Часы
Если бы только знала, Аннабель, как сильно меня унизили, как чудовищно оскорбили, смешав с землей, с прахом, с пеплом, растоптав ногами последнее чувство человеческого достоинства!
Возможно, этого письма ты бы уже не прочитала — некому было бы написать. Сложно представить ту степень отчаяния, что овладела мной, человеку, который в жизни не испытывал подобного. Ты успешнее меня, Аннабель, и моложе, и богаче, у тебя было все, о чем ты только могла пожелать — с самого рождения! Я же выбивался из низов, бился за право считаться таким же человеком, как все, хотел лишь немногого — человеческого обращения, уважения и признания равным!
Но погляди — я снова на обочине жизни!
Признаюсь честно, дорогая моя, прошлый вечер я провел на великой стройке — опоры будущего Тауэрского моста уже позволяют забраться на них так высоко, как только нужно, чтобы эффектнее свести счеты с жизнью. Я карабкался на эти опоры, несмотря на колючий ветер и моросящий снег! Несколько часов я провел, пытаясь достичь финальной точки, которая закончила бы мой неудавшийся роман с жизнью!
И я уже занес было ногу над бушующей серой Темзой, как вдруг меня схватили за руку! Я не поверил сперва, что такое возможно — вот мое тело отправляется в последний полет, а вот его ловят и возвращаются на земную твердь так легко, словно оно не весит больше пушинки! Человек, спасший меня от опрометчивого, как мне теперь ясно, поступка, обладал поистине бесконечной силой.
И сила эта чувствовалась во всем его внешнем облике. Этот джентльмен потрясал и красотой, и статью, и ростом! Только представь себе джентльмена шести футов ростом, одетого в черный сюртук с кроваво-красным подбоем, и такой же черный жилет, в нагрудном кармане которого виднелись золотые часы — страшно представить даже цену этих вещей! Одет он был по высшему классу, это уж точно. Цилиндр прибавлял ему росту, и, даже стоя на опорах моста, он ухитрялся упираться на тяжелую деревянную трость с рукоятью в виде головы охотничьей собаки с оскаленной пастью. Кожа у него была белая, а волосы — черные, как густые чернила.
Человек этот обратился ко мне:
— Сэр! — он назвал меня сэр, представляешь? — Что же вы делаете? Ни за что не поверю, что в жизни есть ситуации, требующие столь однобоких и непродуманных решений!
И такая злость взяла меня в ответ на эти слова... Что мог знать этот богатенький джентльмен о судьбах и нуждах простых людей? Я впал в гнев и сам не заметил, как выложил ему все от начала до конца. И про мистера Маркуса, и про его надменные слова, и про то, чем закончился наш роковой разговор... Слово за слово, и вот господин этот уже узнал, что из всех близких у меня есть только кузина, которая живет в Абердине и вся наша связь держится на письмах и добропорядочности посыльных. И что в Лондоне я совершенно один, и ныне остался без гроша в кармане и каких-либо приличных рекомендательных писем. К тому же мистер Маркус обещал устроить так, что меня никогда не возьмут ни в одно приличное место — и это не пустые угрозы, он ведь член сразу нескольких элитных джентльменских клубов, и связей у него больше, наверное, чем у иного графа или лорда! И вот все это я рассказал ему прямо там, на мосту, в шаге от того, чтобы навсегда оборвать свою связь с жизнью!
А дальше произошло то, чего я никак не мог ожидать — после подобной исповеди! Джентльмен запрокинул голову и расхохотался. И в этот миг — я клянусь тебе! — глаза собаки, венчающей его трость, засветились красным.
Я собирался было оскорбиться на то, что он посмел насмехаться на моей бедой, но смех его оборвался так же резко, как начался. Он устремил на меня взгляд колючих черных глаз и спросил:
— Так тем более, сэр! К чему же столь радикальные поступки? В нашу прогрессивную эру самоубийства не только отрезают нас от Всевышнего, но и выглядят крайне нерациональными.
— У вас будто бы есть иное решение! — со злостью выпалил я. — Может, хотите дать мне денег или хотя бы помочь советом?
Джентльмен усмехнулся.
— Советом, пожалуй, помогу — вам стоит показать им ад, сэр. Вашим обидчикам. Пусть заглянут в самое жерло и узнают, что бывает путь намного большее тернистый и жуткий, чем даже ваше восхождение сюда.
Я хохотнул.
