Первая жертва
Элла никогда не думала, что её жизнь закончится так.
Она была слишком юной, слишком наивной, чтобы осознать, что происходит. Её родители, люди бедные, но когда-то любившие её, привели её в этот зал, полный людей в дорогих костюмах и с холодными взглядами. Они говорили ей, что всё будет хорошо, что это «лучший шанс» для неё. Но, глядя в их глаза, она видела лишь страх и отчаяние.
Её выставили на сцену, как товар. Под ярким светом ламп её кожа казалась ещё более фарфоровой, почти нереальной. Длинные золотистые волосы ниспадали волнами, подчёркивая хрупкие плечи. Глаза — светло-голубые, почти прозрачные, словно отражали небесный свет. Губы — полные, естественно розовые, дрожали от страха. Она была совершенством.
Люди в зале оживлённо переговаривались, кто-то уже делал ставки. Но один человек молчал.
Алехандро Росси сидел в центре зала, откинувшись в кресле, его тёмные глаза внимательно изучали её. Он не принимал участия в торгах сразу, просто наблюдал. Он всегда ждал, когда остальные поднимут цену до предела, а затем одним движением поставит свою ставку — самую высокую. Так было и сейчас.
— Сто пятьдесят тысяч! — выкрикнул один из покупателей.
— Сто восемьдесят!
— Двести!
Элла чувствовала, как сердце бешено колотится в груди.
— Триста, — спокойно произнёс Алехандро, не повышая голоса.
Зал замер. Даже те, кто был готов бороться дальше, понимали: если он решил забрать её, никто не осмелится перебивать.
— Триста тысяч раз... два... продано!
Она почувствовала, как ноги ослабли. Всё было кончено. Теперь она принадлежала ему.
Эллу везли в автомобиле с тёмными стёклами. Снаружи был ночной город, яркие огни витрин, шумные улицы — жизнь, которая отныне ей не принадлежала. Она украдкой смотрела на мужчину, сидящего рядом. Алехандро Росси. Он выглядел безупречно: дорогой чёрный костюм, безукоризненно выглаженная рубашка, запонки из чистого золота. Его лицо было холодным, словно высеченным из камня, и лишь глаза — тёмные, бездонные — выдавали в нём хищника.
— Перестань пялиться, — его голос был низким, ленивым, но в нём звучала угроза.
Элла тут же опустила взгляд.
Когда машина свернула с главной дороги и въехала на территорию особняка, девушка затаила дыхание. Дом был огромным, с колоннами у входа, высоченными окнами и массивными дверями из тёмного дерева. Это было похоже на дворец.
«Может, всё будет не так плохо?» — мелькнула мысль.
Но она ошибалась.
Её проводили внутрь, где всё было ещё роскошнее, чем она могла представить: мраморные полы, тяжёлые люстры, картины в золотых рамах. Но воздух был холодным. Здесь не было уюта.
— Тебя отведут в твою комнату, — безразлично бросил Алехандро, даже не взглянув на неё. — Увидимся за завтраком.
Утро началось с боли.
Элла проснулась в огромной кровати с шёлковыми простынями, но спала плохо. Её тело дрожало, разум отказывался принимать реальность.
Её позвали к завтраку.
Она спустилась вниз, её проводили в просторную столовую. Огромный стол, накрытый дорогой посудой, блюда, которые она раньше видела только в журналах. Алехандро уже сидел во главе стола, пил кофе.
Элла нерешительно села напротив. Она была напугана, но глубоко внутри тлела злость.
— Тебе лучше привыкнуть, — спокойно произнёс он, не поднимая глаз от чашки.
— К чему? К тому, что меня купили, как вещь?
Тишина.
Он медленно поднял взгляд.
— Повтори, — его голос был спокойным, но в этом спокойствии было что-то страшное.
— Я не твоя вещь, — она сама не знала, откуда взялась эта смелость.
Всё произошло мгновенно.
Резкий звук удара. Боль вспыхнула в щеке, отдаваясь в голове. Она зажмурилась, отпрянув назад, и чуть не опрокинула бокал с водой.
— Это первый и последний раз, когда ты мне перечишь, — его голос был всё таким же ровным. Он спокойно отложил салфетку и допил кофе.
Элла смотрела на него широко раскрытыми глазами, а сердце билось где-то в горле.
Она поняла: её жизнь превратилась в кошмар.
Мари давно работала в этом доме. Она видела сломленные души, разбитые надежды, страх в глазах тех, кого привозили сюда.
Элла не сдавалась.
