Он, должно быть, удивлён, почему я не спала рядом. Наверное, подумал, что решила не тревожить его поздно ночью.

Он, конечно, не знал, что я почти не спала и придумывала себе разные кошмары. Один чудовищнее другого. Они не прекращались. Кажется, что от них вот-вот взорвётся голова.

Тэд лгал. В тот вечер, когда пропала Наоми, он не был в больнице. Значит, это он тайно увёз её из театра и где-то спрятал. Зачем? Мне казалось, что я знаю ответ. Тэд увидел дочку в роли Марии и осознал, что она сильно изменилась, стала другой. Что это не прежняя маленькая Наоми, почти взрослая девушка. Привлекательная и сексуальная. Конечно, ему это не понравилось. Так что же он сделал? Неужели убил? Взял и надавил на сонную артерию. Я понимала, что это чушь, что я просто схожу с ума, но как же, чёрт возьми, можно объяснить его ложь?

Я медленно спустилась в нашу спальню, села на край кровати. Услышала шаги Тэда — он поднимался по лестнице.

— Я опять храпел? — Он наклонился, чтобы поцеловать меня в голову, и направился в ванную, не ожидая ответа.

Я смотрела ему вслед. Прямая спина, хорошо развитая мускулатура — в свои сорок пять он выглядел прекрасно. А сейчас ещё хорошо выспался. Его нежность теперь не казалась мне искренней. Наверное, если бы я набралась терпения, то смогла бы докопаться до правды. Пошарила бы у него в карманах, поискала бы ещё какие-то улики, но я была слишком измучена, чтобы ждать. Мне нужно было узнать все немедленно.

быстро оделась в то, что было под рукой, и дождалась, когда он выйдет.

— Вчера вечером приезжал Майкл.

— Вот как?

— Сказал, чтобы ты приехал к ним утром в участок.

— Боюсь, что не смогу. А что ему нужно?

Он смотрел на меня, а я на него. Видела лицо, которое, как я думала, знала лучше, чем своё.

— У них к тебе кое-какие вопросы.

— Извини, Джен, но сходить туда придётся тебе, — он пожал плечами и полез в гардероб за рубашкой.

— Нет.

— Но я в самом деле сегодня очень занят. Одна операция за другой, — к рубашке в синюю полоску он выбрал красный галстук. — Я знаю, это неприятно, но, пожалуйста, замени меня.

На секунду у меня мелькнула мысль не приставать к нему, оставить все, как есть. Но выносить этот кошмар я больше не могла.

— Они хотят знать, где ты был в тот вечер, когда пропала Наоми, — эти слова я почти выкрикнула. Не знаю, со злости или от страха услышать правду.

В его лице ничего не изменилось. Кажется, оно даже стало спокойнее. Может быть, только углы рта слегка опустились и чуть-чуть задёргались, как от нервного тика.

— Но ведь они уже знают.

— Где ты был? — спросила я, глядя в окно. Невозможно было больше слушать ложь, не хотелось ждать, что ещё он выдумает.

— Так я же сказал... ещё тогда... операция затянулась допоздна...

Я повернулась к нему.

— Не было у тебя операции. Её отменили.

Он молчал, продолжая одеваться. Достал из гардероба костюм. Я подошла, вырвала костюм из его рук.

— Говори: где ты был в тот вечер, когда пропала твоя дочь? Что означает твоя ложь? Как должны к ней отнестись в полиции?

Он вдруг покраснел от ярости. Видимо, уловил, что я имела в виду.

— Что ты несёшь?

— Тише, — прошептала я, услышав, что мальчики встали. — Пусть они нормально уйдут в школу. — А ты подожди, за тобой приедут полицейские.

Он зло смотрел на меня, плотно сжав губы.

— Учти, если откажешься ехать, тебя арестуют.

Тэд помолчал, потом потянулся к трубке, позвонил в больницу — отменил какое-то мероприятие.

Мы спустились вниз к мальчикам, вместе позавтракали. Эд, не проронив ни слова, быстро всё съел и ушёл. Следом за ним Тео сунул под мышку папку с работами. Когда дверь за ним закрылась, я повернулась к Тэду.

— Хорошо, — пробормотал он, словно разговаривая сам с собой. Затем поднял глаза. — Хорошо. Я собирался рассказать на следующий день, но после её исчезновения не смог.

К своему удивлению, я успокоилась, тут же поняв, что он сейчас скажет. По сравнению с тем, что я себе навыдумывала, это был сущий пустяк.

— Так говори сейчас.

Он быстро оглядел кухню, будто видел её впервые.

— Я сделал большую глупость. Такого со мной ещё не бывало. Молодая девушка. Не замужем.

Мне было всё равно. Совершенно всё равно. Теперь понятно, почему он не заехал за Наоми. Не до того ему было в тот вечер.

— Понимаешь, я устал. Ничего не ел с утра. Операцию пришлось отменить, у Нитина был срочный случай. Я только закончил вечерний обход и вдруг встретил в коридоре Бет...

— Бет? — я помнила Бет из «Маленьких женщин» Луизы Олкотт. Такая милашка. Славная, женственная, всеми любимая.

—Сестра из нашего отделения. Она знала, что я ничего не ел, и предложила сходить поужинать в ресторан недалеко от больницы. Это лучше, чем у нас в буфете. Но когда мы пришли, он был уже закрыт, и я повёз её домой.

Я представила, какой дом у этой Бет. Там не стоят у двери грязные ботинки, и нет пса, который постоянно нарушает порядок. Они работают вместе и легко понимают друг друга. Никаких семейных проблем, никаких вопросов, сделали ли дети домашнее задание или почему приходят так поздно. Бет налила ему бокал вина, включила музыку, приглушила свет. В общем, создала обстановку. Затем села рядом, совсем близко, и смотрела ему в рот, когда он говорил. Она не была усталой для занятия сексом.

— И всё же почему? — спросила я отстранённо. После долгого молчания он пожал плечами.

— Не знаю, делает ли это ситуацию лучше или хуже, но причины никакой не было. Просто так случилось. — Он секунду помолчал, а затем медленно продолжил, избегая смотреть мне в глаза: — У нас с тобой никогда нет времени...

— Для чего? Для секса?

— Мы устаём. Быстро засыпаем.

Я понимала, куда он клонит. Что все это из-за меня.

— Скажи прямо. Чего ходить вокруг да около? Зазвонил телефон. Он быстро снял трубку.

—Здравствуйте. Да, жена мне сказала. Я уже готов, — Тэд положил трубку и выпрямился.

— Майкл приехал. Идёт сюда. — Он вздохнул. — Извини, Дженни, я собирался тебе рассказать, но... я люблю тебя, ты это знаешь.

В дверь позвонили. Мне было не по себе. Настоящие муки ещё не охватили меня, я только чувствовала их приближение. Это было подобно началу мигрени. Когда настоящая боль ещё впереди. Он остановился у двери на несколько секунд, глядя на меня. Загар после недавней поездки в Калифорнию ещё не сошёл. Когда мы встречались с однокурсниками, все говорили, что Тэд совсем не меняется. А я замечала у себя небольшие морщинки у глаз, выступающие на лодыжках голубые вены и думала, что старею за двоих. Но полагала, будто это справедливая плата за то, что я имею. Что все это не важно.

— Извини, — произнёс он в очередной раз, словно повторение этого слова что-то меняло.

— Мы поговорим, когда я вернусь.

А мне казалось, что говорить тут не о чем. Извинения ничего не изменят. Я не хотела их больше слышать. И даже позволила ему поцеловать себя перед уходом. А когда он ушёл, меня всю снова заполнила Наоми, и не осталось места ни для чего другого.

Глава 20.

Дорсет, 2010

Тринадцать месяцев спустя

Канун Рождества. Утро. Из комнаты Эда и Софи доносился слабый шум, возня, затем приглушенный смех, и снова тишина. В первые недели нашего с Тэдом брака, когда мы были молоды, близость по утрам казалась лёгкой и необыкновенно приятной. Боже, как давно это было!

Я тороплюсь вниз, не желая ничего вспоминать. Берти спит, свернувшись в своей корзинке. Вдруг испугавшись, я опускаю руки, чтобы проверить, исходит ли от его тела тепло. Осторожно, чтобы не разбудить, а то он наделает шума. В Бристоле, в той прежней жизни, я прикрепляла к его ошейнику поводок и выводила гулять. Бежала трусцой, а он рядом.

За ночь снега прибавилось. Ветви деревьев изящно украшены белым. Опершись локтем о подоконник, я смотрю в заснеженный сад и опять вижу Наоми.

Нет, деточка, подожди до Рождества. Будь умницей, иди спать.

Я одёргиваю себя. Сейчас нельзя этому поддаваться. У меня гости.

На столе небольшой пакет. Живописная обёртка с деревьями и звёздами. На коричневой наклейке надпись: «Дженни от Софи».

Я разворачиваю пакет. Внутри художественные угольные карандаши, завёрнутые в тонкую папиросную бумагу, перевязанные красной шерстяной нитью. Симпатичный подарок, тщательно продуманный. Затем я поворачиваюсь к стене, где стоят картины в рамках — руки Дэна и Мэри. Беру их и тихо выхожу из коттеджа.

На двери дома Мэри висит рождественский венок из ветвей остролиста. Она быстро отзывается на мой стук. Облегчённо вздыхает:

— Думала, они уже приехали, а у меня ещё не все готово. — Она ставит на плиту чайник. Смущённо берёт у меня подарки, суёт под ёлку. Ей нравится дарить самой.

Мы пьём чай за кухонным столом. Мэри гладит сидящую на коленях кошку.

— В вашем окне не видно ёлочных огней. Почему?

— Закрутилась и забыла поставить ёлку, — отвечаю я. — Теперь уже поздно. Мэри удивлённо вскидывает брови:

— А как же дети без ёлки?

— Мэри, они уже взрослые.

— Ничего. Скоро Дэн приедет, он поставит вам ёлку.

Я не возражаю. Пусть будет так.

Мы целуемся, и я ухожу.

Эд и Софи на кухне, завтракают.

— Софи, спасибо за подарок, — говорю я. — Карандаши чудесные. Она улыбается, моя благодарность ей приятна.

—Их изготовил мой товарищ. Он получает древесный уголь особым способом. Процесс занимает два дня. Древесину ему присылают из Сомерсета. Какая-то редкая ива.

— Именно такой уголь мне и нужен, — отзываюсь я. — Он по-настоящему чёрный и оставляет на бумаге ровный след.

Я открываю горячую воду и начинаю мыть посуду. Эд передаёт мне пустую кружку из-под кофе. Смотрит не улыбаясь.

— Так что, мама, живопись для тебя по-прежнему самое важное в жизни?

Я поворачиваюсь. Вопрос меня настораживает. Эд продолжает, глядя на Софи.

— Когда мама рисовала, никому не было позволено ее беспокоить.

вижу, что он не шутит.

— Ну и что из того?

— А то, — Эд наклонятся к столу, крепко стискивая ладони, — что так было всегда. И на работе тоже запрещено было тебя беспокоить. На звонки ты не отвечала. Мы приходили из школы, а тебя нет, — он снова поворачивается к девушке, как будто сообщая ей новость: — И нормальной еды в доме, конечно, никогда не было.

Что с ним? Зачем он это затеял?

— Да, мне иногда удавалось порисовать, — говорю я, словно оправдываясь, — но обычно, когда никого не было дома.

— Это ты всегда отсутствовала, — громко восклицает Эд. — И даже, когда я болел, оставляла у кровати таблетки и сваливала на свою работу.

— Я давала тебе выспаться.

— Ну а эта история с коттеджем? Сказала, что он у нас есть, но запретила туда ездить с друзьями.

— Не хотела, чтобы там устраивали сборища.

— Ты при любой возможности спешила запереться в своей «студии», — продолжает он. — Мы чувствовали себя брошенными.

Поднимаясь наверх немного порисовать, я не думала, что бросаю детей. Что за глупые выдумки?

— Эд, живопись никогда не была для меня чем-то особенно важным.

Софи переводит взгляд с меня на Эда и обратно. Проводит ладонью по своим рыжим волосам, вертит в руке рождественскую открытку, которую я дала ей вместе с подарком.

— Именно так и было, — произносит Эд, глядя на меня в упор. — И ты всеми нами управляла.

Боже, что с ним случилось? Вчера вечером он был совсем другим.

— Что значит управляла?

— А то, что распоряжалась всем, заведовала. Установила нам правила. Миллион правил. — Он тяжело дышит, глаза горят злостью.

— Не понимаю, что на тебя нашло. Сейчас, перед Рождеством.

— Ничего на меня не нашло. Я много думал об этом, и вот, когда попал сюда, все вспомнилось.

— Я не знала...

Я тянусь, чтобы коснуться его рукава, но он отдёргивает руку.

— Откуда тебе было знать? Ты же со мной не разговаривала. Наверное, воображала, что я такой же, как Тео. Маменькин сынок, — он смеётся. — Думала, что, раз близнецы, значит, одинаковые.

— Ничего подобного. Я знала, что вы совершенно разные.

— Ты понятия не имела, чем я живу, — выпаливает Эд и говорит дальше, не останавливаясь. — Так же, как Наоми. Неудивительно, что её сейчас здесь нет. — Он резко замолкает, видимо сообразив, что зашёл слишком далеко. Делает слабое движение ко мне, затем поворачивается к Софи и тянет её за руку.

— Пойдём погуляем.

Она встаёт и идёт вместе с ним к двери. Эд останавливается и бросает на меня короткий печальный взгляд.

Я по-прежнему стою над раковиной, где мыла посуду. Покрытые моющей жидкостью руки высохли. Я опускаю их в горячую воду, смотрю на собирающиеся вокруг пальцев пузырьки в тех местах, где надеты кольца. В голове мелькает мысль: зачем я их ношу? Вокруг тишина, но в ней продолжают висеть его слова. Наконец я вспоминаю, что нужно кое-что купить в магазине в соседней деревне Модбери, и вытираю руки. Пробую снять кольца, но пальцы в воде отекли, и приходится их оставить.

Я сажаю Берти в машину и медленно еду, ни о чём не думая. Снег идёт и идёт. Холмы уже все белые.

В магазине всего несколько покупателей. Овощи и фрукты на прилавке выглядят, как на картине какого-нибудь голландца шестнадцатого века. На крюках висят связки фазанов со свёрнутыми шеями. Из клювов по капелькам вытекает кровь. Оперение самцов яркое, у самок светло-коричневое. В деревянных лотках — темно-зелёная брюссельская капуста, небольшие кремовые картофелины, блестящие клементины. У стены стоят мешки с финиками. Я беру по пакету того, другого, почти всего. А также яйца, бекон и замороженный рождественский пирог. Загружаю все в машину. На обратном пути останавливаюсь у моря. Выхожу, вдыхая холодный солёный воздух.

Тишину в моей голове начинают нарушать слова, брошенные в меня Эдом. Значит, я установила для них миллион правил. Вот как, оказывается, все это выглядело. Как будто ему не известно, что правила создают для обеспечения безопасности. Мы с Берти не ступаем на гальку, идём чуть дальше по заснеженной лужайке. Оставляем на тонком слое смёрзшегося снега заметные следы. Кое-где проглядывает вялая жёлтая трава.

В отдалении, у самой кромки белого пенистого прибоя, девочка играет с собакой. Светловолосая. Рядом, ссутулившись, стоит мужчина в чёрном пальто. Я на секунду останавливаюсь, чтобы проследить за её движениями, и иду дальше. Она бегает, вихляя ногами. Не то что Наоми. Её бег был настоящий, спортивный.

Так что надо было сделать, чтобы она по-прежнему была с нами? Установить больше правил или меньше? Если бы их было больше, то она бы чувствовала себя в большей безопасности, а если бы меньше, тогда бы ей не пришлось их нарушать. Но правила правилами, а я все же мало бывала с ними. Тут Эд прав. Но, с другой стороны, Наоми до исчезновения несколько недель со мной почти не разговаривала. И разве было бы иначе, если бы я безвылазно сидела дома? Возможно, и так, потому что тогда я бы внимательнее в неё вглядывалась и заметила бы изменения в самом начале. Я уверяла Тэда, что детям моё присутствие совсем не нужно. Выходит,

Я кривила душой, чтобы жить так, как мне хотелось?

Снег пошёл гуще, нам с Берти трудно различать дорогу. Занятая с утра до вечера школьница не может пить вино, — говорила я себе и верила её объяснениям. Верила настолько, что не видела настоящую Наоми, вполне созревшую девушку, которая ярко красилась, носила тонкие прозрачные трусики, курила, выпивала и занималась сексом. Снег ударяет мне в лицо, я плотнее запахиваю куртку. И Эда я тоже не видела. Не отвечала на его звонки в своём врачебном кабинете. А следовало. Кейт вспоминала, что наша мама не знала чем мы занимаемся. А ведь я была ещё хуже. Кое-что видела, но предпочитала не замечать.

Когда мы подходим к дому, небо уже сильно потемнело. Я вношу тяжёлые пакеты в прихожую и вижу ёлку, украшенную серебристыми гирляндами. Она стоит в кувшине, укреплённая принесённой с берега галькой. Рядом на подоконнике свечи в небольших стеклянных подсвечниках. Наверное, все это привезла с собой Софи.

На кухонном столе записка: «Некто по имени Дэн принёс ёлку. Софи её украсила. Мы пошли в паб. Э. и С.»

Я стою, наслаждаясь ароматом свежей хвои, и вижу в окне проезжающий небольшой автомобиль. Он неожиданно сворачивает с заснеженной дороги к коттеджу. Через несколько секунд входная дверь распахивается, и на пороге возникает Тео. Загорелый. Мне кажется, он стал выше и раздался в плечах. У меня на глазах слёзы. Он наклоняется, крепко меня обнимает. От него теперь пахнет иначе. Чем-то острым и дорогим. От прилива теплоты рана, нанесённая Эдом, начинает зарубцовываться. Тео оборачивается:

— Мама, это Сэм.

Рядом стоит сухопарый молодой человек, на несколько лет старше Тео и выше ростом. Он не такой, как на фотографии, может быть потому, что сейчас с бородой. Карие глаза за стёклами массивных очков внимательные и умные.

— Здравствуйте, Сэм.

Он протягивает мне букет цветов с изящным небольшим поклоном. Затем мы обнимаемся, я целую его в обе щеки.

Тео весело рассказывает о том, как прошла поездка, о своей недавней выставке. Радуется, что снова здесь, в коттедже. У него уже появился небольшой американский акцент.

Наконец я спохватываюсь:

— Вы, наверное, голодные?

— Вообще-то нет, — отвечает Тео после небольшого молчания и обнимает меня: — Не обижайся, мама. Мы поели в «Бич-Хат».

— Но это же рядом с домом.

— Мы не хотели вас беспокоить, — вставляет Сэм. Он что, хочет показать мне себя? Показать свою власть над Тео? Эти мысли быстро мелькают в моей голове и ускользают.

— Хорошо. Но теперь вы здесь и можете отдохнуть.

— Я хочу показать Сэму дом. Мы в какой комнате?

— Эд и Софи заняли его старую комнату. Но твоя маленькая, так что идите в нашу с папой.

— Ни в коем случае. Мы вполне поместимся в моей. Я много места не занимаю. — Тео испытующе смотрит на меня.

— Хорошо. Я не против.

— Спасибо, мама. А где Эд?

— Пошёл с Софи в паб.

— Софи? Да, многое изменилось.

— К лучшему, — добавляет Сэм.

Появляется проснувшийся от шума Берти. Бежит к Тео, неистово виляя хвостом. Тео приседает, чтобы обнять пса.

— Я не думал, что он у вас такой старый, — удивлённо замечает Сэм. Тео поднимает на него глаза:

— Не смей его обижать. Он вовсе не старый.

Берти старый. Сэм правильно заметил.

— Когда приезжает папа?

достаю из кармана мобильный. Сообщений от Тэда по-прежнему нет.

— Завтра.

Они идут наверх устраиваться. Затем спускаются и, взяв с собой Берти, отправляются встречать Эда и Софи. Я надеваю свой старый синий фартук. Надо порезать рыбу. Всё в холодильнике, там же креветки. Я начинаю с сельдерея, лука и чеснока. Включаю радио послушать рождественские песни. Знакомые мелодии успокаивают, чуть смягчают боль.

В дверь стучат. Наверное, Тэд. Опять потерял ключ. Я ополаскиваю руки и спешу открыть. Глаза слезятся от лука. Не хочется, чтобы он видел меня в таком виде.

Секунду или две в темноте ничего не видно. Затем в полукруг света выходит Дэн. Я его целую. Он смущённо краснеет. И я смущена.

— Спасибо за ёлку. Она такая славная. Её украсила Софи... подруга Эда. Они вечера приехали.

— Почему вы плачете? — спрашивает Дэн.

— Я не плачу. Это лук. Вот, готовлю. Входи, поужинай с нами.

— Нет, я ненадолго... — он на мгновение замолкает. — Пришёл поблагодарить за рисунки. Мы молчим, затем он кивает, поворачивается и уходит, опустив плечи. Явно опечален, но непонятно чем.

Я возвращаюсь к рыбе. Добавляю пряности, шафран, вино. В кармане гудит телефон — пришло сообщение. Вытираю руки, достаю.

К Рождеству не успеваю постараюсь к Новому году. Т.

Ни извинений, ни сожалений. Ни «целую», ради приличия. Ни приветов Тео и Эду. Если рейс отменили, почему не объяснить? Но я обещала себе, ничему, что касается его, не удивляться. Убираю телефон, потому что ответного сообщения посылать не собираюсь. Не приедет к Рождеству, ну и ладно.

Бристоль, 2009

Шесть дней спустя

Тэд мне изменил. Это неприятно, но устраивать разбирательство сейчас не время. Мы разберёмся потом, когда боль утихнет.

Позже утром Тэд позвонил из полиции.

— Я им всё рассказал. Это оказалось несложно.

Конечно, ведь полицейские мужчины. А относительно подобных вещей у них круговая порука. Подумаешь, переспал на стороне. Экая безделица.

Потом он приехал и вёл себя как ни в чем не бывало. Мне показалось, даже как-то повеселел. Как нашкодивший мальчишка, который понял, что ему все сойдёт с рук. В другое время я бы, наверное, так легко это не спустила, но сейчас обстановка была иная. И все же мне было любопытно.

— Они тебе поверили, не проверяя?

— Почему же, проверили! Вызвали Бет.

— Неужели?

— Да. И звонили в ресторан, в котором мы хотели поужинать, а он оказался закрыт. Там подтвердили.

«Мы» — как это замечательно звучит, когда речь идёт о нем и молодой привлекательной женщине. После стольких лет супружеской жизни. Но я не должна позволить, чтобы это меня засосало.

— Я составила список, что нам нужно сделать.

Тэд отвёл глаза.

— Давай забудем ЭТОТ досадный эпизод, Дженни. Я очень устал, потом ещё выпил, опьянел. Сглупил, понимаешь.

Сглупил. Не изменил, не солгал. Нет, всего лишь сглупил. Двадцать лет прожили, зачем обращать внимание на такие мелочи.

— Я не хочу сейчас говорить об этом.

—Но мы не можем притворяться, будто ничего не случилось, — он озадаченно поднял

брови.

— Именно это я и намерена делать. Притворяться. Когда найдём Наоми, тогда и поговорим.

— Тебе безразлично, что я тебе изменил?

— Чего ты хочешь, Тэд? Чтобы я устроила сцену? Закатила истерику?

— Нет, конечно, но... — Он не знал, что сказать.

— Сейчас не время, — оборвала его я. — Понимаешь, не время.

Он на секунду задумался, потом пожал плечами и быстро заговорил:

— Ты права, сейчас нельзя терять время. Так что ты наметила?

— Поговорить с мисс Уинем.

— Мисс Уинем?

— Да, с директором школы. Я договорилась с ней встретиться в середине дня.

— Вот чёрт! — он беспомощно развёл руками. — А я как раз перенёс операцию на середину дня, из-за полиции.

— Я одна справлюсь. Посмотрю, может, кто-то в школе вспомнил что-нибудь важное. И я получила из типографии пятьсот экземпляров листовок с её фотографией и сопроводительным текстом.

— Я думал, полицейские это уже сделали, — он задумался. — Одна листовка висит на фонарном столбе недалеко от нашего дома. А у школы что?

— В том районе их вообще нет. И я намерена обойти в городе все клубы, пабы, железнодорожные и автобусные станции. И всюду развесить. — Говоря это, я ходила по кухне, собирая папку с листовками, липкую ленту, кнопки, молоток, гвозди.

— Я хотел бы помочь вечером, если удастся пораньше уйти.

Мне неприятно было на него смотреть.

— Со мной пойдёт Майкл.

— Как ты считаешь, следует нам сказать об этом мальчикам?

— Конечно нет.

Мне показалось, что он вздохнул с облегчением.

— Ты уверена?

— У них своих забот хватает. Ты же сам сказал, что просто сглупил.

После ухода Тэда я пошла в ванную. И там, в приятно тёплой воде, меня не покидали страшные видения. Наоми в ссадинах, вся облепленная засохшей грязью. Нет, ещё хуже — жидкой. И грязь везде, даже в ушах и во рту. Боже, а вдруг она мертва и лежит с открытыми глазами? И ртом... Я быстро вылезла из ванны и с ожесточением вытерлась. Думай о другом, о чём угодно, но о другом. Хоть капельку приятном. Вот, у мальчиков неплохо идут дела. У Джейд появилась надежда на выздоровление.

— Держись, не сдавайся, — шептала я, глядя в зеркало на своё бледное лицо. — Вызывай в памяти улыбающуюся Наоми, какой она была после премьеры, когда её обнимал Тэд. Просто невозможно, что ты её больше не увидишь. Так дождись этого, — продолжала я, не уверенная, с кем разговариваю — с собой или с ней.

От нашего дома до школы было всего пять минут ходьбы. Я проходила по этому маршруту сотни раз. Неужели за ней в последние недели кто-то следил? Да, Наоми увлеклась новым знакомым, но, возможно, был ещё один, кто следовал за ней, отмечал её распорядок, знал, когда она бывает одна.

Я вошла в кабинет директрисы. Мисс Уинем, представительная женщина за пятьдесят, поднялась с кресла. Она выглядела одинаково и на торжественных собраниях в конце учебного года, и на спортивных праздниках, и на школьных балах. Всегда аккуратно одета, волосы с проседью тщательно причёсаны.

Мы обменялись рукопожатием.

— Я вам очень сочувствую, доктор Малколм. Тем более сейчас такое неспокойное время. Мы здесь стараемся, как можем, помочь расследованию. — Она оглядывала меня, как показалось, с некоторым любопытством.

— Спасибо. Я пришла узнать, не появилось ли что-нибудь... — На меня вдруг накатила такая невероятная усталость, что не удалось даже закончить фразу. Тем более что было очевидно: ничего нового она мне не сообщит. Все бесполезно.

— В школе уже трижды побывали полицейские, — проговорила директриса, нахмурившись. — Тем не менее с вами хочет поговорить миссис Эндрюс, классная руководительница Наоми. — Мисс Уинем кивнула в сторону стула, где сидела интересная молодая женщина, которую я, войдя, не заметила.

Она встала и подошла ко мне.

— Здравствуйте, доктор Малколм. Я Салли Эндрюс.

Она слабо пожала мне руку, поправила волосы. Затем мы сели рядом на диван.

— Я очень переживаю о случившемся. Со мной говорили полицейские, просили вспомнить, не заметила ли я что-нибудь необычное, касающееся Наоми. И вот вчера, когда я лежала в ванной, мне неожиданно пришло в голову, что Наоми последние два месяца была какая-то другая.

— Что значит другая?

— Задумчивая. Я спросила, как она себя чувствует. Наоми ответила, что прекрасно.

Я молчала. Салли Эндрюс заметила её беременность, но не поняла, что это такое.

— Меня это не сильно обеспокоило, — продолжила она. — Всякое бывает. Но однажды Наоми удивила меня вопросом. — Салли Эндрюс сглотнула. — Можно ли вернуться и сдать экзамены, если бросить школу.

— Что значит бросить школу?

—Вот и я удивилась. Подумала, что, возможно, она хочет передохнуть после сдачи базового экзамена. Некоторые девочки так делают. Уходят на время из школы, а потом возвращаются, чтобы сдать экзамен уровня А*. И вот теперь, после исчезновения Наоми, к её словам, мне кажется, следует прислушаться. Что стояло за её намерением бросить школу?

Я представила себе учительницу в ванне, её стройное тело, на голове купальная шапочка. В гостиной муж смотрит телевизор.

— Я решила рассказать вам об этом. На всякий случай. Щёки учительницы порозовели.

Я поблагодарила её и директрису и ушла. Значит, Наоми собиралась бросить школу. Но не сейчас, а летом. И собиралась вернуться. Боюсь, что с её исчезновением это не связано.

Приехав за мной, Майкл удивился. Я стояла на кухне в полной готовности. На плече сумка, в руке папка с листовками.

— Поехали? — спросил он.

Я кивнула, и мы вышли. Я не заметила в нём никакого смущения, когда он открывал дверцу машины и впускал меня внутрь. Как будто никакого поцелуя не было. Я рассказала ему о встрече с Салли Эндрюс.

— Узнав о своей беременности, Наоми начала готовиться к родам. В любом случае базовый экзамен пришлось бы пропустить. Она интересовалась, можно ли сдать его позднее.

Он внимательно слушал, кивая.

А я все думала, скользя взглядом по тротуарам, заполненным людьми, среди которых не было Наоми. Глядя на них, живых и невредимых, я понимала, что потеряла свою дочь задолго до её исчезновения и даже понятия не имела, что она собой представляет.

Глава 21.

Дорсет, 2010

Тринадцать месяцев спустя

Он нам Всевышним дан

Спаситель, сын Марии...

Звонкие голоса парят над серыми камнями стен, витражами и поросшими лишайником могильными плитами. Славят рождение Иисуса.

