Smell hell
**Smell hell** (с англ. «почувствовать запах ада») – «хлебнуть горя»
Алекс
Шесть утра. Последний день жизни неофитов в подвале. Я, с железякой наперевес, подхожу к перилам, ведущим в новенькую спаленку новобранцев. Блям-блям-блям... Железяка отбивает по металлу перил, а сопляки, готовящиеся стать Бесстрашными, скрипят пружинами матрасов, как старая не смазанная дверь.
— Уроды! Готовность пять минут. Опоздание — две полосы, с довеском!
Пускай вспоминают утренний душ и неторопливые сборы. Спальни им отдельные, да щаз. Не опаздывает никто. Зато отмечаю, что Дани заспанная и опухшая.
— Клейтон! Почему рожу не умыла?
— Не успела, — бурчит девушка, стараясь не смотреть на меня в упор.
— Не успела. Ясно. А какого х*я ты не успела, а?! Х*и рисовать на моей одежде ты успела, а рожу свою пи*здобл*дскую умыть не успела? Я не понял, почему я не слышу ответ?!
— Ты же сказал, что нужно держать рты на замке, вот мы и... — вступается за подругу Лекси.
— Плейсед, заткнись... — шипит сквозь зубы Джон.
— Алексис. Детка, — ухмыляясь совсем неискренней улыбкой, подхожу я к ней. — Подвал — место как раз для таких, как ты, но не забывай, что из-за тебя там будут жить все. И куртку мою отдай. Я смотрю, ты ее отмыла... Готовишься в прачки?
Девица как-то странно дергается, явно прикусив свой едкий язык, но молчит. Я забираю у нее свою куртку и набрасываю на плечи. Моментально чувствуется что-то иное, не свое, будто с чужого плеча... Идея оставить вещь девице была так себе. Но не могу же я снять ее при всех!
— Очень хорошо, — коротко бросаю я, покривив душой. — А сейчас у нас тренировка по метанию ножей. Прошу к манекенам.
— Эйт! — окликает меня нетвердый голос. — Разреши обратиться!
— Разрешаю.
— Мы не все участвовали в этом, — тычет пальцем в куртку Громли. — Почему все должны быть наказаны? — Ну и ублюдок же ты х*ебл*дский.
Подхожу к нему, делаю захват сбоку так, чтобы его голова оказалась прижата к моему плечу.
— А что, ты можешь мне сказать, кто именно это сделал? Да? — заговорщически проговариваю ему в макушку. — Кто, Аарон? Бл*дские девки, да? Что предлагаешь с ними сделать? Снять штаны и выдрать прутом по голым задницам? А может, позвать неофитов прошлого года и выеб*ть их по кругу, а, брат? Так их, уродин?
— Да ты что хочешь можешь делать с ними, Эйт. Мы все из-за них не должны страдать... Они сейчас сделают какую-нибудь х*йню, а мы еще на неделю там останемся...
— Аарон. Знаешь. Ты классный парень. Да, вот такой, нормальный, бывший Искренний перешел в Бесстрашие, навел тут свой порядок. Сразу все встало на свои места. Знаешь, кто ты? Ты просто редкостный х*есос, Громли! Упор лежа принять!
Громли опускается на пол, а я ставлю ногу на него сверху. Наклоняюсь к нему и говорю:
— Аарон, я не должен тебе этого объяснять. Нормальные люди, которые хотят стать Бесстрашными, и так это понимают, но все же я скажу тебе. У нас коллективная ответственность. Сделал один — наказаны все, иначе на войне ты, бл*дь, сдохнешь самый первый. Потому что если из восьми человек хоть один забудет, что он в отряде, а не сам по себе, полягут все, ясно, урод? Мне совершенно насрать, кто это сделал! Тем более что я знаю, чья это идея и чьих рук исполнение. Только мне на вас на всех поеб*ть, уроды, — обвожу их взглядом и тыкаю пальцем в каждого. — Меня лидер лично попросил вас тренировать, и я выполняю его просьбу. И сделаю то, что ему обещал, на совесть, потому что в отличие от вас я на войне был, что это такое, знаю, и как там выжить, в курсе. И прекрасно понимаю, что окажись вы там нормально подготовленными, то мы все выживем, а если я положу на вас такой огромный х*й, который вам, девки, даже в самом сладком сне не приснится, такой, что вы под его тяжестью даже отлить отойти не сможете, то мы с вами все останемся там, с вывороченными кишками и насаженные недовольными на кол. Это всем понятно? — Они смотрят на меня опасливо, но кивают. — Хорошо. Тогда продолжим.
