Маяк

Маяк

1
Это был хороший дождливый день. Потом был дождливый день похуже. Наконец настал тот день, в котором я ползал по полу собственной спальни в надежде найти еще хотя бы один удачный окурок.

– Опять ты тут ползаешь, да? – начинала она.

– Нет, не ползаю.

– Ползаешь-ползаешь, я же вижу.

– Это я пуговицу ищу.

– Какие такие пуговицы ты ищешь? У нас молнии.

И правда – стоит взглянуть в окно, и мы увидим, что все небо в них, и гигантские раскаты грома разбивались о числа в календаре.

А жизнь – это одиночество. Одиночество и отчаяние. Иногда чего-то становится меньше – например, одиночества, и тогда для равновесия увеличивается количество отчаяния. Это я опытным путем пришел к таким умозаключениям, и дальше по этому пути идти бы мне не хотелось.

Съел сырок, чтобы поднять хотя бы сахар в крови.

– Поднимешь потом коробки в спальне? – попросила она.

– Конечно, конечно.

– Спасибо, а я тогда пойду, у меня сегодня тяжелая встреча – один клиент хочет получить страховку за самоубийство.

– Он что, ненормальный?

Я пошел в спальню, стал поднимать коробки. Из какой-то выпала праздничная открытка. Праздник был неочевиден – на ней были изображены маяк с островом.

Потом вышел, сел за руль, мотор неохотно завелся. Это еще полбеды – надо давать какие-то премии людям, которые бы смогли управиться здесь со сцеплением. Я управлялся, но мне никаких премий не давали.

– Вы привезли мне гардины?

– Да, вот они, – показывал я ему то, что привез.

– Подозрительные гардины.

Пока не было счастья в литературе, я подрабатывал то там, то здесь – мыл посуду, разгружал склад с печеньем, развозил гардины..

– Вы поможете мне их затащить наверх?

– Наверх?

– Я живу на двадцать первом этаже и даже чуть выше – прямо там, под люстрой.

– Ох, эти люстры.

– Да, это они. Ну что, согласны?

Конечно нет – я отрицательно помотал головой.

– Давайте, вам понравится.

– Обманываете вы меня.

– Понравится, – уверенно сказал он.

Мы поднялись. Мне не понравилось. Хотя квартира была хорошая, теплая, с умеренным субтропическим климатом. За этими днями я как-то заметил, что жизнь – и не жизнь вовсе, но длинная однородная полоса этих дней. На стене у человека висел огромный плакат с островом и маяком. Точно такой же.

– Плакат у вас очень интересный.

– О, это несбываемая мечта.

– Несбываемая? Вы что, пытались кому-то ее сбыть?

– Много раз, и знаете что?

– Знаю.

– Ох, опять вы за свое – она до сих пор у меня!

Я посмотрел на плакат еще раз. На человека, на плакат.

– Я возьму ее.

– Да в любой момент! Прямо хоть сейчас забирайте. Стройте лодку и плывите к этому острову.

Я задумался.

– И не думайте, плывите, я вам говорю.

– Как же я построю лодку?

– Из досок, вот они.

Он показывает рукой в угол, и мы видим, что там куча разнообразных досок. Лежат друг на друге, греются. Я выбрал те, что посимпатичнее, поблагодарил его, и поехал домой.

Остров у меня в кармане.

Большой карман.

2
Дома есть было нечего, но я все-таки поел. Доски смотрели на меня осуждающе, я же отводил взгляд. Черт, зачем я их притащил? Вся эта затея казалась мне глупой. И человек – глупым. Да и я сам – хотя нет, я все-таки казался себе не таким глупым, нет-нет, только не я.

На следующий день не пошел на работу, а стал делать лодку. Это оказалось очень легко – я просто прибивал нужные доски к другим доскам. Щели были гигантские.

Она пришла вечером.

– Ох, ты зря так много пьешь, – говорит.

– Это же апельсиновый сок.

– Мне кажется, там не только апельсиновый сок.