Она не умела молчать. Не умела быть покорной. Даже когда её щёки горели от пощёчин, даже когда губы трескались от ударов, она смотрела на Алехандро с презрением, не скрывая ненависти.
— Глупая ты милая , очень глупая , — шептала Мари, осторожно смазывая ей синяки. — Ты не понимаешь, с кем связалась.
— Понимаю, — шептала Элла сквозь зубы. — Но я сбегу.
Каждый день она спорила, сопротивлялась, делала то, что Алехандро ненавидел больше всего.
И каждый день её били.
Тот день был холодным. Элла проснулась от боли в боку, но всё равно пошла на завтрак. Она стояла у окна, когда услышала его шаги.
— Ты плохо выглядишь, — равнодушно заметил он, садясь за стол.
— Это твоя вина, — тихо ответила она.
Он только усмехнулся.
— Сядь.
— Не хочу.
В глазах Алехандро вспыхнул холодный огонь.
— Сядь.
Элла осталась стоять.
Он поднялся медленно, будто кошка, играющая с добычей.
— Ты забываешь, кто здесь хозяин.
Она хотела убежать, но он оказался быстрее. Сильная рука схватила её за запястье, резкий рывок — и она оказалась прижатой к стене.
— Ты выносливая, — произнёс он, будто с восхищением. — Посмотрим, насколько.
Боль вспыхнула мгновенно. Она почувствовала, как что-то хрустнуло внутри. Рёбра.
Она упала на пол, тяжело дыша, но Алехандро лишь усмехнулся.
— Может, теперь ты научишься молчать.
Она не могла говорить. Боль была невыносимой.
Мари нашла её в той же комнате через несколько часов.
— Господи, девочка...
Она осторожно провела рукой по её спине, увидела синяки, опухоль на боку.
— Я... я не могу дышать, — простонала Элла.
Мари знала, что делать. Она видела это раньше.
— Нужно потерпеть.
Но она знала: даже с переломанными рёбрами, даже с телом, превратившимся в сплошную рану, Алехандро всё равно придёт.
И он пришёл.
Каждую ночь.
Ему было плевать на её боль. На её стоны. На слёзы.
— Смирись, — шептала Мари, пока прикладывала лёд к её телу.
— Никогда, — ответила Элла.
Она была слишком глупа. Слишком горда.
И однажды это её убьёт.
Он бил её без причины. Иногда — просто потому, что взгляд был «не такой». Иногда — потому что хотел почувствовать власть. Удары приходились быстро, точно, без жалости. Лицо, живот, рёбра. Иногда он бил по ногам, чтобы она падала — чтобы чувствовала себя ничтожеством даже физически.
Он морил её голодом. Мог не пускать на кухню днями. Мог запереть в комнате без воды и еды, просто чтобы «поставить на место». Она лежала на холодном полу, обессиленная, слушая, как за стенкой звенит посуда — как он ест. Специально громко, нарочито, чтобы она слышала каждую ложку, каждый глоток.
Но хуже всего был тот день.
Он сказал, что едет «показать ей мир». И Элла — напуганная, но молчаливая — села в машину. Он вывез её за город, далеко, туда, где не было ни домов, ни людей. Остановил машину посреди шоссе, вывел её наружу и поставил прямо на дорогу.
— Стой, — приказал он с мёртвой усмешкой и вернулся за руль.
Машина резко тронулась с места. Фары ослепили её, двигатель взревел — и в последний момент затормозил в нескольких сантиметрах. Он смеялся. Снова и снова, разгонялся, летел прямо на неё... и тормозил. До тех пор, пока у неё не дрожали ноги и она не падала от страха на колени.
Но в один из разов он не рассчитал.
Тормоза взвизгнули — поздно. Удар отбросил её на обочину. В глазах потемнело. Боль прошила плечо и ногу, как раскалённый нож. Она закричала, но он даже не вышел из машины сразу.
Позже врачи подтвердили: сломана ключица, перелом в ноге. Восстановление было мучительным.
Мари ночами сидела у её кровати, меняла повязки, держала за руку, когда боль становилась невыносимой. Она мыла Элле волосы, вытирала слёзы, кормила с ложки, когда та не могла двигать рукой.
— Ты не сломана, слышишь? — шептала Мари, укрывая её одеялом. — Он только думает, что может тебя уничтожить. Но ты ещё дышишь. А значит, он проиграл.
В очередной день ночь была тёмной, безлунной. Вода в бассейне — ледяной ловушкой. Он держал её там долго. Сначала просто стоял рядом, молча, наблюдая. Потом схватил за волосы и погрузил лицо под воду.
Держал.
Долго.
