***
17 июня
День событий. Горячо надеюсь, что не день бедствий к тому же.
За завтраком, так же как и накануне вечером, сэр Персиваль ни словом не обмолвился о таинственном «деловом вопросе» (как выразился поверенный), который ему предстояло разрешить. Однако через час он вдруг вошел в будуар, где мы с его женой, в шляпах, ждали мадам Фоско, чтобы отправиться вместе на прогулку, и осведомился, где граф.
- Мы скоро его увидим, - сказала я.
- Дело в том, - сказал сэр Персиваль, нервно расхаживая по комнате, - что Фоско и его жена нужны мне для одной пустячной формальности. Я попрошу вас, Лора, зайти на минуту в библиотеку. - Он остановился и, казалось, только сейчас заметил, что мы одеты для прогулки. - Вы только что пришли, - спросил он, - или собираетесь уходить?
- Мы хотели пойти на озеро, - сказала Лора. - Но если у вас есть другие предложения...
- Нет, нет, - поспешно ответил он, - мои дела могут подождать. Не все ли равно, когда заняться ими - сейчас или после прогулки. Итак, все идут к озеру? Хорошая мысль. Проведем утро в безделье - я тоже пойду с вами.
На словах он, казалось, был готов, вопреки своему обычаю, уступить желаниям других, но его манеры и выражение лица выдавали его. Он, очевидно, был рад любому предлогу, чтобы отложить выполнение этой «пустячной формальности», о которой он сам только что упомянул. Сердце мое упало, когда я пришла к этому неизбежному выводу.
В это время граф и его жена присоединились к нам. В руках у графини был вышитый табачный кисет ее супруга и папиросная бумага для его нескончаемых пахитосок. Граф, в блузе и соломенной шляпе, нес с собой веселую клетку-пагоду с белыми мышами и улыбался как им, так и нам с неотразимым благодушием.
- С вашего любезного разрешения, - сказал граф, - я возьму эту семейку - моих маленьких миленьких, кротких мышек - проветриться вместе с нами. В доме есть собака - могу ли я оставить моих бедных белых детишек на милость собаки? Ах, никогда!
Он по-отечески прочирикал что-то через прутья пагоды своим белым детишкам, и мы вышли из дому.
В парке сэр Персиваль отделился от нас. Одна из особенностей его беспокойного характера - всегда уединяться и в одиночестве вырезывать для себя палки. По-видимому, ему нравится строгать и резать все, что попадается ему под руку. Дом наполнен сверху донизу его палками, он никогда не пользуется ими дважды. Погуляв с новой палкой, он теряет к ней всякий интерес и занимается вырезыванием новой.
В старой беседке он снова присоединился к нам. Когда мы все уселись, у нас завязался разговор, который я постараюсь записать сейчас дословно. С моей точки зрения, это весьма знаменательный разговор. После него я начала сознательно опасаться влияния графа Фоско на мои мысли и представления и твердо решила ни в коем случае не поддаваться в будущем этому влиянию.
Беседка оказалась достаточно вместительной для всех нас, но сэр Персиваль предпочел остаться у порога, где он обстругивал свою очередную палку. Мы, трое женщин, удобно расположились на широкой скамье. Лора занялась вышиванием, а мадам Фоско начала крутить пахитоски. Я, по обыкновению, ничего не делала. Мои руки были и, наверно, навсегда останутся такими же неумелыми, как и мужские. Граф добродушно сел на стул, слишком маленький для него, - он ухитрился поместиться на нем, опираясь спиной на стенку беседки, которая потрескивала и кряхтела под его тяжестью. Он поставил пагоду к себе на колени и, как обычно, выпустил мышек побегать по его груди и плечам. Это хорошенькие безвредные маленькие зверушки, но, по-моему, есть что-то отталкивающее в том, как они лазают по человеческому телу. Меня мороз продирает по коже от этого зрелища, и в голову мне приходят пренеприятные мысли об узниках, умирающих в темницах, где эти существа могут беспрепятственно ползать по ним.
Утро было облачное и ветреное. Озеро выглядело сегодня особенно диким, угрюмым и мрачным от непрестанной смены света и тени на его зеркальной глади.
- Некоторым людям все это кажется живописным, - сказал сэр Персиваль, указывая вдаль своей недоконченной палкой, - а я считаю это пятном на дворянском поместье. Во времена моих предков озеро доходило до этого места. Поглядите-ка на него теперь! В нем нет и четырех футов глубины, и все оно состоит из больших и малых луж. Мне хотелось бы иметь достаточно средств, чтобы осушить его и засадить деревьями. Мой управитель, суеверный идиот, убежден, что над этим озером висит проклятие, как над мертвым морем. Что вы думаете по этому поводу, Фоско? Подходящее место для убийства, а?
- Мой добрый Персиваль, - строго возразил граф, - где ваш английский здравый смысл? Вода слишком мелка, чтобы покрыть мертвое тело, и повсюду песок, на котором отпечатаются следы преступника. В общем, это самое неподходящее место для убийства, которое когда-либо попадалось мне на глаза.
- Вздор, - сказал сэр Персиваль, яростно строгая палку. - Вы знаете, что я хочу сказать. Угрюмый вид, безлюдье. Если вы хотите - вы поймете меня, если нет - я не стану пояснять вам мою мысль.
- Почему нет? - спросил граф. - Ведь вашу мысль можно пояснить в двух словах. Если бы убийство задумал глупец, он счел бы ваше озеро подходящим местом для этого. Если бы убийство задумал мудрец, он счел бы ваше озеро самым неподходящим местом для убийства. Вот смысл ваших слов. Если это то самое, о чем вы думали, я просто добавил необходимые пояснения. Примите их, Персиваль, вместе с благословением вашего добряка Фоско.
Лора подняла глаза на графа. На ее лице явно отразилась неприязнь к нему. Но он был так занят своими мышами, что не заметил ее взгляда.
- Мне жаль, что вид озера наводит на такую страшную мысль, - сказала она. - И если граф Фоско разделяет убийц по категориям, я считаю, что он делает это в весьма неподходящих выражениях. Называть их глупцами - значит относиться к ним со снисходительностью, которой они не заслуживают. Называть их мудрецами нельзя, ибо в этом есть глубокое противоречие. Я всегда слышала: воистину мудрые люди - добрые люди, и преступление им ненавистно.
- Дорогая моя леди, - сказал граф, - это великолепные сентенции, и я видал подобные заголовки в школьных учебниках. - Он поднял на ладони одну из своих белых мышек и начал презабавно разговаривать с ней. - Моя хорошенькая атласная мышка-плутишка, - сказал граф, - вот вам урок морали. Воистину мудрая мышь - это воистину добрая мышь. Так и передайте, пожалуйста, вашим подружкам и до конца дней ваших не смейте грызть прутья вашей клетки.
- Можно высмеять все что угодно, - продолжала отважно Лора, - но вам нелегко будет, граф, указать мне пример, когда мудрец стал бы преступником.
Граф пожал своими широченными плечами и улыбнулся Лоре с подкупающей приветливостью.
- Совершенно верно! - сказал он. - Преступление глупца всегда бывает раскрыто. Преступление мудреца остается навсегда нераскрытым. Если бы я мог указать вам пример - значит, преступление совершил не мудрец. Дорогая леди Глайд, ваш английский здравый смысл мне не по плечу. Мне сделали шах и мат на этот раз. Правда, мисс Голкомб?
- Не сдавайтесь, Лора! - насмешливо воскликнул сэр Персиваль, который слушал у порога. - Скажите ему еще, что всякое преступление неизменно бывает раскрыто... Вот вам еще кусочек морали из детского учебника, Фоско. Все преступления неизменно бывают раскрыты. Какая дьявольская чушь!
- Я верю в это, - спокойно сказала Лора.
Сэр Персиваль залился таким злобным и неистовым хохотом, что мы все удивленно оглянулись на него. Больше всех, казалось, удивился граф.
- Я тоже верю в это, - сказала я, приходя Лоре на помощь.
Сэр Персиваль, так безотчетно хохотавший над замечанием своей жены, казалось, рассердился на мои слова. Он яростно ударил по песку своей новой палкой и быстро пошел от нас прочь.
- Бедняга Персиваль! - воскликнул граф Фоско, с улыбкой глядя ему вслед. - Он жертва английского сплина. Но, мои дорогие мисс Голкомб и леди Глайд, вы в самом деле верите, что преступление всегда бывает раскрыто?.. А вы, мой ангел? - обратился он к своей жене, молчавшей все это время. - Вы тоже так считаете?
- Я жду, пока мне объяснят, - отвечала графиня ледяным и укоризненным тоном, предназначенным для Лоры и меня. - Я жду, прежде чем отважусь высказать собственное мнение в присутствии таких высокообразованных джентльменов.
- Вот как, графиня! - заметила я. - Я помню, как когда-то вы боролись за права женщин, а ведь женская свобода мнений была одним из этих прав!
- Мне интересно знать, каково ваше мнение, граф? - продолжала мадам Фоско, невозмутимо крутя пахитоски и не обращая на меня ни малейшего внимания.
Граф задумчиво гладил пухлым мизинцем одну из своих белых мышек и ответил не сразу.
