Созданный.

В тот вечер Чон припозднился — на столе трёх поколений уже стояли «Кодл» и «Опухоль мозга». Кими махнул рукой, Бэк читал газету с последней страницы.

— Как там конец света? Не перенесли?

— Ты уже спрашивал сегодня, Кими. Если конец куда-то и сдвинется с семидесятой страницы, то не более чем на пару строк.

— Пара строк — это уже ого-го, — с энтузиазмом подхватил Чон, плюхаясь на диван из поддонов рядом со знатоком материи и буквоедом по совместительству.

— За пару строк можно такое успеть!

— Смотрите-ка какой живой, — оторвался от своей газеты Пэйдж.

— Ты узнал о своём читателе? — моргнул разноцветными глазами Кими; на верхушку зачехлённой гитары рядом с ним была нацеплена его смешная шапка.

— Да, я узнал, — улыбнулся Чон.

И, не делая заказа, на одном дыхании, но часто сглатывая из-за сухости в непромоченном горле, рассказал им про свой рисковый ход и его результаты.

Кими чуть «Опухоль мозга» на брюки не опрокинул. Бэк Пэйдж отложил газету на самый край стола:

— Так значит, твой читатель...

— Моя читательница, — поправил Чон, кажется, получая от этого огромное удовольствие.

— Для данного понятия деление на род не принципиально. Но вот для тебя... Хм. Поздравляю, Чон. Похоже, ты — единственный в нашем мире герой, у которого получилось в открытую манипулировать настоящим человеком.

— Ну привет! — праведно возмутился Кими.

— А я?

— Ты? — Если учесть, что мой читатель и автор — одно лицо, и обеими я кручу, как вертушкой...

Чонгук внимательно посмотрел на Кими. А Бэк даже что-то ему отвечал:

— Да, да, вертишь, как на вертеле.

— Что поделать, раз сильные мира сего изволили меня любить.

— Что поделать, значит? — вдруг сказал Чон неожиданно жёстко и провёл по самодовольному лицу Кими взглядом, точно наждачкой.

Чон не мог, просто не мог промолчать: он увидел в разноцветных глазах всю нечестность их мира.

Вот есть Чонгук — тот, кто проделал долгий путь от моря до чайной чашки, кто шёл на риск, мучился и ещё помучается. Он, кому никогда не ответят прямо, без ожогов и шантажа. И этот — мальчик с вечным диалогом в голове, кто рос на всем готовеньком. Вот уж кто точно с замиранием сердца никогда не считал в уме до двадцати одного.

Кими моргнул, не понимая. И этот невинный взмах ресниц окончательно вывел Чона из себя.

— Раз автор тебя так любит, почему ты торчишь здесь? Как она допустила, что родителям на тебя наплевать? И почему ты со своим талантом до сих пор не играешь на сцене?

— Чон... — предостерегающе, но уже запоздало сказал Бэк. На самом дне «Опухоли мозга» скапливался бесформенный, гадкого цвета осадок. Кими не спеша надел шапку, взял гитару под ремешки и вышел из паба.

Некоторое время Чон оторопело смотрел на тёмно-зелёную спинку дивана по ту сторону стола. Никогда прежде Кими не уходил от них первым. Никогда.

... В конце концов — вернее, очень скоро — Чон нашёл его на пешеходном мосту над шуршащей трассой. Кими стоял, уложив локти на перила, и держал обветренными губами несколько согнутую, седую от несбитого пепла сигарету.

Он скосил глаза на запыхавшегося Чона. Потом вновь опустил взгляд на дорогу. Чон подошёл, подбирая слова.

Внизу машины вляпывались спинами в столб света какого-нибудь фонаря, чтобы тут же его сбросить и, не прекращая движения, подставиться под следующий. Чон опустил руки на перила, подбирая слова.

— Я правда ничтожество? — спросил Кими.

— Нет. Нет, это я...

— Вот.

Кими протянул к нему руку с зажатой между указательным и средним пальцами сигаретой.

Он не делился. Просто показывал. На обёрнутом белой бумагой сигаретном штранге чёрной ручкой было выведено «почему ты всегда...»; конец фразы уже осыпался вместе с пеплом.

— Видел такую фишку в каком-то фильме.

Думаю, может, если буду прожигать самые важные слова в воздухе — они лучше до неё дойдут.