– И мне так кажется.

Я показал ей лодку.

– Вот, на ней поплывем.

– На ней?

– Поплывем.

Она скептически посмотрела в ее сторону.

Да, она не поклонница лодок. Нет. Музыка – вот, что она любила. Так любила, что однажды даже мастурбировала третьей пластинкой Пинк Флойд. Хотя у нее были и другие пластинки этой замечательной группы.

И познакомились мы с ней в вагоне метро. Она проспала свою станцию и уехала в депо, а я поехал с ней – в надежде обокрасть и изнасиловать.

Но потом передумал.

– А может, не на ней? – развеяла она мои мысли.

– Может, и не на ней.

– Но скорее все-таки на ней.

– И это ты тоже верно заметила.

Та ночь была беспокойной и умиротворяющей. Я несколько раз просыпался, проверял ее пульс – странный страх того, что она должна умереть. Просыпалась ли она, чтобы пощупать мой? Вряд ли.

И это все, что нужно знать об отношениях между мужчиной и женщиной.

– Прекрасное утро.

– Прекрасное.

Снова шел дождь. Опасные месяцы. С третьего раза я смог выжать сцепление, и машина плавно поехала вдоль шоссе. Чем дальше мы ехали, тем больше елок образовывалось слева и справа. Потом еще больше. Потом сосны.

Так мы доехали до моря.

– Неспокойные волны.

– И дождь все не кончается.

– Ты уверен, что эта затея с лодкой – хорошая затея?

– Нет, я не уверен.

– Хорошо, давай попробуем спустить лодку.

Несмотря на гигантские щели и, в целом, хлипкость конструкции, лодка не утонула. Наоборот – она мягко покачивался на воде, как бы маня. Как бы заманивая.

– Сейчас попробую.

Я сделал шаг и оказался в ней. По-прежнему не тонет. Ну, ладно.

– Я тоже попробую.

Она сделала шаг. Все, мы в ней. Единственным инженерным решением, которое крутилось в моей голове где-то между расчетами сужения поиска пространств Калаби-Яу и нахождением гравитационных волн с помощью интуиции оказалось установка мотора между щелями замечательной лодки.

Да, я был умен, и это был я.

– Хорошо, что ты сделал моторную лодку.

– Очень хорошо.

– И бензина для нее нам надолго хватит, верно?

– На года хватит.

Через двадцать минут лодка заглохла.

– Весел нет?

– Нет.

– Ну, и слава богу.

Она полезла ко мне обниматься. С девчушками всегда так – дай им возможность, и они лезут, подлезают, подлизываются. А вокруг сгущался туман. Все сгущался и сгущался. Сгустился.

Настолько сгустился, что и не туманом он был уже вовсе, но обыкновенной сгущенкой. Тем не менее, мы были сыты.

– Странно, я никогда такого тумана не видела.

– Это потому что он глаза выедает.

– Давай руками грести.

– Давай руками.

Мы зажмурились и начали грести. Минуты, часы. Потом перестали. Лодка ударилась обо что-то мягкое, и мы поняли, что приплыли. Сгущенный туман уходил куда-то обратно в море, а перед нами вырисовывались очертания заброшенного острова.

Да, это был тот самый остров.

3
Мы оглянулись – вокруг нас на сотни миль лишь море. Соленое море – мы попробовали.

– Как странно, – заметила она, – если рассказать об этом моим подругам, они ни за что не поверят.

– Ох, детка, – ответил я, – твои подруги поверят во что угодно – у них дома есть телевизоры.

Мы отправились изучать остров. Сначала мы изучали его по горизонтали, потом – по вертикали. По горизонтали и вертикали, шаг за шагом, месяц за месяцем. Хотя, про месяцы – это я уже перегнул, не более трех часов понадобилось на все.

– Ничего нет.

Это правда – лишь пустота хвойных деревьев и тишина. Оглушающая тишина. Самым большим разочарованием, конечно, был маяк. Его отсутствие. Мы стояли и молчали.

