Там где болит

❝ Люди живут только потому, что могут забывать прошлое. Но есть вещи, которые нужно помнить всегда. ❞

Гэндо Икари

Нина сидела на подоконнике общежития, прижав лоб к холодному стеклу. За окном октябрьский дождь размывал границы между асфальтом и небом. Сегодня должен был приехать отец - первый раз за полтора месяца. В кармане её юбки лежал телефон, экран которого оставался чёрным уже вторую неделю. Заряжать его не было смысла для неё.

— Нина! Твой отец внизу, — голос старосты прозвучал как удар хлыста.

Она спустилась по лестнице, автоматически считая ступени (тринадцать, всегда тринадцать), и замерла в дверях.

Внизу, в промозглом фойе, стояли двое. Отец - в том же потрёпанном пальто, что и на похоронах. И человек в сером плаще, чьи глаза сразу полезли под кожу, как медицинские зонды. Каблуки Нины впились в линолеум. Она знала, зачем они здесь.

— Дочка, это следователь Малышев. Ты... ты его должна помнить. — Отец говорил слишком громко, будто отдавал приказ на раскопках.

Кабинет завуча пахнет пылью и яблоками - кто-то оставил на столе подгнивший фрукт. Следователь достаёт диктофон. Нажатие кнопки - щелчок - и воздух кристаллизуется.

— Нина, ты помнишь, что произошло тринадцатого ноября? — голос следователя был мягким, как вата, но Нина почувствовала, как по спине побежали мурашки.

Тишина растянулась. В голове уже звучал привычный ответ - "медведь", выученный как мантра за годы терапии. Но сейчас язык будто прилип к небу.

— Помню. — наконец выдавила она.

Отец резко поднял голову. Следователь наклонился вперед, его пальцы разомкнулись в странном жесте - будто ловили невидимую нить.

— На нас... напал медведь. — слова вышли механически, но в этот раз они висели в воздухе, как явная ложь.

— В наших лесах нет медведей, — Следователь переглядывается с отцом. Его рука тянется к папке с жёлтой закладкой. Капитан положил перед ней фотографию: заброшенный дом с выбитыми окнами. — Давай восстановим хронологию. Ты с мамой поехала на...

Его голос тонет в внезапном кадре-вспышке:

Заброшенный дачный посёлок. Она прижата к маминой груди - слышит частый стук сердца. "Тише, зайка, они уйдут..." Но шаги на крыльце становятся громче. Дверь распахивается. Потом - мамы нет. Только тёмное пятно на полу, которое Нина сначала приняла за разлитый компот.

Двое мужчин. Один - щуплый, с трясущимися руками - что-то бормочет про "не это договаривались" и выбегает. Второй... Толстый. Лицо как у большого ребенка - пухлое, с припухшими веками. Но когда он поворачивается, Нина видит его руки - покрытые шрамами и пятнами, с короткими грязными ногтями. Его глаза, когда он замечает ее: пустые, влажные, как у только что родившегося теленка. Его голос - детский лепет: "Кушать хоцца..."

Движения неуклюжие, но когда он рвет мамину блузку - поразительно точные.

Мама больше не кричит.

Она за диваном. Кровь. Ее так много, что она заливает трещины в бетоне, стекая к Нине под диван. Сквозь щель видно, как он ковыряется в маминой груди, что-то жует. Звук - как когда соседская собака грызет хрящи.

Нина зарывается лицом в колени, но чавканье всё равно заполняет череп. Оно смешивается со звуком детской песенки - "Мишка косолапый по лесу идёт..."

— Нина?

Голос следователя вернул ее в реальность. Комната качнулась, как палуба корабля. В горле стоял вкус железа - она прикусила щеку.

— Нет... не могу... — она закрыла лицо руками, но образы не исчезали. Теперь она видела другое: Яркая вспышка (прожектор?). Человек в каске подхватывает ее на руки. Громкие четкие 3 хлопка. На полу - два тела. Одно - изуродованное. Второе... второе смотрит на нее тем же детским взглядом.

— Не могу! — Нина вскочила, опрокинув стул. Ее руки сами собой закрыли лицо - будто могли стереть образы.

Отец бросился к ней, но следователь лишь вздохнул и аккуратно закрыл папку. В его глазах читалось странное понимание - как будто он видел эти картины вместе с ней.

