Петрикор

Прошло много лет с его студенчества, но Вик с удивлением для себя смог вспомнить одну из лекций: «Как оценивать вероятность событий при принятии финансовых решений?» — что ни говори, а мозг... весьма мудрёная конструкция, способная выкидывать совершенно рандомные знания в самый неподходящий момент. На этой лекции рассматривались основные вероятностные инструменты, необходимые финансовому аналитику для прогнозирования и решения многих реальных проблем, связанных с риском, — естественно, в рамках изучения количественных методов по программе CFA. Все инвестиционные решения принимаются в условиях риска. Инструменты, которые позволяют нам принимать решения последовательно и логично в этой ситуации, относятся к категории вероятностных.

И если бы речь шла об инвестициях, все было бы гораздо... проще? Забавно, но Вику было легче прогнозировать финансовые показатели и цены облигаций, чтобы они справедливо компенсировали риск дефолта, чем предсказать обычное событие в жизни, не запутавшись в ее хитросплетениях. Вроде думал, что справляется, и справлялся, но подчас, как случалось с некоторыми возрастными клиентами, и член, надёжно укреплённый виагрой, мог дать осечку — от постыдных неудач стопроцентной страховки не существовало, к сожалению. «Бухгалтерская теория вероятностей» и «жизненная теория вероятностей» — как два разных мира.

Тогда планировалась самая обычная ночь с клиентом — Вик и сам не заметил, как наличие клиентов стало для него чем-то рутинным... Конечно, всегда есть шанс, что что-то пойдет не так, но это вписывалось в «статистику». Для Вика это была просто еще одна привычная ночь, без каких-либо предчувствий или намеков на что-то из ряда вон выходящее. Скорее, даже затишье. Вот только не стоило забывать: затишье — это всегда лишь обманчивая передышка перед бурей.

Вик никогда не был заядлым киноманом. Но фразу из фильма «Эффект бабочки» (хотя сериал «Отчаянные домохозяйки» нравился ему больше) знал: «Говорят, что даже такая мелочь, как взмах крыла бабочки, может, в конце концов, стать причиной тайфуна на другом конце света.» — она идеально подходила к случаю.

Ведь эта самая «буря» случилась. Неожиданности, выбивающие почву из-под ног, не случаются просто так... не по воле слепого случая и уж точно не по ошибке. Никаких сбоев в матрице. В каждом нашем поступке, от обыденного до возвышенного —когда переходим улицу, работаем, трахаемся... любое мимолетное решение способно круто изменить курс, запустить такую цепную реакцию, что потом и не разгребешь.

Так вот...

Что там было? Точно. Совершенно обычная ночь, ничего из ряда вон выходящего и все в таком духе. Но... Тут как раз подойдёт ещё одно весьма жизненное высказывание, которое бьет не в бровь, а в глаз. Какое? «То, чего меньше всего ждёшь, имеет все шансы произойти в самый неожиданный и неподходящий момент» — иначе говоря, судьба любит... сюрпризы.

Как же так вышло?..

Неожиданно ли? Ну, не совсем чтоб из ряда вон. Теория вероятности, она такая штука — в принципе, возможно всё, кроме абсолютно невозможного, да и то «абсолютно невозможное» под вопросом, простая условность. Так что случившееся как гром среди ясного неба не грянуло. Скорее, из сотни вариантов развития событий это вполне себе укладывалось в десятку лидеров — ну, в «топ-10» самых прослушиваемых треков. Что тут скажешь? Матрица вероятностей, штука посложнее, чем кажется. У каждого чиха, у каждой мелочи есть свой персональный рейтинг вероятностей. И этот «топ» люди, как правило, лепят сами — из личного восприятия, взглядов на жизнь, привычек всяких и личных тараканов в голове. Так что, если честно, топ этот жутко субъективен и полагаться на него – себе дороже. Но что есть, то есть...

Но обо всём по порядку...

__________________________________________

Реклама алкоголя горазда на разного рода обещания. Но вот уже в который раз Вик убеждался, что та безбожно врала, легко обводя вокруг пальца тех наивных ребят, кто «повелся» и продолжал «вестись» каждый раз в хлипкой, но при этом неубиваемой надежде на «чудо». А ведь он пробовал спиртные напитки, причём, самые разные и в неограниченных количествах — порою даже задавался вопросом, как вообще выжил. И нельзя было сказать, что те на него не влияли. Конечно, какое-то влияние было. Но обещанной свободы от власти разума в пользу бессознательного Вик так и не получил в своих отчаянных и неустанных попытках ее обрести — таковых на его счету уже много, достаточно, чтобы все охарактеризовать, как... «почти-зависимость». Лёгкость, безумие, эйфория... все это, конечно, было. Вот только без налёта искусственности не обойтись — даже под чем-то, Вик это понимал всегда. Ликовал организм, ещё тело. Но не разум. Разум цинично и раздражающе громко потешался над попытками выйти из-под его власти. Каждый. Чёртов. Раз.

Но сегодня все было чуть лучше, чем обычно. Возможно, потому что Вик не просто выпил. А смешал все с тем косяком, затягиваясь особенно глубоко, почти жадно. Свободы от власти разума в пользу бессознательного Вик так и не получил, но какой-то эффект все же был: разум работал с перебоями, выдавая через раз ошибку, как в программировании, когда кто-то напортачил с исходными кодами, нарезал действительность на фрагменты, разбавляя все подчас лишённым всякой логики барбитуратным рядом.

На московских улицах парило, как обычно бывает перед дождём. Погоду легко можно было считать по юбкам девушек, неизменно укорачивающихся с каждым градусом, растущим по шкале вверх. И по тому, как стремительно с парней слетала верхняя одежда. Тут даже гидрометцентр не нужен.

Вик почти лежал на заднем, обтянутым кожей, сидении чёрного седана и плавился от уличного жара — как назло, здешний кондиционер был сломан. За рулём был кто-то из охраны: обычно был Ник, хотя чаще Вик все же добирался сам, но сегодня вместо него кто-то другой, лицо малознакомое, наверное, новичок, что не удивительно... ведь не быть же начальнику охраны на постоянке личным водителем для Вика, верно? Колонки надрывались какой-то клубной музыкой — Вик сам попросил увеличить громкость. В ушах отдавались голоса исполнителей, поющих хиты, их изредка перебивали радио-диджеи, композиции сменялись одна за другой. Открытые окна, впускающие вихри сквозняка, что приятно ерошат волосы на макушке — там за ними мелькает шумная и живая Москва на перемотке, но Вик её не видит из своего положения, лишь потолок салона, что расчерчивается городскими огнями и тенями, а ещё видит футбольный мяч на шнурке, прямо под зеркалом заднего вида... тот задорно качается почти в такт музыке. У Ника никогда не было ничего такого в машине. Вик попытался представить, как смотрелась бы там та же пахучая ёлочка, но потерпел поражение — вся эта мишура никак с ним не сочеталась. Да и так громко музыку он никогда не ставил, как бы Вик его не просил. Громкая музыка в машине с ним тоже не сочеталось. С ним вообще ничего не сочеталось. Он сам по себе... не сочетаемый.

Вик шумно вздохнул.

— Мы уже скоро? — спросил у охранника, что был за рулём.

Конечно, тот не расслышал. Точнее, голос услышал, но вопроса, видимо, не разобрал, раз музыка стала тише.

— Вы что-то сказали, Виктор Степанович?

Вик поморщился от этого имени.

— Просто «Вик». Я же просил... — прозвучало даже раздраженно.

— Простите Викто... то есть, Вик. Мне нужно привыкнуть.

Ещё один.

Нику не нужно привыкать. А если и называл вдруг «Виктором Степановичем», то сколько ни проси его называть «Вик», сколько ни исправляй, он проигнорирует. Не только не сочетаемый. Но ещё и не прошибаемый, к тому же. И почему в нем столько раздражающих качеств?

— Мы уже скоро приедем? — повторил свой вопрос Вик.

— Думаю, минут через десять, — ответил охранник. — Я постараюсь побыстрее. Если срезать на повороте, то...

Вик его уже не слушал.

До места хотелось бы добраться, как можно скорее. И дело не в желании быстрее там оказаться, как можно было предположить. Просто чем раньше все начнётся, тем скорее закончится.

Жалко, что в жизни нельзя так, как с дисками или видеокассетам. Захотел продлить момент — поставил на паузу. Захотел исправить что-то или пережить снова — отмотал назад. Лично Вик бы сейчас перемотал на несколько часов вперёд. Вот только... Время невозможно поторопить или замедлить, хотя порою хотелось сделать это до ломоты в костях, им нельзя управлять. Стрелки не бежали и не останавливались, они всегда будут двигаться в своём ритме, а если подгонять их, тормозить или вовсе уничтожить, то это будет касаться, к сожалению, только этих стрелок, и не более — факт, проверенный при помощи своего собственного будильника ещё в школьные годы. «Остановись, мгновенье, ты прекрасно!» — Гёте, несомненно, знал толк в неподдающемся, неподвластном, в том, что определяет, направляет и что невозможно уловить. Даже жаль, что порою люди это самое время слишком недооценивали. Древние греки боготворили Зевса, в Скандинавии главнее всех был Один, но никто даже и не подумал поставить во главе какого-нибудь часовщика. Создавай Вик свой пантеон, он бы сделал главным богом именно того, кто имел бы власть над временем — подобное было бы хотя бы практично.

— ...потом ещё через проулок и... — оказывается, охранник все ещё говорил, что-то вдохновенно объяснял, словно ему не вопрос задали, а запросили лекцию.

— Сделай громче, — перебил его на полуслове Вик.

Он смутно догадывался, что, если не остановить его сейчас, болтать тот будет всю оставшуюся дорогу. И вроде Вик и сам обычно не прочь сцепиться языками, поболтать обо всем и ни о чем, подразнить. Во всем этом был по-своему талантлив, умудряясь находить общий язык даже с теми, с кем, казалось бы, найти его невозможно. Откуда только все взялось?.. Впрочем, не так уж и важно, если подумать. Имело значение лишь то, что настроение было ни к черту, а пустота под рёбрами разрасталась все больше, чувствовалась острее. Может, перед дождем? Смешно. Осталось только, как какой-нибудь там сопливой школьнице застыть у окна, дожидаясь дождя, ведь по легенде в нём можно спрятать слёзы.

Тошно. И Вик даже не знал, от чего конкретно. Но предполагал, что от всего и сразу.

— А? Что?

— Музыку, говорю, громче сделай, — Вик сжал двумя пальцами переносицу, зажмуривая глаза до появления звёздочек на внутренней стороне век.

— Хорошо, Викто... то есть Вик. Сейчас все сделаю.

Футбольные мячики на зеркале заднего вида все ещё подпрыгивали, через раз попадая в такт...

***

Ещё с давних пор ритуалы существовали в каждой культуре. Ученые подозревают, что склонность к этому заложена в людях генетически — другие говорят о базовой психологической потребности. Обе теории имеют место быть. Люди получают умственную и физическую пользу от ритуалов. На социальном уровне это Новый год, Пасха, День матери, дни рождения и похороны, или летние каникулы — на индивидуальном уровне, но также и множество небольших, очень личных ритуалов в повседневной жизни. Эти ритуалы помогают снижать стресс и тревогу, придают силу и безопасность одновременно. Исследования показывают, что даже такой простой ритуал, как приготовление чашки чая, или принятие ванны заметно снижает уровень стресса. Ритуалы не всегда могут быть понятны, потому что их значение может быть очень специфичным для культуры или даже только для семьи. Индивидуальные «странные привычки» часто неправильно понимаются окружающими, но чрезвычайно важны для спокойствия человека, практикующего их.

Да, Вик читал книжки по психологии и не только. А что? Всестороннее развитие — наше всё, и одинаково важно, как для шлюхи, так и для бухгалтера, и даже если ты вдруг оказался и тем и другим одновременно.

К слову, у Вика тоже были свои «маленькие ритуалы». Не то, чтобы они снимали стресс, но хотя бы помогали не рехнуться окончательно, что тоже весьма спорно — это как с плацебо... пока веришь, что это помогает, это помогает.

Поэтому, когда машина подъехала к какой-то жилой многоэтажке — клиент снял, видимо, квартиру, ну, или Дима снял для клиента — и Вик вышел, в подъезд зашёл не сразу, хотя охранник уже готов был проводить до квартиры: можно было утешать себя тем, что не ради контроля, а чтобы такого ценного бухгалтера вдруг не украли.