— Хороший совет, сэр! Только вряд ли я могу им воспользоваться. Чтобы показать кому-то, как вы выражаетесь, ад, нужны ресурсы, и силы, и средства, коими я не располагаю!
— А я не выражаюсь, — спокойно возразил джентльмен. — Это не образное выражение, а совет — покажите ад вашим мучителем, отправьте их гнить вечно, сгорать заживо или вечно мерзнуть в срединных льдах. Полно, вы же хотите этого?
Мне показалось, я понял, кто передо мной и что происходит.
— Вот как! Так вы — подстрекатель? Небось, из личных врагов мистера Маркуса, он и вам успел перейти дорожку? Что ж, я не удивлен. И что же вы хотите? Вложить мне в руку револьвер и сделать своим оружием?
— Нет, — с улыбкой покачал головой джентльмен. — Не знаю, к радости или к несчастью, но я не имею чести знать мистера Маркуса. Но выслушав вашу историю, я захотел, чтобы вы сделали то, что должны во имя справедливости — показали ему ад.
— Хорошо! — я окончательно убедился, что все это было дурным театром, не иначе, и мне стало все равно — исповедь моя иссушила меня и выпотрошила, и я ждал только возможности остаться наедине с собой и прыгнуть вниз.
Джентльмен, услышав мое согласие, ответил так:
— Все, что мне надо — чтобы вы дали мне руку.
Веришь или нет, Аннабель, но мне было все равно. Я вот-вот готовился расстаться с жизнью — что мне было до того, где за минуту до этого окажется моя рука? Джентльмен тот сжал свою ладонь в черной кожаной перчатке вокруг моих покрасневших от холода и невзгод пальцев и притянул к себе. В заглянул в его глаза — и, клянусь, в них не было ничего человеческого! Черные воронки, поглощающие свет, с ярким красным сиянием в глубине. Его глаза словно поработили меня — на миг я забыл и свое имя, и где нахожусь, и что происходило со мной — настолько я оказался в плену этих глаз.
Но, несмотря на этот странный плен и охватившее меня оцепенение, я почувствовал, как в мою ладонь что-то легло. Как потом обнаружилось, это были часы. Их стрелки хаотично бежали назад, отматывая дни и столетия, путая местами дни, часы и минуты, взбалтывая мою жизнь, словно яйцо на завтрак.
Когда джентльмен отпустил меня, я едва мог устоять на ногах.
Он прошептал мне на ухо что-то вроде "зеркала и двери", и исчез — лишь стоило мне моргнуть. Словно все это мне примерещилось!
О, я бы решил, что это так и есть, но в моей ладони остались странные эти часы-луковица.
Я прислонился спиной к опоре моста и закрыл глаза.
И вот что произошло, когда я открыл их вновь, Аннабель! Я оказался вновь в богом проклятой конторе мистера Маркуса, за протертой конторкой, за которой провел несколько ужасных лет. В приемной было пусто, потому я позволил себе встать и пройтись, разминая ноги. Взгляд мой упал на зеркало и я в первый миг ужаснулся увиденному — и только потом осознал, что то был моим собственным отражением.
Веришь или нет, Аннабель, но вместо глаз у меня были черные воронки, полные глубины ветреной ночи, и красный огонь горел в глубине зрачка.
Тогда я посмотрел на себя внимательнее и обнаружил, что на мне был неплохой костюм черного цвета, а часы-луковичка виднелись из нагрудного кармана. Я улыбнулся — и отражение улыбнулось мне в ответ.
Милая Аннабель, на это я закончу свое письмо и отправлю его с нарочным посыльным — чтобы ты как можно скорее узнала об удивительной истории, что со мной произошла. А если ты задашься вопросом, что же я буду делать теперь — я отвечу тебе. Для начала, я дождусь мистера Маркуса и вызовусь провожать его до двери. Пусть с виду это будет дверь, ведущая на улицу из конторы, но я-то знаю, что именно в этот ненастный вечер дверь откроется прямо в ад. Холодный и жуткий, горячий и истинный, именно тот ад, которого в глубине души страшится мистер Маркус, от которого отвернулся Всевышний, но к которому повернулся я.
А пока я жду мистера Маркуса, который спокойно пьет чай и не торопится идти домой, в ненастье и ледяной дождь, я буду смотреть в свое новое отражение, сжимать в руке часы и думать о том, куда отправлюсь дальше. Зеркал и дверей много, как и заблудших душ. Покажи им ад — и они будут довольны.