— Довольно на сегодня. — он кивнул отцу, который уже обнимал дрожащую Нину.

— Можешь пропустить завтра занятия — Дверь машины отца захлопнулась с глухим стуком, но Нина не уходила. Она стояла, сжимая кулаки в карманах, пока мокрый асфальт не отразил её искажённый силуэт.

— Пап... — голос сорвался неожиданно даже для неё самой.

Отец обернулся, его лицо в свете фонаря казалось измождённым — глубокие тени под глазами, преждевременные морщины. Старый шрам-укус на боку, теперь с аккуратным хирургическим швом посередине, предстал перед отцом во всех подробностях.

Отец замер. В его глазах не было удивления — только знакомая Нине смесь вины и боли, словно он смотрел не на шрам, а на старую фотографию.

— Болит? — он коснулся шрама, но Нина резко дёрнулась. Его пальцы были тёплыми — такими же, как в тот день, когда он вынес её из того дома, завернув в своё пальто.

— Нет... Всё нормально.

Она отвернулась, пряча разочарование. Нина отрицательно качнула головой. Значит, он видел то же, что и всегда — просто старую травму. Не металлический имплант, не свежие швы от "операции" хранителей.

Когда машина скрылась за поворотом, Нина почувствовала странное опустошение. Она поднялась в комнату, где тени от веток за окном напоминали чьи-то пальцы, тянущиеся к ней.

Нина плюхнулась на кровать, не снимая обуви.

"Почему Миша выглядит как... тот человек?" - она уставилась в потолок, где трещина образовывала нечто похожее на ухмыляющийся рот. - "Это потому что я видела его тогда? Или..."

Мысли путались, как нитки в распоротом шве. Тот же детский овал лица, та же неуклюжесть движений... Она сжала кулаки, чувствуя, как под кожей пульсирует странное тепло - там, где должно быть инородное тело.

"И где Инга? Что, если они..." Голос сорвался на шепот.

Она резко села. Нужны были ответы. Сейчас.

_________________________________________________________________

Кабинет школьного психолога пах мятными леденцами и дешевым освежителем воздуха. Психолог — молодой мужчина с усталыми глазами — поднял бровь, когда Нина без стука ввалилась в кабинет.

— Может ли детская травма... создавать образы? — она начала осторожно, пальцы теребили край шрама под одеждой. — То есть, если ребёнок видел нечто ужасное... могут ли потом эти воспоминания превращаться в... ну, допустим, монстров?

Психолог отложил ручку:

— Ты говоришь о механизмах психической защиты. Вытесненные воспоминания часто принимают символические формы. Например...

— Например, если человек видел, как кого-то... едят, — Нина произнесла это ровным тоном, наблюдая, как психолог напрягается, — мог бы он потом видеть этого... людоеда в кошмарах? Буквально?

В воздухе повисла тишина. Часы на стене громко тикали.

— Это... очень специфическая фантазия, — он сделал паузу, выбирая слова. — В реальности подобное вызывает посттравматическое стрессовое расстройство. Психика дробит воспоминание, чтобы защититься. Но образы могут возвращаться: Триггеры — запах крови, вид мяса. Персонификация — подсознание "оживляет" травму в виде сущностей (кошмары, галлюцинации). Соматика — шрамы, которые "чувствуют" боль без физических причин.

Психолог замер. Его рука непроизвольно потянулась к ручке, но остановилась в сантиметре от блокнота.

— Если тебе снится или мерещится человек из травмирующего события — это нормально. Но если ты действительно веришь, что он физически присутствует... — Он наклонился вперед, сложив руки в замок.

Нина уже встала, опрокидывая стул.

— Спасибо, это как раз то, что нужно! До свидания!

Дверь захлопнулась прежде, чем он успел подняться.

__________________________________________________________________

Нина лежала в постели, вглядываясь в трещину на потолке. Мысли путались, как нитки в клубке:

"Если хранители - всего лишь образы травм... Значит ли это, что Миша исчезнет, если я перестану бояться? Но почему тогда Учёный, которого я не боюсь, всё ещё существует? А Инга... Она видит во нем своего монстра?"

Голова раскалывалась. Она натянула одеяло на глаза, пытаясь отгородиться от мира. Последнее, что она почувствовала перед сном - влажное пятно на подушке. Слёзы?

