Бражник

Поезда всегда меня угнетали. Кто-то боится самолетов, потому что они могут упасть, кто-то машин из-за их скорости. Кто-то наверняка чувствует себя неуютно на кораблях – не слышал о таких людях, но океан сам по себе страшный. Черт его знает, что там на глубине, а ты плывешь на этом жестяном корыте, и вокруг тебя на десять тысяч кубических метров никого нет. Даже суши нет, не то, что людей. К тому же, бывают штормы и прочие катаклизмы. Акулы там всякие. Может, я и сам кораблей боюсь, не только поездов.

Я никогда не ездил в поездах с семьей. Даже просто со знакомыми людьми. Всегда один, несущийся по рельсам в огнеопасном снаряде, в окружении чужих и враждебных лиц.

Я никогда не боялся садиться на поезд. Я знал: если он сойдет с рельс, мне будет все равно. И неважно, умру я или нет. Если умру, то уж точно не озабочусь фактом своей смерти, а не умру — так буду счастлив, что остался жив. Поезд никакой роли в обоих вариантах не играет. Дело в другом.

Когда ты несешься на скорости, которая заметна только снаружи, изнутри осознать её сложно. Несется все вокруг, а не ты. От этого кажется, что ты попал в пространство, где нет времени, а за окном несутся не километры, а часы. Как будто ты во временной капсуле или в космическом корабле. Но из космического корабля, который несется через века, я бы сошел на полном ходу – в вакуумное космическое ничто, и это можно было бы понять, а с поездом все не так просто. Космический корабль – штука сама по себе непонятная, а от непонятных штук мы всегда бежим. А поезд что? С него сойдет только сумасшедший.

Но не мне судить о здравии своего рассудка. Еще месяц назад, пока Ярослав не появился в моей жизни, я бы мог сказать о себе что-то вразумительное. Теперь уже не уверен. Но справки у меня все еще нет. Я еще не попал на учет к психиатру, и это нехилое достижение.

Даже если я сумасшедший, никто этого не замечает.

— Я получил эти деньги из исколотых домашними инъекциями рук. Они грязнее, чем твой рот, когда тебя бьют по яйцам, — залихватски говорил Ярослав, хлопая по карману своего пальто. Еще до того, как мы сели в поезд, он положил туда тяжелый конверт.

Я всегда уважал наркоманов за то, какие они охреневшие сволочи. И нет, не в том смысле, что они все плохие люди. Просто они думают в первую очередь о себе, а это круто.

— Ты бы в жизни столько денег не увидел, — мрачно усмехнулся мой товарищ, — если б не я. Это потому, что ты ни на что не подсел. Упустил свою возможность разбогатеть.

Я посмотрел на Ярослава – он сидел напротив, и оба мы неслись через весенние сумерки навстречу ночи. За окнами мелькали секунды, минуты, века... мы ехали в поезде.

Ярослав задумчиво поглядел в окно и приподнял брови.

— Ума не приложу, откуда у них столько денег берется.

— Если б ты знал, денег там уже не осталось бы.

— Надо же, какого ты обо мне мнения! А сам не воспользовался б таким случаем?

Случаем – это он, верно, про кражу денег у наркоманов. Из какого-то их огромного сейфа с сорока пятью замками и охраной на три батальона.

Я решил, что не справлюсь с тремя батальонами.

И я сказал:

— Не-а.

Ярослав брезгливо поморщил нос.

— А я-то уж надеялся, что ты стал нормальным!

Кто бы говорил! Сам-то гордится тем, что отобрал деньги у самой уязвимой подгруппы населения, наркозависимых. И я ответил:

— У нас с тобой разные представления о нормальности.

— Мы вообще ребята разные, если ты не заметил!

Я смотрел на Ярослава, но вдруг он рванулся куда-то наверх, а перед моими глазами очутился пол купе. Я дернулся от неожиданности и налетел на угол навесного столика.

Оказалось, это моя голова упала. А Ярослав оставался на месте.

— А как же боль? – я аккуратно поднял свою голову, держа ее за ушибленный висок. Ярослав снова возник в поле моего зрения.

К сожалению, в конверте лежало на одну купюру меньше заявленного.

Это потому, что Ярослав сам вернул её тому несчастному наркоману.