– Странно, сигареты куда-то делись, – заметил я.

– Думаешь, кто-то их украл?

Я медленно оглянулся.

– Думаю, что как-то слишком тихо для такого острова.

– А я проголодалась.

Вся эта затея нравилась мне все меньше. Чертов любитель гардин, из-за таких как он люди и бросаются под колеса обозрения. Потом бросают друг друга. «Не бросайте, не надо!» – кричат колеса, но тебе кажется, что ты на правильном пути. Люди забывают, что на любых путях две рельсы никогда не пересекаются.

– Давай вернемся вглубь острова, поищем плодовые деревья.

Мы идем, а вокруг только сосны. Сосны и елки. Прекрасный запах. От него еще сильнее хочется есть. Мы пробуем елки – не то. Не то, что сосны, но и сосны лишь навевают меланхоличные мысли. Потом она споткнулась.

– Аккуратней, – говорю, – что там?

– Черт, тут какая-то металлическая штука.

– Надеюсь, не капкан.

– Если бы это был капкан, я бы начала кричать.

– Нет-нет, кричать бесполезно, здесь никто тебя не услышит, никто..

Страшно такое слышать на необитаемом острове, но еще страшней – заваривать одноразовый кофе несколько раз.

Мы пригляделись – металлической штукой оказался замок. Я разгреб вокруг ветки и опилки, и увидел, что замок принадлежит старой двери, находящейся на земле.

– Как думаешь, куда она ведет?

– Уж точно не к маяку.

– И замок такой большой.

– Неправдоподобно большой.

Это правда – замок был такой огромный, что по сути и сама дверь была не намного больше. Железный, тяжелый.

– Нам никогда его не открыть.

– Нам даже его не поднять.

– Хотя однажды я подняла целого дельфина.

– Ничего себе, целого дельфина? И где же это произошло?

– В ресторане.

Я подергал замок. Ничего. Подергал дверь. Открылась.

– Черт, этот замок ведь даже не прикреплен к ручке!

– И правда – смотри, его зацепили просто за петлю рядом.

Повеяло прохладой. Не холодом, от которого кровь стынет в холодильнике, но тревожной прохладой. Тревожной и приятной. Я открыл дверь нараспашку и увидел лестницу, ведущую в темноту.

– Идем?

– Идем.

4
Зачем кто-то повесил замок рядом с дверью без замка – загадка. Я любил загадки, и ребусы, и аэробусы – помню, как в детстве водитель одного из таких аэробусов посмотрел мне в глаза и сказал абсолютно серьезно: «Запомни, никогда больше не заходи в кабину водителя без спроса!».

Почему я помню эти слова, но не строчки песен битлз – еще одна загадка. Хотя и Джон Леннон нередко приходит ко мне во сне и просит написать ему новых песен.

– Творческий кризис, – говорит Джон.

– Это потому наверно, что ты умер.

– Возможно, возможно..

Мы спускались по лестнице. Сначала было темно, а потом появились окна. Сквозь окна проникал солнечный свет, и это было странно. Видеть солнечный свет под землей.

– Высоко слишком эти окна, не выглянуть.

– Тогда идем дальше.

Лестница была винтовая. Она кружилась, закручивалась и мы кружились с ней – как в вальсе, как в сальсе, на «раз-два-три, раз-два-три», – считал я вслух, а что дальше было уже и не вспомнить.

– Четыре, – подсказывает она.

– Спасибо.

Она выпивает четыре чашки кофе, потом еще две, и все это на голодный желудок, на желудок праздничный, одухотворенный, под Джима Моррисона и Мориса Равеля, в нижнем белье и без, под и на, ускорители и антидепрессанты, друг за другом, отчаяние за отчаянием. Любовь – это западня, бассейн, в которой ты заходишь наивным агнцем, а выходишь – Брайаном Джонсом.

– А кто-то фотографирует меня, пока я голая, – наконец признается она.