Кими безрадостно усмехнулся сам себе и опустил руки.

— Вообще-то мы не разговариваем так, как тебе представляется. За всю мою жизнь она говорила со мной только три раза. Если не считать момент появления, которого я не помню.

— Прости меня, Кимка.

— Да ладно, ты хорошие вопросы задал.

— Просто я тебе невозможно завидую.

— А я тебе. Ты же здесь хренов главный герой, а все остальные — так, на подпевочке.

— Признаю, мне всегда нравилось так думать — нет, правда, кому не хочется быть в жизни главным героем? Но если говорить о мире... и обо мне... Нет, Кимка, я тебе не слишком-то верю. Извини, конечно.

Кими взглянул на него с какой-то вымученной снисходительностью, но совсем без неприязни:

— Хорошо ещё я научился убеждать себя, что главный герой для автора и читателя необязательно становится любимым персонажем истории.

Он улыбнулся и бросил сигарету с недожжённым посланием вниз, под колёса машин.

— Мне не нравится, каким она меня сделала, поэтому я ношу линзы и крашу волосы в сумасшедшие цвета. И она не переделывает обратно, хотя могла бы. Она и правда могла бы сделать так, чтобы предки холили меня, как розу в горшочке, я и правда уже давно мог бы стать звездой и крутить где-нибудь жопой в розовых лосинах. Мир счастливых, безвольных безмозглышей — пожалуйста! Стоит ей только сюжет повернуть. Да только козий ус цена такому сюжету.

Кими механически убрал волосы со лба, пихнув их под шапку.

— Наша внешность, безответные чувства, война, болезни, смерть незнакомцев и близких людей. Всё это кажется нам зверски несправедливым. Потом, если повезёт, до тебя дойдёт наконец, что всё это — часть некоего Замысла, который невозможно осознать в полной мере. Какое-то время это будет даже успокаивать... пока ты не поймёшь, какую мизерную роль во всём этом занимаешь. И какое бы действующее лицо ты не пытался изобразить...

Он остановился на полуфразе. Спустил с плеч гитару, будто внезапно устал держать её на себе панцирем, приставил бочком к перилам.

Хлопнул по сигаретной пачке снизу и зубами вытянул выскочившую сигарету.

— Наш мир честный, и мы должны быть за него благодарны. Ты сейчас подумаешь, что я несу чушь, но, по большому счёту, только здесь... только здесь мы с тобой можем быть с теми, кого полюбили. С нашими людьми. Хоть как-то — а это уже немало.

— Кимка...

— Это правда, Чон, — сказал Кими без лишней трагедии, покручивая сигарету пальцами и, верно, решая, какие слова на ней написать.

— Я точно знаю — в мире автора мне, такому, какой я есть, никогда не удалось бы проникнуть в её сердце. А здесь — она со мной с первой страницы и до конца. Как и твоя читательница с тобой. В настоящем человеческом пространстве у них обеих, вероятно, где-то есть любимый человек. Может быть, даже семья.

Чон молчал. Хоть на секунду ему и показалось, что он упал, и что по нему проехались колёсами.

— И всё равно... — щёлкнул откидной зажигалкой-пьезо Кими.

— Это очень нечестный мир.

На сей раз, он решил обойтись совсем без посланий и оставил пропахшую табаком сигаретную бумагу белой и бессловесной.

— Если автор меня любит, то заберёт меня отсюда, — сказал он, а потом, глубоко затянувшись своим молчанием, добавил негромко.

— Однажды она меня заберёт.

... — Прогуляешься со мной по городу? — однажды зачем-то спросил у своей читательницы Чонгук.

И зачем-то же надел под пальто торжественный пиджак, в котором его плечи казались шире, чем были на самом деле.

— Можно я буду представлять, что ты идешь рядом? — проговорил он негромко, не всходя на пешеходный мост — идя через дорогу, не обращая внимания на предупреждающие огни светофоров; машин не было. Ни одной.

Чон не смотрел по сторонам, только вперёд. И держал одну руку в кармане так, чтобы на согнутом локте без труда и со всем удобством могла расположиться ещё одна рука.

Падал снег. Крупный, но очень ненавязчивый, нежный — от которого не прячутся глубже в поднятый ворот. Чон шёл и бережно вёл читателя.