Под непонимающим взглядом охранника невозмутимо присел на ближайшую лавочку.

— Десять минут, — коротко сказал Вик. — Принеси воды.

После достал таблетницу. А уже оттуда сразу две таблетки и положил на язык. Благо, с водой охранник обернулся быстро. Так что вскоре те таблетки с языка скользнули глубже.

Вообще Вик принимал их не всегда. Но такое случалось — обычно, как правило, когда клиенты попадались тяжёлые, как сегодняшний, которому до шестидесяти оставалось пару месяцев, живот шёл впереди, а все остальное тело напоминало дрябло-дряхлое желе.

Достав косяк из портсигара, зажал фильтр между зубов. Щелчок зажигалки. Первая затяжка. Мутная. Как не в себя. Гвоздичный дым, проникающий в легкие, казался почти живым существом.

Вик запрокинул голову, смотря прямо в монохромное небо.

На улице хуже, чем в парилке. Сгустившиеся на небе тучи лишь обещали дождь, даже грозу, но никак не могли разродиться. Если бы пошёл ливень, стало бы легче, хотя бы ощущение грязи на теле перестало быть таким отчётливым.

Вик так долго смотрел в небо, что заболел затылок, а вместе с ним и шея. Оно казалось прямо сейчас ему невероятно тяжёлым, прибивающим к земле, давящим на плечи.

Ещё одна затяжка — косяк на этот короткий миг загорелся ярче, а потом продолжил тлеть. А после ещё нескольких таких сморщенным бычком отправился в ближайшую урну.

Пора идти. Оттягивать дольше уже не получится. Как там было? Ах, да... Точно. Чем раньше все начнётся, тем раньше закончится...

***

Дверь за Виком захлопнулась — он уже не был связан с реальностью так же крепко и неразрывно, как раньше.

Каждый раз, когда такое происходило, Вик невольно сам себе напоминал Кэрролловскую Алису, которая провалилась в какую-то дыру, мир в которой отличался, преображаясь в порождение больного замечтавшегося разума. Сходств до черта много. Вику и правда казалось, что каждый такой раз, оказываясь в чужой машине, номере отеля, квартире или ещё где, он тоже проваливался в какую-то земляную дыру, словно весь мир был испещрен такими вот дырами, в которые нормальные люди если и падали, то лишь по собственной неосторожности, потому что не смотрели под ноги, что несравнимо с Виком, заходившим в них специально, почти осознанно. Почему «почти»? Потому что даже сейчас состояние, в котором он пребывал, с натяжкой не назвать осознанным, и он сам сделал все, чтобы оно таким не было.

Эта дыра пахла вином, скисшим молоком и чем-то до невозможности приторным. Вику не нравился такой набор запахов, но вряд ли это волновало хоть кого-то, даже его самого.

У клиента есть имя. Его не может не быть. Но Вик его не запоминает — даже если бы вдруг захотел и попытался сохранить где-то на подкорке, не вышло бы, для него это не более, чем непонятный и беспощадный в своей бессмысленности набор букв, словно на другом языке... далеком от внятного человеческого, на каком-нибудь марсианском. В памяти изначально лишь время, место и несколько непримечательным деталей, чтобы встреча к финалу не оказалась разочаровывающей. Нет, не для Вика. Для клиента.

Клиент же тем временем распинался на тему того, как тяжело было заполучить для себя Вика хотя бы на ночь: экспрессивно, с чувством, очень убедительно... почти как на каком-нибудь совете директоров. Звучал он хвастливо, с нескрываемой гордостью, словно «потрахаться с конкретным человеком» станет идеальным дополнением к списку его достижений, если вдруг решится писать автобиографию. Хотя... дело не в этом, точнее, не только в этом. Его монолог прямо сейчас адресован именно Вику, а не какому-то абстрактному слушателю — «слушателю» вряд ли было интересно, кому этот старик решил вдруг присунуть — все для того, чтобы Вик понял свою значимость, осознал, как для него расстарались. Смешно. Вик четко понимал свою значимость, что сводилась до тугой задницы, а ещё, говорят, он неплохо отсасывал. Оды были ни к чему. Виктор Степанович с самого своего детства был умным мальчиком, способным, старательным, а главное — схватывал на лету без дополнительного разжевывания.

Вика тошнит. Он буквально чувствует, как горло коротит синхронно с пищеводом. Но вместо того, чтобы поддаться внезапному порыву, он умудряется поддерживать разговор, разум и язык в этой дыре живут явно отдельно от него. Красноречия хватает, чтобы клиент расплылся в польщенной улыбке, пока масляный взгляд пачкает несмываемым жиром кожу, даже те её участки, которые пока скрыты одеждой.

Если поставить происходящее на перемотку, то следующий кадр — Вик лежит абсолютно обнаженный на простыне. С этого ракурса живот клиента кажется ещё больше, чем он есть. И вроде перед глазами все давно изрядно потеряло чёткость, но волоски на животе вместе с растяжками разглядеть удаётся... или додумать? ...даже если их и нет вовсе, картинка перед глазами лучше не становится.

Клиент горазд на обещания. Рассыпает их, как конфетти. Там и про то, что он расстарался сегодня, что Вик эту ночь не забудет, даже разбавляет все микро-историями о том, как любил «погулять» в молодости, в той самой молодости, которая была будто бы столетия назад — каждое его слово буквально шелестит пустотой. Живот колыхается, как желе, видимо, выступая «на подтанцовке».

Смотря на него, Вик чувствует возбуждение. Собственный член заинтересованно поднимается. Кожу покалывает от нехватки прикосновений. Пульс учащается.

Унизительно. Мерзко. Остатками разума Вик понимает, что не должен испытывать возбуждение, смотря на то, что должно вызывать лишь тошноту. Но таблетки уже действовали. Для тела имело значение, что у этого был член, все остальное не так уж и важно. Именно поэтому Вик приглашающе раздвигает ноги, открывая себя перед сущим незнакомцем. Виктор Степанович никогда бы на такое не решился. Вик же уже наловчился, почти привык, ну, или убедил себя в этом.

Все должно было пойти по избитому сценарию, никаких неожиданностей не ожидалось — в конце концов, вряд ли у клиента прямо сейчас вырастет второй член или щупальца, хотя Вик бы, наверное, не удивился. Он, правда, искренне верил в то, что удивить его ничем не получится.

Вик даже начал про себя считать, предполагая, что, когда дойдёт до десяти, клиент уже начнёт проталкивать в него свой член, вероятно, будет даже пыхтеть от натуги. И вроде Вик довольно растянут, но... «пыхтеть» у обитателей чёрных дыр, куда он проваливается с завидной регулярностью, как часть обязательной программы.

...четырнадцать.

...пятнадцать.

...шестнадцать.

Ничего не происходит.

Слух улавливает тиканье часов. Вик помнит, что они тут были: круглые, белые, без цифр, но с черными прямыми короткими линиями, своеобразными метками, которые позволяют определить, который сейчас час. Вик сосредотачивается на самом тиканье — этот звук своей регулярностью подкрепляет тот отсчёт, который вёл Вик.

А клиент только подходит к кровати, где-то задержавшись по дороге — Вику казалось, что он слышал шелест и треск, какой бывает от упаковки с таблетками, но не уверен, возможно, ему даже просто померещилось. Клиент тем временем забирается на кровать, та жалобно скрипит под его весом, матрас проминается под тяжестью, пока мужчина расхваливает Вика на все лады и в очередной раз напоминает, как же Вику повезло, словно тот мог забыть, что ему говорили минут пять назад... или десять?

...пятьдесят семь.

...пятьдесят восемь.

...пятьдесят девять.

Все происходит... быстро? ...или медленно? У Вика нет чёткого ответа. Просто в один момент из него будто выбивают весь воздух, выжимают досуха. Ощущения такие, как если бы на него вдруг уронили гранитную плиту. Нет, та точно была бы потяжелее. Но изрядно задымлённый мозг успевает ухватиться за неудачную ассоциацию, вцепиться в неё намертво, давай ей откровенно бредовое развитие, в виде кладбища, надгробий, готических крестов — совершенно неуместно и по-дурацки.

Часы продолжают тикать, ведя отсчёт и почему-то заново.

...раз.

...два.

...три.

...четыре.

...пять.

Именно на счёте «шесть» Вику удаётся продраться сквозь собственную концентрированную задымлённость и понять, что никакой плиты нет: ни гранитной, ни надгробной. На нём лежит клиент, всем своим весом придавливая к кровати, прямо меж его разведённых ног, лицом расположившись в аккурат на его солнечном сплетении. Почти стандартная ситуация... была бы. Но второе осознание нагоняет первое — клиент не двигается. Не двигается даже тогда, когда сам Вик пытается пошевелиться: именно пытается, потому как под этой тушей ему даже дышать тяжело, не то, что двигаться.

Предположить худшее несложно. И стоит это сделать, как внутри начинает зарождаться предсказуемая паника, а ещё... ещё страх. Страх. Не поверхностный, нет. Густой и концентрированный. Тот страх, когда хочется забиться в угол и сжаться, подобно испуганному зверьку.

Разумом Вик понимает, что нужно думать и действовать быстро. Но мысли слишком вялые и неповоротливые, подернутые дымом, который не смогли разогнать даже страх с паникой, вступившие в союз. Действовать, тем более, не получается: шевелить Вик способен только руками, немного головой и ещё меньше ногами — клиент придавил его намертво. А воображение, приправленное вездесущим дымом, уже рисует картины, как его тут находят работники скорой и полиции. Вик почувствовал бы стыд, но паника и страх сильнее, ещё сильнее они становятся от понимания того, сколько проблем он принесёт Диме... от одного хочется завыть, причём, в голос.

Глаза почему-то увлажняются очень некстати. Нет, это не слёзы в полной мере. Точно не они. Скорее уж, обида: на себя, на клиента, на само мироздание.

Вик не должен был оказаться в такой ситуации.

Прошло много лет с его студенчества, но Вик с удивлением для себя смог вспомнить одну из лекций: «Как оценивать вероятность событий при принятии финансовых решений?» — что ни говори, а мозг... весьма мудрёная конструкция, способная выкидывать совершенно рандомные знания в самый неподходящий момент. На этой лекции рассматривались основные вероятностные инструменты, необходимые финансовому аналитику для прогнозирования и решения многих реальных проблем, связанных с риском, — естественно, в рамках изучения количественных методов по программе CFA. Все инвестиционные решения принимаются в условиях риска. Инструменты, которые позволяют нам принимать решения последовательно и логично в этой ситуации, относятся к категории вероятностных. И если бы сейчас речь шла об инвестициях, все было бы гораздо... проще? Забавно, но Вику было легче прогнозировать финансовые показатели и цены облигаций, чтобы они справедливо компенсировали риск дефолта, чем предсказать обычное событие в жизни, не запутавшись в ее хитросплетениях. Вроде думал, что справляется, и справлялся, но подчас, как случалось с некоторыми возрастными клиентами, и член, надёжно укреплённый виагрой, мог дать осечку — от постыдных неудач стопроцентной страховки не существовало, к сожалению. «Бухгалтерская теория вероятностей» и «жизненная теория вероятностей» — как два разных мира.

Вик никогда не был заядлым киноманом. Но фразу из фильма «Эффект бабочки» (хотя сериал «Отчаянные домохозяйки» нравился ему больше) знал: «Говорят, что даже такая мелочь, как взмах крыла бабочки, может, в конце концов, стать причиной тайфуна на другом конце света.» — она идеально подходила к случаю. Неожиданно ли то, что происходило прямо сейчас? Ну, не совсем чтоб из ряда вон: удивительно, что нечто подобное не случилось раньше. Теория вероятностей, она такая штука — в принципе, возможно всё, кроме абсолютно невозможного, да и то «абсолютно невозможное» под вопросом, простая условность. Так что случившееся, как гром среди ясного неба, не грянуло. Скорее, из сотни вариантов развития событий это вполне себе укладывалось в десятку лидеров — ну, в «топ-10» самых прослушиваемых треков. Что тут скажешь? Матрица вероятностей, штука посложнее, чем кажется. У каждого чиха, у каждой мелочи есть свой персональный рейтинг вероятностей. И этот «топ» люди, как правило, лепят сами — из личного восприятия, взглядов на жизнь, привычек всяких и личных тараканов в голове. Так что, если честно, топ этот жутко субъективен и полагаться на него — себе дороже. Но что есть, то есть...