– Черт, и часто ты бываешь голая?

– Только тогда, когда меня фотографируют.

Лестница подходит к концу – внизу помещение. Там большие панорамные окна. Истина уже близко, она почти у нас на языках.

Я спускаюсь, и смотрю – бескрайнее синее небо на сотни миль вокруг. Прекрасное небо, прекрасные мили.

– А почему оно внизу? – спрашивает она.

И я не знаю, что ей ответить. Но это так – мы выглядываем из окон, и понимаем, что небо – под нами. Где-то внизу. А в центре помещения стоит гигантская лампа с кучей стекол и зеркал.

– Черт, да это же маяк!

– Похоже на маяк, – соглашается она.

– Только он растет не вверх, а вниз.

– Под землю растет.

– Подземный маяк.

От этого становится немного не по себе. Мне хочется отвлечься, забыться – я спрашиваю про те эротические фотографии, которые мы обсуждали, пока спускались по лестнице.

– Они не очень хорошего качества, – говорит.

– Мне-то ты можешь их показать.

– Наверное, теперь уже могу.

И она показывает эти эротические фотографии – неразборчивые, мыльные, и я беру полотенце, беру фотографии, беру в охапку все свое воображение и закрываюсь в душе, планируя хорошенько помыться.

Настолько они мыльные.

– Какой душ, милый, мы же на маяке?

– Извини, отвлекся.

– Давай посмотрим вниз из окна.

– В смысле, наверх?

– Да, в каком-то смысле так и получается.

Мы поднимаем головы вверх, при этом смотря на подножие маяка – по сути вниз – и замечаем, что там, минуя все законы физики, тихо бьется о стены море.

– А я думаю, что это шумит?

– Но что там делает море?

– Оно бы должно упасть.

– Может, оно скоро упадет?

– Было бы печально.

Но море не падало. Оно шипело своими волнами и плавно уходило за горизонт. А мы смотрели на него с вершины маяка – и для нас оно было вверху, а внизу – небо. И все это было с другой стороны земли, где по идее не должно быть всего этого. Кроты, землеройки – где они все? Откуда море?

– Смотри, лампа загорается.

Начинало смеркаться, и гигантская лампа в центре маяка постепенно заполнялась светом, ослепительным и прекрасным.

Нас ослепило.

5
Надо было уходить оттуда. Надо было приходить куда-то.

– Давай обратно вниз по лестнице.

– Черт, придется же подниматься.

– Может, есть лифт?

Но лифта не было. Ступени за ступенями. За ступнями. Я вспоминал все простые числа до восьмидесяти трех, а дальше все сложнее. Когда мы добрались до вершины – подножия маяка – я понял, что математика – не для меня.

– И не для меня.

– Смотри, дверь.

Помимо двери, которая вела обратно на верхнюю часть острова, справа была еще одна небольшая дверь. Мы ее сразу не заметили.

– Это, наверное, дверь к морю.

– Не открывай.

– Не буду.

– Вот и не открывай.

– Не буду я ее открывать.

Когда мы открыли дверь, прямо в метре от нас сверху плескались волны. Сделать шаг – и все. Ты там – в облаках.

– Слушай, а если мы упадем, то там, за небом – там что?

– Господи, откуда я знаю, наверное черепаха на трех китах.

– Знаешь, я иногда слышу этих китов, когда на работу иду.

– Это они тебя отговаривали.

Мы закрыли эту страшную дверь, и попытались открыть ту, что вела наружу. Она не поддавалась.

– Закрыто.

– Может, ее придавило с той стороны?

– Нет, не придавило, – раздался голос откуда-то снизу.

Мы обернулись – по лестнице к нам поднимался человек. С виду он казался безобидным, но что-то в его внешности было пугающе-отталкивающим.

– Глаза, – подсказал он.

– Да, глаза у вас отчаянные, убивать нас пришли?

– Нет, а вы?

– И мы нет.

– Вот и договорились.