- Просто удивительно, - сказал он, - как легко общество скрывает худшие из своих погрешностей с помощью трескучих, громких фраз. Механизм, созданный для раскрытия преступления, крайне убог и жалок, однако стоит только выдумать крылатое словцо, что все обстоит благополучно, как все готовы слепо этому поверить, все сбиты с толку. Преступление всегда бывает раскрыто, да? И убийство всегда бывает наказано? Моральные сентенции! Спросите следователей, ведущих дознание, так ли это, леди Глайд. Спросите председателей обществ страхования жизни, правда ли это, мисс Голкомб. Почитайте ваши газеты. Среди тех немногих происшествий, которые попадают в газеты, разве нет отдельных случаев, когда убитые найдены, а убийцы не обнаружены? Помножьте преступления, о которых пишут, на те, о которых не пишут, и найденные мертвые тела на ненайденные мертвые тела, - к какому выводу вы придете? А вот к какому: есть глупые убийцы - их ловят, и есть умные убийцы - они неуловимы. Что такое скрытое и раскрытое преступление? Состязание в ловкости между полицией, с одной стороны, и отдельной личностью - с другой. Если преступник - примитивный, грубый дурак, полиция в девяти случаях из десяти выигрывает. Если преступник - хладнокровный, образованный, умный человек, полиция в девяти случаях из десяти проигрывает. Если полиция выиграла состязание, вас об этом широко оповещают. Если нет, вам об этом не сообщают. И вот на этом шатком фундаменте вы строите вашу удобную высоконравственную формулу, что преступление всегда бывает раскрыто. Да! Те преступления, о которых вам известно. А остальные?
- Чертовски правильно - и хорошо сказано! - воскликнул голос у входа в беседку.
Сэр Персиваль обрел свое душевное равновесие и вернулся к нам в то время, как мы слушали графа.
- Возможно, кое-что и правильно. Возможно, и недурно сказано. Но мне непонятно, почему граф Фоско с таким восторгом прославляет победу преступника над обществом и почему вы, сэр Персиваль, так горячо аплодируете ему за это, - заметила я.
- Слышите, Фоско? - спросил сэр Персиваль. - Послушайте моего совета и поскорее соглашайтесь с вашими слушательницами. Скажите им, что Добродетель - превосходная вещь, это им понравится, смею вас уверить.
Граф беззвучно захохотал, трясясь всем телом; две белые мыши, сидевшие на его жилете, стремглав кинулись вниз и, дрожа от ужаса, забились в свою пагоду.
- Наши дамы, мой дорогой Персиваль, расскажут мне про Добродетель, - сказал он. - В этом вопросе авторитетом являются они, а не я. Они знают, что такое Добродетель, а я - нет.
- Вы слышите? - сказал сэр Персиваль. - Ужасно, не правда ли?
- Это правда, - спокойно сказал граф. - Я - гражданин мира, и в свое время мне пришлось встретиться с таким количеством различного рода добродетелей, что к старости я затрудняюсь, какую из них признать за истинную. Здесь, в Англии, добродетельно одно, а там, в Китае, добродетельно совершенно другое. Джон Буль - англичанин, говорит, что его добродетель истинная, а Джон - китаец, уверяет, что истинна его, китайская, добродетель. А я говорю: «да» одному и «нет» другому, но все равно не могу разобраться, прав ли Джон Буль в сапогах или китаец с косичкой... Ах, мышка, милая моя крошка, иди поцелуй меня! А с твоей точки зрения, кто является воистину добродетельным человеком, моя красотка? Тот, кто держит тебя в тепле и кормит досыта. Правильная точка зрения, ибо она, по крайней мере, общедоступна.
- Подождите минутку, граф - вмешалась я. - Согласитесь, что у нас в Англии, во всяком случае, есть одно несомненное достоинство, которого нет в Китае. Китайские императорские власти казнят тысячи невинных людей под малейшим предлогом, мы же в Англии неповинны в массовых казнях, мы не совершаем этого страшного преступления - нам от всего сердца ненавистно безрассудное кровопролитие.
- Правильно, Мэриан! - сказала Лора. - Хорошая мысль, хорошо высказанная.
- Прошу вас, разрешите графу продолжать, - строго сказала мадам Фоско. - Вы поймете, молодые леди, что граф никогда не говорит о чем-либо, не имея на то веских оснований.
- Благодарю вас, ангел мой, - отозвался граф. - Хотите бомбошку? - Он вынул из кармана хорошенькую инкрустированную коробочку, открыл ее и поставил на стол. - Шоколад a la vanille! - воскликнул этот непостижимый человек, весело потряхивая бонбоньерку и отвешивая всем поклоны. - Дань Фоско прелестному обществу добродетельных дам.
- Будьте добры, продолжайте, граф! - сказала его жена, злобно взглянув на меня. - Сделайте мне одолжение, ответьте мисс Голкомб.
- Утверждение мисс Голкомб неоспоримо, - отозвался учтивый итальянец. - Да! Я с ней согласен. Джону Булю ненавистны преступления китайцев. Джон Буль - самый зрячий из старых джентльменов, когда дело касается сучка в глазах у соседей, и самый слепой, когда дело касается бревна в собственном глазу. Он предпочитает не замечать того, что происходит у него под носом. Лучше ли он тех, кого осуждает? Английское общество, мисс Голкомб, столь же часто соучастник преступления, как и враг преступления. Да, да! Ни в одной другой стране преступление не является тем, чем оно является в Англии. Оно служит здесь на пользу обществу столь же часто, как и наносит ему вред. Крупный мошенник содержит целую семью. Чем хуже он, тем сочувственнее вы относитесь к его жене и детям. Беспутный, разнузданный мот, без конца занимающий деньги направо и налево, вытянет у своих друзей больше, чем безупречно честный человек, решившийся попросить взаймы один раз за всю свою жизнь в крайней нужде. В первом случае никто не удивится и все дадут денег, во втором случае все удивятся и вряд ли дадут в долг. Разве тюрьма, в которую заточен в конце своей карьеры преступник, хуже работного дома, где кончает свои дни честный человек? Мистер Благотворитель, желающий облегчить нищету, ищет ее по тюрьмам и помогает преступникам, он не интересуется лачугами, где ютятся честные бедняки. А этот английский поэт, завоевавший признание и всеобщую симпатию, с необыкновенной легкостью воспевший свои трогательные переживания, - кто он? Милый молодой человек начал свою карьеру с подлога и кончил жизнь самоубийством. Я говорю о вашем дорогом, романтичном, симпатичном Чаттертоне [Чаттертон (1752-1770) - английский поэт.]. Как по-вашему, кто из двух бедных, полуголодных портних преуспеет в жизни: та ли, что, не поддаваясь искушению, остается честной, или та, что соблазнилась легкой наживой и начала воровать? Вы все будете знать, что она разбогатела нечестным путем - это будет известно всей доброй, веселой Англии, - но она будет жить в довольстве, нарушив заповедь, а умерла бы с голоду, если бы не нарушила ее... Поди сюда, моя славная мышечка! Гей, беги быстрей! На минутку я превращу тебя в добродетельную даму. Сиди тут на моей огромной ладони и слушай! Предположим, ты, мышка, вышла замуж за бедняка, по любви, - и вот половина твоих друзей осуждает тебя, а половина тебя жалеет. Теперь наоборот: ты продала себя за золото и обвенчалась с человеком, которого не любишь, - и все твои друзья в восторге! Священник освящает гнуснейшую из всех человеческих сделок и благодушно улыбается за твоим столом, если ты любезно пригласишь его отобедать. Гей, беги скорей! Стань мышью снова и пискни в ответ. Оставаясь добродетельной дамой, ты еще, пожалуй, заявишь мне, что обществу ненавистно преступление, и тогда, мышка, я начну сомневаться, есть ли у тебя глаза и уши... О, я плохой человек, леди Глайд, ведь так? У меня на языке то, что у других на уме, и, в то время как все остальные сговорились принимать маску за настоящее лицо, моя рука грубо срывает жалкую личину и не боится обнажить для всеобщего обозрения голый страшный череп. Пожалуй, для того чтобы не пасть в ваших глазах, мне следует встать на свои огромные ножищи и пойти прогуляться. Дорогие дамы, как сказал ваш славный Шеридан [Шеридан (1751-1816) - знаменитый английский драматург. Вышеприведенная фраза взята из его комедии «Школа злословия».], «я ухожу и оставляю вам на память свою репутацию».
Он поднялся, поставил пагоду на стол и начал пересчитывать своих мышей.
- Одна, две, три, четыре... Ха! - вскричал он в ужасе. - Куда девалась пятая, самая юная, самая белая, самая прелестная - мой перл среди белых мышек!
Ни Лора, ни я не были расположены в эту минуту к веселью. Развязный цинизм графа открыл нам в его характере новые черты, ужаснувшие нас. Но нельзя было смотреть без смеха на комичное отчаяние этого колоссального человека при исчезновении малюсенькой мыши. Мы невольно рассмеялись. Мадам Фоско встала, чтобы выйти из беседки и дать своему мужу возможность отыскать его драгоценную пропажу; мы поднялись вслед за ней.
Не успели мы сделать и трех шагов, как зоркие глаза графа обнаружили мышь под скамейкой, где мы сидели. Он отодвинул скамью, взял маленькую беглянку на руки и вдруг замер, стоя на коленях и уставившись на пятно, темневшее на полу.
Когда он поднялся на ноги, руки его так дрожали, что он с трудом засунул мышку в пагоду, лицо его было мертвенно-бледным.
- Персиваль! - позвал он шепотом. - Персиваль, подите сюда!
Сэр Персиваль в течение последних нескольких минут не обращал на нас ни малейшего внимания. Он был всецело поглощен тем, что своей новой палкой рисовал на песке какие-то цифры, а затем стирал их.
- В чем дело? - небрежно спросил он, входя в беседку.
- Вы ничего не видите? - сказал граф, хватая его за руки и указывая вниз, туда, где он нашел мышь.
- Вижу - сухой песок, - отвечал сэр Персиваль, - с грязным пятном посередине.
- Это не грязь, - прошептал граф, хватая сэра Персиваля за шиворот и не замечая, что от волнения трясет его. - Это кровь!