Легче все списать на неудачу. Кто-то из мальчиков Димы сделал бы именно так. Но не Вик. Все те неудачи, что время от времени с ним случались, он сам никогда не называл именно «неудачами». Неудач, в принципе, не существовало — все они так или иначе были ошибками и просчётами, не более того. И в этот раз ошибся именно Вик, сознательно пренебрёгший собственной трезвостью, которая сейчас бы выручила больше, чем внезапно всплывшая в накуренной голове лекция: «Как оценивать вероятность событий при принятии финансовых решений?».

Боже... и какой только нефильтрованный бред лезет в голову?

Кожа под телом клиента потеет, как если бы уличная жара стала просачиваться прямо в номер через вентиляцию, щель под дверью, оконные швы.

Дымное воображение и сейчас затягивает в свои безумные барбитуратные завихрения. Например, в голове возникают очередные неуместные мысли на тему того, что мертвое тело в такой жаре начнёт тухнуть, гнить и разлагаться гораздо быстрее. И почему то, что произошло сейчас, не могло произойти какой-нибудь зимой в тридцатиградусный мороз? Хотя, конечно, лучше бы такого вообще никогда не происходило.

Именно после очередной порции бреда, который Вик даже успевает проанализировать, перемалывая жерновами разума, переполненного сбоями, ошибками, кривыми и вязкими текстурами, он поворачивает голову вбок и замечает телефон на тумбе.

Находка полезная. А главное — своевременная.

Вик даже на какой-то миг почувствовал себя Исааком Ньютоном. Нет, серьезно. Вероятно, он тогда испытывал схожие с ним чувства, ведь вместе с упавшим яблоком его пронзила идея, которая по итогу породила закон всемирного тяготения. Вряд ли, конечно, Исаак Ньютон оказывался в схожем с ним положении. Но озарение было столь сильным и внезапным, что казалось практически физически ощутимым.

Это не его мобильный — его остался где-то в одежде. Это телефон клиента, но не так уж и важно, чей он, главное — он совсем рядом, до него можно дотянуться, с него можно было позвонить.

Глубокий вдох. Шумный выдох.

Всего-то и нужно, что дотянуться, верно?.. Это не кажется чем-то невозможным.

И Вик пытается собраться с силами — первая попытка дотянуться до телефона. Собственные мышцы напрягаются. Рука двигается... медленно и неохотно — второй косяк был лишним точно, особенно учитывая его сочетание с алкоголем и таблетками.

И...

Неудача. Локоть подводит, неудачно соскальзывает, так и не став надёжной опорой.

Вик пытается снова. И снова... тщетно.

Исполнить задуманное действие, такое простое в своей основе, но неожиданно сложное в воплощении, получилось с шестой попытки.

В руке теперь телефон. Уже неплохо, если подумать, хотя думать получается все так же отвратительно — в голову лезет всякий бред.

Вик не верит в везение. Глупо в него верить, когда даже результаты лотереи обычно проплачены — случайных выигрышей не существует, а если таковые и случаются, то это лишь сбои проработанной до мельчайших деталей системы, ведь сбои случаются везде, у Вика тоже сбой, та самая ошибка 404... или какой там номер полагается, когда ты лежишь голый, возбужденный с раздвинутыми ногами под вероятно мертвым клиентом? Самое парадоксальное то, что возбуждение никуда так и не ушло. Хотя сам парадокс — фикция. Выпитым таблеткам откровенно посрать на обстоятельства, они работают, как оказалось, прекрасно, даже если лежать под трупом. Что ж... хоть кто-то отрабатывал уплаченные деньги на все сто, а то и двести процентов.

Почему вдруг вспоминает о везении? Просто телефон без пароля — наверное, клиент его не поставил, боясь его забыть в один прекрасный день. И Вик благодарен ему за его проблемы с памятью, хотя тот вряд ли сейчас готов принять его благодарность.

Так... Что он имеет? Что он имеет, помимо стояка и трупа?

У него есть телефон. Заряженный на семьдесят два процента. Без пароля. На телефоне, вероятно, есть деньги, возможно, даже подключён какой-нибудь безлимитный пакет, а если и не подключён, тоже неплохо. Вызвать полицию и скорую? — от этого Вик сразу отмахивается, как от откровенно дурной идеи, коих в голове именно сейчас почему-то тьма тьмущая, даже по какой-то невнятной причине вспоминается сериал «Моя прекрасная няня», где был эпизодический персонаж, работавший в похоронном бюро, но при этом грезящий о карьере в цирке, в качестве клоуна: жаль, что у него не было таких знакомых, позвонить кому-нибудь такому было бы забавно.

Вик даже тихо смеётся — картинка в воображении слишком яркая и неожиданно чёткая, особенно в сравнении с плавучей действительностью. Но в этом смехе искреннего веселья мало, больше истерики и дымчатого безумия — впрочем, вряд ли для Вика была сейчас хоть какая-то разница.

Он, спохватываясь, трясёт головой в попытке сбросить очередную дурацкую мысль, в тайне надеясь, что за ней вылетят и другие. Получилось или нет, к сожалению, выяснить не выходит. Но мир после внезапной тряски ощутимо качается, а Вика ещё ощутимее мутит.

Кому позвонить?..

У Вика было много талантов: тугая задница, рабочий рот. А ещё он с самого своего детства был умным мальчиком, способным, старательным, а главное — схватывал на лету без дополнительного разжевывания. И это не полный список талантов. Но особенно хорошо у него было с цифрами, что не удивительно, ведь работал бухгалтером. В его голове было много самых разных цифр, номеров карт, телефонных номеров, да что там... разбуди его и попроси назвать ИНН, он легко бы его продиктовал, даже не проснувшись до конца. Вот только конкретно сейчас нужных номеров не находилось, зато всплывали рандомные биржевые индексы фондового рынка, что, конечно, очень интересно, но мало чем способно было ему помочь.

Все не так. Не то. К черту индексы фондового рынка. Ему нужен номер. Необходим настолько, что дрожат кончики пальцев.

Вик зажмуривается. Зажмуривается так сильно, что перед глазами летают надоедливые чёрные мушки.

Кому позвонить? Диме?..

Его номер всплывает неохотно. Не потому, что память справляется с поставленной задачей, просто его номер уже практически вживлён в мозг — как чипирование собаки, но гораздо надежнее.

И стоит его номеру всплыть в голове, как пальцы начинают дрожать сильнее, хотя дело не только в пальцах, дрожит сам Вик. Дыхание учащается синхронно с пульсом. Язык судорожно, по-своему припадочно скользит по враз пересохшим губам. Взгляд бегает по квартире, перескакивая с абажура торшера на тумбочку и дальше, как если бы сам Вик оказался в ловушке и теперь отчаянно ищет выход. Пальцы крепче сжимают телефон, до побелевших костяшек.

Страх забивает глотку.

— Нельзя... — едва слышным шепотом.

Диме позвонить правильно, даже необходимо — Вик это понимает где-то между завихрениями дыма, пропитанного алкоголем и припорошенного сверху таблетками.

«Ты остаешься и принадлежишь мне. Не будет никаких мальчиков, не будет клубов, не будет никаких развлечений, кроме тех, которые я предложу тебе.»

Слова Димы звучат в голове. Казалось, это было бесконечно давно, словно в другой жизни — возможно, так и было. Но они не стёрлись, Вик помнит их до сих пор с болезненной чёткостью. Помнит их, как и то, что сам тогда не смог произнести ни слова, помнит, как колоссальный груз на сердце, наконец, растворился, исчез, будто и не было его. Дима — как единственная точка опоры. Без него — падение. И вроде большой мальчик, знает, как жить, как платить за коммуналку и прочее. У каждого взрослого есть такая инструкция: кто-то справляется, кто-то нет. Виктор Степанович знал, как и что делать, но не справлялся. Дима ему нужен.

Ещё Вик помнит, когда все изменилось...

«Никогда больше не задавай вопросов. Просто делай, что я скажу.»

Тогда позади Димы было хорошо виден лимонно-розовый рассвет — снова болезненная чёткость, которую не брал даже дым. Рассвет свежий, легкий. Вик задыхался в этой легкости. Ноги были ватными. Он понял, что раньше мог задавать вопросы. И еще понял, что больше не сможет.

Диме позвонить правильно, необходимо. Но Диме нельзя. Вику и без того за перебор с «дозаправкой» пиздец, а уж за это...

Как там было в своё время? Да, точно... Он очень... очень... очень хотел, чтобы у них с Димой все получилось. И еще раз проебать все не имел права. Шоколадный монстр? Дайте два.

Вик закусывает губу. С силой. До боли. Ещё сильнее, пока на кончике языка не оседает железистый привкус.

Вик сглатывает. Пытается собраться.

Диме нельзя. Но...

...кому тогда можно?

Казалось, он ещё пару часов назад знал бесконечное количество телефонов. Вот только ничто из этой циферной бесконечности не подходило. Никому не позвонить в такое время, чтобы сообщить о трупе и попросить помощи.

Никому, так ведь?..

Вик и правда так думает. Но дрожащие пальцы уже набирают номер, будто уйдя в самоволку. Все происходит безотчётно, бессознательно, как если бы на несколько коротких мгновений его телом завладевает другой.

А из трубки тем временем доносятся длинные гудки...

Вик прижимает телефон вплотную к уху. Не знает, чего больше хочет: чтобы эти гудками все и закончилось или чтобы те сменились знакомым голосом. И сам упускает тот момент, когда снова начинает считать. Вот только в этот раз тиканье часов он не слышит.

...раз.

...два.

...три.

...четыре.

Гудки обрываются на «...пять».

— Ник...

Выпаливает Вик это поспешно — начать первым будто бы принципиально важно. И почему-то шепотом, со слишком ощутимой осторожностью, даже собственный голос кажется почти незнакомым. А большой палец в это время трусливо завис в миллиметре от кнопки «отбой», как если бы Вик в любой момент готов был передумать, не имея при этом никаких других альтернатив, и прервать звонок.

Ник, хотел и взял трубку, ответил не сразу. Наверное, на этом моменте Вику бы засомневаться, что звонок прошёл, что связь сама собой не прервалась и все в таком духе. Но он слышал приглушённое дыхание на том конце и чьё-то слишком приторное с растянутыми гласными: «Вы же говорили, что сегодня никакой работы...» — последнее обескураживает, становясь настоящим открытием, словно Вик до этого момента по-дурацки свято верил в то, что начальник охраны не трахается вовсе и по выходу на пенсию уйдёт в монахи, хотя монах из Ника, конечно, вряд ли бы получился. А ещё этот незнакомый приторный голос на фоне становится лишним напоминанием того, что Вик все ещё в чёрной дыре, а Ник в том настоящем мире, откуда Вик добровольно выпал, и в том мире жизнь продолжалась, пока здесь оказалась на паузе.

— Вик? — то как Ник так быстро узнал его, кажется чем-то мистическим.

Как у него только получается? По шёпоту же это сделать почти невозможно...

Вик сглатывает ещё раз. Шумно выдыхает прямо в трубку. Язык снова нервно скользит по губам.

— Да, это... это я... — снова шепотом. — Тут кое-что... — вроде понимает, что нужно описать, что случилось, но по телефону прямо в эфир такое не скажешь, а если и можно было, то слова не находились, да и его голос, приглушённый до шёпота, бы не справился с этой задачей. — ...можешь приехать? — зубы снова прикусывают дрогнувшую губу, врезаются прямо в оставленную чуть раньше ранку, а внутренних сил нет даже на «пожалуйста».

В ответ молчание. Густое и вязкое. Оно неприятно липнет к уху.

Вик успевает пожалеть, что позвонил. Правильнее было бы позвонить Диме. Ник все равно ему все расскажет, ведь так будет правильно, четко по регламенту. Ник не приедет. Зачем бы ему? У него, кажется, выходной, он не один. Ему нет смысла срываться по невнятной просьбе. Нет, Ник точно не приедет.

Вик негромко всхлипывает. Не специально, нет. Тихий, такой же невнятный, как и прозвучавшая просьба, всхлип вырывается сам, как если бы его отчаяние вдруг обрело свой собственный голос.

— Буду через пятнадцать минут, — наконец, звучит в ответ.

