грязь | виларья

виолетта, вся потная и липкая, стояла под холодным душем. горячей воды не было уже несколько недель, но она одна из немногих, кто продолжал ходить туда в конце дня. синие губы дрожали, зубы стукались друг о друга, в голове всплыл голос детского стоматолога, который ласково просил так не делать, чтобы не раскрошить эмаль. сажа скопилась в основном на лице и руках, но последнее время всё чаще казалось, что впиталась в самую её суть и естество. она скребла ногтями по предплечьям, забивая под них помимо угля ещё и кусочки кожи.

по раздевалке гулял сквозняк, тело, завёрнутое в тонкое полотенце, неприятно покрылось мурашками. она была одна. прошлёпала босыми ногами к шкафчику, вывалила вещи, засунула рабочий комбинезон в рюкзак, чтобы постирать на выходных, оделась, всё ещё чувствуя в ноздрях запах гари.

виолетта быстро потерялась в людском потоке, движущимся к метро, смешалась с толпой, натянув наушники, чувствуя сосущую под ложечкой пустоту. хотелось курить и есть. на перекрёстке свернула к остановке и ускорилась – на светофоре стоял её автобус, ходящий раз в двадцать минут. она проскользнула в только-только открывшиеся двери под общественное возмущение, даже не выпустив выходивших, пристроилась в дальнем углу, опёршись о поручень, и сделала громче.

уставшее лицо отражалось в грязных окнах, расписанных тэгами местных граффитистов, транспорт тянулся неспешно, покачиваясь и периодически слишком резко тормозя. перед глазами плыли заборы со скрытыми за ними трубами, заводами, трубами, заводами, трансформаторными будками, фабриками, сто, гаражами, фабриками, овощебазами, складами, трубами и заводами.

социальная реклама «все наркоманы прекращают употреблять, только кому-то это удаётся при жизни. звони – поможем!» уже не вызывала улыбки. сложно смеяться над таким, когда сама только-только слезла с иголки. пальцы свело судорогой, необходимость в никотине ощущалась покалыванием в кистях и тянущей болью в затылке. женщину в шубе рядом с ней стошнило в руку и слегка на пол, запах желчи вперемешку с дешёвым парфюмом заполнил салон, виолетта старалась мелко дышать и не смотреть.

она выскочила из автобуса первой, на две остановки раньше, прикурила от спички, сунула коробок в карман штанов и пошла домой. чтобы выдохнуть дым даже не доставала сигарету, лишь слегка приоткрывала губы, – февраль обдавал руки морозом.

отписалась куратору, как только зашла в квартиру, перезвонила маме, хотя должна была ещё пару дней назад. соврала, что на работе случился потоп и работать приходилось в две смены, ответила на какие-то отвлечённые вопросы, задала такие же. остальные пятнадцать минут разговора слушала что-то про петунии, растущие теперь в её комнате. сама в это время ставила чайник и загружала стирку.

пахнущий углём комбинезон заполнил всё место в маленьком барабане машинки, она не рискнула засовывать туда что-то ещё. не хотела, чтобы домашнее тоже пропахло жжёным деревом, сажей и работой.

небо чернело через занавески, виолетта залила чайный пакетик кипятком, размешала сахар, пообещала звонить чаще, сбросила вызов, выключила свет и вернулась в ванную. машинка тряслась, но почти не сдвинулась с места. она села сверху, достала телефон и включила какую-то ерунду на ютубе. хотелось спать, но она знала, что не получится.

ближе к двенадцати, закончив стирку, она пошла выносить мусор в одном домашнем свитере и тонких льняных штанах, лишь натянув ботинки. звёзд не было, только тучи, местным пьяницам не понравился шум, поднявшийся от кинутого в бак пакета, виолетта попросила их отъебаться, они в ответ повалили её на лёд. били недолго, зато били ногами. она закрывалась скорее рефлекторно и как-то вяло. когда ушли, поднялась, сплюнула и поковыляла домой.

подъезд обдал лицо теплом, кровь из разбитого носа методично капала на бетонный пол, пока виолетта ждала лифт, она старалась ловить её ладонью, в которой уже собиралась лужица. на пятом этаже лифт заскрежетал и остановился, она пнула двери ногой, те открылись наполовину. выскочила и прошла ещё четыре лестничных пролёта пешком. голову тянуло вниз, реальность перед глазами шла волнами, качаясь и кружась, как при вертолётах. виолетта старалась дышать через рот, опиралась свободной рукой о погнутые перила, чтобы не упасть.

свет на этаже зажёгся внезапно. даша сидела под её дверью, прижимая руки к груди, смотрела красными глазами снизу вверх, как смотрят христиане на иконы, молясь на коленях о лучшей жизни. даше эта лучшая жизнь вообще не сдалась. ей бы колёса посильнее, переночевать где день-другой, проснуться в обед и денег на новую дозу найти. виолетта такой режим жизни знала, как дважды-два, – сама так жила.

– за что тебя так? – даша сипела, как девяностолетняя больная старуха.

– тебя ебёт?

– если честно, не очень.