— Какая ещё боль? – спросил Ярослав, заинтересованно глядя на мою голову. Нет, не в глаза. Просто на голову.

В обмен на кое-что.

— Вот порежу я палец — мне станет больно, – я откинулся назад и примостил затылок на мягкой стенке купе, чтоб голова больше не падала. – Разве тебе нет?

Ярослав напротив принял очень мудрый вид.

— А, ты о физической боли. Тут все просто: её не существует. Ты почувствуешь ее только когда подумаешь о ней. Источник боли у тебя в голове.

И тут я понял, что на него таблетка уже подействовала. Мы закинулись, когда садились на поезд. После того, как я сознался ему, что не люблю ездить на поездах.

Я хлопнул глазами. Ярослав передо мной медленно расплывался в супрематистский концентрат мудрости. И я спросил:

— Это ты тоже в своём техникуме узнал?

— А где ж ещё! Прям там, нанюхавшись клея...

— Так ты на столяра отучился?

— Нет, блин, на маляра!

— А если серьёзно?

— Я инженер.

— Ракету построишь?

— Как два пальца.

— С её продажи и долг отдадим.

Да, разумеется, никто не собирался давать нам деньги за «спасибо». Мы их одолжили.

У наркомана.

Главная прелесть Ярослава заключалась в том, что он делал такие вещи, до которых нормальный человек бы даже не додумался.

— Ты что, сдурел? Не буду я свою ракету продавать!

— Это только потому, что пока ты ее не построил. Тебе продавать нечего.

— Слушай, ракета — это лучше, чем жизнь без долгов.

— Чем?

— Тем, что я на ней полечу к дому того, кому должен, и разбомблю его нахер! — проорал Ярослав и принялся воодушевленно рисовать в воздухе траекторию своей ракеты.

— Ты гений, — признался я, в восхищении наблюдая за движениями его руки.

Наш ковчег покачивался на волнах — раз, два, раз, два... Поезд мчался через время, оставляя за собой секунды и часы. Время вилось серпантином вокруг железной дороги, а за окном мелькали империи вперемешку с городами будущего. Снаружи темнело, но это была необычная темнота. Разная.

Я допускаю, что таблетки тогда подействовали и на меня.

— Так что ж ты сразу не сказал, что ходил в музыкалку? – спросил я, восхищенный умением Ярослава.

— Я бы с радостью тебе рассказал. Если б ходил.

— Мир потерял великого музыканта. Ты бы стал отменным ударником. Или басистом.

Ярослав кивнул.

— Чувство ритма у меня в крови. Я все детство засыпал под ритмичный скрип пружин в матрасе моих родителей.

Я заржал, а потом вдруг напряг все свои извилины и задумался.

— А твоему папке можно было, что ли? Я в этом не разбираюсь, но разве на половом влечении у них не стоит... крест?

— Так это до сана было. И мамка была ещё жива.

У Ярослава когда-то была жива мать. Я очень удивился, но решил не заострять внимание на этой удивительной детали. Сам Ярослав тоже не хотел вдаваться в подробности, он сразу перевел тему:

— А чем тот твой друг занимается?

Это он про Лаврентия.

— Поэт.

Лаврентий действительно был поэтом.

Я рассказал про Лавра перед тем, как мы собрались к нему переезжать, но в общих чертах. На самом деле, рассказ тот больше походил на инструктаж перед визитом в контактный зоопарк: не совать пальцы в пасть и не чесать против шерсти. Кормить можно.

— Не люблю стихи, — поморщился Ярослав. — Они пустые. Столько же ценности, сколько в какой-то случайной фразе в разговоре двух незнакомых людей. Как будто смысл специально мешают с пустыми словами для веса — как мясо замораживают, чтобы вода шла в счёт массы. И рифмуют, чтоб вся эта белиберда несла хоть какую-то ценность.

Я с небольшим усилием переварил его тираду.

— Уверен, ты ему тоже не очень понравишься. Если не вытащишь голову из задницы, — вздохнул я и добавил: — это метафора.

Мы замолчали. В нашем купе все было ярко и радостно — я еще никогда не ездил в таком красивом поезде! Он был волшебным. Наш волшебный поезд.