— Я подумал, что в этих чувствах нет ничего дикого и нездорового. Разве это странно, полюбить того, кто преображает весь твой мир? Кто и тебя отчасти преображает?

Он говорил негромко, иногда почти шёпотом, потому что знал, что его услышат. Читатель была с ним; далеко и рядом. Вдвоем они смотрели на запорошенный город — из разных миров, но одним взглядом.

— Может быть, я не имею права назвать себя живым, — сказал Чон, осторожно сжав ладонь в кармане.

— Но эта любовь — настоящая. Я точно знаю. Как и любовь во всех других мирах. Никакой разницы. Ты придумываешь меня так же, как один человек в твоем мире придумывает другого.

Так ведь начинаются любые отношения? Ты смотришь на персонажа своего мира и думаешь, как тебе было бы с ним интересно, сколько нового ты бы смогла испытать, как было бы здорово узнать его лучше. Ты представляешь, как он будет тебя обнимать, каким взглядом смотреть. Ты надеешься на счастье, представляешь будущее, видишь картинки... Он прерывисто вдохнул и выдохнул. Слова ему давались тяжелее, чем он рассчитывал, хоть на душе у него в этот момент было легко и ясно.

— Ты... испытываешь чувства — тебе бывает грустно или весело, гадко или приятно. Неужели тебе не было весело или грустно хоть раз за всё время, что ты смотрела на меня? Приятно или гадко... Видишь? По большому счету, никакой разницы. Значит... выходит... у нас тоже все по-настоящему. Да?

Чон привёл свою спутницу на тихую мостовую. Снежные хлопья забивались в серые жилки между гладкими чешуйками камней под ногами, и брусчатка была похожа на листок тетради в клеточку.

Чон хостановился.

— Любить настоящее — не выдуманное в человеке, а его собственное — всегда сложнее.
Кими говорит, что там, у вас, нам никогда не удалось бы проникнуть в ваши человеческие сердца. Но что, если когда-нибудь тебе надоест меня придумывать, и ты захочешь узнать, какой я на самом деле?.. Вот это будет уже опасно.

Он засмеялся. Потому что взволнованное, неуёмное сердце щекотало его внутри.

— Я тебя люблю. Кем бы ты ни была, какие бы шрамы не носила, я не смогу любить кого-то ещё.
Похоже, это было приписано в моём сердце еще задолго до моего появления. Надеюсь, в момент нашей первой встречи я не наговорил всяких глупостей... Всё это время я... Я живу только с тобой и мне невыносима мысль...

Чон запнулся. Потом продолжил:

— Мне невыносима мысль, что где-то там, рядом с тобой может быть человек, который... И запнулся вновь.

И заставил себя помолчать немного: ему казалось, что времени нет, но на самом деле его было очень много.

— Ты заметила, что вокруг совсем не ходят люди? — спросил Чон.

— Сегодня я впервые попросил автора кое о чём. И, похоже, она меня поддержала. Всю их прогулку люди и правда не возникали у них на пути. Люди существовали где-то отдельно; предпочли остаться дома и всей семьей выпить чай или наварить компота, забились с друзьями в уютные кафе, уехали за город дышать ёлками.

— Когда-то я неосторожно обронил здесь кое-что... — успел проговорить Чонгук до того, как земля, точно надламываясь, загрохотала. Камни, сбрасывая пушинки снега и цементную хватку, выбирались из своих упорядоченных рядов, будто снизу их что-то выталкивало. А через мгновение наружу с рокотом стали вырываться вишни; каждая размером с баобаб.

Деревья пронзали город, мощные корни их расползались по метро и опутывали подземные трубы водопровода. Ветви распушились на фоне неба и зацвели. Зацвели как сумасшедшие.

Ветер трогал белые цветы вишни, словно не веря в их существование, и падающий снег смешивался с летящими лепестками.

Чон усмехнулся:

— Оказывается, и в нашем мире чудеса водятся. Только, чтобы их увидеть, надо чаще обращаться к автору.

Он переступил через выкорчеванные камни и повёл читателя под вишнями-гигантами; в волосах его, на плечах, в карманах собирались снежинки и лепестки.

— Разве кто-нибудь из твоего мира может показать тебе что-то подобное? Может хоть кто-то сказать «ты — весь мой мир» по-честному, без прикрас?