А мне, чтобы вызволить Наоми, делали кесарево сечение. И всё получилось легко по сравнению с тем, как я мучилась с мальчиками. Её приняли и сразу сунули мне, мокрую от крови. Когда я прислонила её к себе, она обожгла мне кожу. И спокойно смотрела, как будто узнавая. Потом её завернули и передали Тэду. Он стоял с ней, пока меня зашивали. И она так же смотрела на него.

Берти фыркает и поднимает у церковной стены лапу. Мы медленно движемся дальше по дорожке. Я вчера так и не дождалась, когда дети вернутся из паба, очень хотелось спать, но все равно сейчас чувствую себя не выспавшейся. Дорожка ведёт к берегу. История нашей деревни уходит вглубь веков. По этой дорожке, возможно, ходили контрабандисты. Старожилы утверждают, что по ночам здесь можно услышать топот сапог, конское ржание, плеск вёсел и громыхание повозок с бочонками рома. А сегодня утром слышно лишь слабое потрескивание льда под ногами. С живой изгороди с тревожным криком взлетает фазан. Мы с Берти идём дальше, и мелодия Генделя позади стихает.

Мы выходим на пустынный берег. Останавливаемся, любуемся прибоем. Солнечные блики на воде шевелятся, и когда я прикрываю глаза, мне видятся городские огни. Яркие, какими они были в вечер появления Наоми на свет. Психолог посоветовал не бередить воспоминания, оставить их словно завёрнутыми в тонкую бумагу до тех пор, пока я не почувствую себя достаточно крепкой. Вот сейчас я так себя и чувствую. Город тогда простирался передо мной, подобно красочному живописному холсту. Из окна палаты огни внизу казались загадочными и волшебными. Я знала, что мостовые, где проезжают машины, грязные, но с четвёртого этажа родильного дома они казались праздничными и безупречно чистыми. В отдалении Клифтонский подвесной мост через реку Эйвон сиял огнями, похожими на свечи на именинном торте в темной комнате. Её головка, когда я прикасалась к ней губами, была мягкой и податливой, волосики похожи на влажные пёрышки. Я сидела у окна на стуле, морщась от боли. Швы только что наложили. Наоми пошевелилась и захныкала. Я осторожно направила её головку к соску. Кормя грудью, я чувствовала полное с ней единение, словно она по-прежнему находилась внутри. Тэд ушёл домой спать. Я представила, как он лежит, повернув лицо в мою сторону, рука на моей подушке. Наверное, мирно посапывает. Помню, как я баюкала её, прижав к плечу, и улыбалась. И как тепло дочки проникало мне в сердце.

Снова повалил снег. Пора домой. Я осматриваюсь. Берти должен быть сзади, но его нет. Неужели побежал к воде? Но и там я его не вижу. Где же он? А волны такие высокие. Я громко зову его, бегая по берегу, спотыкаясь о гальку. Мой голос относит ветер. Может, он пошёл по дорожке домой? Нет, вот он, за лодкой, дрожит. Должно быть, накрыло волной. Я поднимаю его, он встряхивается и виляет хвостом.

— Глупый, глупый пёс, — я прикладываю щёку к его шелковистой влажной голове. — Никогда больше так не делай.

Я возвращаюсь в коттедж. Там уже все встали. В камине ярко полыхает огонь. Вытираю Берти насухо полотенцем, вдыхая запахи кофе и хлеба. Сэм в моём фартуке сияет белозубой улыбкой. Кивает на блестящую вафельницу на столе, перевязанную красной лентой с бантом наверху.

— Это вам подарок. Оцените вкус.

На тарелке рядом — хрустящие золотистые вафли. Напряжение, возникшее при встрече, улетучилось. Чувствую, что теперь мы с ним познакомились по-настоящему.

Из гостиной появляется Эд. Худой. Вчера я как-то этого не заметила. Спрашивает, не глядя на меня:

— Когда приедет папа?

— Не знаю. Вчера прислал сообщение. К Рождеству не успевает. Наверное, проблемы с вылетом.

— Я так и знал. Решил продлить отпуск, — он садится. Смотрит, как Сэм замешивает тесто для следующей партии вафель, затем поворачивается ко мне: — Это ведь из-за той женщины?

— Какой женщины? — не понимаю я.

— Ради бога, мама. Не надо передо мной притворяться. Я все знаю.

— Что ты знаешь?

— Насчёт Бет, конечно. Они приезжали ко мне перед отъездом в Южную Африку. Я уверен, это она решила остаться. Сафари или что-то в этом роде. — Эд произносит её имя будничным тоном, как нечто само собой разумеющееся.

Тэд тогда сказал, что сглупил, и это было всего один раз. И я решила ему поверить. Теперь сижу, стараясь выглядеть спокойной.

— Молодец наш папаша, — Эд усмехается.

— Но, может быть, действительно отменили рейсы, — говорю я.

— Не надо придумывать ему оправдания. — Он пожимает плечами. — Хотя кому до этого дело? Почему это должно нас волновать?

Он не прав. Я не ему придумываю оправдания, а себе. Я действительно подумала, что рейс отменили. Какая глупость. Я оглядываю кухню. Моё сознание ищет, за что бы ухватиться. Мальчики. Майкл. Берти. Мои картины. Коттедж. Мэри и Дэн.

Входит Тео. Целует меня, потом Сэма.

— Меня целовать не смей, — восклицает Эд, прикрываясь обеими руками.

— Не беспокойся, к тебе я прикасаться не собираюсь. — Тео берет вафлю. — Какая прелесть.

— Папа не приедет, — сообщает Эд.

— Что? — переспрашивает Тео с полным ртом.

— Оттягивается в Африке по полной со своей подружкой.

— Подружкой? — Тео перестаёт жевать. — Какой подружкой? — Он смотрит на меня.

— Маме наплевать, — поясняет Эд. — Да и нам всем тоже.

— Это означает, что каждому достанется больше вафель. — Сэм смеётся и выкладывает на тарелку ещё две штуки.

Как хорошо, что с нами Сэм. Я полюбила его в эту минуту. Тео видит, что я улыбаюсь, и на его губах тоже возникает слабая улыбка. На пару секунд становится тихо, и в этот момент, как в театральной постановке, на сцене появляется Софи в красновато-оранжевом пуловере. Смотрит в мою сторону, проверяя, как я, затем поздравляет всех с Рождеством.

Сэм идёт в гостиную, все остальные следуют за ним. Здесь он становится перед хорошо натопленным камином и открывает бутылку шампанского, одну из тех, что привёз с собой. Пробка ударяет в потолок, пена вытекает на его рукав, пока он наполняет наши бокалы. Первый он протягивает мне, улыбаясь своими добрыми карими глазами.

— За смелость.

— За смелость, — отвечаю я, с улыбкой поднимая бокал.

— Да, мама, — говорит Тео, — ты очень смело поступила, собрав нас всех на Рождество.

«Какая тут смелость? — мысленно отвечаю я. — Это вы меня спасаете».

Я отворачиваюсь, смотрю в окно. В саду кто-то, возможно Тео или Софи, разбросал хлебные крошки поверх дальней стены. Теперь птицы, маленькие мечущиеся создания, веселятся там, перелетая с места на место. И я вдруг вспоминаю наш медовый месяц, проведённый в палатке Серенгети. Мы едим, а вокруг нас птицы. Спускаются на столик, дерутся из-за крошек. Тэд меня обнимает. Мы нужны друг другу все время, каждую секунду. Это и есть счастье. А теперь он опять в Африке, но с другой. Они вместе уже целый год. Видимо, отмечают там юбилей, годовщину. Вот, значит, как он сглупил.

— Мама, закрой глаза и приготовься получить подарок. Он не переставал с ней встречаться и все лгал и лгал.

— Эд, ты тоже приготовься.

Какая я была глупая и доверчивая! Все как на ладони, но я отказывалась это видеть. Закрыв глаза, я ощущаю слабый аромат лаванды.

— А теперь открой глаза.

Тео и Сэм принесли из машины большой плоский пакет и прислонили его к стене. Тео протягивает мне ножницы, но не убирает руку от пакета.

— Погоди смотреть, я кое-что скажу.

— Говори скорее, мне не терпится.

Аромат лаванды вытесняет запах поленьев в камине и шишек на рождественской ёлке. Это наверняка фотографии, сделанные Тео в Нью-Йорке. Возможно, он с Сэмом на фоне какой-нибудь достопримечательности.

— Там Наоми, мама, — предупреждает Тео напряжённо. Я срываю обёртку.

Качественный, талантливо выполненный монтаж из фотографий Наоми в красивой раме. В центре — большой снимок, где она в костюме Марии, снятая для афиши «Вестсайдской истории». Тогда она, наверное, уже была беременна. Вокруг — множество фотографий разных размеров и формы. Трёхлетняя Наоми на спине у Тэда; пятилетняя, с неровной чёлкой, которую сама себе подрезала; двенадцатилетняя, с хоккейной клюшкой, рядом Никита, обе смеются.

— Тео... — я замолкаю, не в силах говорить.

— Извини, мама, — смущённо произносит он.

— Я тебя предупреждал, — тихо говорит Сэм. — Давай унесём это отсюда. Он наклоняется, чтобы поднять раму, но я его останавливаю.

— Погодите. Всё в порядке. Это просто чудесно. Его надо повесить вон там, над дедушкиным креслом. Отсюда мне будет хорошо видно.

— Я собрал их и думал просто тебе подарить, — объясняет Тео, — а потом решил вот так оформить. Только, наверное, поторопился. Надо было подождать.

— Большое спасибо, Тео. Это замечательный подарок.

Эд подкладывает в камин поленья. Сэм взялся готовить рождественский пирог. Он привёз всё из Америки — кукурузную муку, клюкву, начинку. С ним на кухне запираются Тео и Софи. Не позволяют мне войти.

— Отдохните, пожалуйста, а мы поработаем. — Софи улыбается и закрывает дверь. Эд у камина читает какую-то новую книжку. Вчера выговорился и теперь спокоен. Раздаётся негромкий стук в дверь. Эд встаёт, идёт в прихожую. Через несколько секунд оттуда доносится:

— Привет. Твоя ёлка выглядит классно. Иди посмотри.

— Нет... я... пришёл попросить дров, у бабушки закончились.

Дверь кухни открывается. Появляется Сэм, вкладывает в руку Дэна бокал с шампанским.

— Разве можно зайти в гости на Рождество и не выпить? — голос у него тёплый и приветливый.

Дэн снимает ботинки и входит. Куртка с капюшоном расстёгнута, под ней видны джинсы, сползшие на бедра. Он бросает на меня взгляд, как бы спрашивая. Я поднимаю свой бокал, улыбаюсь. Сэм уводит его на кухню. А Тео тем временем выходит во двор, нагружает в ручную тележку поленья и везёт к Мэри. Там он объяснит ей, что внук на некоторое время у нас задержится.

Мы все усаживаемся за кухонный стол. На нем свечи, увитые плющом и остролистом. Софи покормила Берти, и он сидит у её ног. Сэм ставит перед Дэном тарелку с дымящейся тушёной индейкой в пряной подливке. Тот смущён.

— Я не собирался...

Тео его перебивает:

— Нам интересно с тобой познакомиться. Мама рассказала, что ты создаёшь интересные композиции из корней деревьев. Это здорово. Я уже больше года назад сделал серию фотографий моей сестры в лесу, среди деревьев. Кажется, неплохо получилось.

Моей сестры. Боже, как давно я не слышала этих слов! Они прозвучали так, как будто она где-то здесь, рядом. Эд смотрит на меня. В одной руке у него бокал, другой он обнимает Софи. Взгляд чуть настороженный, но совсем не такой, как вчера.

Бристоль, 2009

Восемь дней спустя

Меня испугали глаза Эда.

В то утро я проснулась с мыслью, что после исчезновения Наоми прошла неделя и один день. Должно было что-то проясниться, но мы по-прежнему стоим на месте. Сидим и ждём. Я в особенности. Меня как будто прикололи булавкой к месту. Сбросив одеяло, я села в кровати.

— Но сегодня всё изменится, — мои слова гулко прозвучали в тишине дома.

Тэд уже ушёл на работу. Тео тоже нет. В оставленной на столе записке он сообщил, что пошёл сдавать работу на соискание стипендии. Его приняли в Нью-йоркскую киноакадемию на отделение фотографии. Занятия начинаются в следующем году, и стипендия бы не помешала. Сегодня я забыла его проводить, не накормила завтраком. Совсем забросила семью.

Эд спустился, когда я варила кофе. От него опять пахнуло чем-то незнакомым, непонятным.

— У тебя по пятницам, кажется, тренировки по гребле. А как сегодня? Аня сказала, что твой рюкзак уже несколько дней лежит в ванной комнате. Весь мокрый.

Он так резко встал, опершись ладонями о стол, что чуть не уронил стул. И посмотрел на меня с яростью, которая меня испугала.

— Что ты все выговариваешь мне, как будто я ребёнок!

Я услышала, как захлопнулась дверь. Потом тихо вошла Аня с небольшим бледно-розовым цикламеном в горшке. Поставила на стол и кивнула мне, видимо в надежде, что это меня как-то подбодрит. Я на несколько секунд залюбовалась кремовыми лепестками с острыми краями. Вспомнила, что розовыми цветами было украшено платье на моей свадьбе.

— Очень милые цветы. Спасибо, Аня.

Она улыбнулась и начала прибираться на столе. Присутствие другого человека меня бы сейчас раздражало, но от неё исходили волны целебного спокойствия. Без этой женщины наш дом уже превратился бы в свинарник.

Эд страдает, это ясно. Чувствует себя виноватым, и я не знаю, как ему помочь. Я нашла у Тео белую картонку размером в два стандартных листа. В центре написала синим фломастером «Наоми», вокруг расположила ряд концентрических окружностей с увеличивающимися диаметрами. Первый круг — семья, второй — школа. Сюда я вписала Никиту и поставила против её имени галочку, потому что с ней уже побеседовала полиция. Джеймс — ещё одна галочка. Учителя, Салли Эндрюс, мисс Уинем. Так-так. А что остальные учителя? Надо спросить у Майкла.

Ещё круг предназначался для знакомых, с которыми я встречалась не каждый день. Аня. Её муж. Я понаблюдала за тем, как она подметает пол. Аня почувствовала, что я на неё смотрю, подняла голову и улыбнулась.

Я поставила возле её мужа вопросительный знак — спросить у Майкла, разговаривал ли он с ним.

К этому же кругу относились и соседи. Миссис Мур и её сын Гарольд, которого я часто видела в окне. Майкл, должно быть, уже побывал у них, но я на всякий случай тоже отметила его имя вопросительным знаком.

Что ещё? Конечно, спектакль. Все работники театра. Говорил ли с ними Майкл? Аня вскрикнула и уронила щётку.

— Что случилось?

— Ушибла ногу. О вашу докторскую сумку. Непонятно, как она здесь оказалась.

— Запихните её куда-нибудь, я потом разберусь.

Докторская сумка напомнила мне о работе. Ещё один круг. Коллеги и пациенты. Фрэнк считает, что мне лучше пока посидеть дома. Но я соскучилась по работе.

Вскоре после полудня приехал Майкл. Я показала ему свою схему. Интересно, каково это входить в дом, где запах несчастья чувствуется прямо с порога. Он снял пиджак, закатал рукава, обнажив крепкие предплечья. Его спокойная решимость заставила меня подумать, что вот так, наверное, выглядит солдат перед боем.

Посмотрев схему, он восхищённо присвистнул:

— Похоже на профессиональный план расследования. А что это за вопросительные знаки? Подавая ему чашку кофе, я улыбнулась:

— Здесь все один большой вопросительный знак.

Он кивнул:

— Некоторые вопросы можно зачеркнуть. Например, относящиеся к школе.

— А миссис Мерз?

— Её алиби подтверждено. К ней нет претензий. Как и ко всем остальным учителям.

— А другие работники?

— С ними тоже все ясно. Садовники, уборщики, повара, сторожа. Секретарша и работники бара в школьном театре. Все опрошены, алиби проверены.

Майкл хорошо поработал, но мы по-прежнему не продвинулись ни на шаг. Буксуем на месте.

— А как у меня на работе?

— Мы опросили всех ваших коллег. И Джеффа Прайса. Он в это время был в больнице у Джейд.

Я понизила голос:

— А мужа Ани?

— Тоже беседовали. Проверили алиби.

— А что соседи? — спросила я без всякой надежды.

— Вчера побывали у миссис Мур, — ответил он.

— Гарольд сказал что-нибудь?

— Он при разговоре не присутствовал, — Майкл глотнул кофе, — его мать предупредила, что общения с ним не получится.

— А я уверена, что получится. Она просто не хочет, чтобы вы его трогали. Но он... — я подалась вперёд, — он не отходит от окна и мог что-то увидеть.

— Тогда нужно попробовать с ним поговорить. — Майкл встал. — Хотите пойти со мной? Возможно, как-то поможете.

Я взяла несколько листовок из стопки рядом с компьютером, и мы вышли.

Миссис Мур открыла дверь через пять минут. Посмотрела на нас с каменным лицом, одёрнула фартук.

— Я вам вчера все сказала, что смогла. Что ещё?

— Но с Гарольдом детектив ещё не беседовал, — проговорила я как можно мягче. — А он может нам помочь, миссис Мур. Из вашего окна виден театр.

— Он обедает.

— И всё же нам нужно с ним поговорить, — сказал Майкл. — Это недолго.

В полумраке прихожей на стене поблёскивало зеркало. Миссис Мур провела нас мимо него очень чистую кухню.

Гарольд, закончив еду, занялся рисованием. Тарелка отодвинута в сторону. На нём полосатая рубашка с короткими рукавами. Пухлые руки усеяны маленькими родинками. Он тщательно трудится над рисунком, тяжело дыша и высунув язык. Достаёт цветные карандаши из стоящей рядом коробки. Майкл взял из стопки один рисунок, но Гарольд тут же его выхватил.

присела рядом с его стулом и показала листовку с фотографией.

— Гарольд, это Наоми. Ты ведь её знаешь?

— Ушла, — произнёс он спокойным тоном.

— Что? — Майкл посмотрел на миссис Мур.

— Он смотрел телевизор, когда о ней передавали, — хмуро пояснила она. — И слышал наш разговор вчера. Ему нечего вам сказать.

— Это так, Гарольд? — спросил Майкл.

Тот смотрел на него какое-то время без выражения, затем начал неистово черкать синим карандашом по листу бумаги. Я встала, и мы направились к двери.

— Гарольд, — произнёс Майкл, повернувшись, — если что-нибудь вспомнишь, пожалуйста, дай нам знать.

Снова оказавшись у меня на кухне, он начал что- то записывать в свой блокнот, а я позвонила Фрэнку. Сработал автоответчик, что меня вполне устраивало. Разговаривать сейчас не было настроения. Я оставила сообщение, что, если нужно, готова выйти на работу.

В дверь позвонили, когда я ещё была занята с телефоном. Майкл пошёл открыть. На пороге стоял Гарольд с пачкой бумаг под мышкой. Сзади подошла запыхавшаяся миссис Мур.

— Наоми, — громко произнёс он. — Наоми.

— Понимаете, он вдруг вспомнил что-то важное, — пояснила его мать.

Гарольд прошёл на кухню и положил на стол рисунки. Их было листов двадцать, и на каждом был примитивно изображён автомобиль, похожий на грузовик. Он подтвердил это, показав на рисунки:

— Грузовик.

Майкл перебрал листы и взял один, более полный. На нем Гарольд изобразил не только грузовичок, но и ближайшее здание.

— Это театр, — пояснила миссис Мур и посмотрела на меня. — Когда вы ушли, он начал повторять имя вашей дочки.

Значит, у театра стоял синий грузовичок. Я задумалась, но не смогла вспомнить, видела ли когда-нибудь у театра автомобиль синего или голубого цвета.

Гарольд скрутил лист бумаги и тыкал им в синий грузовичок на рисунке. На его верхней губе сверкали капельки пота. Он начинал сердиться.

— Спасибо, Гарольд, — тихо проговорил Майкл. — Ты нам очень помог в поисках Наоми.

Выдержав пристальный взгляд Гарольда, Майкл высвободил из его руки и расправил на столе смятый лист. Это была листовка с фотографией Наоми.

— Спасибо, — повторил он со значением, — ты помог нам больше, чем все остальные. Проводив Гарольда и миссис Мур, я повернулась к Майклу:

— Как по-вашему, это важно?

— Возможно, — он пожал плечами и вгляделся в рисунок. — Мне всё же кажется, что это скорее фургончик, пикап, а не грузовичок. — Он посмотрел на меня с озабоченным видом.

Могу себе представить, как я сейчас выглядела. Похудевшая, измождённое лицо, нечёсаные волосы, покрасневшие глаза. Я грустно усмехнулась.

— Вы хотите сказать, что я выгляжу ужасно? Так это не имеет значения.

— Вы ошибаетесь, — он покачал головой. — Это имеет значение, и большое. Нельзя позволять себе опускаться. Вы должны быть сильной, иначе не выдержите до конца, сломаетесь. Учтите это. Кроме того, на вас смотрят окружающие. Ваши сыновья, муж. Не сдавайтесь.

Я заставила себя улыбнуться и коснулась его руки:

— Вы совершенно правы, Майкл. Спасибо. Я буду стараться. А теперь скажите, этот синий фургончик нам чем-нибудь поможет?

— Не исключено, — он улыбнулся в ответ. — Хотя кругом полно синих и голубых фургонов. Но это ниточка, зацепка, которая может нас куда-то привести. Вот так и раскрывают дела. Ниточка за ниточкой.

Тео пришёл домой в плохом настроении. Переживал, что его работа на соискание стипендии получилась неудачной. Он торопился и насколько раз её переделывал. Мы поужинали вместе. Потом явился Эд. В последнее время он стал поздно возвращаться. Засиживался в библиотеке до закрытия. Есть не стал, сказал, что перекусил в школе.

Перед тем как уйти к себе, я обошла их комнаты. Тео лежал на кровати, разговаривая по мобильному. Уже весёлый. Увидев меня, улыбнулся. Эд оставил дверь приоткрытой. Заснул на кровати в одежде. Я тихо сняла с него ботинки, накрыла одеялом. Повернулась уходить, и тут свет на лестничной площадке упал на какие-то бумажки на прикроватном столике. Я присмотрелась и с удивлением обнаружила, что это купюры, десяти и двадцатифунтовые, аккуратно сложенные в стопку Всего, наверное, около трёхсот фунтов. Откуда они у него? Тэд переводил сыновьям небольшие суммы, так что эти деньги вряд ли от него. Может быть, Эд тайком где-то работает? Говорит, что занимается в библиотеке, а сам моет посуду в пабе? И ничего нам не сказал. Я хотела разбудить его и спросить, на он выглядел таким изнурённым, что я решила подождать до утра. Вышла на цыпочках и закрыла дверь.

Глава 22.

Дорсет, 2010

Тринадцать месяцев спустя

После Рождества воздух в пристройке кажется спёртым. На оставленных на столе листах бумаги я вижу мышиный помет, на пастельных карандашах — следы маленьких зубов. В дверные щели намело песка, он скрипит под ногами. Я закрываю дверь и возвращаюсь в дом.

Утром, в сером полумраке, я брожу по дому, пытаясь чем-то заняться в этом безвременье между Рождеством и Новым годом. Я изучила тут все настолько, что могу определить, где нахожусь, с закрытыми глазами. Вот здесь синее кресло, а это письменный стол, на нём стопка книг. Прикасаться к этим вещам всё равно что к собственной коже. На монтаже, подаренном Тео, каждый день рассматриваю только одну фотографию. Зато внимательно. Сегодня это маленькая Наоми в детской коляске. Она серьёзно смотрит на цветущую черешню, очень красивую на фоне голубого неба. На фотографии видно, как она пытается потрогать ручкой тень от листьев внутри своей коляски.

Я скучаю по мальчикам и Майклу. Он не приезжает, говорит, что занят, а сам думает, что Тэд приехал на Рождество. Хотя знает, что мы разошлись. Он звонит каждый день, но только вечером. Наши отношения всё ещё тайна для его коллег. Что будет, если они узнают? Но я скучаю по нему, моё тело скучает по его телу. Неожиданно меня охватывает вожделение. Интересно он догадывается об этом? И если да, то почему не приезжает? Есть ли в этом какой-то смысл?

Эд отправился в свой центр. Он собирается пробыть там ещё несколько месяцев. О его дальнейших планах мне ничего не известно. Отношений со мной он больше не выяснял, но его слова больно меня задели, и я все время терзаюсь чувством вины. С Софи перед расставанием мы крепко обнялись.

Звонит Тео.

— Как это чудесно — вернуться домой. Думаю, я мог бы поселиться здесь навсегда. Это глупо, но я чувствую что-то вроде ревности из-за того, что теперь своим домом он считает Нью-Йорк. На заднем плане слышен звон посуды и голос Сэма, напевающего что-то из «Кармен». Раньше нам бы пришлось долго привыкать к отношениям Тео и Сэма, а теперь всё получилось на удивление легко и просто.

После разговора с Тео я снова иду в пристройку. Пытаюсь поработать. Вытаскиваю из ящика смятые тюбики с краской, задумчиво их рассматриваю. Французский ультрамарин, индийская красная киноварь, неаполитанский жёлтый — целая география цветов. Тео произнёс слово «навсегда», но ничто не длится вечно. Ему ещё предстоит это постичь. И чем позднее, тем лучше. Все кончается: и привычная жизнь, и любовь. Исчезают даже дети. А вот боль от потери — с ней ничего не происходит, она все длится и длится, и нет ей конца.

Я черчу подаренным Софи угольным карандашом толстые прямые линии. Вначале я не представляла, как смогу пережить даже часы, не говоря уже о днях, неделях, месяцах этого «навсегда». Тёмные металлические оковы её отсутствия очень прочные. Им нет сноса. Во время работы грифель крошится, и я сдуваю отломанные частички. Мальчики в разговорах Наоми не упоминали. Она осталась где-то там, за их спинами. Они ушли вперёд, а вот я нет. Наоми все время со мной, рядом.

Я пересекаю вертикальные линии горизонтальными полосками, делаю сетку, размышляя, какими цветами закрасить пространства между линиями. Они должны иметь тёмную окантовку, но светиться внутри — эти пространства, символизирующие жизни мальчиков. Я кружу по пристройке, пытаюсь подобрать цвет, который, если сравнить со звуком, звучал бы ярко и чисто, но содержал также и низкие обертоны. Трудно представить пигмент, обозначающий одновременно свет и тень. Может быть, смешать яркую киноварь с оранжевым? Нет, тут нужно больше цветов. Я пытаюсь вспомнить цвет камней в пустыне, закалённых ветром и жарой. Затем перед моим внутренним взором возникают византийские фрески, которые я видела в пещере у городка Горем в Каппадокии. Они казались подсвеченными солнцем, хотя находились глубоко под землёй. Хмурые и одновременно сияющие.

Я смешиваю краски на палитре. Какой взять кадмий — жёлтый или бледный? А чего ещё добавить? Белого? Красного? Оранжевого? Кладу кисть и жду вдохновения. Может быть, тут не хватает закатного солнца или яичного желтка?

Повернувшись, я вижу на скамье части дерева, приготовленные для растопки. Должно быть, я несла их, чтобы разжечь огонь в камине, и меня что-то отвлекло, а они так и остались лежать. Моё внимание привлекает прут. Я беру его, верчу в руке. Серовато-коричневый, с маленькими бугорками на месте будущих почек. Из крошечного углубления в коре выглянет нечто, непонятно на что похожее, и начнёт медленно раскрываться, обнажая листик, который поначалу выглядит странно обтрёпанным, даже изжёванным. Я делаю грубый набросок прута, затем обрабатываю его, все более тщательно, и в голове рождается идея картины. Это будет триптих, представляющий жизненный цикл. Возникший образ пока ещё неотчётливый и эфемерный, и я, в страхе его спугнуть, сосредотачиваюсь на маленьких почках.

Через час мои руки коченеют от холода. Приходится остановиться. В коттедже возбуждение стихает, а потом наваливается знакомая тяжёлая тоска, да так сильно, что я не могу пошевелиться. С трудом откликаюсь на звонок в дверь. Иду открыть, едва переставляя ноги.

На пороге Дэн. Стоит ссутулившись, с серьёзными глазами.

— Ну проходи, не стой здесь, — я тяну его за рукав. — Рада, что заглянул. Он проходит, не глядя на меня. Я беру его куртку, вешаю на крючок.

— Видишь, как у меня тут тихо после Рождества.

— А у вас все в порядке? — спрашивает он, пытливо вглядываясь в моё лицо своими зелёными в крапинках глазами.

— Конечно, не совсем, но... — под его взглядом моя улыбка тает. О Наоми я ему ничего не говорила, но, думаю, он знает от бабушки.

— Это второе Рождество, которое прошло без дочери, — говорю я. — Её ищут, так что есть надежда, что следующее мы встретим вместе.

Он краснеет:

— Можно я у Вас немного побуду?

— Конечно. Ты ужинал?

— Нет, но...

— Тогда поужинаем вместе. Я сейчас быстро приготовлю тушёную индейку, а ты мне поможешь. Хорошо?

Он проходит, снимает свитер, закатывает рукава рубашки, открывая загорелые руки. Я достаю из холодильника тушку индейки, лезу в шкаф за приправами.

— Что-нибудь решил с учёбой?

— Почти, — отвечает он, помогая мне разделывать птицу.

— И куда будешь поступать? Дэн опускает голову:

— Тео рассказал мне о художественной школе в Нью-Йорке. Там учиться дешевле, чем здесь. И у меня скоплены кое-какие деньги. Так что я подал заявление на отделение современной скульптуры.

— Замечательно, Дэн. И где будешь там жить?

— Сэм сказал, что у них найдётся для меня место.

— Очень за тебя рада, Дэн. Это просто фантастика, — я наливаю в бокалы вина. Мы чокаемся. — Молодец, что решился.