Лора, стоявшая достаточно близко, чтобы расслышать это последнее слово, с ужасом взглянула на меня.
- Пустяки, моя дорогая, - сказала я, - пугаться совершенно не следует. Это кровь одной приблудной собаки.
Все вопросительно уставились на меня.
- Откуда вы это знаете? - спросил сэр Персиваль, заговорив первый.
- В тот день, когда вы вернулись из-за границы, я нашла здесь собаку, - отвечала я. - Бедняга заблудилась, и ее подстрелил лесник.
- Чья это была собака? - спросил сэр Персиваль. - Одна из моих?
- Ты пробовала спасти ее? - серьезно спросила Лора. - Ты, конечно, хотела спасти ее, Мэриан?
- Да, - сказала я. - Мы с домоправительницей сделали все, что могли, но собака была смертельно ранена и сдохла на наших глазах.
- Чья же это была собака? - с легким раздражением переспросил сэр Персиваль. - Одна из моих?
- Нет.
- Тогда чья же? Домоправительница знает?
В эту минуту я вспомнила слова домоправительницы, что миссис Катерик просила не говорить сэру Персивалю о ее визите в Блекуотер-Парк, и хотела было уклониться от ответа. Но это возбудило бы ненужные подозрения - отступать было поздно. Мне оставалось только отвечать, не раздумывая над последствиями.
- Да, - сказала я. - Домоправительница узнала собаку. Она сказала мне, что это собака миссис Катерик.
До этой минуты сэр Персиваль стоял в глубине беседки, а я отвечала ему с порога. Но как только с моих губ слетело имя миссис Катерик, он грубо оттолкнул графа и подошел ко мне.
- Каким образом домоправительница узнала, что это собака миссис Катерик? - спросил он, глядя на меня исподлобья так пристально и угрюмо, что я удивилась и рассердилась.
- Она узнала ее, - спокойно ответила я. - Миссис Катерик приводила собаку с собой.
- Приводила с собой? Куда?
- К нам, сюда.
- Какого черта нужно было здесь миссис Катерик?
Тон, которым он задал этот вопрос, был гораздо оскорбительнее, чем его слова. Я молча отвернулась от него, давая ему понять, что считаю его невежливым.
В это время тяжелая рука графа успокоительно легла на плечо сэра Персиваля, и благозвучный голос графа умоляюще произнес:
- Дорогой Персиваль! Тише! Тише!
Сэр Персиваль гневно обернулся к нему. Граф только улыбнулся в ответ и повторил успокоительно:
- Тише, друг мой, тише!
Сэр Персиваль с минуту постоял в нерешительности, сделал несколько шагов ко мне и, к моему великому изумлению, извинился передо мной.
- Прошу прощения, мисс Голкомб! - сказал он. - Мои нервы не в порядке в последнее время; боюсь, что я стал немного раздражителен. Но мне хотелось бы знать, зачем миссис Катерик понадобилось приходить сюда? Когда это было? Кто, кроме домоправительницы, виделся с нею?
- Никто, по-моему, - отвечала я.
Граф вмешался снова.
- Почему бы не спросить об этом домоправительницу? - сказал он. - Вам следует обратиться к первоисточнику, Персиваль.
- В самом деле! - сказал сэр Персиваль. - Конечно, надо первым долгом расспросить именно ее. Глупо, что я сам не догадался об этом. - С этими словами он сейчас же отправился домой, не дожидаясь нас.
Как только сэр Персиваль повернулся к нам спиной, я поняла причину вмешательства графа. Он забросал меня вопросами о миссис Катерик и о цели ее прихода в Блекуотер, чего не мог бы сделать в присутствии своего друга. Я отвечала ему очень вежливо, но сдержанно, ибо твердо решила держаться как можно дальше от графа Фоско и не пускаться с ним ни в какие откровенности. Однако Лора неумышленно помогла ему - она стала задавать мне вопросы сама. Мне пришлось отвечать ей. Через несколько минут граф знал о миссис Катерик все, что знала я, узнал он также и о тех событиях, которые таким странным образом связывали нас с ее дочерью Анной после того, как Хартрайт с ней встретился.
Мои сведения, казалось, произвели на него сильное впечатление.
По-видимому, он совершенно ничего не знал об Анне Катерик и о ее истории, несмотря на свою близость с сэром Персивалем и знакомство со всеми другими его делами. Я убеждена теперь, что сэр Персиваль скрыл тайну Анны Катерик даже от своего лучшего друга, поэтому ее история стала для меня еще более непонятной и подозрительной. Граф с жадным любопытством вслушивался в каждое мое слово. Любопытство бывает разное; на этот раз на лице графа я видела любопытство, смешанное с неподдельным изумлением.
Обмениваясь вопросами и ответами, мы все вместе мирно брели обратно через лесок. Первое, что мы увидели, подойдя к дому, была двуколка сэра Персиваля. Она стояла у подъезда; грум в рабочей куртке держал лошадь под уздцы. Судя по всему, допрос домоправительницы привел к неожиданным и важным результатам.
- Прекрасный конь, друг мой! - сказал граф, обращаясь к груму с подкупающей фамильярностью. - Кто будет править? Вы?
- Я не поеду, сэр, - отвечал грум, поглядывая на свою рабочую куртку и, очевидно, думая, что иностранный джентльмен принял ее за кучерскую ливрею. - Мой хозяин будет править сам.
- Ага! - сказал граф. - Он будет править сам? Вот как! Не понимаю, зачем ему это нужно, когда вы можете править за него. Верно, он собирается утомить эту гладкую, красивую лошадь, отправляясь в дальний путь?
- Не знаю, сэр, - отвечал грум. - Лошадь эта - кобыла, с позволения вашей милости. Это самая быстроходная кобыла на нашей конюшне, сэр. Ее зовут Рыжая Молли, она может бежать без устали. На короткие расстояния сэр Персиваль обычно берет Исаака Йоркского.
- А на дальние - вашу красивую Рыжую Молли?
- Да, сэр.
- Логический вывод, мисс Голкомб, - сказал граф, весело поворачиваясь ко мне: - сэр Персиваль уезжает сегодня далеко.
Я ничего не ответила. Я пришла к своему собственному выводу, и мне не хотелось делиться им с графом Фоско.
Когда сэр Персиваль был в Кумберленде, думала я про себя, он отправился в далекую прогулку на ферму Тодда из-за Анны. Очевидно, и теперь он готов ехать из Хемпшира в Уэлмингтон из-за Анны, чтобы расспросить о ней миссис Катерик.
Мы вошли в дом. Когда мы проходили через холл, сэр Персиваль поспешно вышел к нам навстречу из библиотеки. Он был бледен и взволнован, но, несмотря на это, чрезвычайно любезно обратился к нам.
- Я очень сожалею, что мне приходится уезжать - далеко, по неотложным делам, - начал он. - Завтра утром я постараюсь вернуться, но до отъезда мне хотелось бы покончить с той пустячной формальностью, о которой я вам уже говорил. Лора, не пройдете ли вы в библиотеку? Это не займет и минуты. Графиня, разрешите побеспокоить вас тоже. Вас, Фоско, и графиню я попрошу только засвидетельствовать подпись, вот и все. Пойдемте сейчас же и покончим с этим.
Он распахнул перед ними двери библиотеки и, войдя последним, закрыл их за собой.
С минуту я постояла в холле с бьющимся сердцем, с тяжелым предчувствием. Потом я подошла к лестнице и медленно поднялась наверх, в свою комнату.
IV
17 июня
Только я хотела открыть дверь в свой будуар, как услышала снизу голос сэра Персиваля.
- Я должен попросить вас спуститься к нам, мисс Голкомб, - сказал он. - Это вина Фоско, я ни при чем. Он выдвигает какие-то нелепые возражения против того, чтобы его жена была свидетельницей, и заставил меня просить вас присоединиться к нам в библиотеке.
Я вошла туда вместе с сэром Персивалем. Лора ждала у письменного стола, тревожно теребя в руках свою соломенную шляпу. Мадам Фоско сидела в кресле подле нее, невозмутимо любуясь своим мужем, который стоял в глубине комнаты, ощипывая засохшие листья с цветов на подоконнике.
Как только я появилась в дверях, граф направился ко мне, чтобы объяснить, в чем дело.
- Ради бога, извините, мисс Голкомб. Вы знаете, что говорят англичане о моих соотечественниках. В представлении Джона Буля мы, итальянцы, лукавые и недоверчивые люди. Считайте, что я не лучше остальных моих земляков. Я лукавый и недоверчивый итальянец. Вы сами так думали, моя дорогая леди, не правда ли? Ну, так вот - в силу своего лукавства и недоверчивости я возражаю, чтобы мадам Фоско расписывалась как свидетельница под подписью леди Глайд, когда я являюсь свидетелем тоже.
- Нет ни малейших оснований для его возражения, - вмешался сэр Персиваль. - Я уже объяснил ему, что по английским законам мадам Фоско имеет право засвидетельствовать подпись одновременно со своим мужем.
- Пусть так, - продолжал граф. - Законы Англии говорят «да», но совесть Фоско говорит «нет». - Он растопырил толстые пальцы на груди своей блузы и торжественно отвесил нам поклон, как бы знакомя каждого из нас со своей совестью. - Я не знаю и не желаю знать, что из себя представляет документ, который собирается подписывать леди Глайд, - продолжал он, - но говорю только - в будущем может случиться, что сэру Персивалю или его представителям придется ссылаться на своих двух свидетелей. В таком случае было бы желательно, чтобы эти два лица были людьми, не зависящими друг от друга, имеющими свои собственные взгляды, чего не может быть, если моя жена будет свидетельницей одновременно со мной, ибо у нас с ней одинаковый взгляд на вещи - мой. Я не допущу, чтобы в один прекрасный день мне заявили, что мадам Фоско действовала под моим давлением, по принуждению, и потому фактически вовсе не является свидетельницей. В интересах самого Персиваля я предлагаю, чтобы свидетелями были: я, как его ближайший друг, и мисс Голкомб, как ближайшая подруга его жены. Можете считать меня иезуитом, если вам нравится, придирой и педантом, мелочным и капризным человеком, но, милостиво принимая во внимание мою итальянскую недоверчивость, будьте снисходительны к моей щепетильной итальянской совести. - Он снова отвесил поклон и отступил на несколько шагов, как бы удаляя свою совесть из нашего общества столь же вежливо, как и знакомил нас с нею.