Деревья шумели. Точно морской прибой.

— Мой драгоценный читатель. Мой человек, моя девушка... Пожалуйста. Хотя бы здесь, в мире, на который ты находишь время... Смотри только на меня. Даже если Кими... или Бэк не оставляют тебя равнодушной. Смотри только на меня.

... Бэк Пэйдж читал газету, начиная с последней страницы, и наконец добрался до той, где писали про жуткую аномалию — про цветущие баобабы в центре города.

— В ЖКХ и у работников метрополитена поди аврал, — сказал он и через трубочку вытянул глоток «Мимозы».

Кими, лакая свой «Мартинез», смотрел зверем. Даже ради него автор никогда не шла на такое. А Бэк думал, что тот просто всё ещё обижается на Чона за его слова.

— Бэк? — без интереса к теме ЖКХ позвал его Чон так, будто разросшиеся корни здоровенных вишен никогда его не касались.

— Могу я узнать у тебя кое-что?

— Конец света по-прежнему поджидает мир на семидесятой странице, — наотмашь сказал Пэйдж, с хрустом переворачивая газетную страницу.

— Нет, я не об этом. Расскажи мне об ответвленцах.

Бэк поднял к нему взгляд. Кими, стреляя разноцветными глазами, закусил стружку апельсиновой корочки.

— Что? — спросил Чон.

— Это такая неожиданная просьба?

— Нет. Не слишком. Ты о них как узнал?

— А как обычно узнают об ответвленцах?

Чон часто ходил по городу и вглядывался в мир — многое слышал и многое замечал. Об ответвленцах говорили вполголоса и думали краешком мозга, тем самым краешком, который отчего-то всегда уверен, что где-то есть лучшая жизнь. О них рисовали граффити на стенах и оставляли номера телефонов на асфальте. В интернете писали о добровольно пропавших людях и тех, кто им в этом помог. Мол, существует такая организация, которая торгует сюжетными ответвлениями, что не планировались автором и не вписываются в общую историю. Не нравится мир, в котором живешь — свяжись с ответвленцами и поменяй его. Впрочем, велись разговоры и о том, что там просто-напросто промышляют дурью. Или, что уж там, человеческими органами.

— Зачем тебе ответвленцы? — спросил Кими.

— Почему вопрос о них адресован именно мне? — спросил Бэк.

— Потому что говорят, что первые ответвленцы — выходцы из вашей мироведческой корпорации.

— Зачем они тебе? — повторил Кими.

— Если хочешь знать, то пожалуйста: это уже давно не секрет. Корпорация действительно занималась изучением сюжетного разветвления и общей мировой нелинейности. А потом парочка исследователей свинтила куда-то со всеми данными. И, судя лишь по тому, что их не нашли — в пространство одной из нелинейных веток. Существенных подтверждений этому ноль.

— Значит, и тебя ответвленцы интересовали.

— Сама по себе теория независимости от автора весьма... интересная.

— «Интересная», говоришь?

— Да сдались тебе эти ответвленцы? — всё сильнее хмурился, глядя на них, Кими.

— Да, интересная, — сказал Бэк.

— Из неё выходит, что...

— Бэк, скажи, — нетерпеливо, но мягко оборвал его Чон.

— По этой теории, если мир меняется, читатель всё равно остаётся тот же?

— Да, читатель остаётся с человеком до конца или до момента...

— Или до момента, когда читателю надоедает смотреть, — закончил за него Чон.

— Зачем тебе ответвленцы?

Он медленно обернул голову на недовольный голос. К бледному от выпивки и нескончаемых вопросов Кими. Один глаз его был жёлтым, а другой фиолетовым, но оба смотрели цепко и требовательно. Чону вдруг захотелось протянуть руку и потрепать его бесцветные волосы.

— Кимка, — сказал он, улыбаясь.

— А чего ты не ходишь с голубыми глазами? Тебе бы очень пошло.

— Ты от вопроса не отскакивай, — хмуро буркнул Кими.

— Зачем тебе ответвленцы? Что ты там о себе возомнил?

— Я ничего не возомнил. В том-то и дело. Я помню, что являюсь персонажем. И единственное, что я могу сделать для читателя — это быть интересным. И показывать ей интересное; такое, чего она никогда не встретила бы в своём мире.