Следя за булькающим рисом, я погружаю кусок индейки в кипящий на медленном огне соус. В кухне тепло, и мне кажется, что где-то рядом здесь Тео и Эд. За едой Дэн рассказывает о том, как приняли его решение родители. Мама сразу согласилась, а отец вначале отговаривал, но потом сказал даже, что поможет деньгами. Спустя какое-то время Дэн спрашивает, над чем я сейчас работаю, и внимательно слушает описание замысла.

— Думаю, у вас получится интересно, Дженни.

Он ещё ни разу не называл меня по имени. Не понимаю почему, но в его устах это прозвучало странно. Впрочем, миссис Малколм звучало бы не лучше.

Заканчивая еду, Дэн наклоняется вперёд.

— Я хочу сфотографировать некоторые ваши картины. Буду искать в них вдохновение.

Эта просьба не приводит меня в восторг. Свои картины я не собиралась никому показывать.

— Может, не надо? — бормочу я и, увидев, как вытягивается его лицо, добавляю: — Не уверена, что они такие интересные.

Неожиданно почувствовав усталость, я встаю и выпускаю Берти в сад. Дэн тоже встаёт.

— Заходи перед отъездом, — говорю я, подавая ему куртку. — Я подберу кое-что для фотографий.

У двери он поворачивается и внимательно на меня смотрит:

— Я хочу сфотографировать и вас. Ваше лицо.

А вот это уже что-то совершенно неожиданное. Пару секунд я стою, не зная, что ответить.

— Сфотографируй лучше свою бабушку, Дэн. У неё очень красивое лицо. И ещё в нашей деревне очень много симпатичных молодых девушек.

— Бабушку я уже много раз фотографировал, — отзывается он. — А девушки... это, конечно, хорошо, но мне интересно ваше лицо. Оно... — он на секунду замолкает, — красивое.

Я окончательно смущена. Пытаюсь рассмеяться:

— Что за чепуху ты говоришь, Дэн.

В открытой двери он неожиданно протягивает руку и касается пальцами моего лица. Я вздрагиваю, а он поворачивается и уходит.

Закрыв дверь, я стою, опершись на неё спиной. Что же происходит с парнем?

Я убираю со стола посуду, мою, чищу сковороду, кастрюли и злюсь на себя. Потому что чувствую вину. Дэн моложе моих сыновей, а я позволила себе наслаждаться его вниманием. Парень явно не в себе.

Медленно поднявшись наверх, я читаю сообщение от Майкла, желающего мне спокойной ночи. Посылаю ответ и надолго погружаюсь в прошлое, как будто смотрю фильм, где нас играют актёры.

Лето 1985 года. В библиотеке ужасно душно. Я в цветастом мини-платье, с чем-то непонятным на голове, сижу, прорабатываю учебное пособие по дерматологии, совершенно не интересуясь происходящим вокруг. Я поступила в университет, пропустив год после окончания гимназии, и очень серьёзно относилась к медицине. Стать доктором было моей мечтой. Эдвард Малколм учился на моем курсе в другой группе. Ездил на собственном автомобиле — тогда это была большая редкость — и играл в крикет в университетской команде.

В нём меня раздражало буквально всё, особенно то, что он красавчик. Наши дорожки пересеклись совершенно случайно. Я готовила работу, которую собиралась подать на конкурс с призовым фондом в несколько тысяч фунтов. Кстати, Тэд Малколм тоже претендовал на приз, хотя не так нуждался в деньгах, как я. Потом мне надоело сидеть в душном читальном зале, я взяла в охапку книги и пошла на выход, собираясь позаниматься в общежитии. У двери столкнулась с ним. Книги посыпались на пол, он начал их собирать. Когда я его поблагодарила, он ответил, что этого мало, и вытянул из меня обещание прийти на свидание. С этого всё и началось.

Я раздеваюсь, залезаю под одеяло. В романтических фильмах конец всегда счастливый, в отличие от жизни, где только вначале все хорошо. Впрочем, мне, надеюсь, до конца еще далеко.

Глава 23.

Дорсет, 2010

Тринадцать месяцев спустя

Тридцатого декабря, устав скучать по Майклу, я решила совершить прогулку на Голден-Кэп. Оттуда в обе стороны открывается прекрасный вид на побережье. Летом там пахнет можжевельником, а сейчас воздух будет напоен солёной свежестью. Можно поискать нужные цвета, хотя для серьёзной работы придётся дождаться тепла. Но все равно есть надежда найти какие-нибудь интересные ветви.

Мыс Берти выходим в семь. В деревне тишина, огни только в нескольких окнах. Ночь ещё не отошла достаточно далеко. Коттеджи окутаны туманными тенями. Я осторожно ступаю, стараюсь не разбудить тех, кто ещё спит. Пусть ещё поспят. Но из переулка доносятся шаги. Кто-то идёт нетвёрдой усталой походкой. Может, это фермерша возвращается домой после дойки или рыбак идёт с утренним уловом.

Из-за угла появляется высокий худой мужчина. Он согнулся, лицо в полумраке разглядеть невозможно. Но через несколько секунд я узнаю Тэда. Он выглядит утомлённым, словно несколько миль шёл пешком.

Я забыла, что он прислал сообщение, и, неожиданно встретив его здесь, чувствую неловкость. Мы вполне могли разминуться. Он дошёл бы до коттеджа, обнаружил, что тот заперт, повернул бы обратно.

Я опираюсь рукой о садовую стену, в тусклом утреннем свете шершавые влажные камни почти не видны.

И он меня не видит, но должен слышать биение моего сердца, которое, кажется, гремит как колокол. Наверное, не слышит, потому что проходит мимо. Я задерживаю дыхание, но Берти рвётся к нему, виляя хвостом. Тэд наклоняется, возможно удивлённый тем, как этот пёс похож на Берти, но затем, осознав, что это и есть Берти, быстро поднимает глаза, видит меня и радостно произносит моё имя. Затем идёт ко мне, но я инстинктивно отступаю. Смотрю не на него, а дальше, на увитую плющом садовую стену. Он говорит, что оставил автомобиль на стоянке у паба. Не захотел будить людей шумом мотора. Мы идём к коттеджу. Берти семенит между нами, то и дело поднимая к Тэду голову.

На кухне он долго сидит за столом в пальто, как гость, который не собирается долго задерживаться. Я варю кофе, ставлю перед ним чашку и отхожу назад. Его присутствие кажется мне странным.

— Если бы я не заметил тебя у стены, ты бы прошла мимо? — спрашивает он медленно и устало. Под глазами у него я вижу лиловые круги. Волосы поседели и поредели. Густая щетина, как будто он отращивает бороду.

Я молчу. Все эти недели и месяцы после ухода Наоми я ждала его, а он проходил мимо, спеша к другой женщине.

— Не надо отвечать... не надо. — Тэд пожимает плечами и берет в ладони чашку, роняя несколько капель на скатерть. — Ты, я вижу, в порядке... ну, в том смысле, что здесь у тебя... — он замолкает.

— Да, я в порядке.

— Выглядишь замечательно. В самом деле, — кажется, он удивлён.

— Спасибо.

— Ты похорошела.

— Спасибо, — повторяю я. Если моя внешность стала лучше, то только благодаря Майклу. Но пока я не хочу говорить ему об этом

— Как мальчики. — он ёрзает на стуле, словно устраиваясь поудобнее. — Как прошло Рождество?

— У них всё замечательно, — моё сердце всё ещё колотится, но я не хочу, чтобы он это заметил.

— Я по ним соскучился, хотя с Эдом виделся не так давно.

Это когда он приезжал к нему с Бет. И, наверное, не в первый раз.

— Как Тео?

— Прекрасно.

— Жаль, что мне не удалось провести с ними Рождество.

Похоже, он спит в рубашке. Она мятая. И почему бы ему не пожалеть о том, что нагромоздил столько лжи?

— Ты, конечно, думаешь о Наоми, — резко произносит он. — Всё время, не сомневаюсь.

Я отворачиваюсь к окну. Смотреть на него нет сил.

— И я тоже думаю о ней постоянно. — По его небритым щекам текут слезы. — Вспоминаю её маленькую. Какие у нашей девочки были нежные ручки. Она трогала мои щёки и вскрикивала, притворяясь, что её колет щетина. А потом я притворялся, что перевязываю ей ладошки. — Теперь у него текло из носа. Он понижает голос, и мне приходится наклониться, чтобы расслышать. — Она видится мне повсюду. Один раз в Кейптауне по дороге из отеля в больницу я увидел её впереди и шёл следом до самого сада. У этой девушки все было, как у неё. И фигура, и походка. Походка в особенности. — Он улыбается. — Помнишь, как она чуть пританцовывала, будто идти для неё огромное удовольствие?

— Да, но всё это в прошлом.

— Что?

— Всё.

— Что всё? Зачем гак говорить? — он сжимает кулак и несильно ударяет по столу. — Зачем сдаваться? Мы её найдём, — он встаёт. — Я наделал столько ошибок.

— Тэд, не надо сейчас. Уже поздно.

— Извини, — он стоит слегка покачиваясь, словно пьяный, но алкоголем от него не пахнет. Глаза закрыты. Говорит неразборчиво: — Мне нужно поспать. В самолёте не удалось. Всю ночь ехал. Мне надо прилечь... я могу остаться?

Я готовлю ему ванну, затем провожаю в свободную комнату. Он оглядывает стены, которые Дэн покрасил в цвет слоновой кости, шторы в серо-голубую полоску, каминную решётку, украшенную лакированными еловыми шишками. Затем останавливает взгляд на стоящей на прикроватном столике чашке без ручки, наполненной найденными на берегу стекляшками, и со вздохом снимает пальто. Кладёт его на плетёное кресло у окна.

— Замечательно. У тебя получилось. Не знаю что, но это здорово, — он садится на кровать сразу с шумным вздохом падает на бок. И почти мгновенно засыпает. Дыхание его становится глубоким и ровным.

Я развязываю ему шнурки, стягиваю ботинки. Он на мгновение пробуждается:

— Останься. Ложись рядом.

Я закрываю за собой дверь, сливаю в ванной воду. Затем спускаюсь на кухню и медленно снимаю одежду, которую надела для похода на Голден-Кэп. За окном уже совсем светло, но пошёл дождь. Так что получить удовольствие от прогулки мне бы всё равно не удалось.

Я расшнуровываю и снимаю туристские ботинки. Берти кладёт на мои ноги свою тяжёлую голову. Ему нравятся мои шерстяные носки.

Бристоль, 2009

Восемь дней спустя

Тэд пришёл, как всегда, поздно. Под глазами круги, одежда помята — наверное, одевался второпях после операции. Я была рада его видеть. Он сказал, что с Бет все получилось случайно и только один раз. И я ему поверила, потому что он был мне нужен. Потому что одной с этой бедой было не справиться.

Тэд молча подошёл к плите, где стояла подогретая для него еда. Но мясо уже подсохло, а картошка сморщилась.

— Давай я сделаю тебе омлет.

— Не надо, — он взял из буфета бутылку вина, налил два бокала и тяжело опустился на стул. — Извини, что не позвонил. Оперировал весь день. Где мальчики?

— Насчет Тео не знаю, а Эд спит.

— Так рано?

— Он сильно устаёт, пусть отоспится. Аня не может убраться в его комнате, потому что он поздно встаёт, — я помолчала. — Приходил Майкл. Мы разговаривали с Гарольдом Муром, и он...

— Кто такой этот Гарольд Мур?

Я напомнила, что это наш сосед, затем рассказала о голубом фургоне у театра. Тэд кивнул.

— Мне кажется, я видел там голубой автомобиль, может быть, это был фургон. Один или два раза, — он пожал плечами. — Думаю, скоро выяснится, что это машина кого-то из служащих театра. В любом случае на свидетельство дауна особо полагаться не стоит.

— Но Гарольд мог увидеть что-то важное. Он очень волновался, когда показывал свои рисунки.

Тэд молча ел.

— Майкл воспринял его слова серьёзно, — продолжала я.

— Ну, допустим, у театра стоял голубой автомобиль. Что дальше?

— А дальше... вот, у меня есть схема. Посмотри, может, что-нибудь добавишь.

Тэд отодвинул пустую тарелку, начал рассматривать мои круги. Семья. Школа. Соседи.

Театр.

— Тут нужен ещё круг. Враги и недоброжелатели.

— Откуда у пятнадцатилетней девочки враги?

— Не у неё. У нас.

— Но я подозревала отца Джейд и даже мужа Ани. Они тут ни при чём, — я посмотрела на него. — Ты думаешь, у нас есть враги?

Тэд грустно усмехнулся.

— Моему ассистенту однажды прокололи шины. Он тоже удивлялся, откуда у него взялись недоброжелатели. Я хочу сказать, у докторов такая жизнь: где-нибудь ошибёшься — и всё, на тебя затаили обиду.

— Боже... — у меня на глаза навернулись слезы.

Тэд подошёл, и я снова ощутила знакомый аромат.

— Вспоминается лето.

— Что? — он отстранился и посмотрел мне в глаза.

— От тебя пахнет лавандой. Но не думай, запах мне нравится, — я взяла его руку. Мы уже несколько дней не прикасались друг к другу.

Он высвободил её и, погладив мою спину, снова всмотрелся в круги.

— Это ароматизатор, которым сёстры опрыскивают комнаты после операции. Наверное, дорогой.

— Кстати, ты в последнее время давал мальчикам наличные?

— Нет, а в чём дело? — удивился Тэд, доставая из кармана мобильный.

— Я видела у Эда деньги.

Он поморщился.

— Не знаю, откуда они взялись. Мой банк перечисляет им деньги на карточки. Так что никаких наличных. Теперь извини, мне нужно позвонить ассистенту, чтобы он подобрал снимки для завтрашней операции.

Я так устала, что думать ни о чём не хотелось. Ладно, о деньгах у Эда спрошу утром. Тэд лёг в постель. Когда я пришла, он уже спал. А вот я долго лежала, пытаясь представить, кто бы мог затаить на нас злобу. Ничего путного в голову не приходило.

Бристоль, 2009

Девять дней спустя

За завтраком Эд нервничал. Накладывая себе в миску овсянку, одну ложку вывалил на стол.

— Мама, что ты делала в моей комнате?

— Ты заснул, даже не сняв ботинки, — ответила я. — Кстати, что это у тебя за деньги?

— Не твоё дело, — буркнул он и, проглотив кашу, добавил: — У нас в понедельник благотворительный вечер в гребной секции, после соревнований. А я казначей.

Теперь стало понятно, почему он так устаёт и поздно приходит. Перетренировался. Тэд ещё спал наверху, операции по субботам начинались позднее, а я, проводив Эда,

Я беспокойно заходила по кухне. Потом позвонила Майклу. Он сказал, что у всех служащих театра есть алиби.

— И что дальше?

— Попробуем реконструировать события вечера четверга. Если появится что-то новое, я дам вам знать.

Значит, какая-то девочка будет выступать в роли моей дочери. Сядет у театра в голубой фургончик примерно в десять тридцать вечера, а потом, когда съёмка закончится, выйдет и отправится домой. На это я смотреть не буду.

Позвонил Фрэнк — ответил на оставленное сообщение. Сказал, что я могу начать работу в клинике, если уверена в себе. Как всегда, в начале декабря — большой наплыв пациентов. В основном с простудой. Могу ли я выйти послезавтра?

Бристоль, 2009

Одиннадцать дней спустя

Я не садилась за руль много дней, но руки и ноги всё помнили. В моем кабинете было чисто, на столе полный порядок. Я достала из сумки стетоскоп и ауроскоп, рядом положила блокнот с бланками рецептов. Вошла Линн, мы обнялись.

— Первый день самый трудный. Держитесь. Если что-то понадобится, я рядом, — она вышла, вытирая ладонью глаза.

Потом пришла Джо с чашкой чая. Поцеловала меня.

— На сегодня мы записали к вам лёгких пациентов, так что все в порядке.

Первым был худенький мальчик лет шести. Чёлка, большие карие глаза. Его мама в голубом сари молча сидела неподалёку. Мальчик на хорошем английском сказал, что у него болит горло. Да, воспаление, к тому же повышенная температура. Когда они ушли, я обнаружила, что в эти минуты боль у меня внутри, кажется, чуть ослабла. Глотнув горячего чая, я пригласила следующего пациента. Невысокая сухая женщина с опущенными плечами жаловалась на плохой сон, аппетит и отсутствие интереса к жизни. Я осмотрела её, назначила анализы и отпустила. Потом были ещё тринадцать пациентов. Последним вошёл молодой строитель, у которого стреляло в ухе. Тут выяснилось, что в моем ауроскопе слабый луч и надо сменить батарейки. Я раскрыла в сумке отделение, где сверху в специальных ячейках из губчатой резины обычно стояли стеклянные флакончики с морфином и петидином. Там же — жидкий нурофен и противорвотные средства. У меня мелькнула мысль проверить, не просрочены ли они. Однако ни одного флакончика с морфином не оказалось. Все ячейки были пустые.

Неужели я выбросила их и забыла? Этого не может быть. Пытаясь унять нарастающую панику, я раскрыла сумку шире и ужаснулась. Пропали и другие лекарства. Ко-кодамол, тазепам. Наверное, я их где-то забыла. Может быть, на столе в доме какого-нибудь пациента во время посещения? Господи, а если они попадут в руки ребёнку?

Но надо было продолжать работу. Я нашла батарейки, вставила в прибор, проверила ухо пациента, выписала назначения. И все как в тумане. Нет, лекарства у меня дома. Где же им ещё быть! Наверное, я наводила порядок в сумке, выложила и забыла. Потом Аня положила лекарства медицинский шкаф. Проверю дома.

Вернувшись домой, я зашла на кухню и встала, прислонившись спиной к стене. Вспомнила, как одиннадцать дней назад, вот так же придя с работы, застала дочку танцующей в наушниках. Живую и весёлую. Мне хотелось лечь на пол и зарыдать.

Но я взяла себя в руки. Наоми нужно, чтобы я была сильной. Вот сегодня провела приём. Всё нормально. А то, что поиски пока ещё ничего не дали... Так надо подождать. Все должно проясниться, обязательно. Не может девочка вот так взять и исчезнуть без следа.

В медицинском шкафу лекарств из моей сумки не было. Я искала в шкафах в ванной комнате, на кухне. Посмотрела везде, даже в кладовке среди собачьего корма и под раковиной. Ничего. Положила руку на выглаженное бельё, которое оставила Аня, и увидела, что она дрожит. Бельё было сложено стопкой, рядом — кучка выстиранных и скрученных попарно носков. Я взяла носки и медленно пошла наверх.

Может, от случившегося у меня нарушилась память? Может, я выбросила просроченные лекарства в мусорный бак и забыла? А заявку оставила, и они готовы для меня в клинике.

Я повесила в ванной комнате чистые полотенца. Рюкзак Эда с принадлежностями для гребли по-прежнему стоял на полу. Он его забыл? Но как это возможно, если именно сегодня у них соревнования, а потом благотворительный вечер? Я вытащила мобильный, села на кровать и набрала его номер. Сработал автоответчик. Должно быть, он на уроке. Я позвонила в школу, попросила соединить меня со спортивным центром. Поговорю с кем-нибудь из тренеров, предложу привезти рюкзак. Ведь у Эда нет времени зайти домой.

— Вы сказали, благотворительный вечер?

— Да, сегодня, — по тону тренера я поняла, что он удивлён. — Я могу привезти рюкзак, только скажите куда. — Я не понимаю, о чем вы говорите, миссис Малколм.

— Мой сын забыл дома рюкзак, а у него сегодня важные соревнования и...

— Боюсь, миссис Малколм, что ваш сын забыл также и то, что у нас в этом семестре вообще нет тренировок по гребле. Они будут в следующем. — На том конце линии я услышала, как тренер смеётся.

— В таком случае прошу прощения, — я нажала кнопку отбоя.

В руке у меня по-прежнему были носки Эда. Почему он врёт? И чем занимался, когда уходил на тренировки по гребле? Я открыла верхний ящик комода. Здесь тоже полно носков. Может, он запихивает сюда грязные. Я нащупала что-то твёрдое. Вытащила. В галстук был завернут небольшой стеклянный флакон с надписью маленькими черными буковками и жёлтым кольцом вокруг горлышка. Наркотик.

Глава 24.

Дорсет, 2011

Тринадцать месяцев спустя

Канун Нового года. Тэд спит наверху, но это не должно нарушать мой распорядок. Берти беспокойно вертится у ног. Я вывожу его за калитку, и он тут же суёт нос в мокрую живую изгородь. Потом чихает. К его шерсти прилипает веточка с колючками. Он терпеливо стоит, ждёт, чтобы я её отцепила.

Мы с ним возвращаемся в коттедж, и я варю кофе, выпиваю первую за сегодня чашку. Берти лежит у лестницы, уперев нос в нижнюю ступеньку, и тихо повизгивает. Я отправляюсь в пристройку, где лежат стебли лунника, которые вчера дала мне Мэри. Он рос у её входной двери.

— Забирайте всё. Буду рада от них избавиться. И ещё вот... — Она протянула мне миску с зёрнами. — Пойдите, насыпьте курам, раз уж пришли.

Я верчу в руке засохший стебель со спрятанными внутри стреловидными семенами, и у меня созревает идея триптиха с центральной сферой. Из семян рождается цветок, затем плод, потом снова семя. После чего цикл повторяется. Я делаю набросок.

Работу заканчиваю в середине дня. Иду в дом. Тэд на кухне. В халате, который оставил Сэм. Волосы упали на влажный лоб. Его знобит так, что стучат зубы.

— Мне нехорошо. Наверное, в дороге подхватил какую-то заразу. И эта тошнота...

Он бежит в туалет, и я слышу, как его выворачивает наизнанку. Потом помогаю ему подняться наверх. Он падает на постель, я его переворачиваю, накрываю одеялом. Затем несколько минут проветриваю комнату и задёргиваю шторы. Проверяю пульс — он учащённый,— спрашиваю, где болит. Голова? Живот?

— Это, конечно, не менингит, но все же... — Тэд закрывает глаза. — Очень хочется пить. — Сделав несколько глотков, он со вздохом переворачивается на спину.

В течение дня я пою его чаем с яблоками, даю парацетамол. Время от времени он просыпается, хватает меня за руку и, не отпуская несколько минут, что-то бормочет. Потом снова засыпает. Где-то ближе к вечеру я слышу его голос. Наверное, ему полегчало и он говорит по мобильному. Я поднимаюсь. Тэд сидит в кресле в трусах. Увидев меня, показывает дрожащей рукой на оконные полосатые шторы и горячечно шепчет:

— Она там...

— На секунду мне кажется, что он имеет в виду Мэри — увидел её в окне кухни, но Тэд продолжает, повысив голос:

— Она за этой решёткой. Ждёт нашей помощи. Она в тюрьме.

Я трогаю его лоб и чуть не обжигаюсь — такой он горячий.

— Помоги ей, — бормочет Тэд дрожащим голосом. — Это я виноват... виноват...

Я даю ему лекарства. Он запивает их водой и смотрит на меня горящими глазами.

— Это моя вина. Меня там не было, а она звонила. Понимаешь?

— Подожди, Тэд, сейчас ты полежишь в ванне, и тебе станет лучше, — говорю я. Но он не слышит.

— Ты не понимаешь. Я виноват, виноват... — его голос стихает до шёпота. Я наклоняюсь ближе, — она мне говорила, но я ничего не сделал.

— Что она тебе говорила, Тэд? И что надо было делать? Он закрывает глаза и опускает голову. Что-то бормочет.

Я наполняю ванну прохладной водой, помогаю ему в неё забраться. Он сильно похудел.

Кожа бледная, в капельках пота. Я обливаю её водой, смотрю, как она стекает по спине. Вспоминаю слова из старого английского обряда венчания: «Своё тело я отдаю тебе в вечное владение...» Неужели мы это говорили? Неужели обещали друг другу, что это будет длиться вечно? В памяти осталось только тепло его руки, держащей мою. А обещание... он его не сдержал.

Я постели Тэд что-то бормочет, я улавливаю слова «Наоми», «перестань» и «пожалуйста». Беспокойно крутит головой. Каждые полчаса я меняю ему компресс, даю питьё. Через какое-то время меняю влажную простыню.

Он шепчет:

— Прости... прости... — затем засыпает.

Вернувшись на кухню, я вижу на мобильнике сообщение от Майкла. Он поздравляет меня с Новым годом и пишет, что скучает. Я посылаю ответное поздравление, пишу, что тоже скучаю, сообщаю о приезде Тэда и о том, что он болен.

По радио корреспондент, ведущий репортаж с Трафальгарской площади, торжественным голосом объявляет о наступлении Нового года. Биг-Бен бьёт двенадцать раз, потом слышатся взрывы петард, восторженные крики.

Я выбегаю в тёмный сад, открываю бутылку шампанского. Пробка взлетает в воздух и тихо падает на мокрую траву. Я подношу бутылку к губам.

— С Новым годом, дорогая.

Зубы стучат о холодное горлышко. Шампанское кажется мне кислым. Она не может меня слышать. Я выливаю остаток на траву. Очередной год начался.

Утром температура у Тэда понизилась. Кризис миновал. Он немного поел, выпил чашку чая снова заснул.

Я иду работать над картиной. И вспоминаю его слова. В чем он себя винит?

В эту ночь Тэд уже спит нормально. А утром, на кухне, когда я возвращаюсь из пристройки, пахнет кофе и тостами. На столе — подаренное Мэри сливовое варенье. Тэд сидит, вытянув ноги. На секунду мне кажется, что это посторонний, чужой мужчина. Потом он улыбается, и я его узнаю.

— Я уже выздоровел и зверски голоден, — Тэд смеется. — Не стал тебя дожидаться. Я пытаюсь улыбнуться в ответ:

— Рада, что тебе лучше.

— Ну и как мы проведём сегодняшний день? — Тэд намазывает тост маслом и сверху вареньем.

Странно это звучит. Неужели он думает, что можно вот так запросто вернуться на год назад?

— Обычно я весь день работаю.

— Но сегодня первое января. Все клиники закрыты. Это где, в Бридпорте?

— Я рисую.

— Ах вот оно что. Понятно. Дашь взглянуть?

Что ему понятно? Из окна виден угол пристройки, где находится все, что ещё держит меня этом мире.

— Ладно, сейчас не будем, — произносит он и потягивается. — Может быть, позднее. И спасибо, что меня выходила. В знак благодарности приглашаю тебя на ланч. «Бич-Хат» ещё работает?

Я стискиваю руки. Сильно, до боли.

— В первую ночь ты говорил о своей вине. Что это значит?

— Я так говорил? — он хмурится и наклоняется глотнуть кофе.

— Ты бредил. Разговаривал с Наоми, думал, что она за оконной шторой.

— Боже. Я, наверное, был не в себе, — он пытается рассмеяться.

В мне становится ясно: Тэд что-то скрывает. Я хочу броситься на него, вцепиться ему в горло и вырвать правду. Пусть это старая правда, явившаяся слишком поздно, но всё равно я должна знать.

Он отводит глаза.

Ты уже устала от меня, Дженни. В то утро выглядела очень хорошо, а теперь я опять тебя напрягаю.

— Ты меня не напрягаешь, — возражаю я. Он встаёт.

— Пойду приму ванну, оденусь, и мы сходим прогуляемся. Хорошо?

— Хорошо.

Потом мы идём по берегу, хрустя галькой. Тэд на ходу нагибается, подбирая камешки.

Внимательно разглядывает каждый и оставляет светлые с золотистыми прожилками.

— В Южной Африке я ходил на рынок камней, — Тэд встряхивает на ладони горсть гальки, камешки стучат друг о друга. — Там за сараями стояли глыбы редкого серого мрамора из пустыни Калахари, обработанные песком и ветрами. — Он смотрит на меня секунду, затем отводит глаза.

— Вот и мы с тобой сейчас такие.

— Не такие. — Я поднимаю плоский белый камень и бросаю его в воду. Он подпрыгивает три раза и исчезает в волне. — Страдание не делает человека лучше. Оно ожесточает.

— Ты изменилась, Дженни. Чему ты научилась, живя здесь в одиночестве?

— Я научилась выживать.

Над нашими головами с криками парят чайки.

«Бич-Хат» полно посетителей. В углу рождественская ёлка. Гирлянды, огни и игрушки выглядят неуместно на фоне серого сумрака за окнами. Тэд идёт впереди и занимает тот же столик, за которым мы сидели с Майклом. Я вспоминаю глаза и руки любовника, следя за Тэдом, когда он направляется к стойке сделать заказ, а потом возвращается с бутылкой вина, наливает нам обоим и выпивает сразу половину своего бокала, как будто долго страдал от жажды.

Он смотрит на меня и тяжело вздыхает:

— Думаю, выживать мы с тобой научились разными способами.

Затем начинает рассказывать о больнице в Южной Африке, где давал консультации. Об истощённых больных детях, редких видах опухолей мозга. О Бет ни слова.

Я внимательно его рассматриваю и обнаруживаю на лице новые морщины. Ему тоже было не легко. Я наливаю ещё бокал, и он снова пьёт.

Приносят еду — толстые стейки с жареным картофелем. Я не могу одолеть и трети порции, он съедает всё до конца и вытирает тарелку хлебом. После чего со вздохом откидывается на спинку стула, улыбается и поднимает бокал:

— За твоё здоровье, Дженни!

— А теперь, — говорю я, — расскажи, что случилось у тебя с Наоми.

— Что? — Он ставит бокал на стол и мрачнеет. Я не отступаю.

— В бреду ты повторял, что Наоми сказала тебе что-то, а ты жалеешь, что чего-то не сделал. И очень виноват. Так объясни: в чем дело?

Тэд долго смотрит на меня, наконец напряжение исчезает с его лица.

— Дело в том... — он замолкает, чтобы глотнуть вина, — что я тебе об этом говорил.

— Говорил мне?

— Да, тебе и в полиции.

Он защищается, и это меня пугает.

— О чем ты говорил?