Мы все подходим к манекенам. Раздражение на ублюдочного парня все еще дурниной бурлит в крови, бьет в голову, и хочется сделать что-то мерзкое, возмутительно гадкое. Особенно ему. Но я заталкиваю поглубже чувства и стараюсь отвлечься. Воспоминания о боевых действиях не дают покоя — конечно, они не сравнятся с боевым опытом отца, но то, что я видел во время службы, навсегда останется со мной. Не отпустит. Не выветрится. Пора уже приводить голову в порядок — нельзя кидаться на людей только за то, что они не понимают, как там, где смерть бродит с тобой рука об руку... Но у нас тут тренировка, а я инструктор, и я должен их учить. А не гнобить.
Переключаясь на любимое оружие, рассказываю им про метание. Достаю свой нож из ножен, показываю им на примере.
— Нож — это уникальное оружие. Подходит как для ближнего боя, так и для дальнего. Ножом можно причинить невыносимые страдания, но можно быстро и безболезненно убить. Смысл метания не только в том, чтобы противник не успел приблизиться. Поражающая мощь ножа при метании почти в два раза больше, чем при ударе рукой. Основная дистанция для метания ножа — не более пяти метров, дальше затея теряет смысл. Метательный нож отличается от обычного тем, что у него клинок хоть немного тяжелее рукояти, и если оружие удовлетворяет этому требованию, то метать можно что угодно: кинжал, тесак, стилет, штык — что нравится.
Мое оружие ложится обратно в ножны, я беру в руки метательный нож, прокручивая его в пальцах по привычке. Моя рука будто бы сканирует оружие, примериваясь и прощупывая его, чтобы понять, как лучше взяться и где у него находится центр тяжести. Это уже происходит на автомате, но некоторые считают, что это просто выпендреж.
— Существуют различные способы метания ножа: сбоку, снизу, наотмашь, — показываю их все, — лежа, из-за укрытия. Мы с вами отработаем на природе. Самый простой, но в то же время самый мощный и эффективный — метание стоя, из-за спины, хватом за клинок. Для этого следует взять клинок ножа кистью правой руки так, чтобы рукоять была направлена вперед, лезвием влево, большой палец лежал сверху ножа, а его ось составляла продолжение оси предплечья. Остальные пальцы держат нож снизу, не касаясь острия. Для поражения противника на дистанции меньше трех метров, то есть два-четыре шага, можно метать нож клинком вперед. В этом случае его держат за рукоятку, лезвием влево, большой палец сверху. Исходное положение и техника броска аналогичны метанию рукоятью вперед.
Говоря все это, я не забываю подкреплять свои слова действиями.
— Бойцы, слушай мою команду! Принять левостороннюю боевую стойку! Начали бросать!
Хожу вдоль отряда, внимательно наблюдая, у кого что получается. В принципе, получается у всех неплохо. Смотрю, Джон неправильно делает замах.
— Смотри, Джон, правая рука перед грудью, согнута в локте под прямым углом, рукоятка ножа направлена вверх. Левая рука слегка согнута и вытянута вперед. Затем, прогибаясь в пояснице, надо сделать замах правой рукой вверх-назад над плечом, не сгибая запястья. — Своей рукой отвожу его руку за спину. — А теперь сохраняя на одной линии предплечье, большой палец и клинок, резко выпрямляйся в пояснице и разгибай правую руку.