— Мало? — строго спросил Кими и кивнул на газету.

— Мало, — строго ответил Чон.

Бэк Пэйдж перевел взгляд с одного на другого и запрятал свою газету подальше; сам-то он до сих пор не мог поверить в авторскую природу «феномена цветущих вишен» и уж тем более, что причина этой аномалии — оброненные его другом косточки.

— Так ты что же это? — со слегка натянутым задором спросил он у Чона.

— Считаешь себя в данном... кхм... сюжетном ответвлении — скучным?

— Бэк, посмотри на меня! Вся моя жизнь сейчас — шатания по городу, дом, да походы в бар раз в три дня.

— Ай-ай-ай, какой нехороший, скучный мир! — саркастически всплеснул руками Кими.

— Он просто-таки подавляет твой яркий героический потенциал!

— Я не говорю, что сам бездействую, а мир виноват. Просто зачем... зачем лезть на самую высокую гору одного мира, если есть возможность показать ей тысячу миров? По столу трёх поколений скользнул рыжий блик: рядом прошлась зелёная клеверная девочка и отразила пивной кружкой, как ракеткой, свет яичной люстры. Где-то по соседству отдыхающая компания громко рассмеялась какой-то удачной шутке. А друзья Чона молчали.

Чон не шутил — и они не смеялись. Они поняли, что разговор этот не теоретический. Что он завёл его только с целью поставить их в известность, а сам уже давно всё узнал и всё решил.

— Я хочу связаться с ответвленцами, — сказал Чон, хотя уже связался; на клочке бумаги в кармане было записано место, а число обведено в кружок.

— Ты серьезно? — спросил Бэк по-отечески.

— Абсолютно.

— Но ведь читатель... она и в этом мире оставалась с тобой и до сих пор на тебя, скучного, смотрит. Тебе что, так тяжело просто верить в её любовь и жить спокойно?

— «Просто верить» всегда тяжело.

— И поэтому ты намылился выпрыгнуть из авторского сюжета? — раздраженно бросил Кими.

— Твои вишни только проросли, а ты хочешь с грядки слинять?

Чон посмотрел на него долгим взглядом. Мальчишкины щёки розовели.

— А как же автор? Ты собираешься её предать? После всего, что она для тебя сделала?

— Это такое же предательство, как твой фиолетовый правый глаз, — спокойно сказал Чонгук.

— Если ты это сделаешь, больше никогда меня не увидишь!

— Кимка, ну не драматизируй, пожалуйста.

— Пэйдж! Ты же буквоедище — напомни ему о целостности сюжета и авторской задумке! Скажи ему! Пусть с точки зрения материи сидит на пятой точке!

Чон улыбнулся. Бэк вздохнул так глубоко, что под этим вздохом даже трубочка по ободку стакана прокатилась:

— Что я могу сказать? Исследования доказали, что даже мир, в котором живут автор и читатели, кто-то придумал за них. Законы, как что называется, моральные нормы... Во всех измерениях и, наверное, во всех вселенных общий мир формируют за человека, но вот свой собственный мир — человек формирует сам.

Если Чон решил...

— Я ухожу, — дёрганно поднялся Кими, не дослушав.

Он ушёл, и на этот раз никто не стал бежать за ним следом. Кто-то из клеверной армии с ладонями плоскими, как подносы, спросил, можно ли забрать недопитый «Мартинез».

Чон отрицательно помотал головой.

Потом мотнул головой ещё раз — уже самому себе — и спросил с усмешкой:

— Скажи мне, Бэк, я дурак?

— Ты человек. И к тому же влюблённый.

— Я дурак, — улыбнулся Чон.

— Но что если... Что если один из миров, которые могут предложить ответвленцы, окажется миром моего читателя? С точки зрения материи, такое может произойти?

... На низком холодильнике в приёмной стоял маленький комнатный фикус и впадал в дрожь всякий раз, когда тот начинал усиленно морозить. На стенах висели картины возвышенных сюжетов и календари с котятами, на окнах — раскрытые деревянные жалюзи.

Направляясь сюда, Чон представлял что угодно — бункер, зеркальную штаб-квартиру с вооруженной охраной, наркопритон в плесневелом подвале — но только не такой вот штатный офисок.