— Что Наоми баловалась наркотиками.

— Если бы всё это не было так серьёзно, то, наверное, можно было бы рассмеяться.

— Ты путаешь, это Эд принимал наркотики. Поэтому он теперь в реабилитационном центре.

— Эд само собой, но раньше был случай с Наоми. Я его не перебиваю, и он продолжает:

— Помнишь, я говорил тебе, что Наоми однажды попробовала наркотики с приятелями? Тогда ещё было жарко. И мальчики куда-то уехали.

— Так ты об этом? Но ведь...

Да, это было летом, восемнадцать месяцев назад. В открытые окна ветерок доносил запахи барбекю. Мальчики с классом поехали на экскурсию в Марокко. Наоми играла с приятелями в теннис. Мы после ужина пили кофе.

Я вспомнила его слова: «Это было только один раз. На вечеринке. Ничего страшного, все ребята пробуют в компании. Она обещала, что это не повторится. Не говори ей ничего — пусть думает, что ты не знаешь. Она не хочет тебя расстраивать».

Я внимательно смотрю на Тэда.

— Но ты сказал тогда, что это было только один раз.

Он краснеет и отводит глаза, а память возвращает меня к эпизоду на раннем этапе поисков, когда мы вечером сидели с Майклом, дожидаясь прихода Тэда с работы. Мне тогда его вопросы показались неуместными. Я испугалась, что он подумает, будто Наоми действительно принимала наркотики, и станет попусту тратить время.

— Ваша Наоми курит?

— Нет.

— Пьёт?

— Никогда.

— А наркотики?

— Нет. Вернее, пробовала один раз.

— Вот как?

— Несколько месяцев назад. С приятелями на вечеринке. Она призналась Тэду, что покурила с ребятами марихуаны. Больше такого не было. Я в этом уверена.

— Что за ребята?

Имён я не знала. Но он опросил всех. Ни один не признался. Больше об этом никто не вспоминал.

Подходит официант. Собирает тарелки, вилки, ножи. Руки у него крепкие, загорелые. На вид ему чуть больше шестнадцати. Наверное, занимается спортом. Тэд просит его принести кофе. Он серьёзно кивает и уходит.

— Если ты имел в виду тот случай, то зачем тогда повторял о своей вине? — спрашиваю я.

— Не знаю.

— И всё же, Тэд, почему?

Он молчит, трёт пальцами правую бровь.

— Видно, вспомнилась Африка. Там столько детей - наркоманов. Повсюду. Лежат на тротуарах в полной отключке. Понимаешь, дети. И я пожалел, что тогда поверил ей на слово и не пытался проверить.

— Но она всего один раз покурила травку, Тэд...

Его щеки снова порозовели. Он шевелится на стуле, не поднимая глаз.

— Травка действительно была всего один раз, Дженни. Но потом появился кетамин. Я перестала слышать разговоры и звон посуды, как будто нас отделили от остальных посетителей в зале плотным покрывалом.

Кетамин. Кровь бросилась мне в лицо.

— Почему ты ничего мне не сказал? — я повысила голос, и молодые парень с девушкой за соседним столиком посмотрели в нашу сторону.

— Я всё рассказал полицейским, — Тэд бросает на меня взгляд и снова опускает глаза. — Когда ездил туда, ну ... насчёт Бет, — он наливает себе вина и быстро опрокидывает его в рот. — Рассказал о кетамине. Они думали, что это к делу не относится, но собирались проверить.

— Кто они?

— Майкл оставил меня с двумя дежурными полицейскими. Фамилии я не запомнил. Они всё записали.

— И что?

— Ничего. Больше этот вопрос не возникал. Наверное, для поисков Наоми это было не важно.

— Но они могли об этом просто забыть.

— Это были профессионалы.

— И профессионалы делают ошибки.

Он отводит взгляд и постукивает по столу пальцами.

Молодой официант приносит кофе. Осторожно ставит на стол поднос с кофейником, чашками и молочниками. Потом улыбается и уходит.

— Как ты об этом узнал? — спрашиваю я, наливая нам кофе.

— Это случилось, когда она проходила в моей лаборатории школьную практику. Помнишь? Конечно, я помнила. Ведь это была моя инициатива.

Тебе такая практика очень полезна, дорогая. Посмотришь, что интереснее — театр или медицина. Эд уже пробовал, теперь твоя очередь. Если будешь рано вставать, сможешь сопровождать папу на обходах.

Она обрадовалась возможности поработать в больнице отца. Вставала рано, ни разу не проспала.

Тэд тем временем продолжал:

— ...В её обязанности также входило вести учёт лекарств, используемых при травмах спинного мозга. В частности, она заполняла бланки заказов на кетамин для анестезии крысам. Все делала аккуратно и вовремя. Я ею гордился. — Он замолкает. Ставит локоть на стол, чтобы подпереть подбородок. От этого его голос становится приглушенным.

— Её никто не контролировал, но однажды я заметил несоответствие между тем, что было указано в бланке заказа, и использованным. Она сказала, что уронила на пол целую коробку, — Тэд опускает глаза и понижает голос: — Даже показала мне осколки.

— Неглупо, — тихо говорю я. — И как же все выяснилось?

— Она случайно забыла в лаборатории сумку. Я не знал, чья она, и заглянул. В бумажнике была её банковская карточка, а рядом аккуратно завёрнутые в бумагу шесть флакончиков кетамина.

Представляю себе состояние Тэда, когда он это увидел.

— Кетамин я забрал, а сумку принёс вечером домой и оставил на кухне, чтобы попалась ей на глаза утром. На следующий день ушёл рано. Потом она приехала в больницу, нашла меня и начала плакать. Сказала, что взяла кетамин для приятелей. Тех, с кем тогда на вечеринке курила травку. Это ребята постарше. Они узнали, что она имеет дело с кетамином, и уговорили принести. Наоми клялась, что сама кетамин никогда не принимала.

— И она мне ничего не сказала? Как же так?

— Я советовал ей это сделать, но она ни в какую. Говорила, что тебе лучше об этом не знать. Что ты предъявляешь ей слишком высокие требования и будешь сильно разочарована.

— Это неправда, — возражаю я. — Ничего особенного я от неё не требовала. Мне казалось, что у нас дружеские, доверительные отношения.

Вот именно казалось. На самом деле я ничего не знала — ни о её связи с Джеймсом, ни о беременности.

Вино в бутылке почти закончилось. Я выливаю остатки в его бокал. Он быстро выпивает и подзывает официанта, чтобы расплатиться.

— Почему ты не рассказал мне об этом тогда? — спрашиваю я.

Тэд молчит. Мне становится зябко. За окнами хмурый январский день. На рождественской ёлке тускло мерцают разноцветные шарики.

Бристоль, 2009

Спустя одиннадцать дней

Стеклянный флакончик был холодным. Осторожно держа его в руке, я вышла из комнаты Эда, спустилась по лестнице и через заднюю дверь вышла в сад. На холоде думать было легче.

Значит, Эд мне лжёт, и, наверное, уже давно. Таскает из моей сумки наркотические препараты, возможно на продажу. Отсюда и деньги. Аня споткнулась о сумку, потому что он брал её и забыл поставить назад. Эд ворует у меня лекарства. Разве такое возможно? А то, что Наоми отсутствует уже одиннадцать дней, — это возможно?

Я следила за стрелками часов — как они крутятся по циферблату, время от времени поглядывая на телефон, ожидая звонка в любой момент. Развесила листовки с её фотографией всюду, где мне посоветовали — у газетных киосков, почтовых отделений, библиотек, травм пунктов и станции «Скорой помощи''. Вечером ходила по улицам и сидела на пристани, глядя в чёрную воду. Разговаривала с Никитой, Шен и Джеймсом. И очень много стояла, как стою сейчас, потому что сидеть было неправильно, нехорошо, слишком удобно. Только сегодня за работой я ненадолго об этом забыла. Нет, не забыла, а всего лишь отвлеклась. Если возможным оказалось потерять ребёнка, то возможно всё.

Я так сильно сжала в руке флакончик, что он треснул, и жидкость потекла по ладони. Осколки стекла впились в кожу.

Зазвонил телефон. Я зажала трубку между ухом и плечом, пока ополаскивала и наскоро перевязывала руку. Майкл сказал, что они опросили всех владельцев клубов в Бристоле, но ничего не прояснилось. Он приедет ко мне завтра.

Потом я услышала, что пришёл Эд. Он поднялся в свою комнату, захлопнув за собой дверь. Вскоре вышел и начал медленно спускаться. В ожидании я села на нижнюю ступеньку, а когда он поравнялся со мной, встала.

Выглядел Эд ужасно. Под глазами круги, даже не тёмные, а красные, волосы растрёпаны, школьный галстук в пятнах. Рукава рубашки не застёгнуты. Он сильно похудел. А я заметила это только сейчас.

— Что так рано?

— Ты была в моей комнате, мама? — спросил он, игнорируя мой вопрос.

— А разве у меня уже нет на это права? — я постаралась не повышать голос, но у меня не получилось. — Как прошли соревнования по гребле?

— Их отменили, — он продолжал лгать, не оставляя мне выбора.

— Их не отменяли. В этом семестре вообще нет гребли. Зачем ты врешь? Он поморщился, как от удара.

— Потому что для тебя важно, чтобы я занимался чем-то полезным. Вот и пришлось притворяться, что хожу на греблю. Это давало мне немного свободы.

— А для чего тебе нужна свобода, Эд? Он опустил голову и пожал плечами.

— Чтобы воровать из моей сумки лекарства? Ты это считаешь свободой? Он молча смотрел на меня, и его губы дрожали.

И тут мне все стало ясно. Я быстро двинулась к нему и, прежде чем он успел отстраниться, потянула вверх рукав его рубашки. На внутренней стороне левой руки были видны множественные красные бугорчатые шрамы. Старые и свежие. Это бывает, когда наркоман неумело ищет вену.

Глава 25.

Дорсет, 2011

Тринадцать месяцев спустя

Мы направляемся вдоль берега к утёсам, в которых море проделало расселины и небольшие пещеры. Летом здесь неприятно пахнет затхлостью, но после зимних штормов остаётся только аромат свежих водорослей и солёной воды. Мы останавливаемся, укрываясь от ветра. Тэд достаёт из смятой пачки сигарету, наклоняется прикурить. Дым сигареты «Житан» моментально воскрешает в моей памяти забытые картины смятых простыней, брошенных на пол книг и конспектов. Время, когда мы занимались любовью после занятий. Он снова закурил? Может быть, курит Бет, хотя это не соответствует её образу, который я создала. Наверное, они курят после секса, как это делали мы. Эти мысли возникают у меня и парят некоторое время над тревогой, а потом растворяются в ней.

— Так почему ты ничего мне не рассказал, Тэд? — снова спрашиваю я. Он отвечает не сразу, вначале затягивается сигаретой.

— Я обещал ей не говорить.

— Но ты мог рассказать мне по секрету.

Тэд пожимает плечами. Дым щиплет мне глаза, я отворачиваюсь.

— Нельзя было предугадать, как ты поступишь, — отвечает он. — Конечно, я знал, что полицию ты впутывать не станешь, но...

Я выпрямляюсь. Ветер подхватывает мои волосы, их приходится придерживать.

— Какая, к черту, полиция! Я её вообще никогда не наказывала. Да она и вела себя всегда безупречно, даже маленькая.

— Вот именно. Потому и боялась тебя разочаровать. Проще было соврать.

То есть, куда ни поверни, всюду я виновата. Ветер усиливается, пора уходить.

Тэд идёт рядом, прикрывая ладонью сигарету.

— Но теперь, когда её нет, — кричу я, перекрывая шум волн, — зачем было скрывать? Он, не замедляя шага, кладёт руку мне на плечо.

— У тебя и так печалей было достаточно. К тому же после того случая больше ни один флакончик кетамина не пропал. — Он спотыкается и крепко сжимает моё плечо. — Я считал, что инцидент исчерпан.

— Чайки летят к острову. Надвигается шторм, тёмные тучи простираются до самого горизонта. Мы идём по дорожке мимо церковного кладбища.

Действительно, зачем мне надо было это знать? Чтобы известить полицию? В газетах тут же появились бы заголовки: «Из семьи врачей сбежала дочь-наркоманка», и после этого Наоми не вернулась бы домой, даже если бы могла. Они и так из всех фотографий выбрали ту, где ей вручают приз на соревнованиях по плаванию. Она была очень хороша в купальном костюме, а газеты с такими картинками лучше раскупают. Но, с другой стороны, этот случай с кетамином, возможно, помог бы полиции её найти.

Я ускоряю шаг, словно пытаюсь наверстать упущенное время. Рука Тэда соскальзывает с моего плеча. Осенью дорожка вдоль кладбища вязкая от раздавленных грушевидных плодов тиса, которые падают с низко свисающих ветвей, а сейчас здесь скользко от льда.

Начинается дождь, но мы почти у дома. Мэри кормит кур. Мы проходим мимо её калитки, и она нам машет. Я машу в ответ.

У двери под навесом Тэд с виноватым видом трогает мою руку.

— Как раз в то время, когда я нашёл в её сумке флакончики, на меня свалилась куча неприятностей. Неудачная операция на позвоночнике девочки грозила судом, следом поднялся шум по поводу истории со стволовыми клетками, и мне приходилось постоянно мотаться в Швецию. Понимаешь, я забыл об этом чёртовом кетамине. А мне нужно было как следует её расспросить.

В доме нас встречает сонный Берти, тычется влажным носом нам в ноги. Я наклоняюсь его погладить, потом хожу по кухне, не находя себе места. Тэд раздевается, включает чайник.

Я поворачиваюсь к нему:

— А что ты надеялся у неё узнать?

— Насчёт приятелей. Это могли быть не школьники, а кто угодно.

Я вдруг вспомнила про Эда.

— Ас Эдом это как-то могло быть связано?

— Нет. Он принимал наркотики, а Наоми их просто... воровала.

— Но он тоже воровал.

Тэд подвигает ко мне через стол кружку с чаем.

— Это просто совпадение. Да, они оба воровали, но по разным причинам. А может быть, и не совпадение?

— Я думаю, она тогда сказала мне правду, — продолжает Тэд, глотнув чая. — Один раз стащила кетамин для приятелей.

Она столько раз нам врала, что я теперь сомневалась в её правдивости.

— А кто-то из приятелей заходил к ней в больницу? — спрашиваю я.

— Нет. Я бы заметил — и в лаборатории, и в палатах.

— Так что, она бывала и в палатах?

— Странно, что это тебя удивляет. Ты же радовалась, что Наоми сопровождает меня во время обходов. Ей это нравилось. Она много общалась с пациентами. Думаю, они принимали её за студентку.

— Давала им лекарства?

— Да нет, боже мой! — Он понимает, о чем я подумала. — Нет, лекарства у нас всегда под замком. И пациентам их дают профессиональные сестры. А она просто с ними болтала.

Неожиданно у меня вспыхивает подозрение:

— А с ней она встречалась?

— С кем?

— С твоей подружкой Бет.

— Она больше не моя подружка. У нас все кончено, — он встаёт, поворачивается ко мне спиной и смотрит в окно на дождь в саду. — Нет, с ней Наоми не встречалась.

— Откуда ты знаешь?

Он пожимает плечами:

— Они не пересекались. Бет часто работала в вечернюю смену. Но они могли встречаться и без ведома Тэда. А что, если?..

— Где она сейчас?

— Кто?

— Кто же ещё? Бет, конечно. Может, это она похитила Наоми, чтобы... чтобы... не знаю, мало ли что может прийти женщине в голову, если она решила привязать к себе мужчину.

— Погоди, — он стоит, засунув руки глубоко в карманы. Выглядит спокойным, но кулаки сжаты так, что даже ткань на брюках натянулась и видны костяшки.

— Тебе же известно, что в тот вечер, когда исчезла Наоми, она была со мной.

— Мне известно только то, что рассказал ты.

— Он была у себя дома, в своей квартире. У неё бесспорное алиби, — он поворачивается и встречает мой взгляд. — И полиции это тоже известно. Она им звонила, потому что как раз в тот вечер дверь в её квартиру взломали, — он замолкает на долю секунды. — А потом позвонила мне.

— Тебе? — а вот это мне в голову даже не приходило. — Значит, это у вас было не в первый раз?

— Не потому, что ты устал и выпил вина? Вы уже были любовниками. Боже, оказывается, я глупее, чем думала!

— Я собирался тебе рассказать, но не успел.

Интересно, сколько времени нужно, чтобы рассказать жене о связи с женщиной? Минута-две? Несколько месяцев? Лет? Я ставлю кружку на стол. Чай начал казаться мне противным и безвкусным.

— Теперь-то мне известно, что у вас давняя связь, но тогда я верила в твою ложь.

— Как я мог говорить об этом, когда пропала Наоми?

Меня это уже мало интересовало

— Значит, в квартиру Бет кто-то влез, и она позвонила в полицию. Но позже они должны были установить, что отец пропавшей Наоми — её любовник и что вторжение в её квартиру произошло как раз в вечер исчезновения Наоми. Может быть, это не простое совпадение. Почему Майкл не сказал мне об этом?

— Он не знал, — Тэд снова садится за стол. — О моей связи с... Бет в полиции узнали позднее, когда я ездил в участок по поводу своего местонахождения в тот вечер. Я тогда сидел в машине недалеко от её дома, ждал, когда уедут полицейские.

О чем он думал, когда прятался в машине на темной улице? Мучился от стыда? Или обдумывал план предстоящей операции? Нет, он, наверное, мечтал о сексе с Бет, когда наконец полицейские оттуда уберутся.

— А что ты делал, когда она тебе позвонила? — спрашиваю я, помня, что распутывать дело нужно медленно, ниточку за ниточкой.

— Как раз садился в машину, чтобы ехать домой. В тот вечер я еле стоял на ногах. Судебное дело развалилось, ко мне уже не было претензий. Я чувствовал огромное облегчение и мечтал поскорее добраться до дома. Даже забыл, что обещал заехать за Наоми. — Он на секунду замолкает. — И тут позвонила Бет, в панике. В её квартире все перевёрнуто, на кухне даже устроили пожар.

Ах вот почему от него тогда, тринадцать месяцев назад, пахло горелым. А я подумала, это из-за диатермии, глубокого прогревания, используемого при операциях. И в суматохе тут же забыла.

— Полицейские выяснили, кто это был?

— Они решили, что в квартиру влезли подростки. И потом, узнав о моей связи с Бет, все равно никак не соединили этот случай с исчезновением Наоми.

— В квартире что-то пропало?

— Кажется, ничего, — Тэд задумывается, возможно, впервые осознавая, что это выглядит странно. — Ноутбук, телевизор, фотоаппарат, украшения — всё передвинули, но ничего не забрали.

— Тебе не пришло в голову, что в её квартиру не случайно влезли именно в тот вечер, когда пропала Наоми?

Он пожимает плечами.

— В Бристоле ежедневно взламывают чьи-то квартиры.

Я вспоминаю Джейд. Худенькая, слабая, все тело в синяках. Всё это не было случайным совпадением. Ребёнок страдал лейкемией.

— Наоми когда-нибудь видела вас вместе? — устав сидеть, я встаю и начинаю мыть чашки, грею руки в теплой воде.

— Я уже говорил тебе, что нет. Хотя... — он замолкает, что-то вспомнив. — Мне кажется, Бет заходила однажды в мой кабинет, когда там была Наоми. Но быстро ушла. Девочка на неё никак не отреагировала.

А вот тут он ошибается. Стоило Бет войти, как Наоми обязательно бы ощутила аромат лаванды и подняла голову, потому что запах был знакомый. А потом бы вспомнила, что так часто пахнет от отца. Она притворилась бы, что смотрит в окно, где на шторах вышиты павлины, — моя работа, сделанная много лет назад, — а сама бы краем глаза наблюдала за Бет. И непременно бы заметила, какими взглядами они обменялись.

— Мне нужно сообщить об этом Майклу.

— Вы всё ещё перезваниваетесь?

— Да.

Я усмехаюсь, вспоминая нежные руки Майкла и его серьёзные глаза. Вкус его губ, когда они касаются моих. Но рассказывать Тэду о Майкле не буду. Я ему теперь ничего не должна.

— Тебе надо остаться и увидеться с ним, если он согласится приехать.

— Конечно. А теперь послушай, Дженни...

Я поворачиваю голову и вижу перед собой совершенно чужого человека. Всё незнакомо — щетина, никотиновые пятна на пальцах, длинные волосы, на губах странная улыбка. Мужчина среднего возраста, но выглядит старше, усталый и чем-то удручённый. Возможно, совершил промах и жалеет об этом.

— Я хочу сказать, что... у меня с Бет действительно все кончено.

— Отправляйся в паб, — говорю я. — Он работает, и там тебя накормят. Когда надумаешь лечь спать, возвращайся.

После его ухода я звоню Майклу, но он не отвечает. Иду в пристройку. Там холод и беспорядок, хотя обычно я этого не замечаю. Рисовать мне не хочется. Я кручусь там некоторое время, кое-что убираю и ухожу.

В эту ночь мне снится Наоми, со смехом швыряющая битое стекло о стену горящей кухни Бет. Смех меня будит, и через какое-то время выясняется, что это крики чаек, пристроившихся на крыше. Потом я долго лежу в темноте, перебирая в уме факты более чем годичной давности. Кое-что изменилось. Добавился кетамин, взлом квартиры Бет. Я многого не знала и не замечала. Не видела, что происходит с Эдом. А ведь он был на грани гибели.

Понимая, что заснуть не удастся, я встаю, спускаюсь в темноте вниз, завариваю чай. Альбом с рисунками лежит раскрытый, обложкой вверх. Наверное, его смотрел Тэд и ничего интересного для себя не нашёл. Его мокрое пальто брошено на спинку стула, с рукавов натекла небольшая лужица. Я не слышала, как он вернулся из паба и поднялся наверх.

Открываю дверь в сад, смотрю в темноту. Тихо, шторм унялся. Я закрываю дверь и сажусь на пол, прижав спину к обогревателю. Рядом — кружка в чаем. Скальпель нарисовать легко; труднее передать дрожь пальцев.

Бристоль, 2009

Одиннадцать дней спустя

Эд вырвал руку и опустил рукав. Я попробовала его обнять.

— Что с тобой происходит? Он поёжился и отстранился.

— Но я хочу помочь.

Эд двинулся в гостиную, сел на диван и откинул голову, глядя в потолок. Я устроилась рядом.

— Ты можешь сказать, что происходит?

— Он устремил на меня свои печальные глаза.

— Не говори папе.

— Ты брал лекарства из моей медицинской сумки? Он не ответил.

— Но чтобы сделать такое, — я показала на его руки, — тех препаратов недостаточно. Когда я снова попробовала закатать ему рукав, он отдёрнул руку с небольшим стоном. Мне показалось, что там есть припухлость.

— Давай поедим, а потом я посмотрю. Это может быть нарыв. Мы молча поели. Он жевал, глядя перед собой в пространство.

— Как ты себя чувствуешь? — спросила я после кофе.

— Дерьмово.

— И давно это?

— Не знаю.

— Как часто?

— По надобности. — Он выдавливал из себя слова, словно каждое доставляло ему боль.

— И что ты принимаешь?

— Разное. — Он понизил голос до шёпота, и мне пришлось наклониться. — Большей частью кетамин.

Мне стало дурно.

— Где берешь?

Он усмехнулся.

— Есть один человек в клубе.

— А как подсел?

— Как, как... сам не знаю... просто случилось.

— Но почему?

— Черт его знает. Может быть, Тео... Наоми...

— Ну, Наоми — это как-то понятно. Тебя угнетает чувство вины. А Тео при чем? Отстань, мама, — он начал качать ногой вверх-вниз.

Я оглядела комнату, как будто инструменты, которые бы помогли разрешить ситуацию,

находились где- то здесь. В буфете на верхней полке.

— Но ты не виноват, я же тебе много раз это говорила.

— Мама, отстань.

— А деньги? Откуда у тебя деньги, Эд?

Он задёргал ногой быстрее, затем вскочил и направился к лестнице.

— Ты куда?

— На Северный полюс.

Наверху хлопнула дверь, и я осталась сидеть в звенящей тишине, как после взрыва. Но это звенело в моей голове. Я смотрела на свои руки, ещё вполне крепкие. Чего только они не делали! Принимали младенцев, вставляли катетеры и капельницы, зашивали кожу. Теперь вот ими мне предстояло оперировать собственного сына. Но я справлюсь.

Эд сидел, опершись на спинку кровати, с наушниками на голове. На коленях книга. Увидев меня, начал быстро листать страницы. Я села на кровать, и он резко отодвинулся.

— Пожалуйста, послушай меня внимательно.

Он напрягся и перестал переворачивать страницы.

— Родители в таких случаях немедленно сообщают в школу. А некоторые и в полицию. И то, и другое будет связано с неприятными для тебя процедурами. Но я предлагаю договориться.

Он снял наушники.

— Если ты согласишься пойти в реабилитационный центр, мы не будем сообщать ни в школу, ни в полицию. И конечно, тебе придётся кое-что нам рассказать.

— Он долго молчал, глядя на меня. Затем перевёл взгляд на книгу на коленях.

— Мне нужно будет уйти из школы?

— Разумеется. Ведь ты поселишься в реабилитационном центре.

Он откинулся на спину и закрыл глаза.

Я осторожно завернула его рукав. Да, там была солидная припухлость величиной с небольшую сливу.

— Это опасно, Эд. Нам нужно срочно ехать в травмпункт.

— Сделай это сама.

Я не стала настаивать, боясь, что он откажется идти в реабилитационный центр. Принесла из машины стерильный хирургический комплект, который возила с собой на случай, если придётся делать что- то экстренное у пациентов на дому. В сумке нашлись антибиотики. Потом я вымыла руки в ванной комнате в очень горячей воде. Да, ему будет больно, но придётся потерпеть. Вытерев руки бумажным полотенцем, я надела хирургические перчатки и перестала быть матерью, став доктором. Стандартная процедура вскрытия нарыва хорошо мне знакома и не должна была вызвать затруднений. Я продезинфицировала его руку йодным тампоном, закрепила как следует и анестезировала область нарыва.

— Эд, я сделала заморозку, но все равно будет больно. В больнице тебе бы ввели более сильное обезболивающее.

— Делай спокойно, я вытерплю.

Я разрезала скальпелем кожу над нарывом, и оттуда брызнул густой жёлтый гной.

Эд вскрикнул и глухо застонал. Его лоб покрылся капельками пота. Я начала быстро выдавливать гной.

— Потерпи скоро конец.

Я впрыснула антисептик, затем наложила на рану мягкий тампон, забинтовала, после чего дала ему проглотить ударную дозу антибиотиков. Пенициллин и метронидазол. Потом парацетамол и чай.

Я сидела на кровати, зажав свои дрожащие руки между коленями. Эд — рядом, с белыми губами.

— Папе не говори. Пожалуйста.

— Сам подумай: как я могу ему не сказать, если ты бросишь школу? Конечно, это ему не понравится но он поймёт. Папа знает, что такое борьба с вредной привычкой. Сам бросал курить много лет назад.

— Я не знал, что папа курил.

— Да. А иногда не только сигареты.

— Неужели? — Эд посмотрел на меня, и его глаза на мгновение засветились

— Все ошибаются мой дорогой. Главное — вовремя спохватиться.

— А вот мой замечательный брат, наверное, никогда не ошибается.

Я ждала, когда он снова заговорит о Тео, но у Эда слипались глаза.

— Я продавал их... в обмен на кетамин... — пробормотал он и заснул.

Понятно. Он брал лекарства из моей сумки и продавал, чтобы купить кетамин. А купить сильный наркотический анальгетик петидин и успокоительное и снотворное средство тазепам, я думаю, желающие находились.

Я закрыла дверь и тихо вышла с подносом. Только спустилась вниз, как зазвонил мобильный.

— Это передадут в новостях, — сказал Майкл. — Так что приготовьтесь.

Я опешила. Неужели журналисты узнали об Эде? О том, что он наркоман? Но Майкл продолжал, и я поняла, что это совсем другое.

— В лесу нашли брошенный голубой пикап.

Глава 26.

Дорсет, 2011

Тринадцать месяцев спустя

В ванной после слива воды остаются маленькие камешки, черные и коричневые. Иногда они впиваются в кожу ног, и я их чувствую, когда надеваю туфли. Но сейчас я их замечаю и слежу, когда они исчезнут в сливном отверстии.

После ванны я выхожу из дома позвонить. Говорю тихо, поднеся мобильник ко рту, потому что окно в комнате Тэда открыто, и он может услышать. Ожидая ответа Майкла, я наблюдаю за черным паучком. Он свешивается на паутинке с садовой стены, качаясь, как маятник. Маленькая блестящая бусинка.

Майкл слышит мой голос и удивлённо спрашивает:

— Что-то случилось?

— Тэд ещё здесь, — говорю я, пальцем отталкивая паучка к стене. Он стукается о камень.

— Понятно.

— Он приехал больной, так что...

— Тебе пришлось за ним ухаживать, — заканчивает Майкл.

— Он рассказал кое-что о Наоми, чего я не знала. Оказывается, она воровала в больнице лекарства.

Несколько секунд он молчит, потом снова тихо произносит:

— Понятно.

— Это когда она летом работала в лаборатории Тэда. Однажды забыла сумку, и он нашёл там флакончики с кетамином, — говорить мне было трудно, не хватало дыхания.

— Почему он так долго молчал?

— Говорит, что рассказал тогда полицейским, но они, видимо, не обратили внимания. Паук торопливо ползёт по камню, ищет, где спрятаться.

— Но тебе он об этом не рассказал.

— Не хотел нагружать меня фактами, не относящимися к делу.

— Значит, кетамин? — спрашивает Майкл, помолчав пару секунд.

этот момент все пространство деревни заполняет размеренный звон утренних церковных колоколов. Эти звуки напоминают мне о том, что существует мир, где светит солнце, люди отдыхают среди аккуратно подстриженных лужаек и собираются на воскресные трапезы.