Он бросает нож, но, дернув кистью, сбивает направление, и нож, не воткнувшись, обрушивается на пол.
— Не делай дополнительного усилия кистью. Не дергая ею, посылаешь нож рукоятью в цель. Клинок надо отпустить в момент полного выпрямления руки по линии прицеливания. Следи за кистью, Джон.
Фокси все примеривается, целится, но все равно не попадает. Я встаю рядом с ней и чувствую, как она напрягается. Так сильно, что если до сих пор ножи у нее хоть куда-нибудь втыкались, то теперь они просто валятся у нее из рук.
— Успокойся, Фокси, я всего лишь хочу, чтобы ты расслабилась. Ты зациклилась на желании во что бы то ни стало попасть в цель. Успокойся, сконцентрируйся на правильной позе, а попадешь или нет, это вопрос времени. Вот гляди. — Я беру ее за талию и немного раскачиваю туда-сюда, чтобы спало напряжение. От моего прикосновения она дернулась и зажалась еще больше. — Фокси, расслабься! Давай, вдох, выдох... Вот так, тело расслаблено, колени согнуты... Согни слегка колени, Фокси! — Все еще держа ее за талию, заставляю немного спружинить. — Дыши не грудью, а животом, — кладу руку ей на живот, — и в момент броска делай легкий выдох. Ты уже можешь дышать, Фокси! Фокси, отомри! Ты меня поняла?
Девица кивает, глядя на меня огромными испуганными глазами, а я отхожу от нее, усмехаясь. И чего так пугаться, многим нравится...
Громли, как обычно, старается продемонстрировать свою ох*ительность и бросает ножи так, что они отлетают у него от мишеней рикошетом, и матерится сквозь зубы. Подхожу к нему, сложив руки за спиной и насмешливо рассматривая его потуги.
— Самая распространенная ошибка новичков — стремление вложить в бросок побольше силы, вместо того чтобы сосредоточить свое внимание на координации движений. Аарон, я когда что-то говорю другим неофитам, тебе слушать не возбраняется. Поучись сначала делать замах и расслабь ты уже руку, силушку свою будешь на ринге показывать, тут необязательно.
Громли смотрит на меня, чуть дергая верхней губой. И я понимаю, что постепенно наживаю себе врага в его лице. Ну что ж, это будет забавно, как говорит Кристина.
Вспомнив свою компанию, я глубоко вздыхаю, и на меня опять наваливается тоска. Бл*, хочется уже их всех увидеть, я так устаю с тренировками этих идиотов, что почти не вижусь ни с кем, а брата так и не видел с начала инициации. Что ж за жизнь-то п*здобл*дская? Качая головой, перехожу к Дани. Она оборачивается и усмехается мне в ответ. Видимо, не все тут в восторге от Громли. Дани старается, но стойка у нее слишком деревянная от напряжения, ноги расставлены на ширину плеч, и она пытается бросать, наклоняя корпус вперед и не выставив ноги. Я пинками расставляю ее ноги в правильное положение.
— Дани, смотри. В момент броска левую руку надо отдернуть назад, а вес тела перенести с правой ноги на левую. — Беру ее руку и отвожу, как надо. — Корпус разворачивается при этом из боковой стойки, левой стороной вперед во фронтальную по отношению к цели. — Веду ее руку вместе со своей в направлении мишени. — Движение руки и всего тела надо как бы обрывать в момент вылета ножа из пальцев, чтобы передать ему весь импульс движения. И не дергай кистью! Пальцы должны раскрываться движением, напоминающим щелчок. — К концу моего повествования вся Дани оказывается у меня в руках почти обжатой. Смотрит немного испуганно, а я на нее насмешливо, сверху вниз. — Поняла?
Девица кивает, а я отпускаю ее и продолжаю ходить вдоль ряда. Говорю всем:
— Прицеливание и метание производите с упреждением выше точки, намеченной для попадания. Если мишень в рост человека, цельтесь в грудь или в горло и выпускайте оружие из пальцев на уровне своих глаз. Вы должны как бы тянуться рукой вслед за вылетевшим ножом.