Ник не спрашивает, что случилось, где находится сам Вик. Эта информация ему будто бы не нужна, прямо как та бессмысленная, дурацкая мишура на зеркале заднего вида. Хотя все, разумеется, было проще, по крайней мере, касательно адреса — Ник просто знал его расписание или мог спросить у кого-то.

Ник положил трубку, прерывая звонок. Ещё некоторое время после Вик в сомнамбулическом трансе слушает короткие гудки. А до того, как прозвучал самый первый, он успел услышать: «Вы уходите? Но как же я? Без вас...» — все тот же незнакомый голос звучат приторно и жалобно, даже без труда представляет, как неизвестный капризно дует губы, складывая их причудливым бантиком, и Вик так и не успел узнать, что там именно «без вас...», звонок оборвался раньше.

Пальцы все ещё сжимают трубку.

Оставалось только ждать...

А если подумать... что такое это «ожидание»? Нет, правда. Сам Вик редко философствовал, но иногда случалось — прекрасно помогает занять голову и отвлечься от чего-то более реального и предметного. О том, как воспринимать «ожидание», мужчина раньше не задумывался. Но сейчас, кажется, мог подобрать подходящую ассоциацию. Это... это как ограниченный обрывок времени. Невольно вспоминается математика, а именно начерченный отрезок с буквами «А» и «В» на концах, где сам Вик — лишь точка, что стремится от одного конца к другому. И... Вроде хочется побыстрее, но максимальная скорость пересечения ограничена, а увеличить её нет возможности, хотя и хочется до ломоты в костях и какого-то трепета где-то внутри, под рёбрами. Да, пожалуй, это и было «ожидание» в его понимании.

Вик не любил ждать, по крайней мере, в детстве. Но время и взрослая жизнь смогли выдрессировать терпимость к подобному.

Сейчас же все усложнялось обстоятельствами и состоянием. Тело клиента легче не стало... с чего бы? Наоборот, тот стал будто тяжелее, что, в целом, вроде как было невозможно, но у клиента неведомым образом получалось утяжелятся с каждой прошедшей секундой. Член болезненно покалывает от скопившегося возбуждения. Вик то ли из гордости, то ли от упрямства, а может, из-за оставшихся крох хоть какого-то здравомыслия сдерживал совершенно ненормальное желание попытаться хоть немного поерзать под клиентом, чтобы получить желанную разрядку — пусть хватило бы немного, всего несколько коротких фрикций, но дрочить об тело... Вик до такого ещё не опускался. Оставалось терпеть и ждать, ждать и терпеть.

Часы будто бы становятся громче, точнее, их ровное монотонное тиканье. Но у Вика нет возможности засечь те самые пятнадцать минут, а сделать это на чужом мобильнике, который все ещё в руке, почему-то не додумывается: ясность так и не вернулась, трусливо прячась от него, как нашкодивший щенок, а если пытаться поймать за хвост, тот проворно выскальзывал.

Когда слышит какой-то скрежет в коридоре, Вик вздрагивает, напрягаясь всем телом.

Реальность становится набором отдельных звуков, которые с каждым новым постепенно собираются в нечто цельное, как конструктор «6+», для самых маленьких.

Скрип двери. Потом тихий хлопок — Вик мог поклясться, что слышал, как щелчок дверного язычка встал обратно в проем. Шаги: негромкие, не осторожные, но уверенные, звучащие спокойствием и какой-то неясной готовностью.

Пятнадцать минут прошло? У Вика нет чётких доказательств. Но он уверен, что прошло ровно столько. Выверенная пунктуальность одно из качеств Ника — нет, может тот когда-то и опаздывал, но прямо сейчас ни один из таких случаев вспомнить не удавалось.

Ник появляется в поле видимости, застывая на пороге, оглядывая структурную композицию перед глазами. Вик догадывается, как все выглядит со стороны, но старается об этом не думать, радость и облегчение ощущаются более ярко, вытесняя все остальное. А ещё... ещё была почти благодарность, что не обретает словесную форму, но при этом она все равно есть: за отсутствие жалости в спокойно-стеклянных глазах.

Пять широких чеканных шагов. Ровно столько хватает Нику, чтобы оказаться у кровати. Он хранит молчание, просто прикладывает два пальца к широкому запястью клиента, вдавливает их в кожу, что обтянула скопившийся жир чехлом. Вик тоже ничего не говорит, во все глаза смотрит на Ника, на клиента вдруг до странного почти плевать.

Через несколько томительно длинных секунд, пальцы исчезают с чужого запястья, рука клиента снова безвольной плетью оказывается на сгибе бедра Вика.

— Растёте, Виктор Степанович, — звучит неожиданно смешливо, словно происходящее его забавляет, а Вик с трудом подавляет желание его поправить с этим «Виктором Степановичем» в очередной раз. — Клиенты уже падают в обморок, стоит вам оказаться без одежды, — на этом моменте глаза Вика неверяще распахиваются.

— Он... жив? — собственный голос дрожит.

— А что? Хотелось бы обратного? — вопрос слишком прямолинейный, немного жёсткий, пробивающий наотмашь.

Вик не знает ответ. И боится. Да, хотелось, но одновременно с этим Вик ничего такого бы точно не хотел бы — два варианта, как две параллельные прямые, которые никогда не пересекутся, а просто существуют, и если не говорить о них вслух, то можно убедить себя, что их нет вовсе.

Вик опускает взгляд, словно не желая, чтобы Ник увидел эти две прямые в его глазах. Хотя тот, наверное, знал об их существовании, периодами казалось, что тот вообще про все знает, и про детали масонских заговоров, и про то, кто же все-таки убил Кеннеди — ещё одно его раздражающее качество из бесконечного списка других таких же.

— Поможешь его... — начинает Вик, но почему-то собственный язык не справляется с такими словами, как «убрать» или «сдвинуть».

— Я думал, раз не просишь, тебе и так удобно, — хмыкает Ник в ответ, незаметно переходя на «ты», эти его качели в обращении почти привычны, почти не раздражают... ключевое слово «почти».

— Смешно.

— Не представляешь, насколько.

Клиент был тяжёлым. Вик это и сам чувствовал, но получил лишнее подтверждение, когда Ник стал его убирать с него: даже ему пришлось приложить усилия. Легче, конечно, было бы по частям — накуренный разум с готовностью подкидывает очередную дурацкую идею с расчленением, как нечто дельное и полезное, но Вик не ведётся.

Клиента, к слову, удаётся стянуть. Когда его рука безвольно скользнула по все ещё стоящему члену, Вик не сдержал тихого вздоха. Благо, клиенту плевать — он в глубокой отключке лежит рядом — а Ник делает вид, что ничего не было... ещё одна его «суперспособность», и, честно признаться, в этот раз Вик не знает, раздражает его она или вызывает облегчение.

— Ты меня сегодня не подвёз, — констатирует Вик, откидываясь на подушки со слишком очевидным облегчением, ведь больше к матрасу его ничего не придавливает сверху, ноги все ещё бесстыдно разведены — смущаться ни к чему, при сборке все одинаковые.

— Неужто соскучился?

Не соскучился. Точно, нет. Глупо скучать по начальнику охраны. С чего бы?

Просто новенькому ещё привыкать и привыкать. Тот много болтал. Столько же спрашивал. И ещё больше соглашался. В его машине не работал кондиционер. А от футбольных мячиков, подвешенных к зеркалу заднего вида, откровенно мутило. Но ничего из этого Вик, конечно, же не сказал, оставляя эту очередь ответов в пределах своей черепной коробки. И не только «из этого». Он вообще ничего не ответил, просто промолчал, что тоже вполне себе могло сойти за ответ, который легко было истолковать, как угодно, в зависимости от желаний и предпочтений. Тем более, если уж на чистоту, то Вик догадывался, почему в этот раз Ника не было за рулём — видимо, просто не наработал на такое «наказание». Почти забавно.

Ник щедро протягивает сигарету. Вик даже благодарен. Ещё больше благодарен, когда тот помогает прикурить. Ник закуривает следом, отходя к окну, приоткрывая его, запуская уличную духоту внутрь.

Первая затяжка Вика глубокая. Жадная.

— У тебя кто-то появился? — вопрос слетает с языка сам в обход разума, а с ощутимой досадой на собственную дымную любознательность язык удаётся прикусить слишком поздно.

— С чего ты взял? — спрашивает Ник, хотя по всем правилам и нормам должен был спросить нечто вроде: «С чего ты решил, что это тебя касается?».

— Я слышал... — стоило бы соскочить темы, переключиться на что-то другое, сделав вид, что того вопроса вообще не было, но Вик не делает этого. — ...голос.

— Слышать голоса дурной признак.

— Я не чокнулся, — зачем-то говорит Вик, хотя знал, что сказанное Ником чуть раньше вряд ли стоило воспринимать серьезно.

— Спорно, — безжалостно припечатал тот. — Раз позвонил мне.

Вик молчит.

Говорить вслух о том, что любые альтернативы были хуже, не хочется, даже не можется. Вместо этого Вик делает затяжку, а следом ещё одну — обе быстрые и короткие, почти Азбука Морзе со своими непонятными точками и черточками.

— Постель не повод для знакомства. Тебе ли не знать? — избитая фраза, видимо, как ответ на тот неуместный и слишком личный вопрос до предположения о чокнутости. — Или хочешь сказать, что помнишь его имя? — кивок в сторону клиента, а в ответ отрицательное качание головы.

— Получается... — про клиента говорить сейчас хотелось меньше всего, как и развивать тему про тот незнакомый голос, тем более, все необходимое о том уже прозвучало, делая незначительным, таким же, как и тело, лежащее по соседству на кровати. — Не сильно отвлек от... дел? — Вик и сам не понимает, почему запинается перед словом «дел», но почему-то внутри ещё с короткого телефонного разговора появилась уверенность, что дела были исключительно личные, которые точно никак не должны были касаться Виктора Степановича и, уж тем более, Вика. — Извини, если что, — на всякий случай.

— Ничего страшного. В следующем году ещё будет, — ответ Ника непонятный.

— В следующем году?.. Что?

— День рождения, — короткое пояснение. — Удобный праздник. Если пропустить в этом году, будет возможность наверстать в следующем.

Из Вика чуть не вырвалось: «День Рождения? Настоящий?». Как будто он мог быть выдуманным или каким-то игрушечным... Благо, не вырвалось, сдержался, а Ник, стоявший спиной к нему и лицом к окну, не видел его распахнутых глаз. Нет, конечно, Вик понимал, что у того был день рождения— тот так или иначе был у всех, у каждого. Просто Вик как-то не задумывался раньше о конкретной дате, отмечал ли его Ник, сейчас же на него вывалилось столько разной, новой и неожиданной информации, что это чуток сбивало столку.

Вик снова замолчал. Иногда это полезно — можно было сойти за умного и относительно трезвого. И вроде глупым Вик не был, но прямо сейчас легко и непринуждённо мог оказаться в чужих глазах идиотом, чего не хотелось.

Молчание затягивалось. Никто из них как-то не пытался его прервать, даже бессознательный клиент дышал почти беззвучно, словно на каком-то инстинктом уровне чувствуя атмосферу, проникаясь ею.

Было душно.

Вик больше не было вынужденно вплавлен в тело клиента кожей, но прохладнее все равно не стало. Возможно, из-за приоткрытого окна. Кондиционер то ли перестал работать, то ли вообще не работал с самого начала. Воздух густой, как кисель — каждый раз все труднее заталкивать его в лёгкие. И в этой духоте все замедляется. Мысли путаются, движения становятся ленивыми, а время тянется, тлеет, как сигарета, зажатая меж пальцев, стой лишь разницей, что у пресловутой сигареты тлеть получалось быстрее. До дождя еще целая вечность, а Вик застрял в этом пекле, плавясь, казалось, даже органы внутри него слипались. И вроде его уже должно было бы отпустить — времени прошло вдосталь. Но... нет. Сигарета, духота, появление Ника, облегчение от того, что клиент-таки не отбросил на нём коньки... все это делает своё чёрное дело. Воздух давит сильнее клиента. Сосредоточиться сложнее. Все мысли будто бы заняты ожиданием дождя — или не все? Вик точно представлял, как крупные капли барабанят по стеклу, как воздух наполняется свежестью, как дышать становится легко и свободно. «Легко» и «свободно» ему нравятся определенно больше, чем ощущение самого себя подвявшим овощем на гриле во всей этой атмосфере предгрозового томления, казалось, каждая гребаная клетка его тела просит пощады.