— Тэд использовал его для анестезии подопытным крысам. Наоми имела к нему доступ. Он ей доверял.

Паук исчез. Должно быть, я пропустила момент, когда он нырнул в щель между камнями.

— У наркоторговцев кетамин сейчас в большом ходу, — медленно произносит Майкл.

— Но Наоми этим не занималась. Только Эд.

— Я постараюсь выявить пользователей, — продолжает Майкл, не обращая внимания на мои слова.

— Каких пользователей? Тэд сказал, что она взяла только несколько флакончиков для приятелей.

— Можно не сомневаться, что это не школьники. Думаю, её приятели намного старше. Жаль, что теперь уже мы не можем проверить её контакты.

— Услышав последнее слово, я вздрагиваю. Обычно врачи употребляют его по отношению к половым партнёрам пациентов, подхвативших хламидию, гонорею или что-то похуже. Неизвестным, способным заразить отвратительной болезнью.

— По крайней мере теперь мы знаем, что означает буква «К» в её дневнике, — говорит Майкл.

А я-то думала, что это сокращение от курсовой работы. Боже, какая наивность!

— Я выезжаю к тебе, — заканчивает Майкл. — Буду через два часа. Надо поговорить с Тэдом.

— Жду, — отвечаю я. Хочу сказать ещё что-то значительное, тёплое, но не нахожу нужных слов. И просто добавляю: — Насчёт нас он не знает.

— Ему не обязательно всё знать.

И не только ему. Если о нашей связи станет известно, то Майкла могут отстранить от дела или вообще уволить. Я об этом боюсь даже думать.

Закончив разговор, я опираюсь рукой о стену. Она холодная и шершавая. В тёмных трещинах, наверное, полно пауков, которые редко вылазят на поверхность. По дороге в коттедж мои ноги оставляют на покрытой снегом траве чёткие следы. Судя по рассвету, день сегодня должен быть солнечный. Я выпускаю Берти. Он бегает кругами по саду, как щенок, катается в траве.

На кухне Тэд варит кофе. Он теперь не такой, каким приехал. Посвежел и, кажется, даже немного поправился. На стуле рядом приготовлено пальто, у его ног — небольшой чемодан. Встретившись со мной взглядом, он отводит глаза, как провинившийся ребёнок. Затем протягивает мне кружку кофе, берет свою и произносит, поспешно, словно боясь, что я его прерву:

Она тебя любила.

А вот это зря. Мне совсем не нужно слышать от него такое. Я обхватываю ладонями кружку прислоняюсь спиной к стене. В окно светит солнце, делая заметными пыль и пятна на полу.

— Я много раз поступал неправильно, — продолжает Тэд с небольшой запинкой.

— Как именно? — я достаю из буфета овсянку, насыпаю в кастрюльку.

В моей жизни многое тоже было неправильно. Много бесплодных ожиданий, чего-то очевидного, что я не замечала.

— Мало бывал дома, — отвечает он. — Вечно занят...

Надо же, как для него всё просто. Разве Наоми пропала, потому что он был вечно занят? А остальное, что он делал или не делал, не важно?

— Ты подавал ей дурной пример, — я заливаю овсянку водой, и руки у меня подрагивают от злости. — И она, видно, решила, что можно ни с кем из нас не считаться.

Тэд слегка пожимает плечами.

— Если ты имеешь в виду Бет, так я ещё раз говорю: Наоми о ней не знала. Я был осторожен. — Он молчит, затем добавляет, будто это как-то связано с его предыдущими словами:

— И между нами действительно все кончено. — Он подходит, смотрит через моё плечо в кастрюльку. — Добавь молока. Будет лучше.

— Скоро приедет Майкл, — я отступаю назад и добавляю в кастрюльку ещё полчашки воды.

Он хмурится.

— У меня завтра несколько операций и нужно ехать — осмотреть пациентов. А после, я думал, мы могли бы...

— Мы говорили по телефону, — сообщаю я, помешивая кашу. На него не смотрю. — Его насторожил случай с кетамином.

Я накладываю овсянку в тарелку и ставлю перед ним.

— Раз так, я подожду, — произносит он, глядя на меня.

В воздухе чувствуется напряжение, которое создают непроизнесённые слова.

— Пойду немного поработаю, — говорю я и выхожу из кухни, закрыв за собой дверь.

В это время года нужные мне цвета подбирать очень сложно. Я решила выйти за калитку, может, что-нибудь разгляжу в живой изгороди. Но далеко идти не приходится. Прямо у ворот мой рукав цепляется за стебель розы с замёрзшим бутоном. Я отцепляюсь, и бутон оказывается у меня в руке.

В пристройке он немедленно отображается на плотной белой бумаге. Лепестки тёмные, туго закрученные, на краях чуть отвёрнуты, так что виден следующий слой — розовато-лиловый. Дивный контраст в соседстве с темно-коричневым. Вначале я кладу розовую краску, затем покрываю её чёрной и достигаю нужного эффекта — глянцевого пепельного.

Тринадцать месяцев назад все вокруг неё было прочным и надёжным. Дом, школа, приятели. Но теперь я знаю, что за пределами этого круга таилась опасность. Кто-то ждал, когда она сойдёт с дороги в тень. Какой - то один человек. Контакт.

Я пытаюсь сосредоточиться на рисунке, слежу за точной передачей формы. Этот похититель не должен её погубить, если любит.

Дверь со скрипом отворяется.

— Привет! — Майкл в куртке, шея замотана шарфом, в руке ключи от машины. Он догадался, что я здесь, и прошёл прямо сюда.

Я касаюсь пальцами его лица.

— Я так соскучилась.

Он прижимает губы к моей руке.

— У тебя усталый вид. Я не приезжал, думал, у тебя сыновья.

— Они уехали несколько дней назад. Пойдём в дом, иначе Тэд явится сюда.

Мы входим. Тэд разложил на стойке ножи, как в операционной. Рядом кучки аккуратно нарезанного лука, пастернака, специй. Сейчас он быстрыми умелыми движениями крошит зелёные стебли петрушки. Пальто и чемодана не видно.

— Вот, собрался приготовить что-нибудь, насыщенное витаминами, — говорит он, обращаясь к Майклу, после обмена рукопожатиями. — Она ухаживала за мной, теперь моя очередь. — Он перекладывает нарезанное на сковороду.

Майкл направляется в гостиную.

— Прошу пройти сюда.

Тэд ставит сковороду на маленький огонь и садится рядом со мной, положив руку на спинку дивана. Я чуть отодвигаюсь. Майкл занимает кресло напротив. Наклоняется вперёд с деловым профессиональным видом. Смотрит на нас.

— Узнав от Дженни о случае с кетамином, я запросил в базе данных список всех известных продавцов и потребителей кетамина в стране. А также других преступников, близких к этой сфере.

Что за преступники? Похитители, насильники и убийцы? Я бросаю взгляд на Тэда — как он это воспринимает? Но Тэд сидит, опустив голову. Слушает.

Тем временем Майкл продолжает:

— Вот списки. В Бристоле с кетамином связано около сотни человек. Посмотрите, может, здесь есть кто-то знакомый.

— Не понимаю, как у нас могут оказаться такие знакомые? — удивляется Тэд.

— Может быть, Наоми обронила мимоходом какую-то фамилию, или это приятель приятеля кого-то из ваших сыновей.

— Сомневаюсь, чтобы наши дети общались с наркодилерами, — с вызовом произносит Тэд.

— Ты забыл про Эда? — говорю я, повысив голос. — И Наоми тоже уличили в воровстве именно кетамина. Поэтому не исключено, что они имели контакты с такого рода людьми.

Все молчат. Тэд убирает руку со спинки дивана. Майкл перебирает списки, затем протягивает нам одинаковые листки.

— Посмотрите, вдруг узнаете одну из фамилий.

Я читаю: Том Эббот, Джозеф Акерман, Сайлас Ахмад, Джейк Остин, Майк Бейкер... Нет, никого не знаю. С одной стороны, это хорошо, а с другой — скверно. Потому что мы опять стоим на месте.

Тэд отрицательно качает головой.

— Извините, но в памяти ничто не всплывает.

— У меня есть список подлиннее, охватывающий юго-запад, — Майкл достаёт из кейса ещё бумаги.

Тэд начинает читать новый список, быстро переворачивая листы. Но я знаю: знакомую фамилию он не пропустит. Тэд всегда читал быстро, выделяя в тексте главное. А я читаю и перечитываю, поглядывая на Майкла. Он не поднимает глаз, углубившись в свои бумаги. Наверняка устал. Утром после моего звонка посидел за компьютером, распечатал списки, потом два часа ехал на машине в Дорсет. О чём он думал, глядя на дорогу?

Тэд прочел новый список раньше меня. Вернул Майклу и, пожав плечами, отправился на кухню, где принялся шумно открывать ящики. Я продолжаю читать, внимательно вглядываюсь в каждую фамилию. Ничего знакомого.

Майкл подходит, кладёт руку мне на плечо. На кухне гудит овощерезка, замолкает, затем гудит снова. Тепло руки Майкла жжёт тело. Я закрываю глаза, а он возвращается к своему портфелю и вытаскивает два толстые пачки.

— Это списки по стране.

— Ничего себе, — говорит Тэд, появившийся с подносом, на котором стоят дымящиеся пиалы с супом. — Вы широко забросили сеть.

Майкл берет пиалу, делает несколько глотков.

— Спасибо. Думаю, вы в своей работе тоже изучаете все возможности, когда не можете выявить причину болезни. Разные анализы, томография. Вот и у детективов так же.

Тэд кивает.

— Вы совершенно правы. Иногда какая-то на первый взгляд совершенно незначительная информация меняет дело. Вы обнаруживаете, что у пациента головные боли возникают как-то по-особенному, или выявляется незначительный электролитный дисбаланс, или что-то не так на снимке — и всё, диагноз готов.

Суп острый и горячий. Тэд хорошо готовит. На секунду я представляю себе Бет — такой, какая она существует в моём воображении. Она стоит раскрасневшаяся у плиты, варит суп. Тэд наклоняется посмотреть и целует её в шею. Шрифт списков мелкий, буквы расплываются. Я иду в пристройку за очками, в которых теперь работаю за мольбертом, особенно вблизи. Когда возвращаюсь, Майкл встаёт, чтобы включить свет.

Тэд улыбается.

— Я и не знал, что моя жена начала носить очки. Тебе они идут.

сажусь напротив него, на стул рядом с Майклом. Майкл даёт нам каждому по пачке.

— Это список по стране. Если наркоманы замешаны ещё в чём-то противозаконном, у фамилии стоит звёздочка. Список охватывает Шотландию, Северную Англию, центральные графства, Восточную Англию, Уэльс и юг, включая Лондон.

— Так тут, наверное, тысячи фамилий, — говорит Тэд.

Но тысячу мне читать не пришлось. На втором листе внизу со звёздочкой у фамилии значился Йошка Джонс. Я вздрагиваю, как от удара.

— У него был валлийский выговор. Мне это показалось странным.

— У кого? — Майкл встаёт из кресла, наклоняется ко мне. — И что вам показалось странным?

По голосу я чувствую, что он волнуется.

— Странно, потому что житель Уэльса не может носить имя Йошка.

Майкл просматривает список и быстро находит нужную строчку.

— Йошка Джонс. Вы его знаете?

— Помню, у меня на приёме был молодой человек, его звали Йошка.

Я прикрываю глаза и вижу его. Сильные руки, гибкое крепкое тело, тёмные волосы, высокие скулы. Затем картинка меняется, и передо мной возникают написанные почерком Наоми буквы XYZ. Буква Y спрятана между X и Z и выделена красным, с небольшим сердечком сверху. Он, наверное, предупредил её никогда и нигде не писать его имя.

— И что собой представляет этот Йошка? — спрашивает Майкл.

— В том-то и дело, что не могу вспомнить.

— Почему? Он мало говорил? Был груб? — вопросы из Майкла вылетают стремительно, как пули.

— Напротив, обаятелен.

— Попытайтесь вспомнить, что он говорил. — Майкл смотрит на меня с надеждой. Тэд обречённо качает головой. Он не верит, что мне удастся что-то вспомнить.

Я поворачиваюсь к Майклу:

— Помню какие-то крупицы. Это было больше года назад.

Когда он вошёл, я не заметила у него никаких признаков заболевания. Это легко определить по глазам и цвету лица. Сидит, улыбается. Цвет лица такой, что любой позавидует. Под левым глазом я заметила у него небольшой шрам, но вообще лицо чистое, худое. Глаза красивые. Карие, внимательные. Зачем он приходил, я так и не поняла.

— Напишите, что он говорил, — Майкл достаёт из кейса чистый лист бумаги, уже прикреплённый зажимом к деревянной дощечке. Роется в кармане, достаёт ручку — она у него всегда при себе. — Это очень важно.

— Слово в слово?

— Да. Вы удивитесь, как заработает ваша память, когда начнёте записывать. Попробуйте,— он ободряюще улыбается, как будто это просто — вспомнить, как прошёл приём пациента, длившийся семь минут и происходивший больше года назад.

Это было второго ноября. Я запомнила число, потому что после него вошла Джейд.

Я вывожу на листе дату: «2 ноября 2009» и задумываюсь. Какой была моя первая фраза.

Наверное: «На что жалуетесь?» или «Я вас слушаю». Что-то вроде этого. Помню, я спешила, потому что приём предыдущих пациентов затянулся. Он положил руку на стол. Это я тоже запомнила, потому что обычно пациенты так не делают. Стол — моя территория. Рука Йошки оказалась близко к моей, и я была вынуждена отодвинуться. Это походило на какое-то противостояние, в котором он победил.

На мой вопрос Йошка ответил незамедлительно: «Болит поясница, это у меня наследственное».

Такого рода заболевания не бывают наследственными, но я оставила это без комментариев.

Хотя, мне кажется, он их ожидал.

Потом я спросила: «И чем, по-вашему, это вызвано?»

Некоторым пациентам такой вопрос не нравится. Они считают, что доктор должен знать все, но Йошка не возражал. Похоже, ответ он подготовил заранее: «Перенапрягся, наверное. Долго носил на руках маленькую сестрёнку. Она любит кататься у меня на спине. Но девочка растёт и становится тяжёлой».

Помню, что мой совет спустить девочку на пол, чтобы она ходила сама, Йошка воспринял с недовольством. Думаю, он из тех людей, которые не любят, когда им советуют, особенно женщины.

При осмотре я обнаружила у него признаки люмбаго и выписала рецепт. Прощаясь, он все время улыбался и кивал. Я тоже улыбалась в ответ, довольная, что заболевание у него не тяжёлое.

Майкл быстро просматривает мои записи. Тэд встаёт и читает через его плечо.

— Ну как? — спрашиваю я.

— Посмотрим, — Майкл кладёт листок в папку. — Может быть, это тот самый Йошка из списка, хотя это совсем не обязательно.

— Человек пришёл на приём к врачу, — подаёт голос Тэд и снова начинает тереть правую бровь. — Не понимаю, как это может быть связано с Наоми.

— Попробую найти в базе данных его фотографию, — продолжает Майкл. — Если удастся, перешлю её вам.

— И что потом? — спрашиваю я, чувствуя, как только что зародившаяся надежда угасает.

— Предположим, Йошка, который был у меня, и торговец кетамином из базы данных — один и тот же человек. Что это нам даёт? — Красная буква Y из дневника исчезает вместе с сердечком.

— Пока неясно, — Майкл улыбается. — Но тут важна каждая мелочь. Помните, я говорил: расследуя сложное дело, не надо торопиться. Сделали один маленький шаг — осмотрелись. Потом следующий. Только так можно получить результат.

Позже вечером я снова вспоминаю его слова. Он произнёс их через одиннадцать дней после её пропажи, когда я уже потеряла всякую надежду.

Бристоль, 2009

Одиннадцать дней спустя

Майкл остановил джип на опушке леса недалеко от жёлто-синего полицейского автомобиля. Хмурое небо недавно разразилось дождём, и фары машин были включены. Сквозь капли на ветровом стекле я смотрела, как он и двое полицейских нагнулись под заградительной лентой и двинулись в глубь леса по вязкой дорожке.

Хорошо, что Тэд был на дежурстве, иначе бы нам сейчас пришлось сидеть тут рядом, ожидая возвращения Майкла. Да ему и не обязательно было сюда ехать. Это меня мучило неизъяснимое желание побывать на месте, где находилась Наоми после исчезновения.

Вскоре Майкл вернулся, принеся с собой сырость леса. Лицо у него было мрачное.

— Фургончик бросили в рощице у подножия холма. Вон там, — он кивнул в сторону леса и крепко сжал руль, глядя перед собой.

— И что? — робко спросила я.

Майкл снял руку с руля и положил на мои пальцы.

— Фургончик сожгли.

Мне очень хотелось, чтобы Майкл не убирал руку, но он завёл джип и медленно двинулся к лесной дорожке. Полицейские приподняли ленту, дав нам проехать.

Все время, пока джип двигался по неровной дорожке, я повторяла её имя, как мантру. Вот и та самая рощица.

Майкл остановил машину и вышел. Я последовала за ним. Дождь перестал, но воздух был пронизывающе сырой и холодный. Пахло мокрой травой. Когда двигатель перестал работать, тишину нарушало лишь карканье кружащих высоко вверху ворон. С ветвей деревьев стекала вода. Мы прошли чуть дальше, утопая ногами в рыхлом грунте и опавших листьях, и встали у натянутой между деревьями полицейской ленты.

Фургончик я увидела не сразу. Он стоял под сосной, упираясь капотом в ствол. Нижние ветви дерева обгорели. Окон нет, крыша почернела. Краска сохранилась только в двух или трёх местах. Номерной знак отсутствовал.

Я подошла к автомобилю с противоположной стороны от топливного бака, которая обгорела меньше.

— Майкл, можно заглянуть внутрь?

Он кивнул и подал мне синие резиновые перчатки. Я с трудом натянула их на мокрые руки и наклонилась. Дверца, разумеется, отсутствовала. От сидений остались только пружины. Я сунула руку в углубление, где находилась автомагнитола. Сзади тоже были одни пружины и какие-то провода. Под передним сиденьем собралась большая лужа чёрной воды. Не такая глубокая, чтобы там могло быть что-то спрятано.

— Почему его бросили здесь, так далеко от шоссе? Куда они могли отсюда пойти? Майкл пожал плечами:

— Не знаю. Извините, я отойду позвонить.

Он скрылся за деревьями, а я стояла, пытаясь представить себе, как это место будет выглядеть весной. Солнце, цветут колокольчики и фиалки, всюду зелень.

Снова пошёл дождь. Вначале я его услышала, потому что листья не пропускали влагу. Небо заметно потемнело. Можно представить, каково здесь ночью.

Вернулся Майкл.

— Нам нужно идти. Скоро сюда прибудет бригада, отвезут фургончик на экспертизу.

Я постояла ещё несколько секунд, размышляя. И что мы в результате узнали, что могло бы нас приблизить к Наоми? Вот сгоревший автомобиль. Но где доказательства, что она села именно в него?

— Майкл, разве эти останки автомобиля как-то продвинули нас вперёд? Он на секунду сжал мою руку.

— Вот тут вы ошибаетесь, Дженни. Мы все время движемся вперёд, но только мелкими шажками. Мне они заметны, потому что я подготовлен, а вам — нет. Но поверьте, в конце концов мы обязательно придём к цели.

Но мелкие шажки — это же очень долго. Смогу ли я столько ждать?

— И что дальше? — спросила я.

— Фургончик отвезут в гараж управления полиции в Портисхеде для проведения криминалистической экспертизы. Его тщательно осмотрят и выявят все сколько - ни будь полезное для расследования.

Выйдя из леса, я посмотрела вдаль. Слева в сумраке были видны огни нового моста через Северн.

— Вон там находится Уэльс, — сказал Майкл, показывая на холмы на другой стороне реки. Казалось, до них очень близко. Рукой подать.

Глава 27.

Дорсет, 2011

Тринадцать месяцев спустя

Возвращаясь во вторник утром из магазина, я вижу Мэри. Она медленно идёт через сад с чем-то в руке. Увидев меня, останавливается.

— Лиса ночью забралась в курятник. И вот... — она поднимает две истерзанные куриные тушки.

Я захожу, помогаю ей выкопать в огороде ямку, где мы хороним шесть кур, погибших от зубов жестокой лисы, и утрамбовываем землю.

Мэри неожиданно улыбается.

— Может, благодаря лисе на следующий год у меня будет хороший урожай.

Мы идём в дом. Она заваривает чай, мы садимся друг напротив друга за кухонный стол.

— Угощайтесь, — Мэри подвигает ко мне жестяную коробку с дорогим печеньем, — Сэнди подарила на Рождество.

Сэнди её дочь, но она ничего о ней не рассказывает.

— Дэн очень рад знакомству с вашими сыновьями. Он будет некоторое время жить с одним из них в Нью-Йорке.

— Да, Дэн мне говорил. Заходил недавно вечером.

Мэри пьёт чай, поглядывая на меня.

— Мальчику нужно уехать.

Передо мной возникает нахмуренное лицо Дэна.

— Мой покойный супруг, — она кивает на фотографию, — оставил ему кое-какие деньги на образование. Теперь они пригодились.

С фотографии на меня строго смотрят глубоко посаженные, спрятанные под густыми бровями глаза. Он, должно быть, понимал своего внука, разговаривал с ним, чего не делала я с детьми. Сожаление обо всем, что связано с ними, преследует меня теперь непрерывно.

Мэри, улыбаясь, смотрит на меня.

— Дэн немного запутался в своих чувствах. Вообразил, что влюблён, — она наклоняется и гладит мою руку.

Моё лицо вспыхивает.

— Господи, Мэри, ведь он ещё ребёнок. Моложе моих детей.

Она продолжает улыбаться.

— Он не воспринимает вас как мать. Но это не ваша вина. — Мэри встаёт, чтобы бросить в мусорный бак пустые коробки из-под яиц.

Наконец я опять в пристройке. Рисую. Вспоминаю Дэна. После того совместного ужина мы больше не виделись. Зачем он приходил? Признаться в своих чувствах? Я сажусь на скамью, держа в руке кисть. Смотрю в окошко на скучное серое небо.

Что мне известно о границах личного пространства человека? Может быть, в отношении Наоми я его слишком расширила? Для своего удобства. Может, да, а может, нет, теперь уже не узнаешь. Всё опять становится неопределённым. С тех пор, как возник этот Йошка.

Я встаю и снова принимаюсь за работу, но тишину разрывает звонок мобильного.

— Я нашёл фотографию Йошки Джонса, — голос Майкла, как всегда, тёплый, ласковый. — Это одно из его прозвищ. У него их несколько.

— И как он выглядит? — я крепко сжимаю трубку, словно это рука Майкла.

— На вид лет двадцать пять. Сложение среднее, — официальный тон Майкла заставляет меня похолодеть. — Смуглый, шатен, глаза карие.

Я вспоминаю миндалевидные карие глаза, внимательно следящие за моими движениями в кабинете.

— Мне удалось кое-что выяснить, — продолжает Майкл. — Увидимся через пару часов.

Я иду к дому в смятении. Что он выяснил? Если Йошка, которого я видела, тот самый, из списка наркодилеров, и если он её увёл, это хорошо или плохо?

«Плохо, очень плохо», — отвечает мой внутренний голос.

Чем я могла его обидеть тогда в кабинете? Может быть, сказала что-то о сестре? Я растапливаю камин, чтобы к приезду Майкла в доме было тепло. На подарке Тео мерцают отблески пламени. Сейчас меня притягивает центральное фото. Я смотрю на него как будто в первый раз. Особенно меня удивляет её рот, чуть скривившийся в насмешливой улыбке. Этого я прежде не замечала. Я быстро пробегаю глазами по другим фотографиям. Моё внимание привлекает та, что в углу, из «лесной серии», среди осенних ветвей. А вот ещё, где Наоми на каникулах. Из последних. Наоми снята в профиль, глаза слегка прищурены. О чём она тогда думала? Помню, она была спокойнее, чем обычно. Передавала сообщения по мобильнику, иногда склонялась над тетрадкой, с которой не расставалась. С братьями не ссорилась и не ходила со мной за покупками. Тэд заметил тогда, что она стала задумчивой. В чём было дело, я так и не узнала. Вот фотография, которую Тео сделал на встрече прошлого Нового года. Мне и прежде бросалось в глаза напряжённое выражение её лица, но теперь видно: она выглядит какой-то странно решительной, чего я прежде не замечала. И меня бросает в дрожь. Неужели у неё уже тогда созрело решение сбежать? И, когда представилась возможность, она сделала это, не задумываясь?

Майкл звонит в дверь. Я открываю, он входит, быстро целует меня, затем снимает куртку.

Медленно, мне кажется, слишком медленно. Проходит секунда, другая. Вот сейчас я узнаю.

Мы заходим в гостиную, он открывает кейс, вытаскивает фотографию. Я моментально его узнаю. Ехидные глаза, высокие скулы — красивый парень, даже на снимке для документа.

Я не хочу, чтобы это был он. У него вид коварного соблазнителя.

— Да, это он приходил ко мне на приём, — говорю я и поспешно добавляю: — Но ведь это не значит, что Наоми у него, разве не так?

К сожалению, кое-что его с ней связывает, — говорит Майкл. — Сведения, которые он указал о себе в бланке регистрации в вашей клинике, оказались фальшивыми. Но этот человек попадался мне прежде на глаза.

— Где? — спрашиваю я, хотя и без того ясно, что с продавцами наркотиков полиция регулярно сталкивается где угодно.

— В больнице, — отвечает он.

— Какой?

Майкл называет больницу, где работает Тэд.

— Он цыган. Летом две тысячи девятого они всей семьёй, а может, и табором, не знаю, устроили в больнице скандал. В результате вызывали полицию.

—А в чем было дело?

— Операция девочки, наверное чьей-то дочки или внучки, прошла неудачно. — Майкл замолкает и берет мою руку: — Её оперировали в отделении нейрохирургии.

Кажется, это было в июне или июле две тысячи девятого. Помню только, что стояла жара.

— У меня на работе неприятности, — сообщил Тэд убитым голосом. — Серьёзный промах. Не помню, чтобы он когда-нибудь прежде говорил о своих промахах. Жаль, что я тогда слушала его вполуха. Потому что собирала вещи для мальчиков. По списку. Им предстоял поход на приз герцога Эдинбургского — в Атласские горы, всей школой.

Тэд пришёл домой необычно рано и лёг на кровать. Узел галстука был расслаблен, рукава рубашки закатаны.

— И что за промах, дорогой? — спросила я, роясь в шкафу в поисках шерстяных носков, более удобных для туристических ботинок.

Оперировали девочку с синдромом Гурлер. Ну, деформация скелета и прочие радости. Короче, у неё был горб.

Он говорил медленно. Я думала, что это от усталости. День был тяжёлый. Потом заглянула в список: крем от солнца, широкополые шляпы и вязаные шапочки. Ведь ночью в горах холодно.

— Синдром Гурлер... да-да, припоминаю, — я посмотрела на него и снова повернулась к шкафу. — Лизосомная болезнь накопления. Аномальный недостаток фермента, когда продукты метаболизма накапливаются в позвоночнике и печени. — Удивительно, что я до сих пор помнила кое-что, хотя экзамены сдавала много лет назад.

Кажется, в тот момент Тэд вскочил с кровати и заходил по комнате.

— Оперировал Мартин, с моего разрешения. Куда денешься, ему нужно приобретать опыт.

И операция прошла неудачно.

— Жаль, — сказала я, не отрывая глаз от списка. Затем добавила к стопкам на кровати пару толстовок.

— А теперь получается, что виноват я. Тем более что это случилось во время моего дежурства, — он сел на край кровати и спрятал лицо в ладонях. — Дело может дойти до суда.

— Какой ужас, дорогой. Бедные родители. Но ты не виноват, и это можно будет легко доказать, — я села рядом, взяла его руку, продолжая думать, не забыла ли чего из списка.

— Но меня будут обвинять. Морально и юридически.

Он убрал руку, и я встала.

— Я почти закончила, дорогой. За ужином поговорим об этом. А пока посиди, постарайся успокоиться.

Но пока я заканчивала собирать вещи и возилась с ужином, ему позвонили и вызвали в больницу. Так что пришлось ужинать одной. А потом он больше об этом не вспоминал, и всё забылось.

— Это была операция, в неудаче которой обвиняли Тэда? — спрашиваю я, хотя знаю ответ.

— Да.

— Выходит, он тогда был прав.

— В чём?

— Помнишь, год назад я нарисовала схему расследования в виде кругов? Так вот, я тогда показала её Тэду, а он предложил добавить желающих отомстить. Например, пациентов или их родственников, затаивших обиду, потому что их якобы неправильно лечили. А если операция закончилась со смертельным исходом или уродством, тогда вообще пиши пропало. Я в этом сомневалась, и, получается, зря.

Я встаю, чтобы позвонить Тэду. Он отвечает почти сразу.

— Я уже тут все закончил. Скоро выезжаю. Хочу взглянуть на фотографию.

— Хорошо.

— Если это он, то тогда все произошло по моей вине.

Я завершаю разговор и поворачиваюсь к Майклу:

— Ты тоже предлагал мне составить список недоброжелателей, но, кроме отца Джейд и мужа Ани, я больше никого вспомнить не смогла. Да и они оказались ни при чем. О Йошке тогда не могло быть и речи.

Меня начинает знобить, так что стучат зубы. Может, заразилась от Тэда? Майкл наливает мне бокал виски, затем идёт готовить ванну. Горячая вода снимает озноб. Он обнимает меня, целует, притягивает ближе, но заниматься любовью сейчас не время. Я засыпаю, а когда пробуждаюсь, его рядом нет. Снизу доносится голос Тэда. Я сижу в смятении, не веря, что могла заснуть. Потом встаю и, преодолевая головокружение, спускаюсь вниз. Голова горит.