виолетта открыла дверь, молча впустила дашу и пошла умываться. кровь остановилась, противно застыв на губах, но она всё равно всунула в ноздрю ватку, и достала из морозилки пачку пельменей.

даша сидела на кухне в дутом пуховике, лишь слегка его расстегнув. из воротника торчала мордочка чёрного котёнка. виолетта мазнула по ним глазами, прижимая холодное к переносице, и налила воды в чайник. молчание не было неловким, не было уютным, оно просто было, потому что виолетте с дашей не о чем говорить, даша, в принципе, ни о чём, кроме наркоты, говорить не могла.

котёнок мяукнул, привлекая внимание. даша расстегнула куртку и поставила его на стол. он осторожно принюхался, сделал два неуверенных шага и сел на покрытую неотстирываемыми пятнами скатерть. наклонил голову, рассматривая малюсенькими голубыми глазами стоящую напротив виолетту, поднял лапку, пытаясь до неё дотянуться и свалился на бок, потеряв равновесие.

тихо засвистел чайник, виолетта разлила кипяток по кружкам. в её – тот же сладкий чёрный чай, в дашиной – отвар из мелисы, мяты, ромашки и двадцати капель валерьянки. керамика глухо стукнулась о деревянную столешницу, кот подпрыгнул, испугавшись, и прибился к стене, крутя головой. виолетта тяжело опустилась на табуретку, опёрлась о руки и посмотрела на дашу.

– ну и?

она смотрела в потолок, будто там была не обычная заводская шпаклёвка, пожелтевшая от времени, а божье откровение. откровение в такой жизни одно и единственное – не важно, за что распяли, главное, что за деньги. и плевать абсолютно, что с такими принципами ей не то, что в рай дорога закрыта, тут сам дьявол будет думать, что с такой грязью делать.

у россиян гарантированное место в аду по праву рождения, виолетта это чётко усвоила в свои по-смешному маленькие года. спасибо деду за победу, но, к сожалению, её мама не знала про аборты. или не хотела брать грех на душу. зато у виолетты проблем с этим не было – за двадцать лет у неё за плечами скопилось столько дерьма, что за три жизни не отмыться. да и смысла отмаливать грехи не было, преисподняя и так до неё добралась. преисподняя – это работать в кочегарке, бороться с желанием вновь ставить вене, не спать ночами и смотреть в голую стену, на которой расползлась тень от уличного фонаря, а потом вырубаться под утро от изнеможения. преисподняя – это её жизнь.

зато у даши всё было, как езда по автобану, – чисто и гладко. она умирает – её воскрешают, любимица и господа, и сатаны, не иначе. ей бы дать мастер-класс иисусу, да тот свалил за две тысячи лет до её рождения, и пока не вернулся. зато она возвращалась. уходила на неделю, две, три, месяц, два, три, пять, но каждый раз виолетта почему-то видела эти её воспалённые безжизненные глаза, даже когда была уверена – в этот раз даша ушла с концами.

виолетта искренне не понимала, почему ей на дашу не наплевать. положить хуй не получилось бы даже в руку – врождённая любовь к женщинам отрицала существование членов в принципе. бабочки в животе давно сдохли, переварились и были смыты в унитаз со скудным рехабовским питанием ещё год назад, но в груди всё равно что-то шевелилось, когда они смотрели друг другу в глаза.

– это степан.

– и? – говорить было больно. кажется, ей разбили ещё и губу.

– возьми его к себе, – в карих глазах мелькнул намёк на какие-то эмоции, как будто дашину личность не до конца размыл мет, и в ней ещё осталось что-то от прекрасного человека, которым она когда-то была.

виолетта не ответила, но протянула руку к свернувшемуся в клубок коту. он аккуратно понюхал пальцы, смешно дёрнув носом, и подставил шею под мягкие поглаживания. даша подошла вплотную, встав между разведённых ног, забрала уже тёплую пачку пельменей и зачем-то полезла целоваться. её язык был сухим, как у трупа, и отдавал горечью, губы разболелись ещё больше, от укуса треснула корочка и рана снова начала кровить.

– ты кому-то сосала? – спросила виолетта, отодвигаясь.

– тебя это смущает?

– да. запила бы хоть колой. противно.

даша положила руку на затылок и прижала к себе, холодная, как у покойницы, рука скользнула под грязный свитер. для наркоманки в ней было на удивление много сил, но скорее это в виолетте не было желания сопротивляться. виолетта стянула с неё мешавший пуховик, кофту, лифчик, уткнулась лицом в грудь, проходясь языком по набитым собственными руками татуировкам. даша тихо мычала, почёсывая за ушами, как верную собачку, готовую выполнять каждую просьбу любимого хозяина, каким бы паршивым он не был. виолетта спускалась поцелуями ниже, пока тело плавно перетекало на пол, стягивая за собой застиранные джинсы, дрожа то ли от гнева, то ли от разочарования в себе, то ли от предвкушения.

было в этом всём что-то от христа и иуды. любовь – то же насилие, только завернутое в окситоцин. жаль, что виолетте ещё никто ни за что не заплатил, она погружалась в эту грязь ради высшей цели. только сама не знала, какой.