На нем был балахон, какой бывает у монахов в келье, хотя на монаха он не особо походил. Скорее, на забитого инженера, изобретающего вечный двигатель десятый год подряд, и надеющегося, что со дня на день расчеты сойдутся.

– Я, к сожалению, не могу вас выпустить.

– Зачем вы тогда нас впустили?

– Я и не впускал – просто дверь не закрыл, даже не думал, что сюда кто-то еще доберется.

– Нас дома дети ждут.

– Это вы врете.

– Голодные дети.

Он достал из кармана пару бутербродов и предложил нам. Бутерброды были вкусные – это он здорово придумал. Благодарить его мы не стали.

– Понимаете, я не могу, – продолжил он, – вдруг вы кому-то расскажите про это место.

– Вы не хотите, чтобы сюда кто-то пришел?

– А вы бы хотели?

– Есть еще бутерброды? – спросила она.

Он повел нас обратно вниз, к вершине маяка. Лампа разгорелась, но успокоилась. Возле одной из перегородок был шкаф.

– Здесь я и живу.

– Хороший шкаф, – согласился я.

– Иногда бывает тесновато.

– Бутерброды там же лежат? – спросила она.

Бутерброды лежали там же. Мы съели еще по одному.

– Я расскажу вам свою историю.

– Не стоит.

– Нет, расскажу.

И он начал рассказывать.

«Все началось с работы на консервной фабрике. Мы консервировали рыбу, и всегда со мной был этот рыбный запах. Жена и дочка сначала мирились, а потом стали сторониться меня. Я работал больше – в две, в три смены, приходил домой очень уставший, но от долгой работы рыбой пахло все больше. В конечном счете они ушли – тут он пустил робкую слезу – но я не сдался! Я продолжал помогать им, попутно консервируя рыбу. Хочу заметить, что рыбу я не люблю. Консервы – тоже. Однажды я все-таки накопил достаточную сумму, чтобы открыть свой магазин по продаже сушеной кукурузы. Ведь я любил и кукурузу, и сушки. В этот момент на улице я повстречал старушку, милую и несчастную. У нее умирал сын, а еще один сын уже умер, все родственники болели, и болели очень давно, и беременные котята нуждались в уходе. Я поверил ей, и отдал все деньги, что у меня были – ох, как она была счастлива! К сожалению, ее история была лишь выдумкой – а на мои деньги она открыла бордель, и когда я пришел туда в надежде на спасение, она была уже не так мила – „убирайся прочь, сукин сын!“, вот и все, что мне оставалось. Я помню лишь как шел, шел, шел – пока не кончилась дорога, пока не началось море, а я все шел и шел. Потом кончилось и море, и я оказался на этом острове. Нашел этот маяк и все – живу здесь. Обратно не хочется».

– Грустная история, – сказала она, прожевывая бутерброд.

Мы сидели молча. Ночь плавно опускалась на обратную сторону острова. Маяк светил далеко, и его теплый свет успокаивал.

– Слушай, мы же не похожи на эту старушку, так?

– Нет, вы не похожи.

– Ты выпусти нас, а мы никому не расскажем об этом месте.

– Да? Ну, хорошо..

Мы продолжили молча смотреть друг на друга, никто не шелохнулся.

– Уже можно выпускать.

– Как? – удивился он, – ключ, который закрывал дверь, я выбросил в море на всякий случай – если вдруг передумаю. Вы знаете, со мной такое бывает, я передумываю..

И лишь море у подножия маяка тихо шуршало своими волнами.

6
Кое-как мы улеглись на полу, чтобы пережить ночь. Человек забрался в шкаф, и свернулся там клубком. Наутро было утро, а я был по-прежнему трезв.

– Еще бутербродов?

– Нет-нет, хватит с нас твоих бутербродов.

Я выглянул в окно. Только море. Сплошное море вокруг. И тут меня осенило.

– Мы выберемся с этого острова, смотри – море же здесь снизу вверх?

– Можно и так сказать.