Тэд, увидев меня, ахает:

— Ты ужасно выглядишь, Джен!

Майкл обнимает меня за плечи и ведёт к креслу. В камине горит огонь, комната прибрана.

Тэд замирает. Смотрит на меня, потом на Майкла и мрачнеет, видимо что-то осознав.

Майкл протягивает ему фотографию. Тэд всматривается в неё.

— Да, это один из них. Почти всё время сидел с девочкой. Своей сестрёнкой.

Я смотрю на него, не в силах произнести ни звука. В голове стучит, перед глазами мелькают красные всполохи.

— Он сидел там почти постоянно, — повторяет Тэд, повернувшись ко мне. В его голосе страх. — И он был у тебя на приёме?

— Да, — отвечаю я еле слышно. — А что случилось с той девочкой?

— Я хотел рассказать, но тебя это, кажется, не интересовало.

Ну да, правильно, я вроде как тоже виновата. А может быть, я и впрямь виновата? Тэд смотрит на Майкла:

— Нам нужно что-то срочно предпринять. Теперь, когда мы узнали...

— Прямо сейчас мы предпринять ничего не можем, — спокойно перебивает его Майкл. — Кроме того, что уже делает моя группа. Устанавливает местонахождение этой семьи. А вас я попрошу как можно подробнее рассказать, что тогда случилось.

— Тэд наливает в мой пустой бокал немного виски, выпивает залпом и садится у камина, повернув к нему лицо. Его пальцы по-прежнему сжимают фотографию.

— Это было примерно полтора года назад. В нашу клинику положили ребёнка, девочку. Цыганку. Её сопровождало все семейство, они едва помещались в палате. Я ещё подумал, какая девочка счастливая.

— Счастливая? — удивляется Майкл. — Но ведь она была больна.

— Счастливая в том смысле, что они все её очень любили. Дедушки с бабушками, родители, дяди с тётями и остальные. Она сидела у кого-то на коленях и улыбалась, — он на секунду замолкает. — Но девочка была калекой, и они просили избавить её от этого.

— И какую роль во все этом играл Йошка? — спрашивает Майкл.

Тэд молчит, разглядывая фотографию.

— Насколько я понял, он был её старшим братом. А может быть, дядей. Кроме того, в этой семье Йошка всеми командовал. И все его слушались.

Я тщетно пытаюсь вспомнить, как он вёл себя в моем врачебном кабинете.

— Вы объяснили им, что это за операция? — спрашивает Майкл, раскрывая блокнот.

— Да, — Тэд кивает. — Я рассказал им, что будет, если оставить её в таком положении. Девочке угрожал паралич конечностей. Но излечение тоже было связано с большим риском.

— Они это поняли? — спрашиваю я.

— Вроде бы да.

— А при подписании согласия на операцию ты их снова предупредил?

— Этим занимался Мартин, — отвечает Тэд, не глядя на меня. — Он ординатор, проходит подготовку по специальности «детская хирургия». Девочку, разумеется, наблюдали педиатры при участии Мартина. У неё было редкое заболевание позвоночника, мы намеревались его тщательно изучить.

Если родственники знали о риске, что же их так возмутило? Может быть, никто толком не слушал объяснений? Надо было Тэду перед операцией собрать их всех и как следует предупредить.

Тем временем Тэд продолжает:

— ...значительное искривление позвоночника затруднило проведение операции, она заняла больше времени, чем планировал Мартин. В конце неожиданно понизилось артериальное давление, что привело к ишемическому поражению позвоночника.

— Пожалуйста, поясните последнюю фразу, — Майкл отрывается от блокнота. — Я не понял.

Тэд кивает.

— Извините. У девочки было прервано снабжение кровью тканей позвоночника, и они частично омертвели. А это, в свою очередь, сделало невозможным обмен командами от головного мозга к ногам и наоборот. Её необратимо парализовало.

Поленья в камине шумно потрескивают. Это единственное, что нарушает тишину в комнате. Я встаю — хочется пройтись, но приходится сесть. Голова кружится и по-прежнему знобит.

— Что было потом? — спрашивает Майкл.

— К сожалению, мне в тот день пришлось лететь в Рим на конференцию, — отвечает Тэд.

— Почему ты не остался? — взрываюсь я. — Надо было поговорить с родственниками. Объяснить, почему ты, главный хирург, не делал операцию.

— Мы обязаны давать ординаторам возможность оперировать сложные случаи, — произносит Тэд твёрдо. — У нас не простая клиника, а центр подготовки специалистов.

— И всё же, что случилось потом? — неспешно повторяет Майкл.

— Когда я через неделю вернулся, все кипело. Родственники девочки подняли такой шум, что пришлось вызывать полицию. Я пытался с ними поговорить, но они не желали слушать.

— Ты перед ними извинился?

— Конечно нет, — раздражённо бросает Тэд. — Это было бы равносильно признанию вины.

— Но можно было выразить сочувствие их беде. — Я говорю это и понимаю, что тоже виновата. Надо было как следует присмотреться к Йошке, выяснить, зачем он пришёл. Если бы я спросила, почему он носит сестру на руках, возможно, он бы рассказал, что с ней случилось, а я бы объяснила, что при операциях на позвоночнике всегда существует риск неудачи и что чаще всего от врачей это не зависит. Может быть, тогда у него пропало бы желание мстить?

Майкл встаёт.

— Пойду сварю кофе.

Он идёт на кухню, и мы остаёмся с Тэдом одни. Я смотрю ему в глаза.

— Надо было тогда перед ними извиниться, возможно, они бы простили. Тэд горько усмехается.

— О чем ты говоришь, Дженни? За извинением сразу бы последовал судебный иск.

— Но они все равно его подали.

Майкл возвращается с тремя кружками кофе. Одну даёт Тэду, другую мне, коротко сжав мою руку. Я гляжу на поблёскивающие на стене фотографии Наоми и мысленно шепчу: «Жди нас, дорогая. Мы тебя ищем и подходим все ближе». Потом делаю несколько глотков и перевожу взгляд на Тэда.

Он прерывисто вздыхает.

— Они пытались, но, к счастью, ничего не получилось. Никаких свидетельств упущений с нашей стороны экспертиза не обнаружила, так что дело до суда не дошло.

— А когда была эта операция? — спрашивает Майкл, не отрывая глаз от блокнота.

Тэд на секунду задумывается.

— Летом. Я это запомнил, потому что по дороге в больницу рассказывал о девочке Наоми. Она была там на школьной практике и живо интересовалась происходящим.

— Уточните, пожалуйста, месяц, — просит Майкл.

— Это было в начале июля, — говорю я.

Мне это время запомнилось потому, что я тогда в первый раз была по-настоящему свободна— мальчики в походе, Наоми на практике в больнице — и надеялась, что мы с Тэдом проведём хотя бы несколько вечеров, как нормальные люди. Сходим в кино, поужинаем где-нибудь. Но, как назло, именно в этот период он был загружен сильнее, чем обычно, и каждый день возвращался с работы поздно. Ничего не поделаешь, многие коллеги ушли в отпуск. Я, конечно, встречалась со старыми подругами, но все равно мой отпуск был испорчен.

Майкл смотрит на Тэда.

— Наоми заходила в палаты? Он кивает.

— Да. Большую часть времени она, конечно, проводила в лаборатории, но ей нравилось общаться с больными и родственниками.

— То есть эта девочка и Йошка... она с ними наверняка познакомилась, — Майкл задумывается, затем продолжает, как бы про себя. — И этот хитрый парень быстро смекнул, что у неё можно поживиться кетамином. А потом, узнав, чья она дочь, придумал план мести.

Вот как все было. Новый знакомый сильно отличался от мальчиков, с которыми Наоми общалась в школе, и ему ничего не стоило её обаять. Это был её секрет, она каждое утро готовилась к встрече, подкрашивалась, чтобы выглядеть старше. А после окончания практики их отношения продолжились. Йошка очень быстро отбил Наоми у Джеймса и постепенно приобретал над ней большую власть.

— Назовите, пожалуйста, фамилию сестры, в ведении которой находилась палата этой девочки, — просит Майкл.

— Бет, — тихо произносит Тэд, отворачиваясь к окну, хотя там темно и ничего нельзя увидеть. — Бет Уотсон.

— Да, конечно, я помню Бет Уотсон, — Майкл на секунду замолкает и бросает на меня взгляд, понимая, как тяжело мне это слышать. — Девятнадцатого ноября в её квартиру вломились неизвестные и устроили на кухне пожар. А летом, после неудачной операции, молодые ребята из семейства Йошки безобразничали в больнице. Нам казалось, что пожар в квартире мисс Уотсон не имеет к этому отношения.

Майкл поднимается со стула и подходит к окну. За его спиной весело потрескивает в камине огонь. Со стороны кажется, что мы друзья, приятно проводящие вечер за беседой.

— Но теперь становится очевидным, — продолжает Майкл, — что Йошка знал об отношениях Тэда и мисс Уотсон.

— Тут не надо было особенно напрягаться — достаточно просто понаблюдать, что, как я думаю, и делала Наоми.

— Эти цыгане намеренно вломились в её квартиру и устроили пожар, уверенные, что она позвонит Тэду, — негромко продолжает Майкл.

Я вспоминаю, как тогда в прихожей от него пахло горелым и какой у него был потерянный вид.

— Йошке было нужно, чтобы Тэд вернулся домой позже обычного. В этом случае Наоми хватились бы позднее, и у него было бы время увезти её подальше. — Майкл переводит взгляд с меня на Тэда и обратно. — К похищению Наоми он готовился основательно.

Возможно, это не было похищением. Она сама пошла за ним с радостью.

— Но в связи с этим выяснилось ещё кое-что неприятное, — Майкл замолкает, затем медленно продолжает, как будто через силу, — нам известно, что Эд брал из сумки Дженни лекарства, которые обменивал на кетамин. А снабжал им вашего сына все тот же Йошка, который, видимо, решил отомстить вашей семье в полной мере.

Мы поражены. Неужели Эд тоже? Тэд вскакивает на ноги.

— Это невозможно. Йошка с Эдом не встречался и...

— Я вчера к нему ездил, — прерывает его Майкл. — Извините, что не поставил вас в известность, но была дорога каждая минута. Эд сразу узнал на фотографии Йошку и подтвердил, что именно этот человек давал ему кетамин. Причём был настолько щедрым, что последние несколько раз Эд получал наркотик бесплатно, потому что у него ничего не было взамен.

Тэд по-прежнему не верит. Ходит туда-сюда по комнате. Затем поворачивается к Майклу:

— Откуда он узнал, что Эд мой сын? Как, черт возьми, это могло получиться?

— Очень просто, — спокойно отвечает Майкл. — Наоми просветила его насчёт своей семьи. Папа, мама, братья — всё это было ему хорошо известно. А познакомиться с Эдом тоже не было проблемой. Любой наркодилер знает, где найти потенциальных клиентов.

У школы, в пабе, в клубах. А подсадить парня на наркотик было уже делом техники. Я вспоминаю слова Эда: «Есть один человек в клубе».

Тэд продолжает ходить взад-вперёд, засунув руки в карманы.

— Почему Эд нам ничего не рассказал? Даже когда она исчезла.

— Эд не знал, — голос Майкла звучит уверенно и спокойно. — Он понятия не имел об их отношениях. Наоми держала это в строгом секрете. А Йошка тем более не собирался посвящать Эда в свои отношения с его сестрой. Ему это было совершенно не нужно.

А нужно ему было нанести удар по нашей семье, и как можно больнее. В отместку за свою сестру.

Майкл заканчивает разговор. Заверяет нас, что теперь поиски пойдут быстрее, и уезжает. Завтра у него много работы. Он целует меня в щёку и выходит за дверь.

Тэд все видит и возмущён:

— Как ты можешь? Сейчас, в такое время...

— Что значит «можешь»? — спрашиваю я, пытаясь пройти мимо. — Я очень устала, Тэд, и хочу спать. Давай поговорим потом.

— Ты, конечно, можешь спать с кем захочешь. Не мне тебя осуждать, но с полицейским... Ах вот как ты заговорил! — я поворачиваюсь к нему.

Он покраснел, глаза горят яростью.

— Пока ты отдыхал со своей Бет, Майкл мне помогал. Без него я бы совсем пропала.

— Конечно, помогал, — он презрительно усмехается, — для него это, наверное, не впервые.

Тэд ревнует. Ну и пусть. Я медленно поднимаюсь по лестнице, ощущая его взгляд на своей спине. Мне совершенно наплевать, что он сейчас чувствует.

В постели сон не шёл, хотя я легла совершенно разбитая. Все думала и думала. Потрясало, как просто Йошка обвёл нас вокруг пальца. Загнал в капкан обоих — и Эда, и Наоми. Знает ли Бет, что в тот вечер, когда у неё был пожар и она звонила Тэду, у нас исчезла дочь? Если знает, то, возможно, чувствует себя виноватой. Ведь если бы Тэд пришёл домой в обычное время, все могло бы получиться по-другому. Мы бы раньше известили полицию.

Неожиданно вспомнился шарф Бет, который я случайно увидела в машине Тэда год назад. Поняв, что не усну, я спускаюсь вниз, завариваю чай, а потом, открыв в альбоме чистую страницу, рисую тонкий шёлковый шарфик, извивающийся, как пламя в камине.

Бристоль, 2009

Двенадцать дней спустя

Тонкая малиновая ткань накрутилась на лежавший в бардачке старый компакт-диск. Я полезла туда, чтобы посмотреть, нет ли там чего-нибудь для Эда, которого укачивало в машине. От нежного шарфика веяло ароматом лаванды.

— Нашла что-нибудь? — спросил Тэд.

— Нет, — ответила я, захлопнув крышку.

В его приятной, пахнущей дорогой кожей машине всё было тщательно подогнано. Вот и крышка бардачка закрылась со слабым металлическим щелчком.

Черт с ней, с этой Бет и её шарфиком. Сейчас Тэд был мне нужен, потому что одной невозможно справиться. А Наоми увезли в голубом фургончике, который теперь стоит в лесу без дверей, сгоревший.

— Можно остановиться на следующей заправке, — Тэд посмотрел в зеркало заднего вида на Эда. — Ты потерпишь?

Мальчик не ответил. Я повернулась. Эд сидел, вжавшись в угол, с закрытыми глазами. Лицо серое. Притворялся, что спит. А может, действительно заснул? Надо опустить стекло. Тэд включил кондиционер, но Эду сейчас нужен был свежий воздух.

Потом я долго смотрела на руки Тэда, откинувшись на спинку сиденья. Какие они у него чистые и ухоженные! И лицо спокойное, уверенное. Отчего и мне становилось немного легче.

Когда Майкл вчера вечером высадил меня у дома, моя голова по-прежнему была наполнена жуткими образами. Похититель вытаскивает Наоми из машины, зажимая ей ладонью рот, чтобы не было слышно, как она зовёт на помощь меня и Тэда. Расширенными от ужаса глазами дочь смотрит на вздымающееся пламя.

Тэд был дома. Рассказал, что договорился в реабилитационном центре в Кройдоне, который рекомендовал ему коллега, и они примут Эда. Ехать надо завтра, он взял свободный день.

— Нам нельзя медлить, Дженни. Иначе мы его потеряем.

Конечно, я была с этим согласна, но все случилось так быстро, что ещё не успела осознать.

— А как быть со школой?

— Давай сделаем главное, — сказал Тэд, — а со школой решим позднее.

Я снова обернулась. Эд невидяще смотрел на дорогу. Ему не верилось, что все происходит на самом деле. Тэд прав. Мы потеряли одного ребёнка, надо постараться сохранить другого.

Показались пригороды Лондона. Мосты, электростанция, кондитерская фабрика. Тэд остановился у автозаправки, купил сэндвичи и измерил Эду температуру. Она была повышена. Утром я дала ему положенную дозу антибиотика и парацетамол.

Глядя, как Тэд заправляет автомобиль, я подумала, что посторонним мы, наверное, кажемся обычной семьёй, приехавшей в столицу по делам. Может, привезли сына на собеседование в университет. Трудно было предположить, что этот уверенный в себе красивый голубоглазый блондин среднего возраста две недели назад потерял дочь, а сидящая на переднем сиденье худая темноволосая женщина едва не сходит с ума от отчаяния. А их сын выглядел, как обычный тинэйджер.

Реабилитационный центр располагался в старом викторианском здании на тихой улочке Кройдона. Широкие окна, входная дверь в готическом стиле.

Тэд поставил машину перед зданием. Дверь открыл босой мальчик с приветливой улыбкой. Вежливо поздоровался, обнаружив мягкий ирландский выговор.

— Молодец, Джейк, — произнёс сзади мужской голос.

К двери приблизился невысокий веснушчатый мужчина лет сорока и открыл её шире. Волосы убраны в длинный хвост. Под футболкой видны хорошо развитые бицепсы.

Мальчик по имени Джейк улыбнулся Эду и медленно отошёл, оглянувшись через плечо.

— Входите. Это, должно быть, Эд. А я Финак, — он окинул нас оценивающим взглядом, пожал нам руки без улыбки и коротко бросил: — Следуйте за мной.

Мы вошли в небольшую комнату, уставленную старой мебелью. В ней было сильно накурено. За окном — лужайка, окружённая голыми деревьями.

— Подождите здесь, я позову миссис Чибанда.

Минуты через две появилась женщина в яркой одежде из мягкой ткани. Тёмная кожа туго натянута на скулах. Она с улыбкой пожала нам руки, пахнув розовым ароматом. Женщина мне сразу понравилась.

— Я Гертруда Чибанда, руководитель центра. Отвечаю здесь за всё, — она снова улыбнулась, показав превосходные зубы, — наш Финак будет с работать с Эдом, если вы решите его здесь оставить.

Финак коротко кивнул.

— С вашего позволения, я бы хотела поговорить с Эдом, пока Финак поводит вас по центру, покажет, как у нас тут все устроено. Затем я побеседую с вами, пока Эд будет обдумывать, стоит ли ему здесь поселиться.

Финак повёл нас по узкому коридору. Показал подсобные помещения, столовую, музыкальную гостиную с постерами Джимми Хендрикса. К стене приставлены гитары, в углу новая ударная установка. В спальни он нас не завёл.

Когда мы вернулись, Эд допивал большую кружку кофе. Затем исчез с Финаком. Гертруда печально посмотрела на меня.

— Мне жаль, что в вашей семье случилось такое. У меня самой сын долго болел и умер несколько лет назад, — она помолчала, потом повторила, что ей очень жаль.

— Я искренне сочувствую вашему горю, — ответила я, отворачивая лицо к окну. По моим щекам текли слезы. — Но наша дочь ещё жива, и мы надеемся её найти.

— Да, да, конечно. — Гертруда ласково улыбнулась и протянула мне батистовый носовой платок. От него тоже пахло розами.

Спустя два часа оформление было закончено. Финак рассказал о программе реабилитации наркоманов. Она включала двенадцать ступеней. Эд решил остаться. Пока на несколько дней. Я поговорила с сестрой по поводу перевязок. Доктор приедет в середине дня и осмотрит Эда. Через несколько дней, если мальчик решит остаться, нам нужно будет привезти его вещи. За всё это время сам Эд не произнёс ни слова. На нас не смотрел. Когда мы уходили, он сидел на стуле, уставившись в пространство.

— Женщина мне понравилась, — сказал Тэд, когда мы ехали обратно. — А этот Финак не очень. Он, видите ли, уверен, что во всех бедах детей виноваты родители. Что мы вроде как их враги.

Я очень устала, говорить не хотелось, однако пришлось ответить:

— Но мы действительно виноваты. Мало занимались детьми.

Тэд коротко обнял меня одной рукой.

— Разве мы его мало любили? Раз он не имел всё, что нужно? А постоянно находиться при них у нас не было возможности. Дети должны расти самостоятельными.

— Вот Наоми такая и выросла.

Тэд кивнул.

— Крепись, Дженни, я всегда с тобой.

усмехнулась. Он уже давно не со мной. И больше никогда не будет. Свидетельство тому— пахнущий лавандой шарфик Бет, который она оставила, когда в последний раз ехала с ним в машине.

Глава 28.

Дорсет , 2011

Тринадцать месяцев спустя

Проснувшись, как всегда, рано, я смотрю в окно на серый полумрак и вспоминаю сон. Опять она, в этом саду под деревом, спряталась среди ветвей. Школьная форма ей стала тесновата.

Я стою у окна и кричу. Вернее, хочу крикнуть, но получается шёпот. Я пытаюсь поднять ногу, но она не отрывается от пола. Наконец я просыпаюсь.

Проходят минуты. Я вглядываюсь в окно, но сад пуст, ее там нет, и знакомая боль, сосредоточенная где-то под сердцем, опять наваливается тяжёлым грузом. Пошатнувшись, я хватаюсь за холодный подоконник.

Вчера мне казалось, что Йошка уличён и ему некуда деться. А сегодня я вдруг вижу, что у нас нет против него никаких свидетельств, а лишь подозрения и догадки. И даже если его поймают, то доказать его связь с Наоми будет невозможно. Красную букву Y в её дневнике суд не примет. Да, он проходит в полиции как наркодилер и, возможно, снабжал Эда кетамином, он навещал в больнице свою сестру, возможно, кто-то из его семьи вломился в квартиру Бет Уотсон и устроил там пожар, он приходил ко мне на приём. Ну и что? Хороший адвокат докажет, что все это не имеет отношения к похищению Наоми.

— Нужно найти что-то более основательное, — шепчу я в тишине дома. Потом спускаюсь вниз, пью чай, несколько чашек одну за другой, пытаясь унять дрожь в руках. Но сегодня я чувствую себя лучше. Озноб и головокружение прошли.

Я быстро перебираю в голове факты, ища, за что зацепиться. В отчаянии звоню Майклу. Срабатывает автоответчик. Звоню в кабинет. Отвечает женщина, через некоторое время подходит Майкл. Внимательно слушает.

— Дженни, у нас достаточно материала для его задержания и допроса. Его семью уже ищут.

Свободно говорить он не может. Рядом люди. Возможно, секретарша просматривает картотеку в металлическом ящике.

— Но он очень умный, Майкл, и сможет выпутаться.

— Сначала нужно его найти, а там пусть попробует. Его уже задерживали несколько лет назад за кражу автомобиля.

Мне кажется, что Майкл говорит как-то рассеянно, по-настоящему меня не слушает. Должно быть, устал, ведь вчера вернулся от меня поздно. Наверное, жестом показывает секретарше принести кофе.

В окне темнеет. Должно быть, ветер пригнал с моря тучи. А вот и дождь, он не заставляет себя ждать. Я вспоминаю брошенный в лесу сожжённый автомобиль.

— Для нас главное — добыть его ДНК. В суде это основное доказательство.

— Ну и что? — торопливо говорю я. — Ты найдёшь его ДНК, и что дальше? Как это можно будет связать с Наоми?

— Дженни, я сейчас занят. Давай обсудим все позднее, — Майкл замолкает. Представляю, как он в это время пьёт кофе глотками. Дождь за окном усиливается, капли громко стучат по крыше.

— Я сейчас поеду в тот лес, — говорю я, внезапно приняв решение. — Там, где он сжёг автомобиль. — В голове уже формируется список того, что нужно взять: фонарик, лопата...

— Зачем, Дженни? Криминалисты там все обыскали дюйм за дюймом. — В его тоне слышится раздражение. Раньше я этого не замечала.

— Но что-то могли пропустить. Разве такого не бывает?

В коттедже жарко. Тэд перед отъездом натопил как следует. Я спешу в пристройку взять лопату. Совком очищаю её от комков земли. Она нужна мне, чтобы найти предмет, к которому прикасался этот Йошка.

До леса езды три часа. Машины медленно ползут по шоссе под пеленой дождя. Слева с рёвом проезжает огромный грузовик, обдавая моё лобовое стекло грязной водой. Берти спит, свернувшись на сиденье рядом. Моя рука покоится на его тёплой спине.

Место я запомнила настолько хорошо, что узнаю его почти мгновенно. Наверное, этот поворот и лесная дорога как-то автоматически отложились в моей памяти. Я ставлю машину там же, где и Майкл. Выхожу. К счастью, дождь прекратился, но в лицо дует сырой ветер. Я бреду по вязкой дороге и размышляю. Берти идёт рядом. А не вернуться ли мне в машину, поехать в Торнбери и найти там какое-нибудь небольшое кафе? Сейчас как раз середина дня. Посижу с сэндвичем и кофе, понаблюдаю за жизнью, которую ведут все нормальные люди, притворюсь, что я такая же и мне не нужно идти в ту рощу, где год назад некий человек бросил машину, в которой увёз мою дочь. Не нужно искать что-то, что помогло бы его найти.

Мои ноги, оскальзываясь в грязи, по-прежнему несут меня к тому месту. Прошёл год, но тут ничто не изменилось — та же самая роща. Я не сразу решаюсь войти в полумрак. Поляну, где стоял фургончик, несложно определить по обгорелому дереву. Берти бегает вокруг, обнюхивает корни. Приглядевшись, я обнаруживаю, что кое-что здесь все же изменилось. Два дерева повалены. Наверное, после зимних бурь. Запах свежей земли возбуждает Берти, он пробует её разрыть.

Я начинаю копать в том месте, где стоял фургончик. Раздвигаю лопатой опавшие листья и рою в одном месте, потом в другом. Надеюсь найти перчатку, которую он случайно обронил, или ещё что-нибудь. Снова пошёл дождь, но я работаю, не обращая внимания. Останавливаюсь на пару минут передохнуть и продолжаю.

Иногда лопата ударяет о камень или битое стекло. Но вот Берти залаял. Я поднимаю голову, вижу в его зубах что-то белое. Кость. Ребро ягнёнка или оленёнка. Следом Берти находит предмет побольше. Длинный овальный череп травоядного животного с хорошо сохранившимися коренными зубами.

Я устало приседаю на корточки. Майкл был прав. Не в том месте я взялась искать. Тут ничего нет. Разве что вот эти кости. Надо бы поднапрячь мозги и подумать, где может быть какая-то зацепка.

Бристоль, 2009

Двадцать дней спустя

Тэдом мы практически не разговаривали. Нам нечего было сказать друг другу. Эд в реабилитационном центре, а Тео почти всё время проводил в школьной художественной мастерской. Возвращался усталый и немногословный. Смотрел на меня, как будто хотел что-то сказать, но не мог. А я не пыталась ему помочь, потому что говорить не было сил.

На работе, во врачебном кабинете, нужно было притворяться, что у меня все в порядке. Я принимала пациентов, разбиралась с их проблемами. Правда, не улыбалась, но свои обязанности выполняла добросовестно. Измеряла артериальное давление, щупала живот, изучала кожную сыпь, прослушивала, заполняла бланки, выписывала рецепты. Отсутствие Наоми здесь почти не ощущалось, и создавалась иллюзия, что вообще ничего не случилось. Я думала, что так будет всегда, но ошибалась.

Джейд не была записана ко мне на сегодня, но, видимо, миссис Прайс уговорила Джо впустить их в перерыве между пациентами. Девочка робко вошла, держа перед собой небольшой букетик. Сзади мать. Джейд была худенькой, но посвежевшей. Синяки исчезли. На голове розовая вязаная шапочка, чтобы скрыть отсутствие волос. С начала её лечения прошло пять недель.

Я заставила себя улыбнуться. Мы поздоровались.

— Вот, решили зайти навестить вас.

Миссис Прайс села, Джейд торопливо сунула мне цветы и смущённо спрятала лицо в шерстяную кофту матери.

У меня запершило в горле.

— Мы вам очень сочувствуем, — хрипло произнесла миссис Прайс. — Сами чуть не потеряли ребёнка. Знаем, каково это.

Я встала, прижала девочку к себе.

— Спасибо тебе, милая Джейд. Поправляйся, пожалуйста, и пусть у тебя всё будет хорошо. После их ухода я постояла пару минут, прислонившись спиной к двери, потом опустилась на пол. Цветы рассыпались рядом. Моя голова склонилась к коленям так низко, что я ощущала запах хлорки и видела маленькие трещинки на выцветшем линолеуме. Но такое состояние длилось недолго. Вскоре я начала непроизвольно дёргаться и стонать, как стонет от боли раненое животное. Потребовалось много усилий, чтобы заставить себя встать. Я достала несколько салфеток и прижимала их к лицу, пока оно не стало сухим. Возвращаться на работу было безумием, как и надеяться, что я смогу выдержать.

У меня не было сил ни на что. Хотелось добраться до дома, свернуться на кровати и лежать темноте. Хотелось перестать дышать.

Я сидела за столом, сдерживая судорожные вздохи. Потом позвонила Джо и попросила сказать ожидающим пациентам, что у меня срочный вызов, и вышла через заднюю дверь.

Не помню, как долго я так просидела. Джо принесла мне чашку чая, быстро обняла и сказала, что Фрэнк примет моих оставшихся пациентов. Потом ушла, оставив меня одну.

В комнате постепенно темнело. Мир сжался до размеров моей руки на столе. Двадцать дней назад Наоми вышла из кухни, и всё это время меня ни на долю секунды не покидали видения. Она лежит связанная, в разорванной одежде, вся в крови, корчась от боли. Она мёртвая в пластиковом мешке брошена у дороги или похоронена в неглубокой могиле. Я закрыла глаза, пытаясь вспомнить что-нибудь весёлое, чтобы вытеснить эти видения, как мы отмечали премьеру её спектакля, оживлённые разговоры у нас на кухне. И тут вдруг она возникла передо мной как живая, будто я видела её воочию: Наоми в чёрном костюме из сцены гибели Тони в «Вестсайдской истории» стоит у плиты, поставив ступню на спину Берти, внимательно вглядываясь в окно, за которым ничего не было видно, одна чернота. Я перевела взгляд на её лицо и увидела, что её рот скривился в странной улыбке. Она улыбалась не нам, не себе, а кому-то другому, находящемуся в её мыслях. И была в этот момент совсем другой — старше, твёрже характером. Какой я её никогда не видела. Меня на секунду охватила невыразимая тревога, но тут к ней подошёл Тео, сказал что-то, и она засмеялась, снова став прежней. Я больше не вспоминала эту сцену. И вот сейчас, в своём врачебном кабинете, осознала: та её улыбка что-то значила. Что-то очень важное для расследования.