Секретарша — девочка во вкусе Бэка: тоненькая, белобрысая, с короткими ноготками на маленьких ручках и деловая до невозможности — закончила рабочий телефонный разговор и подошла к Чону, стуча аккуратными ботиночками.

— Вы кофе хотите? Со сливками, без сливок — сразу говорите о своих предпочтениях, хорошо?

— Без, — сказал Чон.

— Спасибо.

Застучали ботиночки. За дверью с табличкой «трансфер» и странной фамилией под ней было тихо, как в гробу или в театре за секунду до начала представления.

На холодильнике, едва не выпрыгивая из своего горшка, тряслось растение.

Чонгук был решителен и спокоен. Сидел в кресле и ждал свой кофе без сливок.

Но не успел электрический чайник закипеть и щёлкнуть кнопкой, из «трансфер»-кабинета выскочил человек, хлопнул дверью и, пыхтя, удалился. Девочка-секретарь молча что-то вычеркнула в бумагах на своём столе.

— Вот так миры и теряют потенциал, — сказала вышедшая из кабинета женщина — немолодая, полная и очень эффектная.

— Все хотят быть высокосортным героем, но никого не устраивает шестидесятисемипроцентная вероятность стать при этом высокосортным паштетом. А ведь шестьдесят семь процентов — еще очень даже неплохой показатель, хочу заметить.

— Вообще-то так себе, — захотела и позволила себе заметить девочка.

— В прошлом году проценты были лучше.

— Таки кто в этом виноват? — блеснула белыми зубками женщина и добавила без перехода и приветствия.

— Проходите, Чонгук. Кофе дома попьёте.

Чон оставил за спиной дверь с табличкой «трансфер» и присел на неудобный, без спинки, какой-то барный стул перед широким столом женщины, как перед стойкой с напитками. Внизу был расстелен круглый ковёр, психоделическим рисунком своим похожий на маятник гипнотизёра или яркий детский леденец.

Женщина-ответвленец прикрыла дверь и села напротив.

— Откуда вы знаете, как меня зовут? — спросил Чон.

— Записываясь к нам на приём, вы сами представились, разве нет? — изогнула подкрашенную бровь ответвленка.

— Клещами из вас эту информацию никто не тянул.

— Ах да. Конечно, — припомнил Чон как-то даже разочаровано.

Женщина очень внимательно оглядывала его и долго молчала. Очки её походили на верхушки треугольных фужеров, в которых плавали две каштановые вишенки — маленькие карие глаза.

— Я бы хотел... — осторожно начал Чон.

— Вам не нужно ничего хотеть. Хотеть должны вас, — сказала женщина и, деловито лизнув палец, быстро пролистала что-то у себя на столе.

— Полагаю, кто мы вы знаете. Но для плодотворного сотрудничества с нами вам нужно уяснить, что вы — товар. И наша единственная цель — задорого внедрить вас в читательскую душонку.

— Что? Нет, я уже... Я лишь хотел получить доступ к...

— Кажется, вы меня не вполне поняли, Чонгук, — сощурилась ответвленка, коричневые вишенки чуть-чуть сплющились.

— Я думала, к нам попадают только те, кто понимает, что жизнь полностью зависит от внимания читателя. Привлечёте больше внимания к своей скромной персоне — дольше продлите свой жизненный цикл.

— Я не ради этого сюда...

— Хорошо. Предположим, вы пришли сюда ради любви читателя.

Чон вздрогнул от того, как легко это было произнесено. Будто такие, как он, ходили к этой эффектной непримиримой женщине каждый день и толпами.

— Не вы первый, не вы последний, — сказала она.

Поставила круглые локти на стол, растопырила ладони и склеила вместе подушечки пальцев:

— В любом случае, вы желаете предложить человеку что-то, за что он будет платить своим временем, эмоциями из внутренних резервов, любовью, если уж так хотите. Не нравится слово «товар», давайте назовём вас «эстетическим предложением».

— Я человек.

— В таком случае, идите домой, человек.

Чон опустил ноги на гипнотизирующий ковер, резко встал. Потом сел обратно.

— Хорошо. Что если я соглашусь быть... этим «эстетическим предложением»?

— Будем разговаривать дальше.

Чон молчал, сосредоточенно хмурясь. Будто перед ним на тарелке лапками кверху лежал таракан, которого он должен был съесть во благо себя и всего человечества. Просто взять, проглотить махом и забыть о нём навсегда.