– А с обратной стороны острова – как обычно – сверху вниз!

– Да, было там такое море.

– Мы просто нырнем в это море – с этой стороны, проплывем чуть дальше – где кончается контур острова, и вынырнем с обратной стороны!

План был прекрасный. Если остров устроен так, как мне кажется, то и всем будет казаться то же самое. Для красоты я бы даже закурил трубку, но трубки не было.

– Я не смогу, – сказал он, – не умею плавать.

– Ты же хотел остаться?

Человек замялся.

– Понимаешь, я все-таки скучаю по жене и детям.

– А маяк как же?

– Прекрасный маяк, просто прекрасный! И море, и свежий воздух.. но иногда, знаете, – он обвел нас многозначительно взглядом, – так одиноко здесь, а это очень важно – чтобы рядом с тобой кто-то был.

Помимо неумения плавать, он еще и боялся воды.

– Господи, да научу я тебя плавать.

– А ты умеешь?

– Это же соленая вода, чего тут уметь.

– Не самая соленая.

– Ну, тогда давай досолим.

Мы идем на кухню, берем соль, берем еще одну, крупинка за крупинкой, унция за унцией – и солим воду. Насаливаем.

Рыбы в море начинают переживать, и выныривают:

– Как-то чересчур солите, – говорит одна из них.

– Хорошо, рыба, – ответил я, – все понятно.

Больше солить эту воду мы не стали.

Она заходила первой.

– Слушай, а ты уверен, что мы не упадем в небо? Здесь же все в обратную сторону, ну.. понимаешь?

– Заходи-заходи, – подбодрил я.

Мне казалось, вода должна держать. Сама-то она никуда не девается. Девчушка аккуратно просунула ногу, еще аккуратней, так, так, давай же, давай – потом поскользнулась, и с головой оказалась в море.

Мы ждали. Секунда, две.

– Сейчас вынырнет.

– Мне это не нравится, – забеспокоился человек.

Прошло еще несколько секунд.

Потом она вынырнула.

– Отличная вода! – засмеялась.

Тогда и мы уже стали спускаться. В воде были странные ощущения – мы находились головами вниз, и при этом не падали. У маяка было неглубоко, и мы даже могли идти на цыпочках. Шли, шли. Потом поплыли. Пять, десять метров. Маяк начинал отдаляться, а впереди только волны и горизонт. Мы отплыли метров на триста – примерно таким я представлял себе остров в радиусе.

– Пора нырять.

– Ты уверен, что получится? С точки зрения законов физики неправдоподобно смотрится.

– Квантовая теория смотрится еще более неправдоподобной, тем не менее, ученые все ловят электроны.

Я набрал в грудь побольше воздуха – и нырнул. Вода была темной и соленой – ничего не видно, а если и видно – то глаза щиплет. Я старался, как мог, и руками, и ногами, и даже мыслями греб наверх. Потом брызги, солнце, и я понял, что вынырнул.

Огляделся – и возле берега уже с той стороны острова увидел лодку, на которой мы приплыли.

7
Она вынырнула вслед за мной.

– Получилось.

– А ты не верила, что я всех вытащу.

– Верила.

– Нет, не верила.

– Слушай, а где этот парень?

Мы оглянулись, покачиваясь на волнах – парня не было.

– Черт, он не выныривает!

Я набрал еще воздуха, и погрузился в воду. Пытался что-либо разглядеть, но от соли резало глаза, на ощупь – никого.

– Он не выныривает, не выныривает! – кричала она мне.

– Жаль.

Я попробовал еще пару раз понырять, но это было безрезультатно. Только глаза теперь красные были.

И тишина. Плеск волн и ветер где-то вдалеке. Сгущались тучи.

– Ты убил его.

– Ох, детка, я не делал этого.

– Я уверена, ты все подстроил специально, чтобы его убить!

– Да нет же, не специально..

– Держись от меня подальше!

Она начала резко грести к берегу. Я все-таки поплыл за ней.