Наконец я покинула тёмный и холодный кабинет и через некоторое время очутилась в комнате Наоми. В ней было тепло, потому что я проводила здесь большинство вечеров и не выключала радиатор. Мне казалось, что мельчайшие частицы её кожи и волос по-прежнему витают в воздухе и касаются моего лица и рук. Подолгу сидя неподвижно, я надеялась их ощутить.

Мне страшно захотелось, чтобы та её улыбка означала, что Наоми планировала свой уход. Даже если она сознавала, что этим причинит нам боль, и даже если этого хотела. Это не имело никакого значения, потому что из этого следовало: Наоми в безопасности.

Её комнату уже обыскали полицейские под руководством Майкла. Но я взялась за это снова. Потому что, если она собиралась уйти, то здесь мог остаться какой-то намёк: куртка в гардеробе, школьные юбки. Я порылась в карманах её одежды. Ничего. Туфли аккуратно поставлены в ряд: зелёные лодочки, кроссовки, шлёпанцы. Я проверила все. Пусто. Открыла комод, засунула руку под пуловеры и кофты. Ничего. Криминалисты поменяли местами предметы на каминной полке, но ничего не исчезло: фотографии в рамках, фарфоровая лошадь, засушенные осенние листья, шкатулка с украшениями.

Внизу хлопнула входная дверь. Пришёл Тэд.

Я села на кровать и открыла крышку шкатулки. Маленькая пластиковая балерина в розовой юбочке начала делать пируэты под едва слышную хрипло звучащую мелодию. Эту шкатулку вместе с лежащим в ней свёрнутым ожерельем из кораллов ей подарили на шестой день рождения. Ожерелье всегда было в шкатулке, но сейчас отсутствовало. Я поискала в ящике, на каминной полке, на полу, даже заглянула под ковёр. Потом побежала вниз.

— Она готовилась к уходу.

Тэд сидел на стуле с бокалом в руке, смотрел перед собой. Наконец повернул ко мне пустой взгляд.

— К чему она готовилась?

— Пропало её ожерелье, кораллы, которые подарила моя мама. Она взяла его с собой. — Я замолчала, чтобы перевести дух.

— Почему ты так решила? — голос у Тэда был тихий и спокойный. — Она могла потерять ожерелье несколько лет назад.

— Его взяли недавно, там остался след.

— Значит, она потеряла его недавно.

Как она могла его потерять? Наоми любила эти кораллы. Любила. Это означает, что она планировала побег, и взяла ожерелье с собой. Поэтому тогда так и улыбалась — про себя.

— Про себя?

— Да. На вечеринке.

— Какой вечеринке?

Я молчала, пытаясь вспомнить момент, когда видела её в последний раз. Было ли на ней это ожерелье из кораллов? Может, она положила его в сумку вместе с туфлями?

— Дженни, на тебе лица нет, — Тэд встал, обнял меня за плечи.

— Оставь...

Он отстранился и посмотрел на меня, словно не узнавая. Потом пожал плечами и направился к лестнице.

— Неужели ты не понимаешь? — крикнула я вслед. — Её не похитили.

Я смотрела, как он поднимается по лестнице, опираясь на перила, и мне казалось, что он медленно выходит из моей жизни. Но мне это было безразлично.

Она взяла с собой коралловое ожерелье, потому что хотела уйти. Её не похищали. Она в безопасности.

Глава 29.

Дорсет, 2011

Тринадцать месяцев спустя

Наоми танцует. Влюблённая Мария танцует с Тони. В спектакле «Вестсайдская история» такой сцены нет, а в моём сне есть. Вначале они танцуют близко друг к другу и медленно, но затем темп нарастает, музыка становится громче и громче, пока не превращается в бессвязный грохот. Начинает мигать свет, отчего движения танцующих становятся отрывистыми, как в видеоклипе. Зрители встают и выходят из зала. Барабанная дробь встряхивает меня и ещё некоторое время отдаётся эхом в моей голове после того, как я просыпаюсь.

Я прихожу в себя только через несколько минут. Теперь кошмары снятся мне каждую ночь. Сегодня вот театр. Я не вспоминала о нем уже несколько месяцев. Убираю волосы с глаз и смотрю темноту, пытаясь подавить образы, мечущиеся в сознании.

Я пытаюсь разглядеть его в заднем ряду партера или в коридоре, где он стоит, прислонившись к стене. И тут меня осеняет. Может, в театре осталось что- то, содержащее его ДНК? Ну, я не знаю, может быть, волосы на сиденье, носовой платок... Полицейские обыскали театр, но они могли что-то упустить. Надо позвонить Майклу и спросить, где именно они искали. Нет, не стоит, он подумает, что я рехнулась. А может, так оно и есть? И все же... надо поехать и поискать везде. Убедиться самой, что там ничего нет, иначе я не успокоюсь. Где-то обязательно должно быть доказательство, что он её увёл. И я обязана его найти.

Остаток ночи я провожу без сна, а дождавшись семи, звоню Майклу. Он отвечает мягко, но сдержанно.

— Собирался к тебе приехать вчера, но задержался на работе. Переживаю, что сказал тебе о ДНК. Не надо было.

В прошлый раз он говорил, что обычно уличить преступника в похищении девушки можно, только обнаружив его ДНК на её трупе. В вагине, пищеводе, на одежде, волосах. Я не хочу об этом знать. Она жива.

— Ты был прав, в лесу ничего нет.

— Ты все же туда поехала? Ох, Дженни... Я же говорил тебе: криминалисты там всё обыскали.

У него сейчас наверняка огорчённое лицо, уголки губ опущены.

— Я подумала о театре.

— О театре... — повторяет он.

— Да. Мне приснился сон. Постановка «Вестсайдской истории», в которой она участвовала, и я подумала...

— Но там год назад тоже всё обыскали, начиная с гримёрных.

— Ты уверен, что всё?

Майкл вздыхает, и я слышу щелчок, когда он вытаскивает из дипломата ноутбук.

— Подожди, я перезвоню через несколько минут.

Какой смысл был что-то искать в её гримёрной, где она только переодевалась? А макияж всегда накладывала дома и после спектакля не снимала. Наверное, потому, что встречалась с ним по дороге туда и обратно. Наоми выглядела в нём на все восемнадцать, что для неё было очень важно.

Телефон звонит, и я быстро нажимаю кнопку соединения.

— Как я и думал, они осмотрели весь театр, — голос у Майкла спокойный и уверенный. — Передо мной перечень. Отпечатки пальцев с дверных ручек, кранов, сидений задних рядов партера, в туалетах. Осмотрен каждый шкаф, корзины для костюмов, мусорные баки и контейнеры снаружи. — Он на секунду замолкает. — Вскрывали даже половые доски.

Я этого не знала. То есть они уже тогда подозревали, что она мертва.

— Дженни, остановись, — Майкл откашливается, говорит громче. — Ты доводишь себя до безумия. — Он молчит, затем говорит спокойнее: — Выбрось это из головы. Позволь нам

Я заниматься своей работой.

— Майкл, я не могу выбросить это из головы. Как ты не понимаешь? Ведь когда его поймают, он будет всё отрицать. И ехидно улыбаться. Потому что знает: никаких прямых улик против него нет. Их нужно найти.

— И ты задумала поиски в театре, потому что тебе что-то приснилось? — Он опять вздыхает.

Да, приснилось. Но сны всегда что-то означают.

Я набираю номер телефона школы, где училась Наоми. Директор занята на педсовете, но перезванивает мне через десять минут. Голос у неё добрый.

— Рада вас снова слышать. Как живете?

— Спасибо, мисс Уинем, всё в порядке.

Если бы она меня сейчас увидела, то, наверное, поверила бы, что так оно и есть. Прожив больше года у моря, я выгляжу намного лучше, чем когда мы виделись в последний раз. Но рана по-прежнему кровоточит, только внешне этого не видно.

— Я хотела спросить вас о театре. Может быть, полицейские при осмотре что-то пропустили? Я хочу приехать и проверить. На всякий случай.

Мисс Уинем, видимо, воспринимает мои слова как абсурд, поэтому отвечает не сразу.

— Вы можете, конечно, приехать и посмотреть, дорогая. Но, я думаю, вряд ли что-то найдёте. Тем более что там все изменилось.

— Как изменилось?

Наверное, после случая с Наоми в театре поставили двери с автоматической блокировкой и кнопочными панелями с кодами.

— В театре ремонт, — отвечает директриса размеренным тоном. — Сейчас заключительная фаза. Выпускник нашей школы завещал значительную сумму на капитальный ремонт театра, чем мы и воспользовались. — Мисс Уинем замолкает, ждёт моих комментариев, но я молчу, и она продолжает: — Там сделали новую сцену и многое другое.

— Но, может быть, я все же приеду и посмотрю?

— Хорошо, приезжайте через неделю или две. Когда закончат ремонт. Я поручу кому нибудь сопровождать вас. Буду рада вас видеть.

Я благодарю директрису и прощаюсь. Сомневаюсь, что она будет очень рада меня видеть, но это не важно. Когда ремонт закончится, будет уже поздно. Ехать нужно сейчас. Ведь и во врачебной практике нередко бывают случаи, когда пациента осматривают несколько докторов и не видят очевидного. Достаточно вспомнить Джейд. Так что проверить ещё раз совсем не вредно.

Я выезжаю из гаража. Берти на переднем сиденье уткнул нос в лапы, глаза закрыты. Готов к поездке. У поворота на шоссе кто-то стучит в окно. Это Дэн. Мне кажется, он стал выше ростом — стоит в новой куртке, набросив от ветра капюшон. Я опускаю стекло:

— Симпатичная куртка.

— Спасибо. Бабушка подарила на Рождество. Я слышал, в Нью-Йорке зимой холодно.

— Когда уезжаешь?

— Завтра. Занятия на следующей неделе, — лицо у него спокойное, но в голосе чувствуется волнение. — Я зайду к вам позднее.

Нет, меня не будет дома. Я глушу двигатель и вылезаю из машины.

— Бабушка будет по тебе скучать. И я тоже.

— Поживу пока у Тео и Сэма, — произносит он, опустив глаза, — а потом подыщу что-нибудь.

— А как у тебя с деньгами?

Он усмехается.

— У вас вопросы, как у моей мамы.

— Так я и есть мама.

Он молчит, несколько секунд глядя мне прямо в глаза.

— Я буду вам звонить.

Мне хочется его обнять, но я не решаюсь. А он, словно угадав мои мысли, краснеет и отворачивает лицо. Потом бормочет:

— Счастливо, — поворачивается и идёт по тротуару.

Поравнявшись с ним у магазина, я опускаю стекло, но в этот момент к нему подходят две девушки и начинают весело разговаривать. Одна берет его за руку. Через секунду я сворачиваю за угол, и они исчезают. Он едет в Нью-Йорк начинать новую жизнь. У него всё впереди.

Бристоль мы прибываем в середине дня. В последний раз я была здесь летом. Потом дважды пропустила осенний листопад — любимое время года Наоми. Осматривающий комнату полицейский, наверное, удивился большому количеству засушенных листьев на её туалетном столике.

Машину я ставлю рядом с нашим домом. У ворот Берти скулит, машет хвостом. Краска на воротах облупилась. Окна грязные, сад зарос сорняками. Но в доме наверняка чисто, за этим следит Аня. Тэд, конечно, на работе. Я смотрю на высокие тёмные окна и вспоминаю последние дни, которые доживала здесь, когда из меня по каплям вытекало тепло. Когда я вздрагивала в темноте от звука собственных шагов.

С ноября по август прошлого года я все ждала и ждала, а наш брак тем временем неуклонно разрушался, и одновременно угасала надежда. Фрэнк понял, что после того срыва на работу я не вернусь, и нашёл мне замену. Тянулись месяц за месяцем, но ничего не происходило. Я без движения лежала на кровати или на полу в её комнате, наблюдая, как меркнет свет и медленно наступает вечер. Ждала смерти, а она всё не шла. Однажды съездила в коттедж. Эд решил в реабилитационном центре подготовиться к экзаменам второго уровня, и ему понадобились книги, которые он оставил в свой последний приезд.

Дорсете мне всё показалось другим. И свет, и воздух. Они были какими-то приятными и тёплыми. В сад с моря доносились крики чаек. А дома всё оставалось прежним. Неделя тянулась за неделей без всякого результата. Тогда я всерьёз начала думать о коттедже. К лету созрел план, а конце августа я туда переехала. Родители оставили мне небольшой капитал. На эти деньги я и жила, тем более что потребности у меня были мизерные. Тэд, наверное, содержал бы меня, если бы я попросила. Но мне не нужна была его помощь.

На какое-то мгновение у меня возникает желание нажать кнопку дверного звонка. Возможно, там Аня. Но этот дом теперь территория Тэда, и мы с Берти идём дальше по улице.

Здание театра в строительных лесах. В мусорный контейнер свалены старые чугунные радиаторы отопления. У открытых дверей стоят два фургона. В холле я вижу рабочих. Они стоят с дымящимися кружками — видно, у них перерыв на чай. Двери подпёрты, чтобы не закрывались.

Мы с Берти входим, нас никто не останавливает. Ступаем по фанерным листам, прикрывающим блестящий новый пол. Бар перестроен, там новое зеркало. Я толкаю тяжёлую дверь в зрительный зал, где нас встречают запахи краски и свежей штукатурки. Берти чихает. Зал расширили, он стал светлее. Сооружение сцены заканчивается. Сбоку аккуратный штабель ровных досок.

Берти рвётся вперёд и чуть не падает в яму под сценой, которая сейчас открыта. Внизу седой мужчина в синем комбинезоне склонился, приложив к полу строительный уровень. Я вижу там две табуретки, обогреватель и несколько холщовых мешков в углу.

Рабочий поднимает голову, вопросительно смотрит на меня, потом замечает собаку, и выражение его лица смягчается.

— Вам не следовало приводить сюда этого симпатягу. У меня дома почти такой же. Вы кого-то ищете?

— Понимаете, моя дочка участвовала тут в одном спектакле и оставила кое-что из одежды. Может быть, это лежит где-то здесь?

— Отсюда всё убрали ещё летом. Отвезли на свалку.

Я наконец понимаю, как глупо было сюда ехать.

Рабочий хочет сказать что-то ещё, но Берти вдруг прыгает в яму, туго натягивая поводок, который я отпускаю, иначе он задохнётся. Рабочий, смеясь, наклоняется к псу, гладит его за ушами.

— Я тебе понравился?

Спрыгнув вниз, я обнаруживаю, что яма глубже, чем казалось. Я приземляюсь, подвернув лодыжку, выпрямляюсь, осознавая, что выгляжу нелепо, но деваться некуда.

— Впрочем, можете посмотреть вон в тех мешках. Там театральные костюмы. Думаю, вреда от этого не будет.

Он ведёт меня в угол, усаживает на мешок.

— Здесь костюмы? — спрашиваю я.

— Да. Мешки проверили полицейские, и они остались здесь. Хотя до новых постановок ещё далеко. Они тут все не могут оправиться после пропажи той девочки. Представляете, какой ужас?

Я молчу, а он, внимательно посмотрев на меня, качает головой.

— У вас усталый вид. Знаете что, вы тут посидите, поройтесь в мешках, а я схожу принесу вам чашечку чая. Скоро вернусь, — рабочий лезет наверх и исчезает.

Всего мешков шесть. Я раскрываю первый, быстро перебираю костюмы и перехожу к следующему. Желательно успеть до его возвращения. Я вытаскиваю чёрный бархатный камзол и фетровую шляпу с изогнутыми полями. Засовываю обратно. В третьем — аккуратно сложенная армейская форма. Возможно, Наоми рассказывала мне, в какой пьесе их использовали, но я забыла. В четвёртом мешке чувствуется что-то мягкое. Я вытаскиваю разные юбки, топы с оборками, кружевные платья, шёлковые накидки, кашне, галстуки. Вот полицейская фуражка. А в самом низу — дамские полусапожки. Наверняка это из «Вестсайдской истории». Год назад подолы этих юбок развевались под музыку Бернстайна, а сейчас это просто куча тряпья.

Злясь на себя за то, что зря сюда тащилась, я сжимаю сапожки, чтобы засунуть обратно в мешок. Пальцы соскальзывают внутрь одного и натыкаются на что-то шёлковое, скрученное, засунутое глубоко в переднюю часть. Что это? Чулки? Шейный платок? Я вытаскиваю, разворачиваю. Вещь оказывается больше, чем я думала. Короткое красное шёлковое платье с глубоким вырезом и перламутровыми пуговицами. Я сразу же его узнаю. Платье Никиты, которое Наоми одолжила для репетиции в костюмах, а потом сказала, что оно ей не подошло. Вот, пожалуйста, полицейские всё обыскали, а его не нашли.

Я подношу платье к лицу и чувствую слабый аромат лимона. Через секунду замечаю на лифе желтоватое пятно. Поднимаю край — внутри такое же. Слышу шаги и быстро засовываю платье в карман пальто. Остальные костюмы сваливаю обратно в мешок.

Рабочий спускается в яму, протягивает мне кружку с чаем.

— Я вижу, вы уже посмотрели костюмы, — он улыбается. — Есть успехи?

Я отрицательно мотаю головой и начинаю пить чай. Он ароматный и хорошо заварен.

Бодрит.

— Я так и думал, — спокойно замечает рабочий. — Вряд ли тут может найтись что-то путное.

Когда я иду к машине, мне хочется обернуть платье вокруг себя, чтобы почувствовать Наоми всей кожей. Но пусть оно остаётся в кармане. Майкл отправит его на экспертизу.

Окна в моем бывшем доме по-прежнему тёмные. Я впускаю Берти в машину и отъезжаю. Находка пробуждает во мне проблеск надежды.

Бристоль, 2009

Двадцать один день спустя

Я поспешила сообщить Эду о пропавших кораллах. Наверняка он воспримет это так же, как я: значит, она планировала свой уход и взяла с собой то, что было ей дорого. Мальчику сейчас нужны положительные эмоции.

В мобильном Эда сработал автоответчик, и я набрала номер офиса. Ответила миссис Чибанда. Сказала, что сейчас его приведёт, но ходила, как мне показалось, целый час.

Наконец я услышала шаги.

— Привет, мама.

— Как ты себя чувствуешь, дорогой?

— Зачем ты звонишь?

— Прошло больше недели. Вот, решила узнать, как у тебя дела. Эд не ответил, но в трубке был слышен его вздох.

— Я знаю, если бы что-то случилось, то мне бы сообщили, но всё же...

— Мама, оставь меня в покое.

Я закрыла глаза. После исчезновения Наоми звуки для меня стали громче. От них всё внутри болит, как будто кожа стала тоньше. Не надо было звонить Эду.

— Мы все время думаем о тебе, — сказала я и тут же пожалела, потому что знала: ему это не понравится.

— Как положено.

— Что ты имеешь в виду?

Нет, зря я затеяла этот разговор.

— А то, что вам положено думать обо мне, вот вы и думаете, — ответил он. — Прежде ты мне только наставления читала.

Я помолчала пару секунд и начала снова:

— Знаешь, почему я тебе позвонила? Пропало ожерелье Наоми. То, что с кораллами.

— Какое ожерелье? — спросил он без интереса.

— Ну, с маленькими оранжевыми штучками.

— И что?

— Она, наверное, взяла его с собой. Значит, ушла сама, её не похищали.

— Боже, мама! Возможно, она его потеряла или кому-то отдала.

— Но это бабушкин подарок.

— Тем более. Ты её не знаешь, мама. Ты вообще ни черта не знаешь.

Попрощавшись и дождавшись, когда он отсоединится, я заходила туда-сюда по кухне. Его слова жгли мне ухо. Ну чего я добилась этим звонком? Каких положительных эмоций? Немного подумав, я набрала номер Шен. После посещения полицейского участка мы ещё не разговаривали.

— Джен, здравствуй. Я как раз собиралась позвонить тебе сегодня. Я не успела ответить, как она весело продолжила:

— Сейчас такая кутерьма. Готовимся к Рождеству.

Я опешила. Какое Рождество? Я о нём совсем забыла. Не помню, когда в последний раз ходила в магазин.

— Как ты?

— Ничего. Тут одна вещь обнаружилась, обнадёживающая, и я решила ненадолго заехать к тебе.

Мне захотелось увидеть её улыбку, когда я расскажу ей о пропаже ожерелья. А потом она меня обнимет и скажет, что всегда знала — всё будет в порядке.

— Хочешь, я заеду к тебе?

— Нет. Мне нужно куда-нибудь выйти, а то я всё время сижу дома.

Я приняла душ, надела чистые джинсы и новую рубашку. Даже подкрасилась. Потом посмотрела в зеркало, увидела, как пудра с помадой выглядят на моём худом бледном лице, и всё смыла. В машине включила приёмник — передавали новости. Я особенно не прислушивалась, но вдруг спокойный и размеренный голос ведущего произнёс ее имя. «...Она пропала три недели назад; поиски продолжаются. Все аэропорты...»

Я быстро выключила приёмник, а потом долго приходила в себя. Хорошо, что в этот момент на дороге не было машин.

Шен открыла дверь и сразу заключила меня в объятия.

— Я жутко переживаю, что так ужасно вела себя тогда в полиции. Извини.

Она увлекла меня в гостиную. Мы сели.

— Ты похудела, Дженни. Я так рада тебя видеть!

Представляешь, Наоми взяла с собой ожерелье, — объявила я без предисловий. — Вчера я вдруг снова взялась осматривать её комнату и смотрю — в шкатулке...

На кухне загремела посуда, и Шен крикнула в открытую дверь:

— Ник, свари нам с Дженни кофе! Покрепче.

— Хорошо! — крикнула в ответ Никита. Шен повернулась ко мне.

— Ей сейчас тяжело.

Я кивнула, не понимая, как может быть тяжело этой девочке, которая здесь, рядом, на кухне, спокойно варит кофе. Которая продолжает жить своей нормальной жизнью. А Наоми сейчас неизвестно где и с кем. Впрочем, Никита в этом не виновата.

— Да, — продолжила Шен, — она мучается. Ей следовало раньше рассказать нам о Наоми о том парне. — Я молчала, и она замолкла тоже. Потом улыбнулась и взяла мою руку. — Так что ты сказала насчёт ожерелья в шкатулке?

Я улыбнулась в ответ.

— Это ожерелье из кораллов подарила моя мама, когда Наоми исполнилось шесть лет, и она всегда держала его в музыкальной шкатулке. Так вот, сейчас его там нет. Я смотрела везде, но не нашла.

На лестнице послышались шаги. К нам поднималась Никита с кофе.

Она вошла немного запыхавшаяся. Поздоровалась со мной, поставила на столик поднос с двумя чашками и выпрямилась. Её лицо горело.

— Я слышала, что вы говорили. Ожерелье не потерялось. Вот оно.

Никита протянула мне коралловое ожерелье. Я не заметила его у неё под мышкой.

— Наоми мне его подарила. Она этим ожерельем не очень дорожила. Сказала, что оно ей совсем не нравится и она рада от него избавиться.

Я не знала, куда деваться.

— Боже, Джен, ты так побледнела! — воскликнула Шен, встревоженно глядя на меня. — Пожалуйста, успокойся и забери ожерелье. Ты ведь не возражаешь, Ник?

— Нет-нет, пусть остаётся у вас. — Я облизнула губы. — Никита, когда она тебе его подарила?

— Перед последним спектаклем. Мы дурачились, и она, смеясь, бросила его в меня.

Я долго смотрела на девочку, пытаясь вспомнить, когда в последний раз слышала смех Наоми. Потом попрощалась и ушла.

В доме было холодно, за окнами начало темнеть. День пролетел незаметно.

— Ты её не знаешь, мама.

Я легла, натянула на голову одеяло. Где-то далеко залаял Берти, прося ужин, потом перестал. Сколько длился сон, не знаю, но, проснувшись, я увидела спящего рядом Тэда. Отодвинулась как можно дальше и продолжала лежать, сжимая край кровати, ожидая, когда наступит утро.

— Ты вообще ни черта не знаешь.

Глава 30.

Дорсет, 2011

Четырнадцать месяцев спустя

В одном месте бутоны подснежников только проклюнулись из земли, а в другом уже расцвели, склонив набок нежные зеленоватые головки. Я наклоняюсь, чтобы понюхать их, и слышу пение малиновки, порхающей по живой изгороди. Издалека доносятся крики чаек и тяжёлое дыхание моря. Это непрочное состояние покоя длится недолго. Через несколько минут я слышу шаги. Кто-то осторожно ступает по мокрой траве. Я оборачиваюсь — Майкл. Он выглядит странно среди этой зелени в саду в своём тёмном костюме и начищенных туфлях.

Майкл, как всегда, спокоен, но я понимаю, что есть какие-то новости, иначе бы он предупредил о приезде.

— Почему ты в саду, раздетая?

— Просто увидела в окно подснежники и вышла на минутку посмотреть. Майкл, ради бога, не тяни, скажи, что случилось?

— Ничего. Просто кое-что выяснилось. Теперь по- чти доказано, что Наоми увёз Йошка и что она пошла с ним по своей воле.

— Откуда это известно?

— Пойдём. Расскажу в доме, — он ведёт меня за руку, потому что я ничего не вижу: глаза застилают слезы.

Мы заходим в дом. Я поднимаюсь наверх одеться. В спальне холодно, я вожусь, натягивая тёмное шерстяное платье, застёгивая пуговицы. Майкл встречает меня внизу у лестницы с кружками горячего шоколада в руках.

— Я купил шоколад и молоко. Знал, что холодильник у тебя пустой. Пошли туда, — он кивает в сторону гостиной. — Я затопил камин. Скоро будет тепло.

Майкл ждёт, пока я сяду у камина, потом осторожно ставит на стол рядом со мной кружку придвигает кресло. Наклоняется вперёд. Его колени почти касаются моих.

— Он уже у нас в руках.

— Где? — спрашиваю я. — В полицейском фургоне? Или в тюремной камере?

— Пока нет, но сейчас это вопрос времени. И все благодаря тебе. Пришли результаты анализов. Его ДНК подтверждён.

— Что это значит?

Он смотрит на меня, прищурившись. Видимо, решает, как это сказать. Затем медленно произносит:

— На платье обнаружено его семя.

Мне становится дурно. Я делаю движение встать, но он кладёт мне на предплечье руку и откашливается.

— Погоди. На платье также обнаружили кровь Наоми.

Мысль о том, что он её изнасиловал, я сразу отбрасываю. В тот вечер она вернулась домой школьной форме. Усталая, голодная и... улыбающаяся. Так что никто её не насиловал. Ни Джеймс тогда в коттедже, ни Йошка. Она занималась с ним любовью в этом платье, а потом аккуратно свернула его и спрятала там, где наверняка никто искать не будет. Значит, она хотела этого Йошку. Желала с ним секса.

Я всё же встаю, обхожу комнату. Майкл настороженно следит за мной с кружкой в руке. Это, конечно, было у неё не в первый раз. Она уже забеременела от Джеймса. Но они знакомы много лет. Одногодки, вместе росли. А секс с Йошкой — это совсем другое. Тут она серьёзно нарушила правила. Переступила черту. Я вспоминаю её загадочную улыбку. Она тогда думала о Йошке. Возможно, он утешил её насчёт беременности.

Я смотрю в окно и вижу в нем Наоми. Она стоит, опираясь спиной о стену в тёмном захламлённом помещении под сценой. Подол красного платья высоко поднят, трусики упали на пол. Одна нога у неё поднята и охватывает его бедро, прижимая к себе. Его лица я не вижу, только затылок с темными вьющимися волосами. Он зарылся лицом в шею Наоми, порывисто втискивая себя в её тело. Её глаза закрыты, макияж смазан слюной и потом. Я встряхиваю головой, чтобы отогнать видение. После всего он велит ей идти домой, чтобы родители ничего не заподозрили. Она, держась за него, снимает платье и вытирает им промежность. Потом надевает школьную форму, которую принесла с собой, а платье быстро засовывает в сапожок из мешка с костюмами. Надеялась потом его забрать, но забыла.

Но там была кровь...

— И сколько крови на платье? — я сажусь, смотрю на него, потом отвожу глаза.

— Немного. Как обычно.

Крепко сжав кружку, я заставляю себя спросить:

— Что значит как обычно? Когда занимаются любовью или когда насилуют?

— У них был секс по согласию, — отвечает он. — При этом довольно часто выделяются незначительные количества крови, которые видны под микроскопом.

Понятно, понятно... При беременности сосуды шейки матки становятся хрупкими, и кровь появляется значительно легче. У неё было кровотечение после ночи, проведённой с Джеймсом.

Она даже обрадовалась, что избавилась от беременности.

Но кровотечения возникают ещё и при наличии инфекции. Может, у неё был кто-то ещё, от кого она её подхватила?

Ты изменилась не сразу. Постепенно становилась другой. Как я могла догадаться, если ты так умело пряталась за личиной ребёнка? У меня не было возможности уберечь тебя от опасности.

— Мы до него доберёмся, ждать осталось недолго, — произносит Майкл, глядя в окно на белое январское небо. — Теперь нам известно, где обитает его семья. Это цыганский табор в Среднем Уэльсе. — Он инстинктивно понижает голос, словно опасаясь, что кто-то может подслушать и предупредить их. — Там есть одна заброшенная ферма.

Я вспоминаю нашу поездку к месту, где Йошка бросил фургончик. Над рекой Северн возвышаются холмы Уэльса. До них рукой подать. На берегу были видны лодки. Он поджёг фургончик и повёл её на берег, а через пару часов они уже были на месте. Управлять лодкой для него, конечно, не проблема. Я представила, как он причаливает к берегу и осторожно помогает Наоми сойти. Все в порядке.