Пока не началась паника, пока в лёгких не вспыхнуло жгучее отчаяние. Потом отпускал — чтобы она глотнула воздуха, захлебнулась, заплакала... и снова под воду.
Она дрожала всем телом. Не столько от холода, сколько от страха.
Когда всё закончилось, и её вытащили из воды, он ударил. Без слов, без предупреждения. Хлёстко, по лицу — один, второй раз. А потом просто бросил полотенце на пол, закурил, не глядя на неё, и вышел.
— Не хочешь слушаться — спи на улице, — бросил он, проходя мимо.
Дверь захлопнулась. И она осталась одна — мокрая, в разорванной одежде, босая. Холод обволакивал, как лёд. Тело ломило от боли и усталости. Она прижалась к стене, сжав колени к груди, пытаясь хоть немного согреться. Внутри было пусто. Ни крика, ни слёз. Только тишина и медленно замирающее сердце.
В тот вечер он сказал, что возьмёт её с собой. Она надела платье, которое он велел, — короткое, облегающее, почти унизительное. В машине он не проронил ни слова, только курил молча, глядя вперёд.
На встрече их ждали пятеро мужчин — партнёры, как он их называл. Их взгляды были хищными. Улыбки — фальшивыми. Она поняла всё сразу. И, как всегда, у неё не было выбора.
Ночь была длинной. Бесконечной. С каждым часом она чувствовала, как будто от неё отрывают куски — не только тела, но и души. Утром она едва могла стоять. Тело ныло, разум плыл в темноте.Ее насиловали всю ночь , пускали по кругу.Били и разрывали.
Один из охранников, молча, поднял её с холодного пола, накинул на плечо плед, словно вещь, и повёз домой. Она не говорила. Не плакала. Просто смотрела в окно машины пустым, выгоревшим взглядом.
Когда её привезли, Мари уже ждала.
— Боже... — прошептала она, подбегая. — Элла, ты слышишь меня?
Она помогла ей дойти до комнаты, аккуратно уложила в постель. Сняла туфли, промокла лицо тёплым полотенцем, обрабатывала синяки и ссадины дрожащими руками. Говорила тихо, ласково, как матери говорят маленьким детям.
— Всё хорошо. Ты в безопасности. Сейчас — да. Я рядом, милая... я рядом.
Элла сжала её ладонь. И впервые за много часов позволила себе — просто дышать.
Он велел связать ей руки за спиной. Сделал это сам — медленно, аккуратно, будто играл. Элла уже знала: когда он молчит, хуже всего. Тогда его жестокость превращалась в ритуал.
Он привёл её в подвал. Там не было окон. Только бетон, тишина и слабый свет лампы под потолком. Он включил музыку — старую, тихую, противно беззаботную. Контраст с её дрожащим телом был невыносим.
— Здесь ты и проведёшь ночь, — сказал он и запер дверь изнутри.
Холод. Темнота. Верёвки впивались в запястья, тело затекало, дыхание сбивалось. В какой-то момент крыша над ней будто сдвинулась, и она услышала скрежет — вентиляция отключилась.
Кислорода становилось меньше. Паника росла. В ушах гудело.
Её забрали оттуда только наутро. Без слов. Она не могла идти. Её несли.
Мари снова была рядом. Как спасательный круг. С грелкой, с мягким голосом, с тёплой тканью, которой вытирала грязь и кровь с лица.
— Ты сильнее, чем он думает, — шептала она. — Ты всё ещё дышишь. А значит — ты победишь.
Панические атаки.
Они начались внезапно. Казалось бы — обычное утро. Мари принесла чай, укрыла плечи шерстяным пледом, приоткрыла шторы, впуская мягкий свет.
Но когда дверь щёлкнула в коридоре — слишком громко, слишком резко — Элла вздрогнула.
И будто что-то щёлкнуло внутри.
Сердце резко сорвалось с места, застучало в груди, как молот. Воздух стал липким и тяжёлым. В комнате было тепло, но она начала дрожать. Губы пересохли, пальцы скрутились от напряжения.
Мир начал сужаться. Всё исчезло — стены, мебель, голос Мари, пытавшейся говорить что-то мягко. Остался только ужас. Воспоминание. Бетонный пол, верёвки, темнота. Шаги, смех, руки, хватка, удары. Звук двери, которая закрылась — и больше не открывалась.
— Не здесь... — прошептала Элла, — пожалуйста, не снова... не снова...
Она сползла на пол, сжавшись в комок, будто пытаясь стать меньше, незаметней. Руки дрожали. В груди не было воздуха. Лицо бледнело, как бумага.