Щепетильность графа была, возможно, достойна всяческой похвалы и уважения, но что-то в его манерах усилило мою неохоту быть замешанной в это дело с подписями. Если бы все это не имело отношения к Лоре, ничто не могло бы заставить меня согласиться быть свидетельницей. Но при виде ее взволнованного лица я решила, что лучше пойти на какой угодно риск, чем оставить ее без поддержки.
- Я охотно останусь здесь, - сказала я, - и, если у меня не найдется повода для придирок, можете положиться на меня как на свидетельницу.
Сэр Персиваль посмотрел на меня пронизывающим взглядом, как бы желая что-то сказать. Но его внимание отвлекла мадам Фоско. Графиня поднялась с кресла, уловив взгляд, брошенный ей мужем. Очевидно, ей приказывали покинуть комнату.
- Оставайтесь, не уходите, - сказал сэр Персиваль.
Мадам Фоско взглядом испросила приказаний, получила их, сказала, что предпочитает удалиться, и хладнокровно ушла. Граф зажег пахитоску, вернулся к цветам на подоконнике и занялся их окуриванием, глубоко озабоченный уничтожением тли.
Тем временем сэр Персиваль отпер нижний ящик одного из книжных шкафов и вынул оттуда лист пергамента, сложенный в несколько раз. Он положил его на стол, отогнул последнюю складку, а остальное крепко придерживал рукой. Перед нами была чистая полоса пергамента с небольшими отметинами для проставления печати. Все, что там было написано, находилось в свернутой части документа, которую он придерживал рукой. Лора и я поглядели друг на друга. Она была бледна, но на лице ее не было ни колебаний, ни страха.
Сэр Персиваль окунул перо в чернила и подал его своей жене.
- Вы подпишите ваше имя вот здесь, - сказал он, указывая ей на надлежащее место, - затем подпишитесь вы, мисс Голкомб, и вы, Фоско, - напротив этих двух отметин. Подите сюда, Фоско! Подпись не засвидетельствуешь, мечтая у окна и окуривая цветы.
Граф бросил свою пахитоску и присоединился к нам, небрежно засунув руку за свой красный пояс и пристально глядя в лицо сэру Персивалю. Лора с пером в руках тоже глядела на своего мужа. Сэр Персиваль стоял между ними, опершись на сложенный пергамент, лежавший на столе, и бросал на меня такие зловещие и вместе с тем смущенные взгляды, что выглядел скорей как преступник за решеткой, чем как джентльмен в своем собственном доме.
- Подписывайтесь здесь, - повторил он, быстро оборачиваясь к Лоре и снова указывая на пергамент.
- Что именно я должна подписать? - спокойно спросила она.
- Мне некогда объяснять, - отвечал он. - Двуколка у подъезда, мне надо ехать. К тому же, даже если бы у меня было время, вы все равно ничего не поняли бы. Это чисто формальный документ, с разными юридическими терминами и тому подобными вещами. Ну, скорей! Подпишите ваше имя, и поскорей покончим с этим.
- Но ведь мне надо знать, что именно я подписываю, сэр Персиваль, прежде чем проставить свое имя.
- Ерунда! Какое отношение имеют женщины к делам? Повторяю вам - вы все равно ничего не поймете.
- Во всяком случае, дайте мне возможность попытаться понять. Когда мистеру Гилмору надо было, чтобы я подписалась под чем-нибудь, он всегда заранее объяснял мне, для чего это нужно, и я его всегда понимала.
- Полагаю, что он так и делал. Он был вашим служащим и был обязан давать вам объяснения. Я ваш муж и не обязан делать этого. Вы намерены еще долго задерживать меня? Я вам снова повторяю: читать все это сейчас нет времени - двуколка у подъезда и я спешу. Да подпишетесь ли вы наконец или нет?
Она все еще держала перо в руках, но не решалась подписываться.
- Если моя подпись обязывает меня к чему-то, - сказала она, - согласитесь, что я имею право знать, в чем состоит мое обязательство.
Он схватил пергамент и сердито стукнул им по столу.
- Ну, говорите начистоту! - вскричал он. - Вы всегда отличались правдивостью. Не беда, что здесь мисс Голкомб и Фоско. Скажите прямо, что не доверяете мне!
Граф вынул руку из-за пояса и положил ее на плечо сэру Персивалю. Тот раздраженно стряхнул ее. Граф с невозмутимым спокойствием снова положил руку ему на плечо.
- Сдержите ваш необузданный нрав, Персиваль, - сказал он. - Леди Глайд права.
- "Права"! - вскричал сэр Персиваль. - Жена права, не доверяя своему мужу!
- Несправедливо и жестоко обвинять меня в недоверии к вам, - сказала Лора. - Спросите у Мэриан, не права ли я, желая узнать, к чему обязывает меня подпись, прежде чем подписаться.
- Я не потерплю никаких обращений к мисс Голкомб! - оборвал ее сэр Персиваль. - Мисс Голкомб не имеет к этому никакого отношения.
Пока что я молчала и предпочла бы молчать и дальше. Но Лора повернулась ко мне с таким страдальческим выражением на лице, а поведение ее мужа было настолько несправедливым, что ради нее я решила высказаться.
- Простите, сэр Персиваль, - сказала я, - но смею думать, я имею некоторое отношение ко всему этому, как один из свидетелей. Я считаю возражение Лоры совершенно основательным. Что касается меня, я не могу взять на себя ответственность засвидетельствовать ее подпись, прежде чем она не поймет, что за документ она подписывает.
- Хладнокровное заявление, клянусь честью! - крикнул сэр Персиваль. - В следующий раз, когда вы навяжетесь в чей-нибудь дом, мисс Голкомб, советую вам помнить, что хозяину дома не платят за гостеприимство, становясь на сторону его жены в делах, которые вас не касаются!
Я вскочила на ноги, как будто он меня ударил. Если бы я была мужчиной, я сбила бы его с ног и тут же оставила бы его дом, чтобы никогда, ни под каким видом больше сюда не возвращаться. Но я была всего только женщиной - и я так горячо любила его жену!
Слава богу, эта горячая любовь помогла мне сдержаться, и я молча опустилась на стул. Лора поняла, как мне было больно, поняла, как трудно мне было сдержаться. Она подбежала ко мне со слезами на глазах.
- О Мэриан, - тихо шепнула она, - если бы моя мать была жива, она не смогла бы сделать для меня больше, чем ты!
- Вернитесь и подпишите! - крикнул сэр Персиваль из-за стола.
- Подписаться? - шепнула она мне на ухо. - Я сделаю, как ты скажешь.
- Нет, - отвечала я. - Правда на твоей стороне. Ничего не подписывай, прежде чем не прочитаешь.
- Идите сюда и подписывайтесь! - еще громче и яростнее закричал сэр Персиваль.
Граф, наблюдавший за Лорой и мной с неослабевающим вниманием, вмешался во второй раз.
- Персиваль, - сказал он, - я помню, что нахожусь в присутствии дам. Не забывайте и вы об этом, прошу вас.
Онемев от гнева, сэр Персиваль обернулся к нему. Крепкая рука графа медленно сжала его плечо, и спокойный голос графа тихо повторил:
- Будьте добры, не забывайте и вы об этом.
Они посмотрели друг на друга. Сэр Персиваль медленно высвободил свое плечо, медленно отвел глаза от взгляда графа, угрюмо посмотрел на документ, лежавший на столе, и заговорил с видом укрощенного зверя, но совсем не как человек, осознавший свою неправоту.
- Я никого не хотел обидеть, - сказал он. - Но упрямство моей жены вывело бы из терпения и святого. Я сказал ей, что это простая формальность, - чего еще ей нужно? Можете говорить все, что угодно, но долг жены - не противоречить мужу. Я вас спрашиваю в последний раз, леди Глайд, подпишетесь вы или нет?
Лора подошла к столу и снова взяла в руки перо.
- Я подпишу с удовольствием, - сказала она, - но относитесь ко мне как к разумному человеку. Мне все равно, какая бы жертва от меня ни потребовалась, лишь бы это никому не повредило и не привело ни к чему плохому...
- Кто требует от вас каких-то жертв? - прервал он ее с плохо сдерживаемым раздражением.
- Я хотела сказать, - продолжала она, - что я готова пойти на всевозможные уступки, только бы это не задевало мою честь. Если я не решаюсь поставить свое имя под документом, о котором совершенно не знаю, за что вы так сердитесь на меня? Мне горько, что вы относитесь к щепетильности графа Фоско гораздо снисходительнее, чем к моей.
Злополучный, хотя и вполне естественный намек на необыкновенное влияние, которое имел на него граф Фоско, окончательно вывел из себя сэра Персиваля.
- Щепетильность! - повторил он. - Ваша щепетильность! Вы поздно вспомнили о ней. Мне казалось, что вы покончили с подобными пустяками, когда возвели в добродетель необходимость выйти за меня замуж!
Как только он произнес эти слова, Лора отшвырнула перо, посмотрела на него с выражением, какого я никогда еще не видела на ее лице, и молча отвернулась от него.
