Как слепой к ведьме ходил

Потерял солдат на войне глаза. Сначала один, потом второй. Вроде дело было под Парижем, а может, под Берлином, тогда и потерял он сначала один свой глаз, левый, а потом его и правого лишили, потому как солдат этот — огого! — с одним глазом стрелял лучше, чем давеча с двумя! Говорят, он и тогда не усмирел. Может, посчитал потерю зрения сущим пустяком, а вернее и вовсе не заметил, потому как и стрелял обыкновенно зажмурившись. После войны отправили его на родину, где солдат совсем охилел. Ему б за плуг, а плуга он не видит, ему б на коня, а конь и сам незрячий. Книгу б солдат почитал — да оно тут и без слов понятно. Заскучал без дела солдат. 

Дело было, приехал к солдату его старый друг, Васька матрос. Очень удивился, узнав, что его приятель ослеп. Но Васька матрос был человеком непростым и на все всегда ответы знал. Много повидал он в жизни, а потому и солдату решил помочь.

— В дремучих лесах близ Забытого края, где птица не поет, а всякий неприхотливый цветок засыхает, живет старая ведьма, всеведущая и всезнающая. От нее безногий на ногах уходит. Кто не слышал, начинает слышать, кто не говорил — говорить, а невидящие — ну, сам понимаешь. Дорога до нее через скалы идет, и на коне всей жизни не хватит добраться.

Так сказал Васька матрос, но на то он и матрос, что по морям ходил. Погрузили они в лодку провизии и отправились в дальний путь. Море терзало лодку, заливало водой, швыряло из стороны в сторону. Много дней и много ночей плыли товарищи, встречали лето, провожали зиму, наконец, встретил их Забытый край. Высадились путники на берегу, привязал Васька матрос свою лодку.

Тут его солдат и спрашивает:

— Как же мы ведьму найдем, раз тут лес непроходимый?

А Васька матрос ему отвечает:

— Кому помощь нужна, того тропа сама к хижине ведет. А потому, друг, не серчай, идти тебе дальше одному придется.

— Это как так, одному? — удивляется солдат. — А ежели зверь дикий нападет? Я мало того слепой, еще ружья не имею.

А Васька матрос восклицает:

— Так ты ж солдат! Солдаты ничего не боятся! — тут Васька хитро улыбается, подмигивает приятелю. — А уж поди и страшно, а?

— Нисколько!

Тогда Васька матрос достает свой нож и протягивает солдату.

— Так и быть, заключим пари. Если вернешься зрячий, я проставляюсь на стол, да уж такой пир закачу — за три дня из-за стола не встанешь!

Солдат смеется, берет нож. Развеселить мертвого — на это Васька матрос мастак, это у него хорошо получается! Схватил друг солдата за плечи, подопнул сзади тяжелым ботинком, покатился солдат кубарем, ножичком помахивая — так и докатился до избушки. Стукнулся солдат головой о дверь — только в ушах тихонько зазвенело, поднялся, отряхнул одежку, сплюнул себе под ноги. Только сапог порвал, но это не беда, такое, знаешь, военного человека закаляет. Заходит в избу солдат, а его и спрашивают: «Кто ты есть да зачем пожаловал».

— Солдат я, — отвечает солдат. — Только вот слепой солдат и не солдат вовсе. Правильно? Изволь, колдунья, мне глаза вернуть, а я в долгу не останусь.

Ведьма тогда взяла солдата под руку да и усадила в доме на стул. Сел солдат на стул — стул под солдатом закачался. Муха села на слепой глаз — солдат ее рукой, а она давай на другой глаз садиться.

Тут ведьма солдату говорит:

— Пойдешь по тропе на восток. Знай, там растет огромный дуб, что ветками само небо трогает. Срубишь его и в ту же секунду видеть начнешь. Ступай, солдат, коли смелый. Так и не мне с тебя плату брать.

Усмехнулся солдат — что за диво! — но спорить с ведьмой не стал. Правда что, много ли он понимает в этих чарах? Встал солдат, поблагодарил ведьму, да тут стул под ним и сломался. Покатился солдат кубарем — все бока себе отбил, а ведьма только посмеялась. Не понравился солдату этот смех, да что ж поделаешь. Покачал солдат головой — эх, была не была! — и отправился к дубу.

Идет солдат по тропе, легко идет. Если чуть вбок свернет, так сразу в кусты шиповника падает. Идет себе, идет. Вдруг слышит, через кусты кто-то ломится. «Медведь!» — думает солдат. Хватает он нож, да только нет никого, будто и испугался солдата зверь дикий. Нечего делать, пошел солдат дальше. А слышит, что будто и крадется за ним кто-то. Если солдат остановится, так тот второй тоже затормозит, солдат пойдет — и тот шаг прибавит. Идут они так вдвоем, идут — скучно солдату стало, невольно начал он под нос себе песенку мурлыкать, которую у них на фронте все солдаты пели. Да только возьми и перепутай последние строчки.

— Неправильно поешь ты, солдат, — окликают его из-за спины. — Не так надо.

— А как?

— А вот... — и запел незнакомец, хрипло так запел, что не песня, а рев медвежий.

Идет солдат, заткнув уши, не знает, куда деваться, а незнакомец все поет и поет. Наконец, и он замолчал. Пришли они к дубу. Тут незнакомец солдата за плечо хватает, спрашивает:

— Рубить будешь?

А солдат его и спрашивает:

— Кем будешь, чудак? Взялся откуда?