Замечаю, что Алексис стоит и даже не примеривается. Просто тупо смотрит на мишень и не пытается сделать ни одного броска.
— Алекс, у тебя какие-то проблемы? — Подхожу к ней, глядя на ее макушку сверху вниз. Интересно. А она все-таки натуральная блондинка, в первый день я не ошибся. Корни волос чуть темнее, но видно, что это тот же самый цвет.
— Я... не могу... — бормочет она, не глядя на меня. В расширившихся от ужаса глазах плещется паника, что приводит меня в замешательство:
— Не понял... Чего ты не можешь? — спрашиваю ее, переводя взгляд от ее лица на мишень, силясь понять, в чем же дело.
— Не могу бросить нож, просто рука не поднимается...
Вот сейчас вообще ничего не понятно. Алексис стоит как истукан, посматривает на меня, на мою реакцию, и, кажется, я начинаю понимать, к чему весь этот спектакль. Ей мало того, что по ее милости все живут в подвале; мало, что неофиты имеют физнагрузки почти в два раза больше положенного; мало, что у меня из-за них нет никакой личной жизни, — она теперь хочет еще и размазать по стенке, а в нашем случае по мишеням, остатки моего авторитета... Вот просто — не буду исполнять приказ, и все, а инструктор может хоть лоб себе расшибить, не убьет ведь...
— Я никак не пойму, это опять издевательство какое-то? Что значит, рука не поднимается? — рявкаю я и хватаю ее за руку, методично поднимая и опуская конечность. — Все у тебя работает. У тебя сил много? Ты захотела на полосу препятствий вместе со своими друзьями?
— Нет, нет, я правда не могу, понимаешь?.. — лепечет она, и от ее непривычно робкого голоса раздражение еще больше наваливается, скрутив внутренности в неудобоваримый комок. — У вас мишени очень похожи на людей. Зачем вы так сделали? Невозможно так...
Я в полнейшем недоумении перевожу взгляд на манекены. Вот мать твою, мишени как мишени: руки, ноги голова, туловище. Ну, черты лица, чтобы понятно было, куда втыкается лезвие... Но видно же, что это дерево, резина да пластик. Нет, она точно издевается! А Плейсед продолжает:
— И вообще, я не понимаю, зачем нужно это метание ножей, если мы везде и всегда с огнестрелом ходим. Неужели нож мне как-то поможет против человека с автоматом? Глупость какая-то... Ничего, кроме неоправданной жестокости, это нам не даст...
— Вот как? — перебиваю ее бред, расплываясь в улыбке, которая, по ощущениям, искривила лицо недобрым оскалом. — То есть я правильно понял, ты пришла сюда инициироваться, но уже лучше лидера Бесстрашия знаешь, какие тренировки нужны, а какие нет?
— Нет, но... — она явно смущается, но, конечно же, показать этого не может. — Ну хорошо, ты прав, может, метать ножи и надо, и даже, возможно, это когда-нибудь спасет мне жизнь, но можно я буду бросать просто в круг с разметкой? Или хотя бы лицо манекену прикрыть, а то, и правда, как в живого человека... Я, наверное, просто еще не готова...
Попытка откатить славная, детка! Но уже поздно. Раздражение затапливает меня с головой, а самоконтроль машет мне белым платочком.
— А ну, отставить тупую бабскую истерику! — ни капли не сдерживая мощь своего голоса, ору я на нее. — Взяла нож и бросила! Быстро! — Хватаю нож и бросаю прямо в манекен. — Смотри, Алекс, там, куда я попал, обычно находится у человека горло. Когда туда прилетает нож, он перерезает яремную вену, человек истекает кровью и, в принципе, мог бы выжить, но он не выживет, потому что на поле боя нет них*я, а медик только один. И если этот человек, сохранив хладнокровие, успеет сделать себе ренинъекцию, то, может быть, он и выживет, а если сразу потеряет сознание от быстрой потери крови, то окочурится. Как ты собираешься воевать, если ты не будешь, мать твою, тренироваться из-за каких-то тараканов, что кишат в твоей голове?