__________________________________________________________________

Снег валил уже третьи сутки, заваливая школьный двор пухлым, неестественно белым покрывалом. Нина прижала лоб к холодному стеклу – за окном, в сером предрассветном свете, ветер кружил снежные вихри, срывая их с голых ветвей старых берез.

Раньше, в ноябре, земля еще хранила следы осени – пожухлую траву, черные лужи, покрытые первым хрупким льдом. Теперь все было погребено под сугробами. Даже ржавые качели во дворе превратились в странные снежные скульптуры, их очертания сглаженные, почти невесомые.

Нина вспомнила, как три месяца назад, в сентябре, она впервые увидела Ингу – тогда за окном еще шелестели желтые листья, а воздух был густым от запаха прелой травы. Теперь же все вокруг казалось вымерзшим, застывшим.

Голые ветви, еще три месяца назад шелестевшие осенней листвой, теперь гнулись под тяжестью снежных шапок. Старая береза у забора стояла как призрак - ее черные трещины-глаза смотрели сквозь белое покрывало

Засыпанная снегом беговая дорожка превратилась в едва заметный бугорок. Футбольные ворота торчали из сугробов, как забытые корабельные мачты в ледяном море. Ветер гонял по асфальту снежные змейки, оставляя причудливые следы-иероглифы. Воробьи, летом шумно дравшиеся за крошки, теперь молча сидели на проводах, распушив перья против ветра.

Даже воздух в классе стал другим - сухим от батарей, с едким привкусом школьного мела, смешанного с запахом мокрых варежек на радиаторе.

За окном медленно темнело. В четыре часа дня уже наступали сумерки, окрашивая снег в синеватые тона. Фонари зажигались с неохотой, их свет рассеивался в снежной пелене, создавая вокруг каждого желтое марево. Где-то в этом полумраке могла быть Инга... или то, что от нее осталось.

Её школьная рутина теперь напоминала жизнь зомби:

Утро

Подъём в 7:00 под скрип радиорубки "На зарядку становись!".

Холодная каша в столовой, которую она перемешивала, но не ела.

Пустой взгляд в окно во время первого урока, пока учитель физики бубнил про сопротивление материалов.

День

Биология — единственный предмет, где она механически писала конспекты (за это её и любили халявщики)

Столовая, где она отодвигала котлету подальше.

Прогулки по коридору с остановками у того окна — вдруг мелькнёт светлый силуэт?

Вечер

Домашняя работа, сделанная за 20 минут (всё равно оценки теперь не имели значения).

Рисунки в блокноте — десятки портретов Инги, где она пыталась угадать: Какой ты сейчас видишь меня?

— Уже зима... три месяца с тех пор, как я встретила Ингу.

— Кого? — одноклассник, Ваня, тычется в бок. У него вечно взъерошенные волосы и следы ручки на ладони.

Нина даже не поворачивается:

— Неважно. Ты что-то хотел?

— Дай списать биологию, а? Ты же в ней шаришь!

Раньше она бы огрызнулась. Теперь просто кивает — пусть берёт тетрадь из портфеля. Её мысли далеко: "Что, если Инга больше не вернётся? Что, если Учёный..."

Перед отбоем классный руководитель — сухопарый Игорь Петрович — задержал её у дверей:

— У тебя вид, будто месяц не спала. — Он приложил ладонь ко лбу. Холодные пальцы пахли мелом и дешёвым лосьоном. — Температуры нет... Может, к врачу?

— Просто не выспалась, — Нина фальшиво зевнула.

На самом деле слабость грызла её изнутри с тех пор, как устройство вживили в шрам. Иногда ей чудилось, будто под кожей что-то шевелится.

На следующее утро.

Возвращаясь из столовой, Нина мельком заметила за окном движение - светлые волосы, мелькнувшие между деревьями. Сердце ёкнуло: "Инга?"

Она прижалась лбом к холодному стеклу, но двор был пуст. Лишь вороны клевали остатки хлеба на снегу.

— Воображаю... - вздохнула она.

На третьем этаже, в дальнем коридоре, медленно открывалась та самая дверь. Та, что вела в никуда. Та, что должна была исчезнуть вместе с хранителями.