Ее откровенное горькое презрение к нему было так не похоже на нее, так не в ее характере, что мы все замерли от изумления. В грубых словах ее мужа, очевидно, был какой-то скрытый смысл, понятный ей одной. В них сквозило какое-то страшное оскорбление, непонятное для меня, но след его так ясно отразился на ее лице, что даже посторонний человек заметил бы это.
Граф, не будучи посторонним человеком, увидел все это так же явственно, как и я. Когда я встала, чтобы подойти к Лоре, я услышала, как он еле слышно шепнул сэру Персивалю:
- Вы глупец!
Лора направилась к двери, я последовала за ней, но в это время сэр Персиваль снова заговорил.
- Значит, вы положительно отказываетесь дать свою подпись? - спросил он Лору упавшим голосом, как человек, осознавший, что зашел слишком далеко.
- После того, что вы сказали, - отвечала она твердо, - я отказываюсь подписываться, прежде чем не прочитаю этот документ от начала до конца... Пойдем, Мэриан, мы оставались здесь достаточно долго.
- Одну минуту! - вмешался граф, не давая заговорить сэру Персивалю. - Одну минуту, леди Глайд, умоляю вас!
Лора готова была выйти из комнаты, не обращая на него внимания, но я остановила ее.
- Не делай графа своим врагом! - шепнула я ей. - Поступай как хочешь, только не делай графа своим врагом!
Она послушалась меня. Я закрыла дверь, и мы остановились у порога. Сэр Персиваль сел за стол, облокотившись на пергамент и подперев кулаком голову. Граф, как хозяин положения, каким он бывал всюду и везде, стоял между ним и нами.
- Леди Глайд, - сказал он с мягкостью, которая скорее относилась к нашему злополучному положению, чем к нам самим, - прошу вас простить меня, если я осмелюсь внести одно предложение. Поверьте, что я делаю это только из глубокого уважения и искренней доброжелательности к хозяйке этого дома. - Он резко повернулся к сэру Персивалю. - Разве так уж необходимо, - сказал он, - чтобы эта вещь, на которую вы облокотились, была подписана сегодня?
- Это необходимо, ибо я так задумал и так хочу, - угрюмо отвечал тот. - Но эти соображения совершенно не влияют на леди Глайд, как вы могли заметить.
- Отвечайте прямо: можно отложить это дело до завтра? Да или нет?
- Да, если уж вам так хочется.
- Тогда зачем вы теряете время? Пусть подписи ждут до завтра, пока вы не вернетесь.
Сэр Персиваль с проклятием хмуро поднял на него глаза.
- Вы говорите со мной тоном, который мне не нравится, - сказал он. - Я не потерплю такого тона ни от кого.
- Я советую вам для вашей же пользы, - отвечал ему граф с улыбкой спокойного презрения. - Подождите немного и дайте подумать леди Глайд. Вы забыли, что двуколка ждет вас у подъезда? Мой тон удивил вас, да? Безусловно! Ибо это тон человека, умеющего держать себя в руках. Разве в свое время я не давал вам хороших советов? Вам и не сосчитать их. Бывал я когда-нибудь неправ? Ручаюсь, что вы не сможете назвать ни одного такого случая. Идите! Отправляйтесь в путь. Дело с подписями может подождать до завтра. Пусть ждет! Вы возобновите разговор об этом, когда вернетесь.
Сэр Персиваль заколебался и посмотрел на часы. Его желание поехать куда-то воскресло при словах графа и, по-видимому, боролось в нем с желанием заполучить подпись Лоры. С минуту он раздумывал, а потом встал со стула.
- Меня легко уговорить, когда мне некогда спорить, - сказал он. - Я последую вашему совету, Фоско, не потому, что я нуждаюсь в ваших советах или верю им, а просто потому, что не хочу дальше задерживаться... - Он помолчал и мрачно взглянул на жену: - Если вы не подпишетесь завтра!..
Он с грохотом открыл ящик и запер в нем пергамент. Взяв со стола шляпу и перчатки, он шагнул к дверям. Лора и я отшатнулись, чтобы пропустить его.
- Запомните: завтра! - сказал он жене и вышел.
Мы подождали, пока он не пройдет через холл и не уедет. Граф подошел к нам, покуда мы стояли у двери.
- Вы только что видели Персиваля с самой худшей стороны, мисс Голкомб, - сказал он. - Как его старый друг, я жалею его, и мне за него стыдно. Как его старый друг, я обещаю вам, что завтра он будет вести себя благопристойнее, чем сегодня.
Пока он говорил это, Лора выразительно пожала мне руку. Любой женщине было бы тяжело, если бы друг ее мужа просил за него прощения, - для нее это тоже было тяжелым испытанием. Я вежливо поблагодарила графа и увела ее. Да! Я поблагодарила его, ибо уже поняла с чувством неизъяснимого унижения и беспомощности, что из-за каприза или с какой-то целью, но он желал, чтобы я оставалась в Блекуотер-Парке. Я поняла: если граф не поможет мне своим влиянием на сэра Персиваля, мне придется уехать. Только благодаря влиянию этого человека, влиянию, которого я боялась больше всего, я могла быть подле Лоры в эту тягостную для нее минуту!
Когда мы вышли в холл, мы услышали грохот колес по гравию - сэр Персиваль умчался.
- Куда он поехал, Мэриан? - шепнула Лора. - Каждая новая его затея наполняет меня каким-то страшным предчувствием. Ты что-нибудь подозреваешь?
После того, что ей пришлось пережить сегодня, мне не хотелось говорить с ней о моих подозрениях.
- Откуда мне знать про его секреты? - отвечала я уклончиво.
- Может быть, домоправительница знает? - настаивала она.
- Конечно, нет, - отвечала я. - Она знает, вероятно, не больше нас.
Лора в раздумье покачала головой.
- Разве ты не слышала от домоправительницы, будто Анну Катерик видели где-то в наших местах? Как ты думаешь, может быть, он поехал ее искать?
- Право, Лора, мне хочется сейчас успокоиться и не думать об этом, а после того, что было сегодня, по-моему, и тебе лучше последовать моему примеру. Пойдем в мою комнату: отдохни и успокойся немного.
Мы сели вместе перед окном, чтобы душистый летний воздух освежил наши лица.
- Мне стыдно смотреть на тебя, Мэриан, после того, что ты сейчас пережила за-за меня, - сказала она. - Дорогая, меня душат слезы, как подумаю об этом! Но я постараюсь загладить его вину перед тобой, я постараюсь!
- Ш-ш! - возразила я. - Не говори так! Что значит моя пустячная обида по сравнению с твоим огорчением?
- Ты слышала, что он сказал мне? - продолжала она взволнованно. - Ты слышала слова, но ты не знаешь их смысла. Ты не знаешь, почему я отшвырнула перо и отвернулась от него. - Она встала и заходила по комнате. - Я многое скрыла от тебя, Мэриан, чтобы не огорчать тебя и не омрачать нашу встречу. Ты не знаешь, как он оскорблял меня. Но ты должна узнать об этом - ведь ты сама слышала, как он говорил со мной сегодня. Ты слышала, с какой насмешкой он отозвался о моей щепетильности, как он сказал, что мне было необходимо выйти за него замуж. - Она снова села, лицо ее вспыхнуло, она сжала руки. - Я не могу сейчас рассказывать тебе об этом, - сказала она. - Я разрыдаюсь, если буду рассказывать. Потом, Мэриан, потом, когда я успокоюсь. У меня болит голова, дорогая, болит, болит... Где твой флакон с нюхательной солью? Давай поговорим о тебе. Из-за тебя я жалею, что не подписалась. Не сделать ли это завтра? Все лучше, чем рисковать разлукой с тобой. Если я откажусь, он обвинит в этом тебя - ведь ты открыто стала на мою сторону. Что нам делать? О, кто бы нам помог и посоветовал! Если бы у нас был преданный друг!..
Она горько вздохнула. Я поняла по выражению ее лица, что она думала о Хартрайте, поняла это тем более ясно, что и сама думала о нем. Всего через полгода после ее замужества мы уже нуждались в преданной помощи, которую он предложил нам на прощанье. Как далека была я тогда от мысли, что эта помощь может нам когда-нибудь понадобиться!
- Мы должны постараться помочь себе сами, - сказала я. - Давай спокойно обсудим этот вопрос, Лора, и постараемся сделать все, что в наших силах, чтобы прийти к правильному решению.
Сопоставив то, что было известно Лоре о затруднениях ее мужа, с тем, что я услышала из его разговора с поверенным, мы пришли к неизбежному выводу: документ в библиотеке был составлен с целью займа. Подпись Лоры была совершенно необходима сэру Персивалю для достижения этой цели. Но каким путем и откуда он мыслил добыть эти деньги, а также степень личной ответственности Лоры, которую она принимала на себя, подписываясь под документом, не прочитав его содержания, - эти вопросы были за пределами нашего понимания, ибо ни одна из нас не разбиралась в делах и юридических тонкостях. Лично я была убеждена, что документ относился к какой-то весьма сомнительной мошеннической сделке.
К этому заключению я пришла не потому, что сэр Персиваль не пожелал ни прочитать нам текста, ни объяснить содержание документа. Он мог поступить так из-за своей раздражительности и обычного своеволия. Сомнения в его честности возникли у меня, когда я увидела разительную перемену в его поведении и манерах в Блекуотер-Парке и убедилась в том, что oн просто притворялся другим человеком во время своего сватовства в Лиммеридже. Его изысканный такт, его церемонная вежливость, которая так приятно гармонировала со старомодными взглядами мистера Гилмора, его скромная манера держать себя с Лорой, его благодушие со мной, его сдержанность с мистером Фэрли, - все было притворством злого, коварного и грубого человека, сбросившего маску, как только он достиг своей цели. Сегодня в библиотеке он, уже не стесняясь, показал нам свое настоящее лицо. Я промолчу о горе, которое это открытие причинило мне из-за Лоры, ибо у меня нет слов выразить это горе. Я только объясняю, почему я решила воспротивиться тому, чтобы она подписывала документ, не познакомившись предварительно с его содержанием.
