Муха

Прошлое — оно как запах гари. Даже когда кажется, что всё выветрилось, всё равно чувствуешь его на коже.

— Ты вообще в себе? — Вивьен стояла рядом, щёлкая пальцами перед глазами Микки. — Земля вызывает мисс Делано.
Миккейла моргнула, резко опуская взгляд на белую открытку с мухой. Конверт всё ещё лежал рядом — без адреса, без подписи.
— А? Да. Всё нормально. Просто... — она провела рукой по лицу, пытаясь стереть наваждение. — Призраки прошлого. Бывает, накатывают.
Вивьен приподняла бровь.
— Очень поэтично. Но звучит так, будто тебе срочно нужна валерьянка. Или бутылка. Или сеанс экзорцизма.
— Ты не видела, кто принёс это? — Микки подняла открытку двумя пальцами, словно та могла его укусить.
— Что-то типа фанклуба? — Вивьен наклонилась, мельком глянув на рисунок. — Ну, как минимум оригинально. Но нет, я пришла уже после обеда, а ты тут сидела как статуя.
Микки медленно закрыла открытку и убрала её в ящик стола. Слишком аккуратно. Почти ритуально. Ви проводила взглядом её руки, потом снова посмотрела на подругу.
— Так... это что-то из прошлого? — осторожно спросила она, всё ещё притворяясь, что шутит.
Микки чуть усмехнулась, но улыбка не дошла до глаз.
— Скорее это то, что ты хоронишь и молишься, чтобы оно не воскресло. Похоже, не сработало.
— Если хочешь поговорить...
— Пока нет, — тихо перебила она. — Просто... пока не время.
Вивьен кивнула и соскользнула со стола, едва коснувшись плеча Микки в прощальном жесте.
Когда дверь за ней закрылась, девушка на мгновение прикрыла глаза. Имя Марты уже не звучало в голове — но ощущение лужи крови под ногами и мерзкий, назойливый звук роя насекомых в памяти никуда не делись.
Темнота вдруг вспыхнула светом — белёсым, искусственным, флуоресцентным. Как в старых школьных коридорах.
Перед глазами — тусклая доска, облупленная парта, серая куртка, висящая на крючке.
И — Марта. Худенькая, нескладная, с нелепыми бантиками в волосах. Вся какая-то мятая, как списанная тетрадка.
Она стоит посреди круга. Микки — рядом, чуть впереди. Руки скрещены, подбородок приподнят. Смеётся — звонко, демонстративно. За её спиной — одноклассницы, смеются тоже, кто-то снимает на телефон.
— Что, опять в сироп вляпалась? — язвит Микки, наклоняясь ближе. — У тебя волосы липнут, как лапки у навозной мухи.
Пауза.
— Вообще, ты на неё похожа. Такая же неловкая, маленькая и вечно жужжишь.
Марта сжимает учебник, прижимая его к груди, глаза блестят от слёз.
— Я не муха, — выдавливает она.
Голоса гаснут. Пространство распадается. Пальцы задрожали, она быстро убрала руки под стол. И снова — офис. Ящик стола. Серое, вылизанное пространство. Но воздух в нём будто стал тяжелее, тени из углов тянут свои длинные кривые пальцы, норовя вцепиться, задушить, утянуть на самое дно сознания.
Микки медленно выпрямилась в кресле. Лицо — пустое, будто вырезанное из бумаги.
Она провела рукой по столу, смахнув невидимую пыль, ее все еще трясло.
Слишком рано.
Слишком поздно.

Следующие несколько недель тревога стелилась туманом — густым, вязким — стоило только Микки войти в комнату. Казалось, он проникает везде, где появляется она: в переговорку, в любимую кофейню рядом с офисом, даже в лифт. Особенно в лифт.
Никаких новых писем. Ни звонков. Ни странных теней под дверью, ни маньяка в капюшоне в темной подворотне. Ничего. Но от этого было только хуже — как после сигнала воздушной тревоги, когда сирена смолкает, а ты не знаешь, где и когда упадёт следующая бомба.
Иногда она вздрагивала от звука собственного имени. Иногда — ловила себя на том, что смотрит в одну точку посреди совещания, не слыша ничего вокруг.
— Микки, ты вообще с нами? — переспросил кто-то на третьем брифинге подряд.
Она отмахнулась, выдав что-то про головную боль. Вивьен смотрела пристально, но больше ничего не сказала.

Ночами она стала задвигать кресло к двери. Это выглядело глупо даже в собственных глазах. Но глупо — не значит бесполезно. Иногда она сама не могла понять, чего боится сильнее — быть жертвой слежки или тем, чьё прошлое вот-вот раскроется миру. И всё, что она строила: имя, репутацию, уважение — рухнет. Потому что общество не верит в перерождение и не дает второго шанса. Кошмары начали сняться ей каждую ночь, не давая днем сфокусироваться на текущих рабочих задачах. Ее руководитель, Даррен, списывал всё на стресс в связи со свалившейся ответственностью и сжатыми сроками, Микки лишь пожимала плечами и вымученно улыбалась в ответ.

Вечер растянулся как жвачка.
В офисе давно всё затихло: ушёл даже охранник с третьего этажа, бросив на неё косой взгляд и короткое "не засидись". Она осталась одна — с выключенным светом, только монитор мягко светился в полутьме, отражаясь в окнах.
Микки теребила планшет, листая скетчи для концепта. Всё не то. Мозг вяз, не слушался.
Когда она наконец выключила всё и вышла — было за десять вечера. Под каблуками пустая парковка звенела гулким эхом, как замершее сердце.
Она почти прошла мимо машины, прежде чем заметила — что-то торчит из-под дворников. Микки остановилась.
Внутри будто что-то обрушилось, как карточный домик — за одну секунду.
Она подошла медленно.
Порыв ветра прошелестел в бетонных колоннах парковки, и бумажка чуть дрогнула.
Конверт на этот раз был чёрный. Плотный, как похоронный воск.
Внутри — открытка. Та же муха. Но теперь фон — как запекшаяся кровь. Подпись выведенная тем же лаконичным почерком:

"Я прощу тебе каждую твою ложь, а ты себя простила? Времени так мало, муха в среднем живет две недели "

У Микки перехватило горло.
Она отпустила открытку, но та прилипла к пальцам — как будто не хотела быть отпущенной.
И в этот момент — короткий щелчок. Где-то позади. Или в голове.
Она резко обернулась.
Пусто. Только серый бетон, её машина и чужая тишина.
Миккейла стояла, не дыша.
Потом быстро скомкала письмо, открыла машину, заблокировала двери сразу, как только села. Руки подрагивали на руле, когда она сильно вжала педаль газа и тронулась с места, побыстрее, как скрываясь с места преступления.
В этом письме было слишком много.
Он знает. Не просто фразу. Не просто кличку.
Значит, он был там.
Значит это не совпадение, не шутка, не розыгрыш.
— Господи... — выдохнула Микки, тормозя на светофоре. — Чего же тебе нужно от меня?..
Зелёный загорелся, и машина сорвалась с места.Она закусила губу до крови, не давая себе разреветься на перекрёстке.
Потому что знала — это уже не просто игра.
А она даже не знает того в чьих руках стала марионеткой.