– И не плыви за мной!

– Не могу, там берег.

– Убийца, убийца!

Она поплыла быстрее. Мы вылезли на песок, и он был уже не таким теплым, как махровые носки моей бабушки. Она держалась чуть поодаль, что делать дальше – непонятно.

– Ты и меня убьешь, да?

– Ты думаешь, стоит?

– Если будешь убивать – убивай быстро.

– Хорошо.

Вдруг, вдалеке показался силуэт человека. Мы стали приглядываться. Он тоже приглядывался. Греб одной рукой, а вторую под воду засунул – держал там что-то. Доплыл до берега, вышел.

– Чуть было не забыл! – показывал он нам на пакет с бутербродами, – пришлось вернуться.

Опасные тучи все еще висели у нас над головами. Ветер сбивал с хвойных деревьев хвою и доносил до нас ее запах.

8
Следующим утром мы пылесосили окурки или что-то такое. В нашей квартире ничего не изменилось – лишь первые пару минут все казалось каким-то забытым, а дальше унылая рутина.

С острова мы выбрались на той же лодке. Несмотря на то, что щели в ней стали еще больше, нас стало точно не меньше. Гребли мы по очереди.

– Понимаете, я очень одинок, – все рассказывал нам он.

– Это мы помним.

– Даже во время новогодних салютов.

– О, в это время все себя одинокими чувствуют.

Счастье – оно внутри. Нельзя нарезать его ломтями, или выломать из оконной рамы. Внешнее формирует внутреннее – но это полная ерунда. Все, от чего оно зависит – висит между левым и правым легкими, но никакая бронхоскопия не находит там ничего. Хочется быть проще, быть легче, а весь мир тяготеет к утяжелению, к усложнению – но это тоже лишь самообман. Единственное, что тяготеет к усложнению – это сами люди.

– Слишком тяжело ты рассказываешь, тяготеешь – говорит он мне.

– Да нет, я все веду к тому, что под внешним обликом скрывается иногда гораздо больше интересного. И невероятные миры – не надо впадать в панику, если ты чего-то не видишь сразу. Знаешь, чем ты сам глубже, тем больше ты и заметишь под поверхностью.

На прощание он протянул нам пакет с бутербродами.

– Держите их, держите.

– Да мы их уже как-то держали, спасибо.

– Это подарок.

Мы взяли их. Он скрылся, и с тех пор мы его больше никогда не видели. Времена года сменяли обои в квартирах, и однажды пришло время возвращать доски, что я взял у человека с гардинами.

– Вот они, – говорю, – спасибо и давайте останемся каждый при своем мнении.

– Вы все-таки нашли тот остров?

– Не знаю.. а как понять, что это был тот?

– Вы бы обязательно поняли, если тот.

– Мне кажется, я ничего не понял.

– Значит, точно тот.

Он внимательно изучал доски.

– На самом деле, я бы хотел получить кое-что еще.

– Больше ничего нет, – ответил я.

– Бутерброды.

– Бутерброды? Могу дать вам мелочь на проезд..

– Да нет же – уникальные, ни на что не похожие бутерброды! Я думал, если вы найдете остров – найдете и их. Я их очень давно ищу, очень.

Он грустно посмотрел мне в глаза.

– Ох, ладно, были у нас какие-то бутерброды.

Я смотался домой, открыл холодильник, нашел там пакет, вернулся.

– Они? – спрашиваю.

Он развернул пакет, взял один, и начал тщательно жевать. Смелое решение – в холодильнике у нас лежали они уже довольно давно.

– Господи, это они!

В его глазах зажглись огни, а я тактично удалился. Сцепление все так же выжималось через раз, и первые белые хлопья уже спускались на смену дождям. В подворотне около бара пьяная парочка занималась этим прямо на старых коробках. Около букмекерской конторы стояли люди и курили, курили, курили. В калифорнийском университете в Сан-Франциско разрабатывали новое лекарство от рака.

У каждого свой маяк.