При этих обстоятельствах нам оставалось только категорически отказаться ставить свои подписи, приведя для этого достаточно твердые деловые основания, чтобы поколебать решение сэра Персиваля и дать ему понять, что мы, две женщины, разбираемся в законах и деловых обязательствах не хуже, чем он.
После некоторого размышления я решила написать единственному человеку, к которому мы могли обратиться за помощью в нашем безвыходном положении. Это был мистер Кирл, компаньон мистера Гилмора, заменявший нашего старого друга, вынужденного отказаться от дел и уехать из Лондона для поправления здоровья. Я объяснила Лоре, что сам мистер Гилмор рекомендовал мне своего компаньона как человека безупречной честности и выдержки, знающего подробно обо всех ее делах. С полного ее одобрения я сразу же села ему писать.
Я начала с того, что в точности описала мистеру Кирлу наше положение и попросила у него совета, ясного и простого, которому мы могли бы последовать, не боясь совершить какую-либо ошибку. Письмо мое было очень кратким, в нем не было ни ненужных извинений, ни ненужных подробностей.
Я собиралась уже подписывать адрес на конверте, когда Лора напомнила мне об одном обстоятельстве, о котором я не подумала раньше.
- Но каким образом мы получим ответ вовремя? - спросила она. - Твое письмо придет в Лондон завтра утром, а ответ мы получим послезавтра.
Получить ответ вовремя мы могли только в том случае, если поверенный пошлет нам свое письмо со специальным посыльным. Я объяснила все это в приписке и попросила, чтобы поверенный отправил к нам посыльного с одиннадцатичасовым утренним поездом. Таким образом, он мог быть завтра в Блекуотер-Парке самое позднее к двум часам пополудни. Посыльный должен был отдать письмо лично мне в руки, ни в коем случае никому другому, и не вступать в лишние разговоры ни с кем из посторонних.
- Предположим, сэр Персиваль приедет завтра до двух часов, - сказала я Лоре. - Поэтому тебе лучше уйти с утра из дому с работой или с книгой и не появляться, пока посыльный не приедет. Я буду ждать его здесь, чтобы не произошло никаких недоразумений. Если мы примем все эти предосторожности, я надеюсь, нас не застигнут врасплох. А теперь пойдем вниз, в гостиную. Мы можем вызвать ненужные подозрения, если долго задержимся здесь.
- Подозрения? - повторила она. - Чьи подозрения, когда сэр Персиваль уехал? Ты говоришь о графе Фоско?
- Может быть, Лора.
- Он начинает тебе так же сильно не нравиться, как и мне, Мэриан.
- Нет, «не нравиться» - это не то слово. В этом слове всегда есть какая-то доля пренебрежения. Я отнюдь не испытываю пренебрежения к графу Фоско.
- Ты не боишься его, ведь нет?
- Может быть, и боюсь - немножко.
- Боишься его, после того как он заступился за нас сегодня!
- Да. Я боюсь его заступничества больше, чем гнева сэра Персиваля. Вспомни, что я тебе сказала в библиотеке, Лора. Поступай как хочешь, только не делай графа своим врагом!
Мы спустились вниз. Лора вошла в гостиную, а я направилась с письмом к почтовой сумке, висевшей в холле на стене у входных дверей.
Наружная дверь была открыта, мне пришлось пройти мимо нее. Граф Фоско и его жена стояли на ступеньках подъезда лицом ко мне и о чем-то разговаривали.
Графиня поспешно вошла в холл и попросила меня уделить ей несколько минут для конфиденциального разговора. Несколько удивленная подобной просьбой со стороны такой особы, я опустила в сумку свое письмо и ответила, что я к ее услугам. Она с непривычной задушевностью взяла меня под руку и, вместо того чтобы войти со мной в одну из пустых комнат, повела меня к газону, окружавшему водоем.
Когда мы проходили мимо графа, стоявшего на ступеньках, он с улыбкой отвесил нам поклон и сразу же вошел в холл, захлопнув за собой двери.
Графиня ласково водила меня вокруг водоема. Я ожидала от нее какого-нибудь необыкновенного сообщения. Но конфиденции мадам Фоско сводились всего только к выражению ее симпатии ко мне в связи с тем, что произошло в библиотеке. Муж рассказал ей обо всем, а также о наглой выходке сэра Персиваля. Она так расстроилась и огорчилась из-за меня и Лоры, что решила, если что-либо подобное повторится, высказать сэру Персивалю свое возмущение и покинуть его дом. Граф одобрил ее решение, а теперь она надеялась получить и мое одобрение.
Все это показалось мне чрезвычайно странным со стороны такой замкнутой и ледяной дамы, как графиня Фоско, особенно после тех резкостей, которыми мы обменялись утром в беседке. Но, конечно, следовало отнестись вежливо и по-дружески к этому проявлению симпатии с ее стороны, тем более что она была старше меня. Поэтому я отвечала графине в ее тоне и, думая, что мы уже все сказали друг другу, хотела вернуться домой.
Но мадам Фоско, видимо, не желала расставаться со мной и, к моему удивлению, продолжала свои излияния. Будучи до этих пор самой молчаливой из женщин, она докучала мне теперь подробностями о своей замужней жизни, об отношениях сэра Персиваля к Лоре, о своем личном счастье, о поведении покойного мистера Фэрли в деле с завещанием и о тысяче разных разностей, пока не утомила меня вконец, задержав меня на полчаса или больше. Заметила ли она, что сильно надоела мне своими разговорами или нет, не знаю, но она вдруг умолкла столь же неожиданно, как и разговорилась, посмотрела на входную дверь, мгновенно оледенела и выпустила мою руку прежде, чем я сама сумела от нее высвободиться.
Открыв двери и войдя в холл, я столкнулась нос к носу с графом. Он как раз опускал какое-то письмо в почтовую сумку.
Захлопнув сумку, он обратился ко мне с вопросом, где мадам Фоско. Я сказала ему. Он сейчас же вышел из дома, чтобы присоединиться к своей супруге. Когда он говорил со мной, он выглядел таким необычно сдержанным и подавленным, что я невольно обернулась и посмотрела ему вслед: он был или нездоров, или не в духе.
Почему я тут же подошла к почтовой сумке, вынула из нее мое письмо и со смутным подозрением осмотрела его, почему я решила, что конверт следует запечатать печатью для большей сохранности, я объяснить не сумею. Как известно, женщины часто действуют под влиянием импульса, который они сами не могут объяснить. Вот это самое, очевидно, произошло и со мной.
Как бы там ни было, поднявшись к себе и приготовившись ставить печать, я поздравила себя с тем, что повиновалась этому импульсу: конверт совсем расклеился; только я дотронулась до него, как он раскрылся. Может быть, я забыла его заклеить? Может быть, клей был плохой?
А может быть... нет! Я гоню от себя мысль, которая пришла мне в голову. Мне противно думать об этом, мне не хочется видеть того, что и так ясно, как божий день.
Я с трепетом жду завтрашнего дня. Все зависит от моего самообладания и благоразумия. О двух предосторожностях я, во всяком случае, не позабуду: надо быть как можно приветливее с графом и быть особенно начеку, когда посыльный мистера Кирла приедет сюда с ответом.
V
Когда в обеденный час мы снова собрались вместе, граф Фоско был в своем обычном превосходном настроении. Он всячески старался развлечь и позабавить нас, как бы желая изгладить из нашей памяти все, что произошло днем в библиотеке. Яркие описания его дорожных приключений; забавные анекдоты о знаменитостях, с которыми он встречался на континенте; оригинальные размышления об обычаях и нравах народностей Европы на основе различных примеров, почерпнутых из его собственных наблюдений; комичные признания в своих молодых безумствах и невинных проказах, когда он был законодателем мод в одном захолустном итальянском городишке и писал нелепые романы наподобие французских бульварных романов для второсортной газеты, - все это лилось нескончаемым искрометным потоком с его уст, возбуждая наш интерес и любопытство. Он говорил обо всем очень откровенно, но в то же время так деликатно и тонко, что Лора и я слушали его с неослабевающим вниманием и, как это ни непоследовательно, почти с таким же восхищением, как сама мадам Фоско. Женщины могут устоять перед любовью мужчины, перед его славой, перед его красивой внешностью, перед его богатством, но они не в силах устоять перед его красноречием, если только оно обращено к ним.
После обеда, когда прекрасное впечатление, которое он произвел на нас, не успело еще остыть, граф скромно удалился почитать в библиотеку.
Лора предложила пройтись по саду, чтобы закончить наш вечер прогулкой. Необходимо было из вежливости предложить мадам Фоско пойти с нами, но, по-видимому, заранее получив приказ, она отказалась от нашего приглашения.
- Граф, наверно, захочет покурить, - заметила она в объяснение, - никто не может угодить ему, кроме меня. Он любит, когда я сама делаю ему пахитоски.
Ее холодные голубые глаза даже потеплели при этом. Она, кажется, и вправду гордится, что ей дозволено священнодействовать, поставляя своему повелителю отдохновительное курево!
Мы с Лорой отправились на прогулку вдвоем. Вечер был душный и мглистый. В воздухе было предчувствие грозы; цветы в саду поникли, почва потрескалась от жары, росы не было. В прогалинах меж деревьями запад пылал бледно-желтым заревом, солнце садилось, еле видное во мгле. Наверно, ночью будет дождь.
