Лизи
День за днём становилось хуже. Абьюзеры придумывали новые способы, как доконать меня. Может в этой школе есть проработанный план угроз, который каждый месяц применяют на «джокере». Однако после тех рыданий в медпункте я почувствовала себя легче, появился пофигизм к издевательствам, разве что болезненные синяки и раны не перестают о себе знать. Жизнь «козла отпущения» превратилась в рутину, во что-то обыденное и естественное, и это начинало меня пугать, привыкать к подобному — ненормально. Скоро я и боль перестану ощущать? Ну уж нет! Мучительно тянущиеся дни когда-нибудь закончатся. С нетерпением жду следующей «игры рангов». Я твёрдо решила, что брошу все силы на поиск карты классом повыше. Любой карты. Пусть простого люда или задрота — такой ранг будет по душе, смогу хоть на время расслабиться и побыть собой. Выдохнуть, и вернуться к искусству. А то эти побои не позволяют даже кисть в руку взять. Невыносимо. Не знаю, как наезды в коридорах, нецензурные ругательства и пинки в живот под лестницей не довели меня до суицида. Мне кажется, любой бы сошёл с ума от такого напора. А я терплю, может, во мне есть какая-никакая стойкость... или глупость.
В «Роузфорд» я совсем одна, но при этом давно не могу побыть в одиночестве. Раньше мне часто удавалось общаться с собой и рисовать, без конца рисовать, фантазировать, воплощать неясные образы в голове на холст. Люди редко задумываются, что они никогда не бывают одни, что ни у кого из нас нет личного пространства, его всегда кто-то занимает. Потому что так проще не думать о всяком, когда есть под боком раздражители. А потом человек устаёт, и сам злится на себя и мир вокруг, не понимая, что он доводит себя.
Дома родители или семья, за стенкой соседи, в школе, университете или на работе тоже полно людей. Если и получается остаться наедине с собой, то становится страшно: озвучиваются самые сокровенные мысли или сжимающая грудь правда. Этот человечек внутри поражает гениальностью и бредом одновременно. Одиночество — бесценно, самопознание — животрепещущая гармония. Погружение в уединение распоряет больные вопросы человеческой души. И это больно. И это страшно. И от этого хочется сбежать в раздражающее лицемерное общество или соцсети. Сейчас мне самой хочется скрыться среди белого шума, чтобы он тупо заполнил пустоту и не давал мне устраивать разбор полётов в мозгу. Со сменой ранга я надеюсь на побег от трусливого существования, а пока предпочитаю забвение.
Первое число октября обещало долгожданную «игру рангов». На улице завывал прохладный ветерок. Буквально на глазах листья меняли золотистый оттенок на затухающий жёлтый, кучками падая с могучих деревьев, которые сопровождали почти всю дорогу. Свинцовый небосвод угнетал, уверяя в том, что солнце вряд ли выйдет. Пасмурное ранее утро навевало скуку и сон. Студенты в уже утеплённой форме тонкой струйкой, как зомби, подтягивались к воротам школы. Остановившись, я выпрямила воротник пальто, поправила шёлковый платок, привязав его туже на шее, чтобы не так сильно задувало, и продолжила бессознательно топать до главного здания, поражаясь всё так же цветасто растущим розам повсюду.
«Эти цветы никакая погода не возьмёт. Школа явно на аномальной зоне построена. Тут не только розы бесконечно сиять будут, но солнце по приказу лучи покажет, — пиная опавшие листья, в голове я вновь жаловалась на происходящее вокруг. В принципе я во всех бедах обвиняла это место, как только тут оказывалась. — Хотя какое солнце, лето давно закончилось. И с летними деньками я попрощалась, как только пришла в «Роузфорд». Пусть тогда был и август, но стоило зайти за эти вычурные ворота, всё тепло из жизни моментально пропало. Меня заперли в терновой клетке. Если посмею просунуть хоть руку, то её ошпарят ядовитые шипы лозы. И я буду медленно истекать кровью без надежды на свободу. Самокритично звучит, конечно...»
Однако даже метафоричные мысли могут порой воплощаться в реальности. Я хотела переодеть обувь и повесить пальто в шкафчик, но меня ждала очередная жёсткая выходка одноклассников. На раз третий дёрганья ручки, железный шкафчик открылся, окатив волной острых и колющих предметов. Множество иголок, каких-то лезвий, маленьких ножичков вперемешку с тетрадями вывалились на меня. Слава дьяволу, я успела закрыть глаза и прикрыться руками. Но всё равно умудрилась рассечь ладонь до мяса. Кровь хлестала как в лучших фильмах Тарантино, а я лишь пискнула и шипела от боли, желая выругаться на весь этаж. Я-таки аккуратно убрала одежду, стараясь не запачкать её алой жидкостью, обмотала ладошку своим платком — первым, что пришло в голову. И побежала в лазарет, оставляя за собой кровавые капельки.