— А я и не собиралась воевать, ясно? — Только сейчас я замечаю нездоровую бледность на ее лице и понимаю, что ей действительно не по себе. — Ты сам сказал, что вам нужны медики, воспитатели, диспетчеры... Вот я и буду одним из них. Я не для войны, я...
— Ты будешь воевать, Алексис, — призывая на помощь все свое самообладание, говорю ей тихо-тихо, так, что даже другие неофиты перестают бросать, и в тире воцаряется звенящая тишина. — У тебя талант, у тебя очень хороший глазомер. Такой талант нельзя упускать, это слишком расточительно. Поэтому тебе придется перебороть свой страх, ясно? — Алексис сморит на меня злобно и раздраженно. — Дани! Встань к мишени!
Клейтон вздрагивает от неожиданного поворота, таращит на меня глаза и оглядывается на своих приятелей.
— З-зачем? — заикается Дани и не трогается с места. Они решили меня сегодня извести на корню, чувствую это.
— Клейтон! Ты что, оглохла? Это приказ! Встать к мишени, быстро! Отодвинула манекен и встала! — Еще немного помедлив, бывшая Эрудитка, припадая на левую ногу, медленно идет к манекенам.
— Эйт, это убийство! — отрицательно качая головой, в панике вскрикивает Алексис. — Я не буду в этом участвовать!
— Будешь, Алекс. Бери нож. Бери нож, твою мать! Это просто манекен, ясно? Ты должна научиться абстрагироваться, иначе ни черта не выйдет!
Я вкладываю ей в ладонь нож, сам беру ее руку и делаю вместе с ней несколько замахов, чтобы тело запомнило, как надо двигаться.
— Ты меткая, ты попадешь обязательно, куда захочешь, — уже почти справившись с собой, говорю я ей на ухо. — Только расслабься и забудь о том, что там стоит человек. Это просто мишень, ясно? Дерево, пластик и резина. Представь себе разметку и бросай!
Сам я отхожу к Дани, встаю рядом с ней, чтобы, в случае чего, выдернуть ее из-под ножа. Но я на сто процентов уверен, Алексис не промажет, иначе не стал бы рисковать.
— Давай, Алексис, бросай. Бросай! Иначе вы будете бегать по полосе всю ночь, клянусь!
Алексис медлит, растерянно смотрит на других неофитов, а они прячут глаза. Она, видимо, приняв какое-то решение, делает еще несколько подготовительных движений... Бросает, нож втыкается прямо над головой Дани, которая начинает мелко дрожать.
— Да не трясись ты, курица, что ж за слабачка, не боись, я не дам...
Второй нож втыкается ровно между мной и лицом Дани. Третий рядом с первым. Алексис стоит, ее трясет, мелко-мелко.
— Вот видишь! Оказывается, нет ничего невозможного. Ведь... — Четвертый нож, чиркнув мне по руке, втыкается в дерево позади манекенов. — Прекратить бросать! — Но она уже замахивается следующим, а я, бросившись к ней, еле успеваю перехватить ее руку, слегка порезав себе ладонь. Вот черт, что ж за бл*дство-то? — Алексис Плейсед, а ну, успокоилась и прекратила истерику!
Она фокусирует на мне взгляд, вырывает у меня руку, что я даже не успеваю удивиться, откуда у нее столько силы, и обрушивает пощечину прямо на мою левую щеку. А рука у нее тяжелая, между прочим. Кожу обжигает, словно кипятком, приходится немного отвернуться, чтобы как-то взять себя в руки. Мне необходимо всего две секунды, чтобы прийти в себя, и я скручиваю ее, фиксируя в одном положении, чтобы перестала вы*бываться.