— От ведьмы, — отвечает незнакомец.

— А ведьма что?

— Топор ты забыл, вот что. И кто из нас чудак еще, солдат?

Берет незнакомец солдата за руку, протягивает топор. Держит солдат крепко инструмент, а тот тяжелый, точно кузнечный молот, и дрожит у солдата рука. Перехватывает он топор и замахивается для удара — только воздух свистит.

— Куда ты машешь?! Убить али вздумал?!

— А коль так, не стой на дороге!

— Тебе дуб рубить надо, а не меня. Обернись, чудак, ей-богу!

Сплевывает солдат и уже машет себе за спину. Только коснулся топор дерева, как то затрещало, всей своей кроной пышной задрожало, покачнулось — только земля бухнула. Покачнулся солдат, выронил топор и сам упал на колени. Голова у солдата кругом пошла, на опережение побежишь — вовек не поймаешь. Моргнул солдат раз, моргнул второй. Кругом лес зеленый, сверху звезды светят — чудо, не иначе. Посмотрел солдат вперед — перед ним дуб поваленный да топор ржавый. Схватил солдат топор, поднялся, смотрит через плечо на незнакомца. Только и правда что не человек за ним стоит — покойник страшный. Глаз у покойника нет, черные дыры вместо них.

— Так ты ж и мертвый совсем...

— Правильно, что мертвый. Так мало того, ты этим топором мою могилу разрушил. Получай свои глаза, солдат, да только знай, через три года приду я за тобой. Буду я ходить как ты, пить как ты, жить как ты, и на все я буду твоими глазами смотреть.

Захохотал мертвец и пропал. Возвратился солдат под утро к Ваське матросу на берег да все как есть ему поведал. Грустно солдату, не знает, что и делать, а смотрит, Васька матрос пуще покойника смеется, только живот раздувается.

— Ты, подлец, зачем над чужой бедой смеешься? Али радостно, когда другому плохо?

Смеется Васька матрос, рукавом слезы утирает.

— Я, — говорит, — такую штуку придумал! Такую! Пусть только попробует за тобой прийти покойничек — мы его мигом!

Сели приятели в лодку и отчалили в тот же день. И вновь они весну и лето встречали, а как проводили последнюю зиму, самую суровую из всех, так и минуло три года солдату отмеренных. Стал Васька матрос по возвращении на стол собирать. У матросов, как известно, рука щедрая, а у Васьки тем более. Подкатил он две бочки к самому порогу, втащили они их. Поднес Васька разных закусок полный стол, а тот возьми и пополам переломись. Втащили они, значит, новый стол крепче прежнего и на него все разместили. Сели пить.

А как минула полночь, так давай в дверь стучаться. Весь дом потрясли, только солдат сидит, не шелохнется. Громче стучится нечистый в дверь — крыша съехала, звезды у солдата на кухне засияли.

— Открой, солдат, — кричит покойник. — Время по счетам платить.

Молчит солдат.

— Открывай! — ревет нечистый.

И снова молчит солдат.

— Открывай, а не то хуже будет!

Тут дверь с петель и слетела. Входит покойник и видит: сидит за пышным столом один Васька матрос и горько плачет. Рядом же в гробу, что давеча Васька матрос сам же из стола сколотил, лежит солдат, не шелохнется. Содрогается матрос, да что же теперь — мертвого не воротишь.

— Когда солдат умер? — спрашивает покойник.

— Сегодня приплыли, сегодня и умер, — отвечает грустно солдат. — Цинга.

— Цинга... — повторяет грустно покойник. — Так и мертвый он теперь ничего не видит. Не пьет, не дышит, не живет — что взять с такого?

Вздыхает покойник, Васька его за стол и приглашает.

— Садись! — говорит. — Выпьем!

Выпили они полбочки, потом еще полбочки выпили. Много про солдата хороших слов было сказано, что даже покойник слезу пустил — настолько ему жалко умершего стало. Да разве ж слезами дело поправишь? Следом за покойником плачет Васька, и неизвестно, кто больше, только что море соленое разлилось до самого гроба. Понесло гроб, чуть на улицу не вымыло, да застрял солдат в дверях. Сидят матрос и покойник и пьют. Всю ночь пили, все слезы, наконец, выплакали.

— Ничего не скажешь, хороший мужик был этот солдат, — говорит покойник.

— Хороший, — отвечает матрос.

Поднимается тут Васька из-за стола, шатается из стороны в сторону. Подходит он к печке, а за печкой лопата, хватает он ее и идет к дверям.

— Куда это ты собрался? — удивляется покойник.

А Васька и отвечает:

— Как куда? Хоронить!

— Ночью? — удивляется еще пуще покойник.

Васька смеется.

— Ну, чудак! Какая ночь? Утро давно.

Тут какой бы покойник мертвенно-белый не был, еще сильнее побледнел. Дырки от глаз у него еще шире стали, еще шире раскрылся беззубый рот. Смотрит с ужасом покойник на окна, а в них уже первый лучик по стеклам пляшет, и кричат где-то с огородов петухи. Чуть поднялось солнце выше, попало на покойника, не успел тот ничего сказать, как на месте в прах и рассыпался.

А Васька матрос подождал, когда солдат протрезвеет да из гроба вылезет. Закопали они покойника, что от него осталось, на кладбище деревенском и зажили спокойно.

Известно, недолго солдат зрячим проходил, так как вскоре новая война началась.

На том и кончим сказ...