Можно запить водицей.

— Милый Чон Чонгук, — сказала женщина ласково, кажется, чуть-чуть сжалившись.

— Ничего страшного мы от вас не требуем. Человеком вас задумал автор. Мы предлагаем вам расширить это понятие.

— Значит, «товар» — это расширение? — Весьма сомнительное, да. Но если вы намерены разветвлять свой базовый сюжет и жить в разных мирах, исполняя разные роли, вам нужно уметь отказаться от этого «человек». Потому что там вы сможете быть кем угодно — веществом, животным, молекулой, богом.

Чон молчал. За дверью заработал холодильник, а перед глазами тут же возникло дрожащее растение.

— Чон, скажите, вы пришли сюда ради себя? Или ради читателя?

— Я хочу, чтобы ей было со мной интересно.

— Спрошу по-другому. Как вы думаете, это читатель существует для персонажа или персонаж для читателя?

— Я люблю её, — вместо ответа сказал Чон, глядя в пол.

— Значит, вы должны быть готовы ради любви изменять себя и изменять себе.

— Она меня об этом не просила.

— А она просила вас приходить сюда?

Чон посидел задумчиво ещё секунду, потом выпрямил спину и поднял к собеседнице взгляд:

— Товар так товар.

— Вы умница, — сказала женщина.

Я дурак, подумал Чон.

— Значит, идём дальше. Она достала из стола мягкие таблички с рядами выпуклых линий — небольшие приспособления, похожие на страницы книг для незрячих. Ответвленка разложила их перед собой, точно карты, и одну за другой принялась поднимать их и разглядывать на свету люстры, как фрагменты старой фотоплёнки. — Я так понимаю, читатель у вас девушка. Обычно клиенты уже с готовой характеристикой приходят: любимые жанры, например, указывают, или на что любит смотреть их читатель, а чего в новом сюжете нужно бы избежать.

— Откуда они знают всё это? — с завистью изумился Чон.

А женщина ответила:

— Люди в нашем мире довольно изобретательны. Была у меня одна героиня, у которой девочка любила сюжеты с драконами — ушла в фэнтезийное ответвление, получила крылья и стала дышать огнём. Правда, орава каких-то отважных рыцарей её забила после нескольких страниц, но... Ах да.

Она отвлеклась и поморщилась в неудовольствии.

— Об этом мне стоит вам отдельно и чётко сказать. Над всеми состояниями мира, которые мы вам собираемся предложить, автор не имеет власти. Вы будете вести свободную, полностью самостоятельную жизнь. Так что, если позволите себя убить — умирая, даже не беритесь умолять автора вас спасти. Это будет бессмысленно и только унизит вас.

— Вы считаете это предательством? — спросил Чон неожиданно для ответвленки.

И та, недолго думая, поправила треугольные очки:

— Какая разница, что я считаю? Если бы сам автор считал это предательством — мой кабинет давно бы треснул, и мы с вами провалились бы в бездну.

Почему-то эта мысль его воодушевила, и Чон поинтересовался с энтузиазмом:

— Какой выбор у меня есть?

— Богатый. Например, советую обратить внимание вот на эту ветку, — подушечкой пальца ответвленка пододвинула к Чону одну из мягких табличек.

— Вполне уютный, достаточно безопасный мир со свободной ролью местного властителя. Или хотите чего почудеснее? Есть капитан гигантского дирижабля. Это технофэнтези. Или придворный наставник-маг при принцессе. При желании можете завести с ней роман. Это не потребует больших стараний: она будет обожать вас с самого начала повествования.

— Нет, — улыбнулся Чон. — Этого не нужно.

— Очень зря. Читательницы, девушки, любят смотреть на любовь. И на секс — нежный или агрессивный, это упущение, что вы не знаете предпочтений своей девочки.

— Мы можем не говорить об этом?

— Просьба не моего клиента, а «человека», но так и быть. Я хочу только, чтобы вы помнили: читателю всегда любопытен приобретаемый вами чувственный опыт.

— Какие у вас ещё есть ответвления? Женщина с готовностью перечислила их, как химик таблицу Менделеева, и добавила:

— Есть множество завуалированных веток. Их мы бесплатно даём активировать.

— Что значит «завуалированных»?