— А вот драться не надо со мной, детка...
— Ты сам урод, Эйт. Ты жестокий садист, убийца и ублюдок...
— Да, а ты только сейчас это поняла? Другие на войне не выживают! — Девица пробует вырваться, бьет меня ногой.
— Ты уже родился таким мерзким вонючим куском говна или ты специально тренировался, чтобы таким стать?
Ну все, она меня достала до самых печенок. Быстро схватив ее за волосы, чтобы она не успела ничего понять и вывернуться, выхватываю нож и, скрутив ее хвост в жгут, перерезаю его так быстро, насколько позволяет хорошо заточенное лезвие. Это занимает всего несколько секунд, но все равно она успевает осознать, что именно я делаю, и голосит во всю мощь своего голоса. Я легонько тыкаю ей под ребра, чтобы истерика захлебнулась, даже не начавшись, и Алексис с шипением валится на пол, а у меня в руке покачивается ее белобрысый хвост.
— Я тебя предупреждал, детка, что отрежу тебе что-то более существенное? Вот и не обижайся. И да, я тебе обещаю, что в следующий раз, если ты посмеешь мне говорить подобные вещи, это будет твой язык, ясно?! Все продолжают тренировку. Плейсед, упор лежа принять!
— Иди нах*й, Эйт! Ты уже всех достал своими издевательствами! Тебе было велено нас тренировать, а ты делаешь из нас убийц! Жестоких маньяков! Ты можешь делать со мной все, что хочешь, но я не буду исполнять твои дурацкие приказы, за неисполнение которых ты унижаешь и издеваешься над нами, на потеху своему самолюбию. И я думаю, что лидер Бесстрашия очень удивится, когда узнает, какими методами ты нас тренируешь! Или ты думаешь, на тебя управы нет? Или ты думаешь, что если лидер твой отец, он тебя всегда выгородит и тебе можно делать, что вздумается?
— Отряд! Прекратили бросать!
Я смотрю на девку и понимаю, что я ненавижу ее всеми фибрами души. Да что она знает вообще... Отец всегда нас с Виком воспитывал так, чтобы нам доставались самые сложные задачи, все самое тяжелое и непростое. Он никогда не выгораживал нас и никогда никуда не проталкивал. Все, чего мы добились, мы сделали сами, а теперь приходит вот эта х*еблядская Искренняя и смеет мне выговаривать, что я не так неофитов воспитываю и не так приказы раздаю. Да, я привык в полному подчинению, но по-другому на войне не выжить. Идиотка!
— Плейсед! Мне совершенно поеб*ть, что ты обо мне знаешь и думаешь, — вздернув верхнюю губу, презрительно говорю я ей. — Все, чем я занимаюсь, — пытаюсь подготовить вас к аду на земле, потому что до сих пор вы жили под защитой Бесстрашных, в том числе и моей. Пока вы спали в своих теплых постельках, я месил глину на периметре, спал в окопе, мои друзья превращались в кашу, подорвавшись на минах... И мне меньше всего хочется, чтобы вы, идиоты, впервые взявшие оружие, оказавшись лицом к лицу с врагом, погибли бы в первой же битве. Моей задачей является подготовить вас, чтобы вы не только выжили сами, но и могли помочь выжить тем, кто рядом, потому что терять своих друзей хуже, чем умереть самому.
Весь отряд затихает, они настороженно поглядывают на меня, кто-то недоверчиво, кто-то раздраженно, а кто-то и с опаской.
— Вся эта подготовка должна не только научить вас драться или стрелять. Она должна научить вас быть решительными, смелыми, хладнокровными, способными бросить нож во врага. Потому что если ты этого не сделаешь, Алекс, то это за тебя сделает он, и это хорошо, если попадет в тебя, а может попасть в твоего друга, и тебе дальше придется жить с мыслью, что твоя нерасторопность и эмоции стоили твоему другу жизни.
Алексис отворачивается, на меня не смотрит. Я даже не знаю, слушает она меня или нет. Она ж вроде неглупая девица, чего она так удила-то закусила?