Кстати, о теле... возбуждение так никуда и не делось — член меж разведённых ног стоял призывно, подобно дурацкому флагштоку, неприятно ныл. Вику удавалось это игнорировать. Дрочить при Нике не хотелось, хоть тот и отвернулся: специально или нет... кто ж его разберёт? Отходить в ванну, чтобы подрочить? Не хотелось ещё больше — слишком лениво, жарко и не на что. Сначала докурит, а потом все остальное: по крайней мере, таков был изначальный план. И вообще тема вот этого вот искусственного возбуждения, подкреплённого таблетками — это не про кнопку «вкл/выкл», хотя с таким функционалом и было бы проще, но нет, это скорее про медленное закипание чайника... надо думать, с учётом окружающей невыносимой духоты ассоциация с медленно закипающим чайником особенно удачная.

Паршиво. Все чертовски паршиво. Хотя слово «блядство» подошло бы куда лучше. Более емко и лаконично, а главное — ближе к сути.

Вик упустил тот момент, когда Ник обернулся к нему, делая очередную затяжку. Да что там... Вик и сам проморгал, когда его собственный взгляд сфокусировался на Нике. Все происходило безотчётно, как и многое другое в этот вечер... или уже ночь? Есть ли разница? В этих чёрных дырах всегда были сплошные непонятки, когда дело касалось времени, хотя, может, оно и к лучшему — утра пока не хотелось.

— Тебе не жарко? — в этот раз Вик спрашивает осознанно, даже обводит в воздухе Ника по контуру докуренной до самого фильтра сигаретой, которая стала никому ненужным бычком, в то время как сам Ник, кажется, успел закурить вторую — просто действительно, как в такой духоте вообще можно было стоять спокойном во всем этом футлярном обмундировании. — Пиджак, галстук, рубашка... я бы уже сдох во всем этом...

Ник ничего не говорит. Лишь стряхивает лишний пепел прямо в бокал, из которого пил клиент. Стряхивает пепел, да, в смотрит при этом прямо на Вика — цепко, въедливо, как умеет, и непонятно, что давит сильнее... этот взгляд или воздух, которым и дышать-то получалось с трудом?

На шее появляется испарина. Вик ее стирает на автомате, потирая шею. Капля пота слишком ощутимой была на собственной и без того до болезненного чувствительной коже.

Рука Ника тянется к галстуку. Короткими резкими движениями ослабляет узел, а после снимает его через голову, так и не развязав до конца.

— Полегчало, Виктор Степанович? — спрашивает он как-то по-особому «всезнающе-насмешливо», при этом умудряясь оставаться по-рабочему убийственно серьёзным... такой контраст любого способен довести до дурноты.

«Может, и пиджак тогда снимешь?» — проскальзывает в мыслях, но вслух не звучит, оседает внутри.

Вику... нет, ему не становится дурно. Но дурным он себя точно ощущает. И в этих двух словах принципиальная разница.

Впору было обвинить Ника в краже. «Полегчало?» — вопрос Вика, точнее, он должен был его спрашивать, он почти его запатентовал своими предыдущими словами. Но задаёт его именно Ник, что прямо сейчас видится самым настоящим преступлением.

И нет. Не полегчало. Вообще нисколько. Все стало хуже. Хотя Вик не понимал прямо сейчас, как одно с другим связывается, галстук на шее Ника или факт его отсутствия не мог ровным счётом ни на что повлиять, не должен был — логическая связь отсутствовала. Вот только само состояние Вика с логикой сейчас шло особенно параллельно.

Бычок не нужным мусором остается на тумбе, прямо рядом с мобильным. Встать бы и донести до пепельницы, но лениво — раз даже Ник пользуется на половину пустым бокалом, то ее точно нет в зоне видимости, искать её не хочется.

Не полегчало.

Действительность вокруг Вика мутная и бартбитуратная, наполненная несигаретным дымом, сочащаяся алкоголем. Но Ник в этой действительности почему-то особенно чёткий с выкрученной на максимум резкостью. То, как он ослаблял узел галстука, движение его пальцев, проступающие под кожей вены, как стягивал галстук через голову, что взъерошило волосы, как дёрнулся кадык... это заняло считанные секунды, но секунды для Вика прямо сейчас, как микровечности, по одной на каждый отдельный фрагмент — слишком медленно, слишком детально — собственный взгляд предательски фиксируется синхронно с разумом.

Всего два варианта. Либо Ник оставит, как уж есть, либо нацепит галстук обратно — неизвестно, от чего станет хуже, от чего полегчает. Задачка слишком сложная, как для дипломированного бухгалтера. И Вик не уверен, что вообще хочет знать ответ.

Он смотрит на Ника, но не в глаза, а туда, где был до недавнего времени галстук. И гулко сглатывает, кадык дёрнулся — в глотке почему-то пересохло, из-за чего та ощущалась, как наждачка. Его конкретно ведёт.

Духота становится гуще, концентрированнее. Глотку и лёгкие обжигает на следующем вдохе.

— Я тут подумал...

— Не стоило. В твоём состоянии это почти вредно, — парирует Ник.

На языке вязкой каплей застывает колкая едкость, как достойный ответ, но так и не срывается с него. Глотает Вик, действительно, хорошо, опыт есть, и он знает, что в ряде случаев это умение очень к месту. Хотя, надо сказать, подчас член глотать как-то проще, чем слова. Впрочем, Ник, вероятнее всего, невысказанное легко считывает по глазам.

— ...у тебя сегодня день рождения, — упрямо продолжает Вик гнуть свою линию, которую вряд ли осознавал, как и то, куда эта линия, собственно, ведёт. — А я без подарка... это нехорошо.

— Вы сами, как подарок, Виктор Степанович, — Ник даже вздыхает, явно забавляясь с Вика, с происходящего, что почти раздражает... ключевое слово, опять-таки «почти».

Ещё и это его «Виктор Степанович»... Кажется, если повторит, Вик точно ему врежет — да, сил сейчас у него не так уж и много, но на это наскребёт из принципа.

Вику сконцентрироваться бы на этом — точно бы стало легче, смог бы отвлечься. Но его концентрация сегодня слишком ломанная, почти покалеченная, а ещё у неё будто бы появилась собственные личность и разум. Не он выбирал, на чем концентрироваться, а она. Именно поэтому собственное раздражение проскочило по касательной, почти не задев. Ещё были мысли о Диме, о запретах, о чётких правилах. Вик знал, что нельзя, что неправильно, что даже слишком долго смотреть на других было запрещено. И он очень... очень... очень хотел, чтобы у них с Димой все получилось. И еще раз проебать все не имел права. Все это уже давно въелось подкорку. Вику все ещё страшно, сомнений ворох, точно знал, что потом об произошедшем пожалеет. Но прямо сейчас все это вспыхивало и гасло одиночным предупредительными огоньками. Подобная чехарда в голове утомляла, сводила с ума ещё жёстче, чем треклятая духота, от которой плавился мозг. За этот стробоскопный период Вик даже умудряется найти оправдание. Дима его, конечно же, не примет, но оно и не для него. Для самого Вика. Как там было в математике? Минус на минус даёт плюс, да? Просто и понятно. Проёб с клиентом — один минус. Ник о нем мог доложить, по сути, обязан был. Но второй минус точно заставит его замолчать, что станет плюсом. Хороший план. Выглядит гораздо надёжнее, чем подрочить в ванной сразу после выкуренной сигареты. Ну, или таковым кажется.

Ник в ореоле выпитого и выкуренного, под давлением возбуждения в какой-то момент и вовсе стал восприниматься божественным вмешательством. Вик никогда в Бога не верил. Все же не зря говорят, что если атеист вдруг попадёт в какую-нибудь безвыходную и смертельную ситуацию, то он прочитает все молитвы, которые знает, мантры, совершит обряд жертвоприношения самому Люциферу или Ктулху в надежде, что хоть что-то из этого далекого от всякой реалистичности набора сработает. Вик смотрел на Ника и думал, что, мол, вот же она... вселенская справедливость во всей красе! Даже находил нечто забавное в том, что если Дима спросит, как все прошло, Вик сможет ответить нечто вроде: «Я уверовал!». Конечно, ничего такого в действительности он не ответит, но чисто представлять это ему нравилось.

— Может, тогда сорвешь ленточку, именинник? — нагло и невероятно пошло, вызывающе.

Всего слишком. Но так и задумано. Этим своим «слишком» Вик будто не даёт себе передумать, сжигает мосты, позволяя бурному течению нести себя за буйки, пока на дне глаз бликуют сомнения, страхи, почти животная паника ещё одного Вика, совершенно другого.

В тайне Вик хотел увидеть, как глаза Ника распахиваются, как в них буквально пропечатывается удивление. Но ничего этого, конечно же, нет. Веки даже не дрогнули. Напрашивается один единственный вывод — Ник не удивлён.

Всезнающий. Непрошибаемый. Ну, конечно. Даже Вик ещё пару часов назад никак не мог знать, что все сложится так, что решится на что-то подобное, что предложит себя подарком кому-то, не получив разрешения от Димы, точнее, даже зная, что его не получит. Ник же будто все знал, словно у него не член в штанах, а хрустальный шар, и вместо того, что буднично дрочить по утрам, тот натирал этот самый треклятый шар и пророчил себе в своё удовольствие.

— Говорил же, что тебе думать сейчас вредно, — голос Ника ввинчивается в хрупко-хрустальное плетение размышлений Вика, из-за чего то покрывается тонкой паутинкой трещин.— А Дима? — простой вопрос, как удар наотмашь, паутинка разбивается вдребезги, осыпаясь никому не нужными осколками, а Вик на силу возвращается в неясную действительность.

— А давай, как в детстве? — уголки губ содрогаются в намёке на неуверенную улыбку, голова по птичьи склоняется набок, что причудливо, но так до дикого гармонично сочетается с пьяно-лукавым взглядом. — Просто ему не скажем, м? Ты же умеешь хранить секреты?

Вик лично умел хранить секреты, друзья не умели, а он умел. Расскажешь другу что-нибудь тайком, а на следующий день все в курсе. Ещё помнил свою проверку однажды в прошлом: разболтал тогда, якобы случайно, Виталику, — хотя не уверен уже, что это был именно «Виталик», имена со временем блёкнут и стираются — что подумывает продать свою машину, а потом всю неделю ходили к нему коллеги с историями про то, что им срочно понадобилось сменить авто, ненавязчиво интересовались, нет ли чего на примете, приценялись, оставляли телефончики «на случай чего». В Нике же Вик, как ни странно, был уверен. С чего бы вдруг? Друзьями они не были. Тот не был Виталиком. Секрет будет в безопасности.

В чем не был уверен, так это в том, что он согласится. Правильный святоша? Пусть до недавнего времени Вик свято верил, что тот даже не трахается, как человек... правильным он не был от слова «совсем». Зато был правильным, как начальник охраны.

— А Фёдор Михайлович? — ещё один вопрос Ника.

— Фёдор Михайлович? — глупо переспрашивает Вик, сейчас будучи не способным вспомнить ни Фёдора, ни Михайловича, ни тем более Фёдора Михайловича.

— Фёдор Михайлович, — и кивок в сторону клиента.

На секунд пять Вик подвисает, хотя, может, проходит все десять. Только потом приходит осознание, что так звали клиента — чужое имя просто присоединяется к внутреннему стробоскопу из всего того бесконечного списка «нельзя», «нельзя», «нельзя».

— Ты сам говорил, — начинает Вик, подобрать слова оказывается неожиданно легко в его состоянии, хотя так даже ещё легче, ведь на трезвую до чего-то подобного точно не додумался бы. — Я по уши влез в дерьмо, о котором не догадывался в прошлой жизни, — буквально цитирует слова самого Ника, которые услышал от него же в туалете клуба, все в той же... прошлой жизни. — Как там дальше-то было? А, точно... Не ради денег, не ради «карьерного роста». Мне это нужно. Нужен он. Просто так уж вышло, что он сутенер. Деньги Дима уже получил. Клиент на месте, но в отключке, — продолжает Вик. — Мне же нужно отработать каждый рубль, верно? Ещё и тебя с праздника выдернул. Без подарка. Простых извинений тут явно не достаточно, я бы на твоём сильно обиделся за сорванные планы, оставленного в постели мальчика... — язык скользит по собственным губам то ли в нетерпении, то ли в качестве провокации. — Не иначе, как звёзды сошлись... — хмыкает, невольно жалея, что ни о чем таком в гороскопах не пишут, жизнь бы тогда точно новыми красками заиграла. — Считай, спецзаказ.