— Ночью мы проведём облаву, — говорит Майкл.

Я вздрагиваю.

— Когда? И откуда вам известно, что он там?

Майкл не уточняет время облавы. Боится, что я всё испорчу — приеду раньше его, забегу в табор, выкрикивая его имя. А может, и правильно боится. Может быть, я бы так и сделала.

— За табором ведётся наблюдение, — произносит Майкл после долгого молчания. — Его там видели. — Он бросает на меня короткий взгляд. — Дженни, я скажу тебе сейчас одну вещь, только не надо особенно надеяться. Там есть девушка, на вид лет шестнадцати, светловолосая. Вчера видели, как она вышла из одного фургона и вошла в другой. Наблюдение велось издалека, так что, была ли это Наоми, сказать пока нельзя.

У меня перехватывает дыхание. Именно это я ждала услышать все долгие четырнадцать месяцев. Да, может быть, это не Наоми, но все равно моё сердце колотится так, что заглушает его слова.

Майкл хмурится.

— Возможно, он успеет где-нибудь спрятаться. Мы обыщем весь табор с собаками. Не исключено, что на какое-то время придётся задержать всех.

— Неужели всех?

Я представляю себе полицейских собак, натягивающих поводки, пронзительный плач младенцев, женщин, вскакивающих с постелей в белых ночных рубашках.

— Да, всех.

Проникающий сквозь окно бледный луч солнца высвечивает в его волосах седину, которой

Я раньше не замечала. Морщины между нахмуренными бровями глубокие, как будто прорезанные ножом. Утренний свет безжалостен.

Наоми там. Она и её ребёнок, их приняли в большую семью. Для кочующих людей семья очень много значит. Йошка убедил её оставить ребёнка. Эти люди не жалеют на детей время. Вон их сколько было возле девочки, которую оперировали в отделении Тэда. А другие дети были предоставлены сами себе, потому что их матери и отцы работали. Как работала тогда я. Мы были постоянно заняты и не замечали, как дети меняются.

Я пытаюсь оставаться спокойной, но мне хочется кричать, петь и танцевать. Она жива. Жива. Он её не убил. Они любят друг друга. Возможно, он завёл с ней знакомство из желания отомстить, но это только вначале... а потом что-то случилось, неожиданное. Он влюбился.

Наверное, уже после визита в мой врачебный кабинет. Влюбился и предложил ей другую жизнь в другом мире. И она его полюбила. Потому и улыбалась. Он её не похищал, она сама с ним ушла. Он подарил ей кольцо, он любит её, с ней всё в порядке. Из глаз у меня текут слёзы. Я быстро хожу по комнате, прижимая ко рту ладони, чтобы остановить смех. Майкл должен понять, что Йошку нельзя трогать.

— Наоми, её ребёнок и Йошка, — говорю я, — они теперь семья. Майкл тоже встаёт. Ставит кружку на стол.

— Он совершил несколько преступлений. Секс с несовершеннолетней, похищение, насильственное удержание. Каждый, кто знал об этом, — соучастник.

— Он мог не знать её возраст. С макияжем она выглядит старше. И, наверное, соврала, когда говорила, сколько ей лет, — я протягиваю к нему руку, заставляю сесть рядом. — Она там с ним по доброй воле.

Майкл внимательно смотрит на меня.

— Не романтизируй их отношения, Дженни. Он преступник. Его место в тюрьме.

Я ищу слова, которые могли бы его убедить.

— Она познакомилась с ним в больнице позапрошлым летом, в июле. Ушла в ноябре. Через четыре месяца. Достаточно времени, чтобы всё обдумать. То, что было у неё до этого с Джеймсом, перестало существовать. Она встретила настоящего мужчину, Майкл, и поняла, что с ним может оставить ребёнка.

Майкл раздражённо вздыхает.

Она могла и так оставить ребёнка. Для этого не обязательно связываться с такими людьми.

— Какими такими?

— А вот с такими. Можно подумать, ты не знаешь, что собой представляют цыгане.

Вот, значит, как он все это видит.

— Она подарила подруге своё ожерелье, потому что жизнь этих людей её как раз устраивала. — Я говорю, а моё сердце бьётся быстрее и быстрее. Боже, у неё ребёнок, маленькое существо.

Майкл повышает голос и произносит слова медленно, наверное в надежде, что так они дойдут до меня лучше:

— Они живут в грязи, переезжают с места на место. Сознательно избегают нормальных общественных отношений. И всюду, где появляются, воруют.

Я смотрю на него, но ничего не слышу. Потому что в душе сейчас разговариваю с ней.

Я уверена, что у тебя девочка. Ей сейчас, должно быть, уже шесть месяцев, скоро ты назовёшь мне её имя.

— Ты не думай, что Йошка такой бескорыстный. Вполне возможно, он надеялся использовать её для каких-то своих преступных целей. Ведь Наоми уже воровала для него кетамин. В Кардиффе он связан с несколькими преступными бандами, занимающимися в числе прочего и организацией проституции.

Что он такое говорит? Когда Йошка улыбался мне во врачебном кабинете, он совсем не был похож на преступника. Тем более опасного. И ни для каких плохих целей он её использовать не будет. У них все хорошо. Так что пусть Майкл говорит, что ему вздумается, лишь бы вернул её мне живой и невредимой.

— Мне надо идти, — Майкл допивает то, что осталось в кружке, и встаёт. — Думаю, не надо говорить, что все это строго конфиденциально. Но, возможно, скоро кое-что объявят в новостях. Я хотел, чтобы ты знала заранее, — он надевает свою тёплую чёрную куртку и тихо добавляет:

— Тэд тоже должен знать. Я ему позвоню.

— Позволь мне, — быстро говорю я. — Так будет лучше.

Его глаза смягчаются, он сжимает ладонями моё лицо.

— Конечно, Дженни. И позвони ему как можно скорее. Отец должен знать. Я улыбаюсь.

— Спасибо, что приехал и рассказал. Я на тебя надеюсь.

— Жди известий, Дженни, и...

— Что?

— Ничего не предпринимай.

Я прислушиваюсь к затихающему вдали шуму его машины. Что-то предпринять у меня нет возможности, даже при большом желании. Я и Тэду звонить не буду. Подожду, пока Майкл привезёт её ко мне.

Открыв окно, чтобы впустить в жарко натопленную комнату свежий воздух, я стою на сквозняке и чувствую, как по щекам снова текут слезы. Когда она войдёт с ребёнком на руках, я сразу её обниму. Прижму своё лицо к её лицу. Её кожа будет пахнуть точно так же, как прежде?

Волосы, конечно, отросли. И сама она, наверное, стала выше ростом.

Я ждала четырнадцать месяцев. Подожду ещё несколько дней.

Однако всё разрешилось через несколько часов. Я просыпаюсь от настойчивого стука в дверь. В чём дело — звонок, что ли, не работает? В комнате темно и холодно. Я заснула на диване в неловкой позе, и у меня затекла шея. Пламя в камине погасло, там одна зола.

Через стекло входной двери я вижу Майкла. Чего это он так рано? Я открываю дверь. Майкл смотрит на меня. Обычно по его лицу можно было точно определить, с чем он пришёл, но сейчас я ничего не могу понять. Видно лишь, что он устал. Его губы шевелятся, я присматриваюсь

Я понимаю: он что-то говорит. Но как-то тихо, невнятно, и только когда он повторяет это в очередной раз, до меня доходит смысл.

— Всё плохо... плохо... очень плохо...

Пол подо мной качается, и он хватает меня за плечи.

— ...несколько месяцев назад, — улавливаю я обрывок фразы.

Зачем все эти бессмысленные слова? Она должна быть там, за дверью. Стоит, не решаясь войти, с ребёнком на руках. Не знает, как её примут.

Я освобождаюсь из его рук и иду к двери, но он меня удерживает.

— Она родила... — в прихожей темно, и я не вижу его лица, — а потом заболела. Подхватила какую-то заразу.

— Но ты же говорил, что её там видели! — кричу я. — Светловолосую девушку, ты говорил...

— Это была не она. Я нашёл эту девушку. Ей двадцать лет, она замужем, двое детей. Так что извини, Дженни.

— А Йошка? Он что, сбежал? Его обязательно надо поймать. Он во всем виноват. Из-за него она...

— Йошка погиб. Его застрелили.

Майкл держит меня за плечи и говорит. Слова на лету ударяются о мою голову, как чёрные вороны.

— Мы только подъехали, как он выскочил из фургона и открыл стрельбу. Потом мы узнали, что в этот день у них должна была состояться разборка с другой бандой наркоторговцев. Он подумал, что это они приехали. Такие разборки у них — обычное дело. Он не дал нам и слова сказать. Прицельно стрелял на поражение. У нас не было выбора, — Майкл на мгновение замолк.

— Пуля попала ему в грудь, он умер сразу.

Йошка убит. Наоми умерла несколько месяцев назад. Мои ноги подкашиваются. Майкл поднимает меня и несёт к дивану в гостиной. Там темно, но это не важно.

— А ребёнок, Майкл? — я хватаю его за пиджак. — Где ребёнок?

Он крепко прижимает меня к себе, так что я ощущаю его слова костями своего черепа.

— Ребёнок умер вместе с Наоми. Заразился от неё.

Он теперь говорит, как тогда на нашей кухне в Бристоле, когда пришёл в первый раз.

Медленно, с частыми паузами.

— Нам всё рассказала сестра Йошки, Саския. Его родители арестованы. Пуговицы на пиджаке Майкла впиваются мне в щёку, но я не шевелюсь.

— Ребёнок родился в трейлере. Но все прошло нормально, в таборе женщины опытные. Боль постепенно утихала, и Наоми взяла маленькое нежное тельце в свои тонкие детские руки. В этот момент её всю затопила любовь. Вспомнила ли она тогда обо мне? Осознала ли тогда, что я чувствую к ней?

— Это была девочка?

— Да, — отвечает он, немного удивлённый. — Девочка.

Мир Наоми сузился до маленького личика, крохотного сосущего ротика, миниатюрных восхитительных пальчиков на ручках и ножках, сжимающихся и разжимающихся.

А Майкл продолжает:

— Спустя пять дней она почувствовала недомогание. Стала беспокойной, слезливой. Они подумали, что это эмоциональный срыв.

— Но она никогда не плакала, — возражаю я, будто это сейчас имеет значение.

— А потом они увидели, что у младенца жар, — произносит Майкл. — Проверили Наоми— у неё тоже.

Я всегда знала, когда у неё повышалась температура, и определяла её с точностью до половины градуса, стоило приложить губы к её лбу. У неё могла возникнуть послеродовая лихорадка. Стрептококковая инфекция очень опасна, если не оказать срочную медицинскую помощь.

— Ты готова слушать дальше? — спрашивает Майкл.

За окном уже светает. Я встаю, хватаюсь за подлокотник кресла.

— Конечно.

— Врача Йошка вызвал, когда у неё началась рвота. Прошло три часа, а он всё не приезжал. За это время она впала в беспамятство.

Наверное, в трейлере было много людей и очень душно. Вентилятор не помогал. Наоми лежала без движения на влажной постели, рядом — младенец, весь в красных пятнах.

— Йошка был вне себя. Решил отвезти её в больницу. Когда дядя сказал, что ехать опасно, ведь там её может кто-нибудь узнать, он разбил ему нос. Наоми уже перестала дышать, когда он поднял её, чтобы перенести в машину. Младенец умер через несколько минут. В общем, они спохватились слишком поздно.

Слишком поздно. Слова эти прозвучали, как щелчок закрывающейся двери. Майкл встаёт, подходит ко мне, обнимает.

— Саския сказала, что Йошка завернул их обеих в простыню и осторожно положил на заднее сиденье машины, — он замолкает, — потом вынес из трейлера все вещи — её и ребёнка. Кровать, стол, всё. Сложил в кучу, облил бензином и сжёг. Потом уехал.

Ритуальный костёр. Языки пламени вздымаются высоко в воздух, так что никто не может подойти близко. После них ничего не должно остаться. Ни расчёски с запутавшимися в ней длинными золотистыми волосами, ни браслетов, на даже резинки для волос. Там мог быть дневник или начатое письмо ко мне. Может быть, она собирала осенние листья и расставляла их за зеркалом. Даже если младенца успели сфотографировать, теперь уже ничего нет. Ни фотографий, ни одежды.

— Куда он их увёз?

— Никто не говорит. У цыган принято тайно хоронить близких. Наоми их близкая? А как же я?

В комнате ещё темно, но за окном заметно светлеет. Во мне вдруг вспыхивает искорка надежды.

— А откуда известно, что всё это правда? Почему нужно верить рассказам сестры? Может, это вообще выдумка.

Он молча лезет в карман, что-то оттуда вытаскивает и вкладывает мне в руку. Мои пальцы охватывают что- то округлое.

— Саския передала это для тебя.

Я узнала чашку, как только дотронулась до ручки. В темноте ничего не видно, но мне известно, что там по краю изображены прыгающие лягушки. А на дне сидит ещё одна — улыбающаяся.

«Надо допить до конца, дорогая, — Наоми смотрит на меня поверх края чашки своими доверчивыми голубыми глазами. — Там ждёт маленький лягушонок...»

Чашку, из которой она пила ребёнком, Наоми взяла для своего. Я не заметила, что чашка исчезла. А куда девались её пуговицы, которые там лежали?

Майкл крепко меня обнимает, его горячее дыхание колышет мои волосы.

— О том, как она умерла, рассказывала не только Саския, но и многие другие. Даже дети. И все говорили одно и то же. Мы зафиксировали место, где он разжёг костёр, и тщательно обыскали трейлер, в котором она жила.

Майкл рядом, но его голос доносится как будто издалека. Он рассказывает о сравнении отпечатков пальцев и о многом другом. О том, что осмотр табора продолжится завтра. Несколько членов семьи арестованы, остальные задержаны. Их будут допрашивать.

Он молчит, затем произносит:

— Место захоронения мы найдём обязательно. Рано или поздно кто-нибудь из них проговорится.

Майкл продолжает рассказывать, но я перестаю вслушиваться в его слова. Значит, там был её дом. Их дом. Сейчас это просто пустой контейнер, куда через окно льётся лунный свет. Может быть, он освещает игрушку, закатившуюся в угол?

Голос Майкла становится громче:

— Йошка отсутствовал две недели, а когда вернулся, все время молчал. Сидел в трейлере сестры и смотрел в пустоту...

Я его прерываю:

— Майкл, я хочу поехать в табор.

Сестра Йошки не сказала им, где он их похоронил. Может быть, доверится мне?

— Я отвезу тебя туда сразу, как только закончится расследование. Обещаю. Нам предстоит подвергнуть всех свидетелей перекрёстному допросу и снова тщательно осмотреть машины и территорию.

— Майкл идёт на кухню, по пути доставая из кармана фляжку. Я слышу звон посуды, шум кипящего чайника. Он возвращается с кружкой кофе, сдобренного виски. Смотрит, как я пью. Утром, когда он приготовил для меня горячий шоколад, она была ещё жива? И когда это было? Вчера? Нет, нет, какая чушь! Она умерла несколько месяцев назад.

Майкл едва не падает от усталости. Через несколько минут поднимается наверх спать. Я слышу стук его ботинок о пол, потом скрипит кровать, и наступает тишина. Я закрываю глаза и вижу её комнату в тот момент, когда зашла туда в последний раз.

Эд сказал, что я вообще ни черта не знала. К сожалению, это так. Всё было у меня перед глазами, не было лишь желания присмотреться.

Бристоль, 2010

Девять месяцев спустя

Было воскресенье — день моего отъезда. Тэд отправился гулять. Сказал, что не хочет быть дома, когда я уеду. Грузчики должны были приехать в середине дня. Я собрала то немногое, что хотела взять с собой, остальное пусть остаётся Тэду.

Когда за ним закрылась дверь, я поднялась в комнату Наоми. Солнце уже припекало. Стоял настоящий погожий летний день, очень хороший для прогулок с детьми. В комнате не было ничего, кроме кровати. Я раздвинула шторы, открыла окно. Пока стояла, подставив лицо тёплому ветерку, на улице внизу из-за угла появилась женщина в летнем платье. Одной рукой она толкала перед собой детскую прогулочную коляску, а другой прижимала к уху мобильный телефон и кивала невидимому собеседнику. Коляска была глубокая, обитая мягким материалом. Ребёнка я не видела, но следила за ней до тех пор, пока она не скрылась из вида, продолжая кивать.

Глядя на эти шторы в золотистую и алую полоску, я вспомнила, как мы выбирали для них ткань в магазине «Джон Льюис» три или четыре года назад. Мне понравилась хлопчатобумажная, узором из серых, светло-зелёных и лимонно-жёлтых листьев. Я представила, в какой цвет будет окрашивать комнату проникающий сквозь шторы свет. Повернулась, чтобы посоветоваться с Наоми, а она уже шла к кассе с отрезом ткани, расцвеченной яркими золотистыми и красными полосами. На мои доводы, что цвета слишком кричащие, даже аляповатые, что комната с такими шторами будет похожа на какую-то таинственную пещеру, она улыбнулась. И её улыбка была — теперь я это понимаю, — предшественницей той загадочной, последней.

— Это именно то, что мне нужно.

Глава 31.

Дорсет, 2011

Четырнадцать месяцев спустя

Уже рассвело. В тишине кухни появляется странный шум, напоминающий треск костра. Через секунду я понимаю, что это дождь стучит по крыше. Серое небо в окне пересекают стекающие струи. Я сажусь писать письма, чего давно не делала. Но перед путешествием это необходимо. Тем более я не знаю, сколько оно продлится. Я вырываю чистые листы из альбома для рисования, и переплёт расползается. На пол падают рисунки — её туфли, толстовка с капюшоном, игрушечный жираф, сорока. Я не нагибаюсь за ними. Пусть лежат.

Тэд!

Сейчас, когда я пишу тебе это письмо, ты ещё спишь, но к тому времени, когда его получишь, я буду далеко. Пожалуйста, расскажи всё мальчикам, хотя им я тоже посылаю письма.

Если ты в этом и виноват, то не больше, чем я. Мне нужно было быть внимательнее, когда Йошка приходил на приём. Возможно, он бы нас простил. Йошка знает, что такое семья, понял бы, как мы будем страдать. Но всё же, я думаю, он увёл её потому, что они полюбили друг друга. Так что изменить мы с тобой всё равно ничего не смогли бы.

Я уезжаю в Уэльс. Надеюсь, кто-нибудь в таборе скажет, где он их похоронил. Большой привет Ане.

Приеду в Бристоль, как только смогу.

Дженни.

Шум дождя заглушает скрип ручки по бумаге. Возможно, когда он прочтёт это письмо, рядом будут мальчики. И где-то там же в комнате, на заднем плане, — Аня. Я вижу её заплаканное лицо.

Дорогой Эд!

Надеюсь, папа тебе уже рассказал, что случилось с нашей любимой Наоми. Но она нашла то, что хотела. Чего многим не удаётся.

Если бы она не заболела, то рано или поздно приехала бы с ребёнком нас повидать.

Я очень рада, что у тебя есть Софи. Мы обязательно увидимся, только позднее. Я думаю о тебе всё время.

Мама.

Я надеюсь на тёплые нежные руки Софи, которые обнимут его, когда он будет читать моё письмо. Надеюсь, она его утешит. И путь носит яркие цвета. Они ей идут.

Я включаю чайник. Берти шевелится, потом засыпает. Горячий чёрный кофе обжигает губы.

Тео писать очень трудно. Такое ощущение, будто я закрашиваю его веселье густой чёрной краской.

Тео, дорогой!

Ты на пути домой, так что я посылаю письмо в Бристоль. Надеюсь, Сэм сейчас рядом с тобой.

Она мало говорила с тобой перед уходом. Так же, как и со мной. Наверное, таким способом прощалась.

Она взяла с собой детскую чашку, с лягушкой. Теперь чашка у меня.

Когда мы найдём её и ребёнка, перевезём домой. Похороним на церковном кладбище и будем навещать.

Мама.

Дождь стихает, свет становится ярче. Осталось ещё два письма.

Никита!

Я сегодня позвоню твоей маме, и она тебе всё расскажет.

Майкл сказал, что ты знала о беременности. Наоми не сомневалась, что ты будешь надёжно хранить её тайну. Она родила дочку. Имени я не знаю.

Думаю кораллы были её прощальным подарком. Я рада, что они у тебя.

Дженни.

Письмо Майклу самое трудное. Я хорошо его знаю, и одновременно он для меня тайна за семью печатями. Я хожу по кухне, составляю в уме предложения и отметаю их одно за другим. Сказать хочется очень многое, но, не найдя слов, я в конце концов пишу короткую записку.

Дорогой Майкл!

Я уезжаю. Не знаю, когда вернусь. Постарайся перед отъездом накормить и выгулять Берти. В холодильнике есть полбанки корма. До моего возвращения он побудет у Мэри. Я с ней договорюсь.

Мне нужно побыть со своей семьёй. Я знаю, ты поймёшь.

Дженни.

Я прислоняю конверт с письмом Майклу к кофейной банке, остальные отправлю на наш адрес в Бристоле. И письмо Никите тоже, её адрес я не помню. Марки куплю по дороге.

Майкл перед сном сказал мне, где располагается табор. Это в окрестностях Ньютауна, небольшого городка на берегу реки Северн, в округе Поуис, Средний Уэльс. На туристском сайте

Я узнаю почтовый индекс и загружаю в спутниковый навигатор. Я не спала, так что ехать нужно медленно. С тех пор, как Майкл разбудил меня, прошло четыре часа, а кажется, целая вечность. Я прислушиваюсь к себе, ожидая приступа боли.

К выезду на шоссе я спускаюсь по небольшому склону и только там завожу двигатель. Теперь в коттедже его не слышно.

Холмы Дорсета сменяет равнина Сомерсета. Я миную Бристоль — это просто дорожный знак, который быстро исчезает позади. Останавливаюсь на заправке в пригороде Ньюпорта, конверты соскальзывают с приборной панели на пол. Мэри берёт трубку не сразу. Соглашается присмотреть за Берти, не задавая вопросов. Потом я звоню Тэду. Когда он отвечает, на заднем плане звучит радио. Наверное, Тэд стоит у окна в спальне, завязывает галстук, думает о событиях предстоящего дня.

Я предупреждаю, что новость плохая, и слышу, как он выключает приёмник и садится. Потом я рассказываю ему все. В наступившей тишине повторяю, что она вошла в другую семью, родила дочку. Была не изнасилована и не искалечена, а любима. Он начинает плакать, я пытаюсь сказать ему что-то ещё, в том числе о письме, но в ответ он молчит. Потом нажимает отбой.

Я покупаю чашку кофе и тут же выливаю его на землю. Не могу пить, горький.

Еду дальше. Машин на дороге становится больше. Я прибавляю скорость. В Кардиффе сворачиваю к Пон-типриту и Мертир-Тидвилу. Это район Блэк-Маунтинс, возвышенность на юго-востоке Уэльса. Начинается дождь, и я веду машину осторожно, потому что дорога петляет при въезде в национальный парк Брекон-Биконс. Где-то здесь устраивал свои фотосессии Тео. Какие живые были у неё глаза на фотографиях! Я один раз привозила сюда Наоми. Ей было лет девять, а может быть, десять. Белокурые косички спрятаны под розовой шерстяной шапочкой. В непромокаемых брюках она впереди меня лезла вверх по склону. А когда стояла наверху на скале, обдуваемая ветром, у меня замирало сердце.

Через четыре часа, прибыв в Ньютаун, я захожу в небольшой паб у заправки. Середина дня. Внутри тепло, пахнет пивом и собаками. Работает музыкальный автомат. За столиками у окна мужчины читают газеты, пьют. Лежащий под столом пожилой колли сонно смотрит на меня. На мой вопрос, есть ли тут поблизости цыганский табор, женщина за стойкой округляет глаза, но молчит.

Мужчина сзади меня слышит мой вопрос и вмешивается. У него мягкий певучий выговор.

— Тут рядом с Лланидлойсом несколько месяцев стоял табор. На старой ферме Хью. Теперь заговорили все, глядя на меня, не выпуская сигарет изо рта. Курение в пабах

запрещено, но тут, видимо, за этим не следят.

— Вороватый народ. Сколько от них было неприятностей в городе!

— А полиция палец о палец не ударяла.

— Цыгане. Почитайте в газетах, как они торгуют наркотиками.

— Одно слово — бродяги.

Я быстро выхожу, не попрощавшись.

Лланидлойс — симпатичный городок со старым деревянным, наполовину крытым рынком.

В супермаркете «Бадженс» у транспортной развязки мужчина в коричневом фартуке, расставляющий на полках кувшины с кокосовым маслом, выпрямляется и смотрит на меня сверху вниз.

— Зачем вам туда ехать?

Я говорю, что надо. Он пожимает плечами, берёт мою карту и расправляет её на пустой полке.

— Вот это деревня Сарнау. — Он тычет грязным пальцем в точку на карте. — Поезжайте вон по той дороге. Увидите серую хижину с почтовым ящиком, сворачивайте на следующем повороте налево, а потом ещё налево. Дорожка гам каменистая, но ровная. Остерегайтесь собак, они у них злые.

Он внимательно смотрит мне вслед. Наверняка ему известно, что вчера там была перестрелка с участием полицейских. Что там сейчас горячо. Но раз женщина пожелала туда ехать, значит, ей действительно нужно.

Я двигаюсь по петляющей, спускающейся вниз дороге. Она узкая, и, чтобы пропустить встречный «Тойота Лендкрузер», мне приходится сдать назад и прижаться к обочине. За ним следует автомобиль с прицепом. Он медленно проезжает, я пытаюсь выехать и тут же опять сдаю назад, чтобы пропустить микроавтобус. Из его окон на меня смотрят дети. Тут же видны сумки, тюки, чемоданы. Цыгане переезжают. Те, кого не арестовали.

Мне надо ехать дальше и свернуть там, где сказал человек в магазине. Может быть, кого-нибудь застану. Вскоре становятся видны ферма и табор. Я ставлю машину, не доезжая до них примерно сто ярдов. Ворота фермы, перетянутые пёстрой полицейской лентой, но большинство машин стоят за её пределами. Вдалеке видны около десятка полицейских в жёлтых дождевиках. Они чем-то заняты.

Дождь перестаёт, появляется солнце. У ближайшей ко мне машины, «Лэндровера», какой-то мужчина привязывает к прицепу буксировочный трос. Должно быть, это один из последних членов табора, которым полиция позволила уехать. Темноволосый мальчик лет шести, греясь на солнце, наблюдает за его работой, засунув в рот большой палец. Полицейские не замечают меня, иначе бы остановили. Я подхожу, и мальчик переключает внимание на меня. Мужчина рядом с ним выпрямляется, и я вижу его лицо. Оно выглядит старше, чем тело. Седая щетина. Ему лет шестьдесят. А может быть, семьдесят? Он бросает на меня взгляд и коротко кивает, как будто здороваясь, затем продолжает работу. Через какое-то время выкрикивает слово, которое я не могу разобрать. По ступенькам трейлера спускается одетая в чёрное женщина средних лет. Длинные тёмные волосы, голова повязана чёрным платком. Придерживая на плече холщовый мешок, она свободной рукой берет мальчика и, не глядя на меня, сажает в «Лэндровер». Прежде чем сесть самой, оглядывается на открытую дверь трейлера и произносит с напевным валлийским выговором:

— Кэрис!

Я оглядываю табор. Большинство машин готовы к отъезду. Собак, кстати, нигде не видно. Рядом с мусорными мешками я замечаю пятно обгоревшей травы. Один полицейский замечает меня и машет, приказывая отойти. Я отступаю за ворота.

— Кэрис! — снова зовёт женщина и садится в «Лэндровер», скрываясь из вида.

Дверь трейлера раскрывается шире, и оттуда появляется молодая женщина. Увидев её, я застываю, ухватившись за край ворот. Голова у неё обрита и кажется маленькой, едва отросшие волосы выкрашены в красный цвет — в тон длинной юбке. По светлой коже вокруг шеи идёт татуировка, издали мне кажется, что это осенние листья. На руках у неё девочка, на вид ей месяцев шесть. Волосы курчавые и рыжие. Ребёнок завернут в красное с жёлтым одеяло и, похоже, спит. Сойдя со ступенек, молодая женщина слегка поворачивается к воротам.

Пальцы, прижимающие ребёнка, длинные, но я не могу разглядеть, есть ли на них веснушки. И уж тем более не могу рассмотреть маленькую родинку под левой бровью. Она встречается со мной взглядом. Глаза у неё спокойные, хотя кажутся чуть покрасневшими, словно она плакала. Мы несколько секунд смотрим друг на друга. Я буду помнить этот взгляд всегда, хотя не могу понять, что он означал. Узнавание? А может быть, жалость? Впрочем, это не важно. Они лгали полиции и заставили это делать детей. Потому что вот она, существует. Я не плачу, не кричу, не смеюсь. Не время сейчас и не место.

— Кэрис! Мы уезжаем.

Я делаю рывок к автомобилю, но мои ноги увязают в грязи. Напрягаюсь, чтобы не потерять из вида её лицо, но поскальзываюсь и падаю на бок. Поднимаю голову, но она отворачивается. Прижимает к себе ребёнка, наклоняется и исчезает в машине.

Я поднимаюсь на ноги и продолжаю бежать. Но автомобиль уже тронулся, колёса

Я завертелись по мокрой траве. Я опять делаю рывок, но автомобиль набирает ход. Если бы я встала перед ним, он бы, конечно, остановился, но в самый последний момент я отступаю в сторону. Её профиль, частично закрытый головой ребёнка, движется в нескольких дюймах от меня. Если бы окно было открыто, я бы могла её коснуться. Неожиданно она прижимает к стеклу ладонь, широко расставив пальцы, и я чётко вижу линию её жизни. Затем автомобиль выезжает на дорогу и быстро исчезает из виду.

Пятнадцать месяцев спустя.

Кэрис — валлийское имя. Оно означает «любовь».