— Я хочу, чтобы вы знали. Неподчинение приказам в военное время приравнивается к предательству. И за это преступление в Бесстрашии предусмотрен расстрел на месте, без почестей. Моей задачей является не только обучить вас навыкам самообороны и стрельбы, а еще научить вас слушать командира и исполнять его приказы, потому что на поле боя ты, Алексис, видишь только кончик своего носа, а командир видит поле боя целиком, отдает приказы, и их надо выполнять, даже если этот приказ означает верную смерть. Потому что бывает так, что необходимо пожертвовать десятью солдатами ради спасения тысячи. В этом, Алекс, и заключается тот самый ежедневный подвиг, о котором говорил наш лидер. И будь уверена, что лидер может отдать приказ моему отряду выдвинуться на позицию, где его ожидает верная смерть, и он не посмотрит, что командиром этого отряда является его собственный сын, потому что на войне нет родственников, есть солдаты и есть боевые задачи. И я этот приказ выполню, потому что я солдат, и я защищаю то, что мне дорого. Надеюсь, все меня поняли.
Подавить вздох не получается, хотя надо было бы. Я оглядываю неофитов и не вижу отклика в их глазах. Парни осуждающе поглядывают на небрежно брошенные на бетонный пол светлые волосы Алексис, девицы перешептываются испуганно, а Плейсед, вся красная, тяжело дышит и смотрит на меня с такой ненавистью, будто я у нее корову украл.
— А теперь такой вопрос, — продолжаю я, обращаясь теперь уже к отряду. — Алексис, нагрубив командиру, совершила преступление. Я снимаю с себя ответственность за ее поведение и перекладываю эту ответственность на вашу команду. Вы можете согласиться жить в подвале до конца инициации, тогда мы забудем про этот инцидент и продолжим тренировку. Но я могу предложить на выбор такой вариант: Алексис отправляется в отстойник и сидит там до конца дня. И мы опять же забываем этот инцидент, а вы все по истечении этого дня отправляетесь в жилой корпус. Выбор за вами.
Неофиты в полном обалдении стоят и пялятся на Алексис, а она на них. Я вижу, что если она и услышала, что я говорил, то уж точно до конца не поняла, и теперь смотрит злобно на всех и на меня в том числе. Я говорил отцу, что я не инструктор. Возиться с неофитами — это не мое. Я лучше пойду простым рядовым в отряд, чем я буду втирать новичкам-перешедшим то, чего они совершенно не понимают.
— Я пойду в отстойник, — раздаётся твердый голос Алексис. — Раз уж все молчат и считают, что я виновата. Особенно те, кого я не хотела убивать.
Она обводит взглядом всех ребят, после чего выжидательно поворачивается ко мне, вздернув подбородок. М-да, детка, если бы ты знала, что тебя ждет, ты не была бы так уверена в своем несомненно благородном решении...
Я киваю ей, показывая дорогу к промышленным помещениям. Привожу ее туда, где стена прерывается углублением, расположенным под углом, на котором находится крышка люка. Откинув ее, я невольно отступаю назад — из отстойника так несет тухлятиной и плесенью, что я немедленно чувствую тошноту. Однако, взяв себя в руки, делаю пригласительный жест рукой.
— Добро пожаловать, леди. Там есть железные скобы, по которым надо спуститься в самый низ. Но, если хочешь, можешь висеть на скобах, это не возбраняется. — Девица, борясь с отвращением, потому как тоже, разумеется, чувствует исходящее от люка зловоние, подходит ближе и заглядывает внутрь.
— А ты уверен, что я не задохнусь там? — настороженно спрашивает она, но сразу же надменно усмехается. — Ах да, как я могла забыть, тебе же убить все равно что зубы почистить. Одним неофитом больше, одним меньше... Браво, командир! — трясясь от отвращения, шипит она, залезая в отстойник.