— Вот ты мне скажи, —снова заговорил Ярослав, — что это такое — твоя метафора?

— Это когда ты о чем-то говоришь так, чтобы поняли только нужные люди.

— То есть, когда барыга хочет подкинуть мне пару грамм твердого — это тоже метафора?

— Нет, это не метафора.

— А что это?

— Это незаконно.

— Так значит, твои эти метафоры – экстремистская деятельность! — Ярослав схватился за голову. — Ты мне, конечно, друг, но мне придется сдать тебя властям.

Я вылупился на него. Слова Ярослава звучали поразительно правдоподобно.

Неужели все это время я, сам того не зная, работал на преступность?

— Ты меня не сдашь! Я сам сдамся, — в порыве гражданского долга я встал и снова упал на задницу. — Зло должно быть наказано.

Вдруг Ярослав переменился. Погрустнел, напрягся. Одним словом, занялся тяжелым умственным трудом – из уважения к умственному труду я замер, решил дать ему додумать мысль.

— Я им тебя не отдам! — вдруг завопил Ярослав так внезапно, что я весь вздрогнул.

И я понял, что мысль он додумал.

— Как ты не понимаешь! — разозлился я. — У меня есть информация, которая им нужна!

— Но ты нужен мне!

На наши вопли прибежала проводница.

Когда я шел со встречи выпускников, уже стемнело. Под моими ботинками хрустел свежевыпавший снег. Я так возвращался из школы зимой, когда солнце садилось рано, а уроков на день ставили слишком много.

Вечер был морозный и тихий, идти по такому приятно.

В детстве я не замечал, какой уютной становится улица, когда на нее не светит солнце. Вся она припорошена снегом и освещается только желтыми фонарями. В детстве я видел только темные закоулки дворов, фонари висели гораздо выше.

После долгих лет разлуки дорога от школы до дома казалась и не дорогой вовсе, а каким-то метафизическим путешествием в глубины своего сознания. Я на ней чувствовал себя совсем голым, как будто на меня кто-то смотрел — это я вроде стал маленьким, а взрослый я за мной наблюдал.

Когда дорога кончилась, я оказался в своем родном дворе. В моем доме меня больше никто не ждал.

Ярослав, который все это время безмолвно шел следом, спросил:

— Нагулялся?

Так или иначе, на дворе середина апреля и мы оба ехали к Лаврентию. Без предупреждения.

Сколько мороки из-за того, чтобы просто накормить людей человечиной!

Сколько мороки из-за того, чтобы просто накормить людей человечиной!

Дальше вышло вот что:

Испуганная шумом проводница попыталась проникнуть в наше купе. Принялась стучаться и требовать всякое. Ярослав решил, что за мной уже пришли. Он припер дверь спиной, чтоб точно не вломились. Я изо всех сил пытался отодрать от двери Ярослава – у меня это все-таки получилось, когда Ярослав упал сам. Спиной и наружу. А дверь за ним захлопнулась.

Перед этим проводница тоже успела потерять равновесие. Они с Ярославом сработали удивительно синхронно: Ярослав из купе выпал, а проводница упала в противоположную сторону – то есть, прямо на меня, когда Ярослав освободил место.

Дверь захлопнулась, я инстинктивно схватил девушку за плечи. За округлые и полные плечи, мне понравилось их держать в руках. Как сдобные булочки на ощупь.

Когда проводница оттолкнула меня, в купе ввалился довольный Ярослав.

— Ну и зачем я тебе нужен? — наконец удосужился спросить у него я, так и не опустив руки. Мысленно все еще сжимая пальцами сдобные булочки.

— Как это зачем? Ты же мой друг! — улыбнулся Ярослав.

Я увидел, что незнакомая девушка, которую я облапал, была невысокой, с длинными волосами и какого-то сумасшедшего цвета глазами. Как будто бы в крапинку.

Да, вот такой я романтик: всегда смотрю девушкам в глаза.

— Иногда твоя вежливость переходит все границы, — с чувством выругался Ярослав.

Проводница уже вышла из купе, так что ему пришлось высунуться за дверь и окликнуть ее, чтобы сказать:

— Если вам понадобятся свидетели того, как он охренел, вы можете записать мой номер телефона!