- В какую сторону мы направимся? - спросила я.
- К озеру, Мэриан, если хочешь, - ответила она.
- Ты, кажется, очень полюбила это угрюмое озеро, непонятно за что.
- Нет, не озеро, но весь ландшафт вокруг него. Здесь, в поместье, лишь песок, вереск и сосны напоминают мне Лиммеридж. Но если ты предпочитаешь не ходить на озеро, пойдем еще куда-нибудь.
- У меня нет любимых прогулок в Блекуотер-Парке, моя дорогая. Мне все равно. Все мне кажется здесь одинаковым. Пойдем к озеру, может быть, там, на открытом месте, будет прохладнее, чем здесь.
Мы в молчании прошли через сумрачный парк. Душный вечер удручал нас обеих, и, когда мы дошли до беседки, мы были рады посидеть там и отдохнуть.
Над озером низко навис белесый туман. Густая коричневая полоса деревьев на противоположном берегу казалась карликовым лесом, висящим в воздухе. Отлогий песчаный берег, спускавшийся вниз, таинственно терялся в тумане. Стояла гробовая тишина. Ни шороха листьев, ни птичьего вскрика в лесу, ни плеска, ни звука над невидимым озером. Даже лягушки не квакали сегодня вечером.
- Как пустынно и мрачно вокруг! - сказала Лора. - Зато здесь никто нас не увидит и не услышит.
Она говорила тихо и глядела задумчиво вдаль на песок и туман. Я видела, что Лора слишком поглощена своими мыслями, чтобы воспринимать мрачность окружающего, но оно подавляло меня, как тяжкое предчувствие.
- Я обещала рассказать тебе всю правду, Мэриан, о моей замужней жизни, вместо того чтобы предоставлять тебе строить о ней догадки, - начала она. - Я таилась от тебя первый и, поверь мне, последний раз в жизни. Ты знаешь, что я молчала ради тебя и, пожалуй, немного и ради себя самой. Женщине тяжело признаться, что человек, которому она отдала всю свою жизнь, совсем не ценит этот дар. Если бы ты была замужем, Мэриан, и особенно если бы ты была счастлива замужем, ты поняла бы меня еще лучше. Но у тебя нет мужа, и, как бы добра и преданна ты ни была, многое останется для тебя непонятным...
Что я могла ей ответить? Я могла только взять ее за руку и вложить в мой взгляд всю любовь, которую я к ней чувствовала.
- Как часто, - продолжала она, - я слышала, как ты смеялась над тем, что ты называла своей бедностью! Как часто ты насмешливо поздравляла меня с моим богатством! О, Мэриан, никогда больше не смейся над этим! Благословляй судьбу за то, что ты бедна, - благодаря этому ты хозяйка собственной жизни, это спасло тебя от горя, которое выпало мне на долю.
Какое грустное признание, какая жестокая правда! Достаточно было мне прожить всего несколько дней в Блекуотер-Парке, чтобы понять - как понял бы это и любой человек, - почему ее муж женился на ней.
- Я не буду огорчать тебя, рассказывая о том, как быстро начались мои горести и испытания, - я не хочу, чтобы ты знала, какими они были. Пусть все это останется только в моей памяти. Если я расскажу тебе, как он отнесся к моей первой и последней попытке объясниться с ним, ты поймешь, как он обращался со мной все это время, поймешь, как если бы я тебе все подробно рассказала. Однажды в Риме мы поехали к гробнице Цецилии Мэтелла. Небо было безоблачным и сияющим, древние руины были так прекрасны! Вспомнив, что в незапамятные времена эта гробница была воздвигнута мужем Цецилии Мэтелла в память горячо любимой им жены, мне от всего сердца захотелось завоевать любовь моего мужа. «Вы поставили бы такой памятник для меня, Персиваль? - спросила я его. - До того, как мы поженились, вы говорили, что так горячо любите меня, но с тех пор...» Я не могла продолжать. Он даже не посмотрел на меня, Мэриан! Я опустила вуаль, чтобы он не увидел моих слез. Я думала, что он не заметил их, но это было не так. Он сказал: «Поедем отсюда», - и засмеялся про себя, подсаживая меня в седло. Потом он сам вскочил на коня и снова засмеялся, когда мы отъехали. «Если я воздвигну вам памятник, это будет сделано на ваши собственные деньги, - сказал он. - Интересно, была ли эта Цецилия Мэтелла богата и на ее ли средства он был построен?» Я не ответила - я не могла говорить от слез. «Ах вы, белокурые женщины, всегда дуетесь! - сказал он. - Чего вы хотите? Комплиментов и нежностей? Что ж! Я в хорошем настроении сегодня. Считайте, что я уже наговорил вам кучу комплиментов и нежностей!» Когда мужчины говорят нам грубости, они не знают, как надолго мы это запоминаем и как нам от этого больно. Если бы я продолжала плакать, мне было бы легче, но его явное презрение высушило мои слезы и ожесточило мое сердце. С той поры, Мэриан, я перестала гнать от себя мысли об Уолтере Хартрайте. Я утешалась воспоминаниями о тех счастливых днях, когда мы с ним втайне горячо любили друг друга, и мне делалось легче на душе. В чем еще я могла искать утешения? Если бы мы с тобой были вместе, может быть, ты помогла бы мне. Я знаю, что это нехорошо, дорогая. Но скажи мне, разве я виновата?
Мне пришлось спрятать от нее лицо.
- Не спрашивай меня! - сказала я. - Разве я страдала, как ты? Разве я имею право осуждать тебя?
- Я стала думать о нем, - продолжала она, понижая голос и придвигаясь ко мне. - Я думала о нем, когда Персиваль оставлял меня по вечерам одну и проводил время со своими друзьями. Я мечтала, что, если бы бог благословил меня бедностью, я стала бы женой Уолтера. Я представляла себе, как я жду его домой с работы, как люблю его и все для него делаю и за это люблю его еще горячее. Я видела, будто наяву, как он приходит домой усталый, а я снимаю с него пальто и шляпу и готовлю для него, Мэриан, и ему нравится, что для него я научилась готовить и хозяйничать. О, как я надеюсь, что он не так одинок и несчастен, как я! Что он не думает обо мне все время, как это делаю я!
Когда она произносила эти печальные слова, в голосе ее зазвучала забытая нежность, и прошлая девическая красота овеяла ее лицо. Глаза ее с такой любовью смотрели на мрачный, пустынный, зловещий ландшафт, расстилавшийся перед нами, будто видели родные холмы Кумберленда за мглистой и грозной далью.
- Не говори больше об Уолтере! - сказала я, как только смогла говорить. - О Лора, не мучай сейчас нас обеих воспоминаниями о нем!
Она очнулась и поглядела на меня с нежностью:
- Чтобы не огорчать тебя, я готова никогда больше не произносить его имени.
- Подумай о себе, - просила я, - я говорю это ради тебя. Если бы твой муж услышал...
- Это не удивило бы его.
Она произнесла эти странные слова с усталым безразличием. Перемена, происшедшая в ней, потрясла меня не менее, чем сам ответ.
- Не удивило бы его! - повторила я. - Лора, что ты говоришь! Ты пугаешь меня!
- Это правда, - сказала она. - Об этом я и хотела сказать тебе сегодня, когда мы были в твоей комнате. Когда я обо всем рассказала ему в Лиммеридже, я скрыла от него только одно - и ты сама сказала мне, что это не грех. Я скрыла от него имя - и он узнал его.
Я слушала ее молча, не в силах говорить. Последняя надежда на ее счастье, которая еще теплилась во мне, погасла.
- Это случилось в Риме, - продолжала она устало и равнодушно. - Мы были на вечере у друзей Персиваля, у четы Меркленд. Она славилась как прекрасная художница, и некоторые из гостей просили ее показать рисунки. Мы все любовались ими, но к моему отзыву она отнеслась с особенным вниманием. «Вы, конечно, сами рисуете?» - спросила она. «Когда-то я немного рисовала, - ответила я, - но больше не занимаюсь этим». - «Если вы когда-то рисовали, - сказала она, - в один прекрасный день вы снова вернетесь к этому занятию, поэтому разрешите порекомендовать вам учителя». Я промолчала - ты понимаешь почему, Мэриан, - и попыталась перевести разговор на другую тему. Но миссис Меркленд продолжала: «У меня были разные учителя, но лучшим из них, самым способным и внимательным был некто Хартрайт. Если вы снова начнете рисовать, попробуйте брать у него уроки. Он скромный, очень воспитанный молодой человек - я уверена, что он вам понравится». Подумай, Мэриан, она говорила со мной в присутствии большого общества, при посторонних людях, приглашенных на прием в честь новобрачных! Я сделала все, чтобы скрыть свое волнение, - ничего не ответила ей и стала пристально рассматривать рисунки. Когда наконец я осмелилась поднять глаза, мой муж смотрел на меня, взгляды наши встретились. Я поняла, что мое лицо выдало меня. «Насчет мистера Хартрайта мы решим, когда вернемся в Англию, миссис Меркленд, - сказал он. - Я согласен с вами, я уверен, что он понравится леди Глайд». Он так подчеркнул свои слова, что щеки мои вспыхнули, а сердце так забилось, что мне стало больно дышать. Ничего больше не было сказано. Мы уехали рано. По дороге в отель он молчал. Он помог мне выйти из коляски и проводил меня наверх, как обычно. Но как только мы вошли в гостиную, он запер дверь, толкнул меня в кресло и встал передо мной, держа меня за плечи. «С того самого утра в Лиммеридже, когда вы дерзко осмелились во всем мне признаться, - сказал он, - мне было интересно, кто этот человек. Сегодня я прочитал его имя на вашем лице. Это ваш учитель рисования Уолтер Хартрайт. Вы будете каяться в этом - и он тоже - до конца ваших дней. Теперь идите спать, пусть он приснится вам, если вам нравится, - с рубцами от моего хлыста!» И с тех пор как только он на меня рассердится, он с угрозами издевается над моим признанием, которое я ему сделала в твоем присутствии. Мне нечем противодействовать тому позорному толкованию, которое он придает моей исповеди. Я не могу ни заставить его поверить мне, ни заставить его замолчать. Ты удивилась, когда он сказал сегодня, что я вышла за него замуж по необходимости. В следующий раз, когда он, рассердившись на что-нибудь, повторит эти слова, ты уже не удивишься... О Мэриан, не надо! Ты делаешь мне больно!