— Спецзаказ? — ещё одна затяжка, не нервная, не жадная, непрошибаемо неспешная и спокойная.

— Он самый, — кивок, от которого мир вокруг Вика опасно покачнулся. — Фёдор-как-его-там... щедрый мужик, ну, или ему глаза твои понравились... тут уж сам выбери. Вот он все и проплатил. Так что, спецзаказ. Все включено. Специально для именинника.

— Пожалеешь ведь, — констатация очевидного для обоих факта.

В этот раз пепел не стряхивает. Сразу просто отправляет уже докуренную сигарету в тот же бокал, что с его легкой руки превратился в пепельницу. Остатки ещё тлеющего табака с тихим шипением потухли, едва соприкоснувшись с вином.

«Пожалеешь ведь.» — слишком очевидный и предсказуемый исход. Это понимают оба. Особо остро понимает Вик, но при этом все равно улыбается и смотрит на Ника своими распахнутыми глазами, как ребёнок, наконец, дождавшийся волшебника на голубом вертолёте с ящиком мороженого — в глазах неубиваемая вера в чудо болезненно стыкуется с неожиданно ясным осознанием, что чудес не бывает, а за их подобия и вовсе приходится платить по двойному тарифу.

— Обязательно, — отвечает все с той же улыбкой, в уголках которой намешано слишком много: своё собственное уникальное безумие, отчаяние, страхи, сомнения и ещё до черта всего, что остается неопознанным для самого Вика, но не для Ника с его хрустальным шаром, отвечающим за его раздражающее всезнание. — Так... что там с подарочной лентой? — спрашивает, цепляясь за это, а не будущее обязательное сожаление. — Или вернёшься к тому мальчику? Как знать... может, он даже тебя дождётся?

«Хотя я бы на это не надеялся...» — это не прозвучало, но в воздухе повисло почти осязаемо. Почти детская подначка, ещё глупее было бы только прямо сейчас взять Ника «на слабо». С этим Вик не рискует, словно бы инстинктивно чувствуя, что если переборщить с глупостью и детскими подначками, тот просто развернётся и уйдёт.

Ник мог отказаться. Вероятность этого никуда не делась, наоборот, весьма ощутимо колола под ребром, почти как при панкреатите, хотя с учётом всего поставить вернее было бы на печень, если бы речь шла о физиологических проблемах, но дело не в них, дело в возможности отказа.

Вик не хотел отказа. Боялся его. Боялся даже больше того, что сам предлагал, больше, чем возможных последствий. Страшно снова оставаться одному, бок о бок с бессознательным клиентом, в духоте, без возможности покинуть эту чёрную дыру до утра. Вик ловит себя на том, что боится тишины, боится своих мыслей, боится, оставаться один на один с собой.

Ник именно в этот момент оттолкнулся от стены, что рядом с окном, и сделал первый шаг, второй, третий, но... не в сторону кровати, нет. Он направлялся к выходу.

Вик умолял и просил обычно только Диму, когда тот позволял это делать, хотел этого. И Вик уж точно не планировал ни умолять, ни просить Ника, несмотря на царапающий внутренности страх отказа, страх остаться одному... здесь, сейчас. Но когда настигло четкое осознание, что ещё несколько шагов, и Ник попросту уйдёт, выйдет из этой чёрной дыры обратно в реальность... именно тогда тело оказывается быстрее разума, что все ещё отчаянно тормозит, быть может, даже больше, чем раньше.

С координацией немного беда... или не немного? От рывка мир вокруг качается сильнее, ощутимее, чем от кивка — почти шестибалльное землятресение. Вик лишь чудом не путается в покрывале, которое заметил вот только, и таким же чудом не падает с кровати.

Однако...

Вик успевает. Успевает совсем немного из всего того, что мог бы успеть, если бы спохватился хоть немного раньше. Пальцы прихватывают лишь самый край рукава. Недостаточно, чтобы задержать того, кто хочет уйти. Но для того, чтобы остановить Ника хватает, как если бы правила, вероятности и все то, что создано для обычных людей, именно с ним не работало, хотя он и выглядел самым обычным. Искусный трюк? Или игра воспалённого разума, что натужно, надуманно, с остервенелым отчаянием ищет в обычном необычное, а когда не находит, додумывает?..

Ник и правда замирает.

Все изменилось за короткие мгновения — только в этот раз очередными фрагментами бесконечности они так и не стали — все произошло, действительно, быстро... слишком быстро для такого замедленного сейчас Вика. Хватило бы просчитать «раз-два», чтобы положение изменилось. Ведь именно на счете «два» Ник, стоявший до этого боком, даже не смотревший в сторону Вика, оказался совсем близко, практически вплотную, даже присел, чтобы их глаза оказались на одном уровне, пока его пальцы с силой сдавливают подбородок Вика.

В голове фоново щёлкает, что следы сегодня неопасны, разрешены, ведь в примечаниях четко оговаривалось, Фёдор-как-его-там любил оставлять следы и много, из-за чего доплачивал сверху. Щёлкает и пропадает, прямо как случайно пойманные радио-помехи.

— Сразу видно, что вы, Виктор Степанович, в школе были отличником. Прекрасно запоминаете все, что говорят взрослые, — говорит Ник, находясь настолько близко, что Вик кожей чувствует, как губы напротив сдвигают душные пласты воздуха каждым своим словом, и это его «Виктор Степанович» почти не бесит. — А раз так, то должны были запомнить, что я сказал не лезть в мою жизнь, — слова звучат резко.

Это точно не согласие. Вику бы найти аргументы, убедить — он в этом особенно хорош. Но сейчас не получается. Собственная голова звенит пустотой. Концентрация снова работает криво, косо, с перебоями.

Личный запах Ника с лёгким флёром обезличенного геля для душа, почти выветрившегося, нанес удар по обонятельным рецепторам Вика — никакого привычного одеколона, в котором обычно клиенты будто бы купаются. Запах сигарет, точнее, запах табака, крепкий, горчащий, дымный, но не так, словно рядом опрокинули пепельницу, он оказался на удивление приятным. Немного пота, совсем капля. И что-то терпкое, явно алкогольное — это даже не удивляет, ведь у Ника сегодня день рождения, было бы страннее, если б он не выпил. А еще... еще было нечто неожиданно приторное — оно словно не принадлежало Нику, прицепилось по ошибке: Вик отчего-то был почти уверен, что именно так пах мальчик, оставленный где-то там за пределами этой чёрной дыры, этот запах странным образом не нравится режущей несовместимостью со своим ошибочным владельцем.

Слишком близко!

Вик так и замер, окутанный чужим ароматом, находясь будто бы в коконе, чувствуя на подбородке чужие пальцы — отступать было некуда. Замер, судорожно вцепившись в удерживающую его руку Ника, как в один единственный выступ прямо над бездной. Казалось, стоит отпустить — и рухнет камнем вниз, обратно в весь тот пиздец, что чувствовал совсем недавно. Этот страх слишком осязаем, чтобы его игнорировать.

С подначками было проще, ощущалось около шуточно, почти несерьёзно. Сейчас же у Вика было четкое ощущение, что он по-безумному бесстрашно гуляет по железнодорожным путям, прекрасно слыша звук приближающегося поезда. Но даже так... не сдвинулся с места, не было и попытки. Лишь гулко сглотнул, наскребая в себе остатки того безумного бесстрашия.

— Пожалуйста... — «...не уходите» не звучит, потому как Вик сам не знал, о чем просит, к чему это пропитанное болезненным отчаянием «пожалуйста».

Собственный голос кажется незнакомым. Сочащийся искренностью он дрожит, звучит на грани слышимости.

В этом «пожалуйста» больше, чем просто просьба, скорее уж, острая необходимость. Вик не планировал просить. Остановиться на подначках не вышло. Секс из жалости? До этого вроде ещё не докатился. Но даже после прозвучавшего «пожалуйста» жалость в глазах напротив так и не появляется — от этого становится чуть легче.

Может, Вик сказал бы что-то ещё, точно сказал бы, чтобы наверняка, чтобы не остаться одному. Но поток слов прерван в зародыше — Ник надавливает большим пальцем на его губы, будто вешая на них надёжный замок.

Прикосновение простое. В сравнении со множеством других — даже невинное. Но тело все равно пробивает едва ощутимым разрядом.

— Один раз, — говорит Ник, а его палец надавливает на нижнюю губу сильнее, невольно оттягивая ее, вынуждая Вика приоткрыть рот.

В голове Вика снова фоновый щелчок: «Один раз. Вся сумма.» — голосом Димы. Сейчас иначе. Концовка будет другой. Вик знает это, чувствует. Ник говорит «один раз», и это действительно один раз. Но так даже лучше. Его устраивает.

Столкновение губ. На поцелуй это мало походило. «Столкновение» ближе к сути, то самое, когда мгновенный разгон по встречке, лоб в лоб и обе машины вдребезги, с той лишь разницей, что тут не «лоб в лоб», но это мелочи. И если Вик и теряется, то только в самую первую секунду, когда собственные губы ещё дрожат, будто бы с непривычки, а потом как-то не до того. И нет, никакой нежности и осторожности, «столкновение» этого не предусматривает — свежая ранка на губе отзывается коротко тусклыми, такими нужными сейчас вспышками боли.

Рука Ника перетекает с подбородка прямо на горло. Там, где она, черт возьми, почти нужнее всего.

Именно в этот момент небо осветилось долгожданной вспышкой. Где-то далеко прогрохотал гром...

***

«Сейчас все случится» — эти слова впору вывести в самый центр импровизированного несуществующего в реальности экрана и подсветить неоном, настолько острым было чувство того, что что-то произойдёт. Внутри этой самой чёрной дыры словно что-то сдвинулось. Как будто механизм запустился, и он уже не остановится. Каждая деталь кажется значимой, каждый звук — многозначительным.

Но...

Тот поцелуй и рука на горле не получили предсказуемого и закономерного продолжения. Ничего не произошло. Ничего... кроме того, что Ник вдруг отстранился.

Отстранился. В самый. Мать его. Не подходящий. Момент.

И пока Вик пытался дышать — как это делается, он едва помнил, Ник, словно бы просто отстраниться было мало, отошел к окну.

— Сначала разберись со своей проблемой, — кивнул на не опавший член, пока Вик судорожно пытался собрать в нечто цельное рассыпавшийся на тысячи осколков разум и понять, что происходит. — Сам же говорил... Спецзаказ. Все включено. Специально для именинника, — напоминал все то, что нёс в своём полулихорадочном бреду отчаяния Вик. — Так тебя надолго не хватит.

— Прямо здесь?..

— А что? — бровь вопросительно приподнимается. — «Обстановка-по-фэн-шую» к дрочке не располагает? Вероисповедание? — смотрит прямо на Вика со своим всезнающим прищуром удушающе безразличных ко всему глаз. — Или ты разучился?

— Нет, просто... — беглый взгляд в сторону бессознательного клиента, назвать которого «Фёдор-как-его-там» в нынешних обстоятельствах язык не поворачивался.

— Не поздновато ли для стеснения? Секунд десять назад он тебе никак не мешал, — отзывается Ник. — Или это ты так заигрываешь?

Послать бы все к черту. Вик бы сделал это, но... нет. Конечно, можно оправдаться, что просто не может. Вот только это было бы ложью. Посылать все к черту не хотелось.

А так... Вик и сам не знал, что с ним. До недавнего времени считал, что какое-либо стеснение давно вытравилось, даже корней не осталось. Зрители ему уже давно не мешали, с ними даже лучше: как пикантное дополнение — ему нравилось, когда на него смотрели. Клиент же под боком вряд ли мог считаться зрителем, пребывая в отключке, которая давно перешла в по-медвежьи крепкий сон. Но все равно... Возможно, все дело изначально было в Нике. И вроде тот, скорее всего, уже многому был свидетелем — не в монастыре же работал, в самом деле! — да и самого Вика видел в самых разных кондициях и состояниях, так что его вряд ли можно было чем-то удивить. Однако даже учитывая это, дрочить перед ним было дико. И тут дело вовсе не в каких-то там приличиях — те, как ни странно, заботили мало — а в совокупности ощущений, что клокотали, бурлили внутри Вика, словно он под взглядом чужих глаз оказался обнаженнее обычного, как если бы этот взгляд не скользил по поверхности, а пробирался прямо под кожу и глубже. Почти незнакомое чувство.