— Отравишься — в лазарете тебя быстро подлатают, так что тут совесть моя чиста, — отбиваю ее подачу, хотя на самом деле уже начинаю жалеть об этом решении: из отстойника воняет просто ужасно. — Ты ничего не сделала бы ей, Алекс. Потому что я в тебе был уверен. И даже если бы ты промазала, я успел бы ее выдернуть. Тебе нужно справиться со своим страхом, иначе ты всех подставишь. Просто подумай над этим. Я вам не враг.
— А что же ты тогда сам не встал к мишени, Эйт?
Я уже было отошел, но зачем-то вернулся. Я не должен оправдываться перед этой девицей, но все равно почему-то непрерывно это делаю. Заглядываю в отстойник и, стараясь глубоко не дышать, выкрикиваю ей туда.
— Я был уверен в твоей меткости. И в своем раздражении ты могла, поддавшись эмоциям, убить меня, просто чтобы доказать свою правоту. Потому не мог допустить, чтобы ты убила человека сейчас, даже того, кого ты так сильно ненавидишь. Время для того, чтобы убивать, еще не наступило, Лекси.
— Ты просто трус!
Ох*енно. Вот просто заеб*тое заявление.
— Рисковать своей жизнью ни с х*я — не смелость, а глупость, — отвечаю я, делая шаг назад. — Когда ты сталкиваешься на поле боя с врагом, ты не сразу можешь понять, что это враг. Возникает иллюзия, что это такой же человек, как и ты. У него тоже две ноги, две руки, голова, у него есть мама, папа и, наверное, даже тот, кого он любит и кто любит его. И не зная, как абстрагироваться от этого, ты начинаешь испытывать жалость. Но это враг, и его надо убить, потому что если ты этого не сделаешь, он убьет тебя.
Я вздыхаю, и сразу становится еще противнее от запаха, что исходит из люка. Фу, бл*. Может, ну его нах*й? Может, не надо ей там сидеть?
— Дани мне не враг! — отчаянно и злобно выкрикивает девица. — Как я могу в нее бросать ножи, если я даже в манекен бросить не могу? Как ты можешь заставлять меня делать это? Ты садист и ублюдок, ты просто потешаешься над нами, потому что ты моральный урод!
— Я лишь хочу научить тебя убивать врагов и выживать на войне, детка. И вот что странно: ты ведь спокойно стреляла по мишеням, а самое главное — попадала по ним! Что сейчас-то стряслось?
— Мишени не были похожи на людей, стенд с указателем, и всё! А тут... Да не знаю я! Просто... руки-ноги стали ватными и... Что ты от меня сейчас хочешь? Ты только и можешь, что запугивать нас своими разговорами о войне да всяких ужасах!
— Давай я тебе поведаю, что такое война, Алексис. — Мне все труднее сдерживаться, я не знаю, отчего противнее: от мерзости отстойника или от едких слов девицы. — Это когда приходишь ты, такая вся из себя гуманная, в небольшой и не очень богатый район афракционеров, совершенно аполитичных, мирных людей, и видишь маленькие домики, игривый такой заборчик... А на заборчике детки, насаженные на колья, с выпущенными кишочками, да все заживо, потому что некоторые еще трепыхаются... И деткам всем лет не больше десяти... Недовольные родителей их расстреляли, а нам оставили вот такой подарок. Да, Алекс, они такие же люди, как мы, просто у них такие привычки, понимаешь ли... А я трус, садист и урод, который хочет вас научить не допускать подобных вещей, убивая ублюдков, которые это делают. Ты просто дура, Алексис.
Закрываю железную крышку и, качая головой, удаляюсь в сторону Ямы. Надо же. Еще даже не Бесстрашная, а обвинение в трусости звучит лучше, чем от урожденной. Вроде ведь все правильно делаю и говорю, а все равно, бл*дь, чувствую себя хуже, чем в отстойнике. Видимо, я не только не инструктор, но и командир еще х*евый. В последний раз занимаюсь этим, клянусь.