«Мне пора уже абонемент в медпункт оформить как завсегдатай».
Добежав по холоду, я еле-еле отворила тугую дверь одной рукой. Заглянула.
— Простите, — с опущенной головой вошла внутрь, проверяя пораненную руку. В нос сильно бил запах спирта и бинтов.
Неестественные шорохи заставили меня оторваться от ноющей боли. Тревожное лицо быстро сменилось на скептическое выражение с закатившимися глазами и вымученным выдохом.
«Превосходней сцена передо мной предстать просто не могла».
На больничной койке сидела брюнетка, нервно стараясь накинуть на себя хоть какую-нибудь одежду. Под ней, крепко сжимая её талию, парализовано лежал Яно Хокинс. Протянув сомнительный звук, оба уставились в мою сторону. Девушка недовольно выдохнула, закатив глаза. Она уже перестала так рьяно одеваться, с облегчением поняв, что к ним зашёл не врач или учитель.
— Эй, чего встала! — завопила красотка. — Чего ты здесь забыла?
— Тебя не спросили... — буркнула я.
— А? Чего под нос вякнула?
— Извиняюсь...
«И почему я извиняюсь перед этой курицей», — возмутилась я про себя.
— Так-то. Шевелись, — продолжала сердиться девушка. — Раздражаешь. Исчезни!
— Тихо ты. Ухожу, ухожу...
— Подожди, Мэйбрук, — остановил меня мужской голос. Яно немного устало скинул с себя ворчливую брюнетку, сел на край кровати, застёгивая верхние пуговицы рубашки, и, не отвлекаясь от этого процесса, сказал: — У тебя же рука в крови. Надо обработать рану. Иди сюда, помогу. Кими, — обратился он к девушке, — тебе следует уйти.
— Да всё нормально, — пусть и на пару секунд, но я увидела оголенный торс парня. Растерялась.
«Не думала, что это заставит меня врасплох. Ещё и тот неожиданный поцелуй в голову лезет! А я так старалась забыть всё произошедшее тогда».
Я вспыхнула от своих же воспоминаний. Уже и о рассечённой ладони забыла, ноги сами пятились к выходу, а в мозг истошно билось: «Только бы он не заметил покрасневших щёк».
— Я в порядке. Заклею пластырем и всё. Так что не буду вам мешать.
— Видишь, Яно, всё у нее отлично, — злилась подружка парня, смягчая голос, когда обращалась к нему. — Давай продолжим. Забудь о ней.
— Ким. Одевайся, — громче приказал блондин. — Ты должна идти в класс, скоро начнутся лекции.
Неизвестная мне Ким раздражённо собрала вещички, хмыкнула на Яно, поправив длинные локоны, кинула на меня прожигающий змеиный взгляд и важно удалилась. Я осталась наедине с одноклассником.
— У меня дежавю, — сказала я.
Парень усмехнулся и предложил сесть на его место. А я будто приклеилась к полу, не в состоянии даже шаг сделать.
— Сядь, — озадаченно смотрел Яно Хокинс. — Лизи, — выдохнул он, — тебе приказывает валет. По рангу ты должна слушаться меня, — он нежно схватил меня за здоровую руку и усадил на койку. Я смогла лишь послушно следовать.
— Покажи мне свою руку, пожалуйста, — вежливо попросил одноклассник.
Он подкатил стул ко мне, держа в руках уже найденную аптечку, сел и снял временную повязку-платок. Нахмурился, изучая глубокую рану. Недолго думая, Яно начал обрабатывать мою руку какими-то препаратами и растворами. И пока он занимался моей травмой, я успела поймать себя на том, что с ним мне комфортно и, пожалуй, волнительно. Его сосредоточенное лицо, наклонённое над моими коленками, казалось милым, а белоснежные волосы, спадающие на лицо, казались мягкими и заманчиво манили прикоснуться к ним. И, не осознавая для себя, я слабенько прошлась по его персиковым волосам, поправляя залезающую на жёлто-зелёные глаза чёлку. Вновь, как дура, смутилась от своих же действий и резко отвернулась. Яно только одарил ласковой улыбкой и продолжил лечить. Тут я застонала от неприятных щиплющих ощущений, в то время как светловолосый парень заботливо дул на рану, накладывал дезинфицированные ватки и бинтовал кисть руки.
— Ох, это здорово! — принимала я готовую работу. Одноклассник раскладывал лекарства по ящичкам. — Можешь смело идти во врачи.
— Хех, нет уж. Меня больше интересует искусство, — непринужденно ответил он.