Все ощущалось острее, ярче. Теперь не только резкость и чёткость самого Ника были выкручены на максимум, но и всего остального впридачу. Простыня в этой духоте слишком влажная, воздух слишком жаркий, тиканье часов слишком громкое, как и собственные сердцебиение, дыхание, смазка на ладони слишком холодная... этого «слишком» чересчур много для одного. Взгляд Ника такой же спокойный и безразличный, как и раньше, направлен ровно на Вика — именно из-за него по коже рассыпаются мурашки, а внутри все скручивает неразрывным узлом. Странно. Незнакомо. Даже почти пугающе. Но Вику нравится, пусть сам для себя не готов этого признать.

Он, сидя на кровати, смотрит на Ника в ответ снизу-вверх — даже если бы и попытался вдруг отвести взгляд, попросту не вышло бы. Блестящие от смазки пальцы в это же время опускаются на член, обхватывают кольцом ствол. Процесс несложный, хорошо усвоенный ещё с периода полого созревания, хотя с тех пор, надо думать, опыта поднабрался, техника улучшилась. Рука скользит снизу-вверх, сдвигает крайнюю плоть, большой палец оглаживает головку — настолько хорошо, что даже больно. С чуть припухших губ срывается стон, сочащийся удовольствием и облегчением. До чёртиков зажмуривается, Вик почти делает это, но удерживает себя в последний момент, из-за чего глаза слезятся от напряжения.

Ник не говорил ему смотреть. Он вообще больше ничего не говорил. Вик легко мог закрыть глаза. Но... нет. От чего-то внутри тлеет необходимость видеть Ника, смотреть на него в этот самый момент — почему-то это кажется важным.

Ник все ещё стоял у окна, медленно курил, делая большие перерывы между затяжками, никак не комментируя происходящее, и... смотрел. Его глаза не изменились. Но Вик видел, что зрачок заполнил собой радужку, чувствовал, как чужой взгляд улавливал все, каждое малейшее движение: как поджимаются мышцы живота, как напрягаются, как дёргается кадык, как язык судорожно скользит по приоткрытым губам, как загнанно бьется вена на шее, как дрожат ресницы, как на висках появляется испарина, как отзвуком перенапряжения по правой щеке скатывается одинокая слеза, как с губ срываются негромкие стоны, перемешиваясь с прерывистым дыханием — Ник будто впитывал все своим взглядом, при этом так ни разу не посмотрев на руку, что скользила по члену... словно единственное, что он счёл незначительным.

Все это не длится долго. И пусть Вик попытался хоть немного оттянуть развязку, чтобы продлить все то, что ощущал, не сказать, что у него вышло. Ему хватает нескольких движений, чтобы кончить.

Но Ник все равно не прерывает своё занятие, не оставляет сигарету. Все так же стоит и смотрит, оставаясь безмолвным наблюдателем.

Лишь когда докуривает, Ник отправляет окурок в тот же многострадальный бокал. И только после стал расстегивать пиджак — просто действие, которое могло тронуть за живое лишь какого-нибудь девственника на выпускном, но Вик все равно залипает, наблюдая, как первая пуговица покидает петлю, потом ещё одна, ещё и ещё. Когда пиджак уже снят, взгляд отмечает портупею: один ее вид заставляет гулко сглотнуть — Вик наивно предполагал, что тот ее хоть по праздникам снимал, но, видимо, он с ней и вовсе не расставался. Хотя сейчас все же отстегнул застёжки.

За пиджаком, что теперь бесхозно висел на спинке стула вместо с портупеей, должна была последовать рубашка, обязана была. Но Ник расстегнул лишь три верхних пуговицы — в разрезе ворота можно было успеть углядеть шрам — а ещё и манжеты, закатав до локтей, из-за чего белая ткань крупно-мелкими складками собралась на предплечьях.

Если бы Вика спросили, он бы сказал, что ему мало, недостаточно, рубашка мешала, хотелось увидеть больше, особенно когда взгляд зацепился за часть шрама, который в итоге так и остался на уровне воображения без возможности разглядеть больше, подробнее. Вот только Вика не спрашивали. И по правде, он уже и так увидел больше, чем мог рассчитывать от человека в обезличенном футляре, который тот не снимал, казалось, даже в душе.

— Повернись, — звучит спокойный голос Ника. — Руки за спину.

Дважды просить Вика не пришлось. Дополнительные разъяснения тоже ни к чему.

Несколько секунд. И Вик, упираясь коленями в матрас, послушно поворачивается. Рука ложится на руку за спиной — живой замок.

Честно? Был соблазн обернуться. Любопытство так и подмывало подсмотреть за Ником, чтобы хоть немного узнать, чего стоит ждать. Но Вик не обернулся. Сдержался.

...раз.

...два.

...три.

...четыре.

...пять.

...шесть.

Ник сдвигает руки за локти ближе друг к другу — почти болезненно, но терпимо. Дополнительно все стягивается ремнём, но этот ремень принадлежал не Нику, а клиенту. Ремень держал надёжно — Вик пару раз дернул руками, проверяя — нет, освободиться можно было, но явно не с первой попытки.

И, честно признаться, Вик ожидал ещё что-то. В конце концов, Дима любил цепочки, перемычки, другие сложные конструкции и даже проверял, как все закреплял, как держится по два, а то и по три раза. Поэтому ждёт и сейчас подобного. А что? Обычно бывало два варианта: либо как Дима, либо как клиенты со своими разноцветными наручниками с цветным пушком, что раздражали до белых пятен перед глазами. Однако ничего такого не происходит. Ник обходится лишь ремнём, будто его вполне достаточно.

— Живой? — раздался негромкий голос прямо над ухом.

Чужой голос так близко к коже отзывается легкой дрожью во всем теле. Вик с удивлением обнаруживает, что почему-то упустил тот момент, когда успел зажмуриться.

— Вроде... — ответ не уверенный, потому что сам Вик не слишком-то уверен жив он или нет.

— Ну, «вроде» тоже неплохо, — в его голосе чувствуется усмешка, но и та такая же спокойная, как и он сам. — Захочешь остановиться. Слова «стоп» будет достаточно.

Даже стоп-слово у него простое. И это гармонично сочетается с отсутствием цепочек, перемычек и прочего. Незнакомо, ново, по-своему странно, но не отталкивает.

— Правила простые, — продолжает Ник. — Ты стоишь. Не двигаешься. Когда говорю «не дыши» — перестаёшь. Вдох-выдох делаешь на десять. Считать буду я. Все понятно?

— Да, — ответ слетает на несколько мгновений раньше осознания, прямо как в видео, где звук опережает картинку. — А наказание?.. — не удерживается от вопроса, в то время как собственный голос звучит предательски хрипло.

— А что? Есть желание на него нарваться?

— Нет, я... — фраза так и повисает в воздухе, потому как Вик и сам не знает, что там именно «я...», собственные мысли будто теряются на пол пути.

— Если ты не справляешься, мы заканчиваем. Я ухожу, — просто отвечает Ник.

— А если случайно?..

— Если ты не справляешься, мы заканчиваем. Я ухожу, — невозмутимо повторил Ник. — Если упростить... Считай, второй попытки у тебя нет.

Вик распахивает глаза.

«...второй попытки у тебя нет.»

Ник закончил говорить. А его слова все ещё звучали в голове.

У Димы не так. Совсем. Раньше тоже было не так.

Сравнивать не стоит. Вик это понимает. Потому что от этого все ещё неправильнее. Как если бы он тащил Диму третьим. Его тут нет. Точно, нет. Но из-за этих сравнений, чувство, что он дышит в затылок не отпускает.

Глубокий вдох. Шумный выдох. Ещё раз. А потом снова.

Ник в это время ничего не предпринимает. Будто бы ждёт, когда Вик закончит с дыхательной практикой. Дима бы ждать не стал.

Звук — вот, что было первым: Вик стоял спиной, поэтому мог ориентироваться лишь на слух.

Сначала шорох ткани. Но без шероховатости. Звук ровный и гладкий. По нему мало что понятно. Подсказкой стал второй звук — звон металла. Речь не о монетах и не о связке ключей. Так звенит лишь пряжка ремня, когда язычок соприкасается с рамкой.

Звуки кончаются. Но далеко не все. Ника Вик не слышит — да. Но размеренное тиканье часов никуда не делось, как и звук собственного дыхания, что по-дурацки причудливо переплеталось с сопением клиента рядом.

— Не дыши.

Короткий приказ. И Вик едва успевает сделать последний вдох, чтобы дотянуть до десятки.

...раз.

...два.

Первый удар.

Сначала свист — звук, с которым ремень, наверняка, сложенный пополам, рассекает воздух. Вик знал, каким тот должен быть. Слышал его — у них с Димой пару раз было ремнём. Этот свист оглушал, пуская дрожь по телу.

Только потом ремень врезается в тело.

Кожу обжигает — не опаляет огнём, нет, но ощутимо. В голове вспышка.

Вик содрогается, но остается на месте. Смыкает зубы и губы, лишь бы не вдохнуть, не выдохнуть, четко следуя правилам.

Это сложнее, чем кажется. Горло будто бы сдавлено, но Ник к нему даже не прикасается — он все ещё на расстоянии и при этом повсюду. Еще одно странное и незнакомое чувство в копилку к остальным таким же.

...семь.

...восемь.

...девять.

...десять.

Теперь можно.

Выдох оглушает своей громкостью. Вдох судорожный, жадный, потом ещё один, ещё и ещё — как попытка надышаться. В голове осознание, что надышаться не выйдет. Второй раз будет таким же.

Ник даёт ему время. А сам подходит ближе на шаг — Вик этого не видит, но чувствует будто бы под движению воздуха, к которому собственная кожа от чего-то особо чувствительна. Его рука зарывается в волосы Вика, перебирает их, не сильно сжимая у корней, при этом не делая и попытки оттянуть.

— Молодец, — доносится до слуха, когда Вик прикрыв глаза, жадно впитывает ощущения от прикосновения. — Хороший мальчик.

Простые слова. Но дрожь по телу от них не слабее, чем от недавнего удара. Внутри что-то будто оживает, становится теплее.

Вот только надолго рука в волосах не задерживается. Ник снова отходит на шаг.

— Не дыши.

И Вик снова едва успевает впиться в живительный кислород, лишь урвать себе хотя бы его огрызок.

...раз.

...два.

...три.

...четыре.

Вик думал, что новый удар будет на счёте «...три», как в прошлый раз. Даже приготовился — точнее, так ему кажется. Но ничего не происходит.

В этот раз ремень обжигает кожу на счёте «...семь». Еще одна вспышка.

Он сильнее? Или... так только кажется? Главнее то, что он неожиданный. Вик к нему не подготовился, да и не смог бы — на то и расчёт. Удержать порыв сделать вдох оказывается тяжелее, чем в первый раз. Глаза неожиданно слезятся. И Вик не знает, каким чудом справляется, как у него получается.

...девять.

...десять.

Ник снова делает шаг. Его рука вновь оказывается в волосах. И в первую секунду Вик едва ощутимо вздрагивает, но потом, будто бы узнавая прикосновение, сам поддаётся руке, от которой теплеет где-то за костяной клеткой рёбер. А в голове эхом звучит: «Молодец. Хороший мальчик.» — от этого становится легче. Контраст ощущений, как микроразряды по чувствительным точкам.

Но...

Приказ не дышать вновь настигает. За ним следует закономерный отсчёт.

Удар настигает на счёте «...девять». Вспышка перед глазами ярче. Он сильнее предыдущих двух: щелчок бьет по слуху, одновременно с этим кожу в месте удара будто пламя облизывает своим языком, а покалывание — остаточное послевкусие.

Полувсхлип-полустон буквально вплавлен в выдох на «...десять» — настолько тесно, что не разделить.

Вик тяжело дышит, жадно. И с готовностью сам опускает голову, подставляет её под ладонь. Это не спешка, нет. Все из-за руки Ника, что замирает на небольшом расстоянии, вынуждая Вика потянуться на встречу, если хочет заслуженной похвалы, и он делает это вперёд осознание, но осознание сейчас ни к чему.