Я сжимала ее в объятиях. Горькое, мучительное чувство раскаяния переполняло меня. Да, раскаяния! Бледное от отчаяния лицо Уолтера, когда мои жестокие слова пронзили его сердце там, в летнем домике в Лиммеридже, встало передо мной с немым, нестерпимым укором. Моя рука указала путь, который увел человека, любимого моей сестрой, от его родины, от его друзей. Между этими юными сердцами встала я, чтобы навеки разлучить их. Жизнь их была разбита и свидетельствовала о моем злодеянии. И я совершила это злодеяние для сэра Персиваля Глайда.
Для сэра Персиваля Глайда...
Ее голос смутно доносился до меня. Я понимала, что она меня утешает - меня, которая не заслужила ничего, кроме ее осуждающего молчания!
Я не знаю, сколько времени прошло, пока наконец я смогла подавить свое горе и смятение. Я пришла в себя от ее поцелуя и поняла, что гляжу прямо перед собой, на озеро.
- Уже поздно! - услышала я ее шепот. - В парке будет совсем темно. - Она потрясла меня за руку и повторила: - Мэриан! В парке будет темно!
- Еще минуту, - сказала я, - побудем здесь еще минуту, я хочу успокоиться.
Мне не хотелось, чтобы она видела выражение моих глаз - я смотрела прямо перед собой.
Было поздно. Темная полоса деревьев на небе растаяла в сгустившихся сумерках и казалась какой-то неясной дымкой. Туман, окутавший озеро, разросся и неслышно подкрадывался к нам. Стояла по-прежнему глубокая, беззвучная тишина, но она уже не пугала - в ней была таинственность и величавость.
- Мы далеко от дома, - шепнула она, - давай вернемся.
Она внезапно умолкла и, отвернувшись от меня, устремила глаза на вход в беседку.
- Мэриан! - дрожа от испуга, сказала она. - Ты ничего не видишь? Смотри!
- Куда?
- Вон там, внизу!
Я посмотрела туда, куда она указывала рукой, и тоже увидела: выделяясь смутным очертанием на фоне тумана, вдали двигалась какая-то фигура. Она остановилась далеко перед нами, подождала и медленно прошла в белом облаке, пока совсем не слилась с туманом и не исчезла.
Обе мы были взволнованы и измучены всем, что случилось за сегодняшний день. Прошло несколько минут, прежде чем Лора отважилась войти в парк, а я - отвести ее домой.
- Кто это был - мужчина или женщина? - спросила она тихо, когда наконец мы вошли в сырую, прохладную аллею.
- Не знаю.
- А как ты думаешь?
- По-моему, это была женщина.
- Мне показалось, что это мужчина в длинном плаще.
- Возможно, это был мужчина. В этом неясном освещении трудно было разглядеть.
- Постой, Мэриан! Мне страшно - я не вижу тропинки. А что, если эта фигура идет за нами?
- Не думаю, Лора. Право, бояться совершенно нечего. Деревня находится неподалеку от берега, все свободно могут гулять там и днем и ночью. Странно, что мы до сих пор никого не видели на озере.
Мы шли через парк. Было очень темно - так темно, что мы с трудом различали дорогу. Я взяла Лору за руку, и мы пошли еще быстрее.
Мы прошли уже половину пути, как вдруг она остановилась и удержала меня за руку. Она прислушалась.
- Ш-ш... - шепнула она. - Кто-то идет за нами.
- Это шуршат сухие листья, - сказала я, чтобы ее успокоить, - или ветка упала с дерева.
- Но сейчас лето, Мэриан, а ветра нет и в помине. Слушай!
И я услышала тоже - чьи-то легкие шаги приближались к нам.
- Пусть это будет кто угодно, - сказала я, - пойдем дальше. Через минуту мы будем уже совсем близко от дома, и, если что-нибудь случится, нас услышат.
Мы пошли вперед так быстро, что Лора совсем задохнулась, когда мы вышли из парка. Впереди мы уже видели освещенные окна дома.
Я остановилась, чтобы дать ей отдышаться. Только мы хотели было двинуться дальше, как она снова остановилась и сделала мне знак прислушаться. Чей-то глубокий вздох долетел до нас из-за темной, сумрачной гущи деревьев.
- Кто там? - окликнула я.
Никто не отозвался.
- Кто там? - повторила я.
Стояла тишина, и вдруг мы снова услышали чьи-то шаги - они удалялись от нас в темноту все дальше, дальше, пока совсем не затихли вдали.
Мы поспешили выйти на открытую лужайку, быстро пересекли ее и, не сказав больше ни слова друг другу, подошли к дому.
В холле при свете лампы Лора, вся бледная, подняла на меня испуганные глаза.
- Я чуть не умерла от страха! - сказала она. - Кто бы это мог быть?
- Мы попробуем разгадать это завтра, - отвечала я, - а пока никому не говори об этом.
- Почему?
- Потому что молчание безопаснее, и в этом доме лучше молчать.
Я сейчас же отослала Лору наверх, подождала с минуту, сняла шляпу, пригладила волосы и отправилась на разведку. Сначала я пошла в библиотеку под тем предлогом, что хочу взять какую-нибудь книгу.
Граф сидел в самом огромном кресле в доме, мирно курил и читал. Он положил ноги на диван, снял с себя галстук, ворот его рубашки был расстегнут. На пуфике подле него, как послушная девочка, сидела мадам Фоско, скручивая его пахитоски. С первого же взгляда я поняла, что вечером ни муж, ни жена никуда не выходили из дому.
При моем появлении граф Фоско со смущенной любезностью встал и начал повязывать галстук.
- Прошу вас, не тревожьтесь, - сказала я, - я пришла сюда только за книгой.
- Все мужчины моих размеров несчастны, ибо страдают от жары, - сказал граф, величественно обмахиваясь огромным зеленым веером, - мне хотелось бы поменяться местами с моей превосходной женой - она холодна в эту минуту, как рыба там, в водоеме.
Графиня разрешила себе растаять от удовольствия при этом своеобразном комплименте своего супруга.
- Мне никогда не бывает жарко, мисс Голкомб, - заметила она скромно, с видом женщины, признающейся в своих особых талантах.
- Вы с леди Глайд гуляли сегодня вечером? - спросил граф, пока я для отвода глаз брала с полки книгу.
- Да, мы пошли немного освежиться.
- Разрешите спросить, куда вы ходили?
- К озеру - до самой беседки.
- Э? До самой беседки?
При других обстоятельствах, возможно, я сочла бы его любопытство назойливым, но сейчас оно было лишним доказательством того, что ни он, ни его жена не имели никакого отношения к таинственному явлению на озере.
- Никаких новых приключений, надеюсь? - продолжал он. - Никаких больше находок вроде раненой собаки?
Он устремил на меня свои бездонные серые глаза - их холодный стальной блеск всегда принуждает меня смотреть на него и, когда я смотрю, всегда меня смущает. В такие минуты во мне растет неотвратимое убеждение, что он читает мои мысли. Я ощутила это и сейчас.
- Нет, - сказала я коротко, - ни приключений, ни находок.
Я попыталась отвести от него глаза и уйти. Как это ни странно, мне, пожалуй, не удалось бы осуществить мою попытку, если бы мадам Фоско не помогла мне, заставив его посмотреть в свою сторону.
- Граф, мисс Голкомб стоит! - сказала она.
Он отвернулся, чтобы подать мне стул, а я ухватилась за этот предлог, чтобы поблагодарить его, извиниться и выскользнуть вон.
Час спустя, когда горничная Лоры пришла в спальню помочь молодой леди раздеться, я пожаловалась на ночную духоту, чтобы разузнать, где провели слуги вечер.
- Вы, конечно, измучились внизу от жары? - спросила я.
- Нет, мисс, - сказала девушка, - мы ее не почувствовали.
- Вы все, наверно, ходили в парк?
- Кое-кто из нас собрался пойти, мисс, но кухарка сказала, что посидит во дворе - там прохладно, и мы все решили вынести туда стулья и просидели там весь вечер.
Оставалось разузнать, где была вечером домоправительница.
- Миссис Майклсон легла уже спать? - осведомилась я.
- Вряд ли, мисс, - отвечала, улыбаясь, девушка. - Она, пожалуй, встает сейчас, а не ложится спать.
- Почему? Что вы хотите сказать? Разве миссис Майклсон спала днем?
- Нет, мисс, не совсем так. Она весь вечер проспала у себя в комнате на кушетке.
То, что я своими глазами видела в библиотеке, и то, что слышала сейчас от горничной, вело к неизбежному заключению. Ни мадам Фоско, ни ее муж, ни кто-либо из прислуги не ходил на озеро. Фигура, которую мы там видели, была фигурой какого-то постороннего человека. Шаги, которые мы слышали в лесу, не принадлежали никому из домашних.
Кто же это был?
Строить догадки бесполезно. Я даже не знаю, была ли фигура женской или мужской. По-моему, это была женщина.