— Например?
— Ну, — расставив всякие склянки, парень повернулся ко мне, облокотившись на стол медсестры, — у меня творческая семья. Мои родители в прошлом большие артисты. Отец играл и пел в рок-группе, а мать была ведущей актрисой в театре. Сейчас они погружены в семейный бизнес — продюсерскую компанию, делают и продвигают звёзд, помогают устанавливать сцены, проводит различные фестивали. Старшая сестра — вот тоже певица, — он скрестил руки на груди и пожал плечами. — Я люблю музыку. Не то чтобы был против идти по стопам родных, но меня увлекает больше дизайн. Придумывать дизайн одежды, интерьеров, каких-то элементов мне нравится больше. Хочу связать жизнь с этим.
«Так и не подумаешь, что у богатова бабника есть такие увлечения и цели».
— А твои интересы? — полюбопытствовал будущий дизайнер.
— Да ничего особенного, — неохотно отвечала я. — Мои родители не такие великие личности.
— Однако в «Роузвуде» ты всё же оказалась.
— Повезло. Отцу повезло. Родители обычные бухгалтера, финансисты... Не знаю, чем в жизни хочу заниматься. Но с детства рисую. Это моё единственное и любимое занятие, которое хорошо получается. Отучилась в художке даже.
— Круто! — почему-то это впечатлило однокурсника. — Это невероятный талант. Я бы хотел увидеть твои работы и посетить удивительную выставку имени Лизи Мэйбрук.
— Элизабет, — тихо поправила я. — Полное моё имя — Элизабет. Но я не люблю им представляться. И мало кому позволяю так себя называть...
— Кажется, я удостоился редкой чести, Элизабет.
Мы рассмеялись.
В окна грубо бил сильный ветер. В классах вовсю шли лекции, которые студенты, зевая, не слушали. А мне было так тепло и спокойно. Впервые. Наедине с парнем, которого я едва знаю.
«И чего я ему всё рассказываю».
— Ах, пятно... — внимание привлекло почти незаметное красное пятнышко на тёмно-зелёных брюках Яно. — Прости. Дай мне, я застираю.
— Уже штаны с меня снять хочешь? Быстро ты...
— Д-да нет же... — я почувствовала себя неловко.
— Всё путём. Не переживай так, — отмахнулся он. — Ты всегда такая нервная, Лизи? Или только со мной?
— Ничего я не нервная! — выкрикнула я и сконфузилась.
«Почему я так раздражена? Он мне помог, а я ещё кричу на него. Хотя это всё может быть его хитрым планом. Мало ли как он девок в постель затаскивает».
— Элизабет... Лизи... Я не пытаюсь обидеть тебя. Просто для меня ты как маленький кролик, о котором хочется заботиться.
— Кролик? Не котёнок уже... Меня повысили что ли?
— Чего ты, а? — Яно почесал затылок и присел рядом на кровати. — У меня в детстве были кролики, жили в большой, просторной клетке. Я их часто пускал погулять у нас в сад, мама всегда злилась, когда они жевали её растения. Среди серо-белых пушистых засранцев...
— Прямо как ты... — вырвалось у меня.
— Смешно, — блондин закинул ноги на койку, устроившись в позу лотоса. — Среди них был особенный, самый маленький кролик с огненно-рыжей шёрсткой. Как твои волосы, — он провёл по ним пальцами, убирая часть кудряшек мне за ухо. — Над этим кроликом издевались его братья и сёстры, еду у него забирали. Но перед ними он и виду не показывал, был сильным и стойким. А когда я держал рыжего в руках, гладил, он всегда вздрагивал, и его красные глаза становились мокрыми.
Во время рассказа Яно несколько раз менялся в лице. Столько разных эмоций и выражений я у него ещё не видела. Ведь он всегда улыбался и был вселенским спокойствием. Неоправданная открытость меня немного радовала.
— Я правда любил этого кролика, но однажды он был убит собратьями. Это очень расстроило. И в свои восемь лет я решил, что в следующий раз, когда буду заботиться о ком-нибудь, то отдам всего себя. И знаешь, Элизабет, — тут его прохладная ладонь коснулся моей щеки, так легко спускаясь к шее. Я съёжилась, — ты напоминаешь мне рыжего кролика.
— М-мне... щекотно...
— Мило...
Яно Хокинс магическим образом сдвигал и сдвигал меня вглубь кровати, пока я не упёрлась к стенке. Как хищник, он наполз поверх меня, стал целовать шею. Я старалась сдерживать вздохи, а Яно, как назло, начал дразнить, покусывая мочку моего уха.
Блондин прошептал, понизив голос:
— Лизи, я хочу быть твоим другом.