— Не дыши.

Вик опять едва успевает, ну, или ему так кажется.

Ремень в этот раз проходится по коже на счёте «..два». Слепящая вспышка не только перед глазами, она пробивает по всей длине позвоночника. Вскрик почти вырывается, но в итоге так и остается внутри. Вместо него прокушенная до крови губа. Сердце бьется не в груди, а набатом стучит прямо в ушах, оглушая.

Дождаться заветного «...десять» кажется невозможной задачей. Вик никак не мог справиться. И не справился бы, но Ник никак не мог уйти, не мог оставить его. Только не сейчас. И Вик держится, несмотря на то, что за грудиной конвульсивно дергает от желания сделать вдох.

...восемь.

...девять.

...десять.

Выдох.

Вдох следует практически сразу. Вик запрокидывает голову, кадык на шее дёргается раз, другой.

Кажется, его шатает... Возможно, Вик даже упал бы. Но... нет. Устоял. Казалось, если и сознание потеряет, то так и останется стоять, уперевшись коленями в матрас.

Похвала встречена такой же голодной жадной, как и воздух не так давно.

— Не дыши.

И Вик не дышит.

Удар на «...шесть». Такой же силы, что и предыдущий. По коже бегут мурашки, по щекам — слёзы. Но Вик этого будто не ощущает. Он смотрит в одну, точку, пока Ник ведёт счёт.

...семь.

...восемь.

...девять.

Все с одинаковой интервалами. Точность, как у часов.

Вот только... «...десять» не звучит. Вик все ещё не дышит, хотя все внутри сводит от желания обратного. Прямо за грудиной кто-то будто зажег спичку. Одной искры хватает для пламени, которое перекидывается с органа на орган. Горит будто сама кожа. Внутри снова конвульсивные американские горки: вверх-вниз, вверх-вниз.

Вик упускает момент, когда Ник оказывается сзади. Вплотную к коже — прохлада его рубашки приятна. Рука Ника обхватывает его, прижимая к себе, вплавляя себя.

— Дыши, — шепот прямо на ухо слишком тихий, но сейчас оглушает.

Вик делает вдох, запрокидывая голову так, что затылок упирается в плечо Ника. Мир вокруг качается, кружится, рассекается искрами.

«Дыши.»

Вик дышит. Дышит. Но воздух поступает не через нос или рот, а словно бы через крошечное отверстие в груди, что невозможно, ведь никакого отверстия не было, не могло быть.

Вик парит. Парит, прямо как в детских снах, когда хватило бы лишь оттолкнуться от земли для полёта. Настоящий момент... сочный и яркий — вот, что имеет значение. Больше ничего. Больше ничего нет, кроме этого.

И Ник даёт ему насладиться этим моментом, немного прийти в себя.

Ощущение времени словно бы теряется, хотя с этим и до этого были проблемы — не хочется подсчитывать с педантичной точностью ни секунды, ни, тем более, минуты, как если бы они потеряли свою былую важность. Минуты замыкаются в петле бесконечности, а внутри четкое ощущение того, что каждую секунду шприцом накачивают дополнительным временем, и те раздуваются, растягиваются до невообразимых размеров.

Впрочем, все петли разрываются разом. Ник, дав ему время, сам решил, когда перерыв закончится.

Рывок.

Резкий и сильный. Ник просто сдергивает его с постели. Вик без труда теряет равновесие, впечатывается спиной в ближайшую стену, лопатки отзываются болью. Воздух шумным рывком покидает лёгкие.

Не успевает Вик все толком осознать, как Ник прижимает его к стене. Он чувствует дыхание мужчины на своей шее — собственное тело отзывается податливой дрожью: дрожь чувствуется даже в дыхании.

— Что ты...

— «Все включено», — напомнил Ник. — Это ты сказал, а не я.

Судорожный вдох.

Именно в этот момент палец Ника самым кончиком проскользил вдоль уже вставшего члена. Приглушённый из-за закушенной губы стон — мгновенная закономерная реакция.

— Да ладно тебе, — отзывается Ник. — Вроде большой мальчик. Всякое пробовал. Сам предложил, — усмехнулся. — Или ты так заигрываешь?

Зубы Ника с силой смыкаются на коже. Вик негромко вскрикивает. Но даже не пытается отстраниться. Наоборот, выгибает шею, словно бы безмолвно прося «ещё», пока внутри все скручивает дрожащим узлом. Руки в тисках ремня беспомощно дёргаются.

Ладонь накрывает член Вика, обхватывает, ощутимо сжимая — прямо как нужно.

В ответ раздаётся полустон-полувсхлип. Колени задрожали. Позорно сползти на пол не дают руки Ника.

— Хватит... я ещё не...

Вик вроде и пытается остановить Ника, но «стоп-слово» так и не слетает с языка. По правде говоря, он даже не знает, что хотел сказать, что «я ещё не...». Меньше всего ему хотелось, чтобы Ник останавливался, до чёртиков хотелось, чтобы он продолжал, несмотря на слова Вика.

— По... пожалуйста, хватит... — ещё одна попытка Вика остановить происходящее, такая правильная, но совершенно ненужная сейчас.

— Ах, да... Прости, я увлёкся, — говорит Ник, словно бы и правда готов послушаться и остановиться.

Вот только вместо «остановки»... Характерный «вжик» молнии на брюках Ника. Шелест разрываемой упаковки презерватива. Холод смазки.

Такие ненадёжные сейчас ноги Вика больше не касаются пола — Ник без труда поднял его на руки. Не было подготовки, мужчина даже не коснулся его пальцами там. Приставил головку члена и толкнулся, не оставляя и секунды для размышления или стоп-слова, будто бы зная, что оно все равно не прозвучит — Ник вообще всезнающий, так что, это даже не удивляет. Благо, секс у Вика был ещё утром, да и клиенту готовился, поэтому боль не настолько пронизывающая, но ее отголоски все равно разносятся по телу.

Первый толчок. В ответ всхлип, спаянный с тихим стоном намертво. Руки в тисках ремня за спиной без возможности освободиться напрягаются, дёргаются чисто инстинктивно.

Второй толчок. Снова полустон-полувсхлип. Обнажённая спина с силой проезжается по чуть ребристой стене — кожа на лопатках горит. Руками хочется ухватиться за плечи — они снова дёргаются в импровизированных наручниках, но все тщетно.

Зависимость. Прямо сейчас, переведенная на физический уровень, она ощущается особенно остро. Стена, обжигающая спину, руки и пальцы, что сжимают бедра до синяков, член, казалось, проникающий каждый раз все глубже и глубже — единственные точки опоры. Без них — падение. Вик задыхается, захлёбывается стонами от ощущений, от этой концентрированной зависимости. Тело дрожит и плавится, отзывается на каждое движение внутри, каждое прикосновение. Влажные от слез щеки блестят в тусклом свете.

В какой-то момент стена за спиной исчезает. Вик теряется. Но руки Ника все еще держат, не дают упасть, сжимают бедра, его член скользит меж ягодиц, не проникая внутрь, лишь дразня слишком чувствительный сейчас, так гостеприимно распахнутый вход.

Потом падение. Буквальное. Ник в несколько широких шагов вместе с Виком пересекает комнату и практически бросает его на стол, ребро которого врезается до боли в подтянутый живот — будет синяк. Руки все ещё за спиной, все ещё стянуты ремнём. Вик думал, что паузы не будет, но она есть. Ладони оказываются на заднице, раздвигают в стороны ягодицы. Покрасневшее по краю колечко мышц сжимается под внимательным взглядом, который Вик не видит, но чувствует его прекрасно.

А Вик хочет прикрыться, ну, или провалиться под землю, хотя не может ни того, ни другого. И вроде это уже не первый секс, но сегодня все как-то по-другому... или только так кажется? Лицо горит так, словно на него плеснули кипятком.

Ник дразняще прикасается пальцем ко входу. И этого хватает, чтобы колечко сжалось вновь, словно бы желая его обхватить.

С губ Вика снова срывается всхлип.

Ник резко подаётся вперёд, буквально накрывая его своим телом. Вик чувствует обнажённой спиной ткань рубашки, которую мужчина так и не снял, холодные жесткие пуговицы. Рука Ника оказывается в волосах Вика, сжимая их у корней, оттягивая, заставляет запрокинуть голову.

Лицо Вика все ещё красное от внезапного стыда. Щеки блестят от слёз. Виски взмокли.

— Спорим, что мне даже не придётся прикасаться к твоему члену? — мужчина говорит негромко, прямо на ухо.

Ник слизывает языком капли пота с кожи на левом виске. Вик шумно выдыхает сразу после судорожного вдоха. Ресницы его дрожат, как и искусанные в кровь припухшие губы.

— Кончишь от одного моего члена в твоей заднице...

И не дожидаясь какого-либо ответа, Ник входит снова, но немного под другим углом. Одним мощным толчком до основания.

Вик вскрикивает. Прогибается в пояснице. Руки снова беспомощно дёргаются в тисках ремня. Сердце, казалось, колотится где-то в глотке. Ник вошёл в него целиком, до основания, до пошлого и такого откровенного в своём звучании шлепка кожи о кожу.

Второй толчок. Третий. Четвёртый. Мужчина ускоряется, а у Вика трескается и рассыпается мир под звук шлепков кожи о кожу, под собственные стоны, которые уже больше походили на умоляющий скулёж, под скрип стола под ним.

Вспышка. Будто взрыв сверхновой. Она слишком внезапная. Слепящая и оглушающая, как если бы окружающий мир вдруг выключился, и Вик не чувствовал ничего, кроме собственного тела, насаженного на член. Его буквально подбросило, выгнуло и пропустило через безжалостные жернова болезненно ярких ощущений.

Вик дышал часто, сбито, поверхностно, с жадностью глотая воздух. Его глаза прикрыты, а тело все ещё подернуто напряжением. Он ещё чувствует Ника внутри — тому хватает четырёх толчков в совершенно безвольном теле, чтобы с хриплым негромким стоном кончить следом. Член выскользнул из него, оставляя растянутое отверстие болезненно ныть — как напоминание о том, что только что произошло.

Снаружи сверкнула молния, прогремел гром, а сразу после ночной небо, наконец, разразилось ливнем, что обещал привести за собой долгожданную прохладу...

***

За окном лило так, словно какой-нибудь там небесный сантехник весь день возился с кранами и под конец так заебался, что просто скрутил вентили — после такого только и ждать, что Всемирного Потопа.

— Знаешь, я не думал, что ты согласишься... — протянул Вик, обращаясь к Нику, который ещё не ушёл и стоял у окна.

— Я к вашему сведению тоже человек, Виктор Степанович.

— После всего можно было бы и на «ты», — хмыкнул Вик, хотя уже почти привык к этим качелям в обращении. — Но я не о том. Просто... Это же вполне могла быть проверка, нет?

— Не могла быть, — простой ответ. — Если бы была хоть малейшая вероятность, я бы, действительно, отказался.

У Ника всегда все так просто и логично. Прямо как у Вика, когда дело касалось цифр, вычислений и прочего.

Вик лежал на спине на кровати, делая очередную затяжку. Вставать не было ни сил, ни желания. Пожалуй, если даже почувствует запах гари и осознает, что дом объят пламенем, не сможет банально сойти с этой кровати. Так что пожар, потоп — прямо сейчас было все равно.

Нажать бы на паузу, чтобы солнце остановилось, и не надо было окунаться в круговорот нового дня. Вик бы с удовольствием застыл бы вот так, даже бы, возможно, готов был продать почку за эту.

— Слушай, — выдыхая дым прямиком в потолок, обратился Вик к Нику. — А ты знаешь, что такое «петрикор»? — слово всплыло в голове само, как отголосок того дымного бреда.

— Нет, — последовал лаконичный ответ. — А ты хочешь меня просветить?

— Да, просто вспомнилось вдруг, — пожал плечами Вик. — Клиент буквально на днях рассказывал.

— Так слово понравилось? Или клиент?

— Слово и правда необычное, — про клиента Вик ничего не сказал, он толком и не помнил его настолько, чтобы размышлять в пределах категорий «нравится» и «не нравится».

— Петрикор, да?

— Ага, — Вик затянулся. — Это запах, который появляется только во время дождя или после...

— И к чему ты это?

— Говорю ж, просто вспомнилось вдруг...