— Это значит, клиент оттуда не вернулся; не по причине смерти, по собственному желанию. А значит, пока некому рассказать, что там конкретно творится. Неизвестно, какой там мир.
И неизвестно, есть ли среди них мир читателя...

— Я ограничен в количестве веток, которые могу присоединить к своему сюжету? — терпеливо спросил Чон.

— Ни в коем случае. Прыгайте, сколько угодно, герой. Живите хоть до конца света.

За дверью замолчал истовый холодильник. Стало слышно, как на стене тикают круглые, как ковёр, часы.

— Расскажите, как это работает...

... Через полчаса Чонгук вышел из офиса ответвленцев с целым набором завуалированных сюжетных веток. Из кабинета с надписью «трансфер» и странной фамилией чуть ниже выпорхнула довольная, полненькая, очень эффектная женщина:

— Давай-ка закроемся на сегодня. Сделай мне кофеёчку, птица моя!

Тоненькая секретарша деловито нажала пальчиком с коротеньким ноготком на кнопку электрического чайника. Сделала два кофе со сливками и сахаром.

— Это был главный герой? — спросила она, держа белую чашечку, как принцесса одного из ответвлений.

— Да, — с улыбкой кивнула женщина.

— Это был главный герой. Мы с тобой сегодня такую миссию выполнили!

— Я даже кофе ему недоварила.

Женщина рассмеялась добродушно и тихонько стукнула свою чашку о чашечку секретарши.

Фикус рос в горшке и влажно поблёскивал, точно потея в ожидании новой тряски.

— Автор ведь не позволит ему там умереть? — спросила девочка-«птица».

— Конечно, не позволит.

— А он ведь будет думать, что сбежал, и теперь сам устраивает свою жизнь.

— Чонгук— человек. Все человеки любят обманываться.

— Я только не пойму, почему автор их всех туда отпускает.

— Потому что автор и читатель... — протянула женщина и сняла треугольные очки: когда она подносила горячую чашку к губам, они у неё запотевали, и это надоедало.

— Потому что эти люди — великие в этом мире и малозначительные в своём — имеют связь и власть. А настоящая власть всегда оставит человеку иллюзию, что от неё можно уйти или что с ней можно бороться.

— Он будет искать там свою читательницу? — спросила девочка, быстро, по-деловому бросая одну ветку разговора и хватаясь за другую.

— Главное, чтобы себя где-нибудь не потерял.

— А он сможет её найти? На это способна их с автором настоящая власть?

Женщина промолчала.

— Он вернётся? — спросила девочка.

... — Ты вернёшься? — спросил Бэк. — Я могу вернуться в любой момент, — успокоил его Чонгук.

— Но после этого мир, из которого я выскочил, будет для меня закрыт.

На потёртом столе «трёх поколений», что весь был покрыт круглыми следами, как от НЛО в пшеничных полях, стоял цветастый, торжественный коктейль «Стратосфера». Стоял в одиночестве — без маленького, ядрёного шота где-то поблизости. Кими не пришёл.

— Значит, ты здесь, чтобы со мной попрощаться, — сказал Бэк Пэйдж.

— Да.

— Прощай, — по-доброму улыбнулся и пожал плечами Бэк.

— Ты хороший парень, Чон. Надеюсь, ты найдёшь то, что ищешь, и, успокоившись, вернёшься домой.

— Я могу вернуться в любой момент, — повторил Чон.

— Да, — повторил Пэйдж. И они попрощались.

... Чуть поодаль выхода из подвального паба, на том месте, где Чонгука однажды застал врасплох ледяной ливень, его ждал человек в смешной шапке.

— Привет, Кимка. Я знал, что ты меня не оставишь.

— Ты самый дебильный друг из всех, что можно было придумать, — буркнул Кими.

— Оставляешь меня с буквоедом.

— Главное скрэббл не забывай.

Мальчишка под гитарной короной открыто усмехнулся. Недолго посмотрел Чону в глаза, а потом отвернулся и, махнув ему со спины рукой, пошёл вверх по улице.

Чон смотрел, как он идёт и закуривает на ходу, и как фонарный свет золотит гитару у него на спине.

Кими шёл, не оборачиваясь, и курил. На одном боку его сигареты было написано: «Он влюблённый полудурок». А на другом: «Но ты же его простишь?».