Мари опустилась рядом, не спрашивала ничего, просто обняла, прижала голову Эллы к себе.
— Это паника, ты слышишь? Это не сейчас. Это прошлое, но ты — здесь. Я рядом. Ты в безопасности.
Голос Мари был якорем. Медленным, тёплым, живым.
Минуты текли, как вечность. Но дыхание Эллы стало ровнее. Сердце — медленнее. Она снова почувствовала пол под собой, голос рядом, одеяло на плечах. Реальность возвращалась.
Слёзы катились по щекам. Не от страха. От усталости. От того, что внутри ещё оставалась жизнь.
— Прости, — прошептала она.
Мари покачала головой.
— Не за что просить прощения, Элла. Ты выживаешь. А это — сильнее, чем всё, что он с тобой делал.
Мари слышала крики сотни раз. Они были разными: короткие, полные гнева и сопротивления, или долгие, полные боли и отчаяния. Она привыкла к ним.
Но этой ночью всё было иначе.
Крики Эллы разрывали тишину дома. Они были не просто болезненными — они были ужасными, предсмертными.
Мари выбежала в коридор и застыла.
Внизу, на мраморном полу, лежала Элла. Алехандро нависал над ней, его лицо было перекошено яростью. Он бил её. Снова и снова.
Глухие удары наполняли дом.
Один.
Второй.
Третий.
Четвёртый.
Пятый.
Элла пыталась защитить живот руками, но это не имело смысла. Она уже не могла кричать, только хрипела, извиваясь от боли.
— Ты будешь помнить этот день, — прорычал Алехандро, занося ногу для нового удара.
Но тут Элла из последних сил вскрикнула:
— Хватит! Я беременна!
Всё замерло.
Мари увидела, как Алехандро на секунду замер. Его выражение лица изменилось — не страх, не раскаяние. Только ярость.
И тут Мари заметила кровь.
Она стекала по бёдрам Эллы, пропитывала пол, превращаясь в алое пятно.
Ребёнок.
Алехандро понял, что сделал.
Его лицо исказилось, и он взревел, как раненый зверь. В ярости он схватил Эллу за горло, поднял её над полом и прижал к стене.
— Ты... Ты ДУМАЛА, ЧТО МОЖЕШЬ ОТ МЕНЯ ЧТО-ТО СКРЫТЬ?!
Элла захрипела, её ногти впились в его руки, но хватка была железной.
Мари хотела закричать, броситься на него, сделать хоть что-то... но ноги не слушались.
Элла билась, пыталась вдохнуть воздух, но всё было бесполезно. Её глаза расширились, на губах выступила кровь.
— Але... хандро... — еле слышно прошептала она.
Она умерла.
Это был ее последний день.
На следующее утро тело Эллы исчезло.
Мари не знала, что именно он с ней сделал — приказал выбросить в реку, сжечь, закопать где-нибудь в лесу... Это не имело значения. В этом доме всё исчезало, будто никогда не существовало.
Не было ни пятен крови на полу, ни порванной одежды, ни следов борьбы. Только пугающая тишина.
Но Мари знала.
Она видела, как Алехандро спускался утром по лестнице — с тем же хищным взглядом, но теперь в нём появилось что-то ещё. Что-то страшное.
Гнев.
Смерть собственного ребёнка сделала его ещё злее, ещё жестче.
Он молчал во время завтрака, но тишина была тяжелее любых слов.
Последующие дни ,Мари сидела на кухне, вспоминая рассказы Эллы
Кухня была тёмной, освещённой только тусклым светом лампы. В воздухе висел запах свежего хлеба и кофе, но он не приносил утешения. Мари обхватила чашку ладонями, её пальцы слегка дрожали. Она вспоминала Эллу. Та, что ещё верила в добро.
Элла часто рассказывала о своём прошлом. Она говорила о солнце Испании, о крошечном белом домике на окраине города, где она росла. О матери, которая каждый вечер пекла лепёшки, и отце, что пах табаком и землёй. Они были бедными, но у них была семья.
— Я всегда мечтала о большем, — как-то раз сказала Элла, сидя напротив Мари за этим же столом. — Мама говорила, что я слишком красива для этой жизни. Что меня ждёт что-то лучшее...
Мари тогда молча резала хлеб, но в душе уже знала, что история не закончится хорошо.
— Они продали меня, — голос Эллы тогда был ровным, без эмоций, но в глазах блестела боль. — Они сказали, что это шанс. Что я стану женой богатого человека и никогда больше не узнаю голода...
Она усмехнулась, сжимая ложку в руках.
— Только они забыли сказать, что я не стану женой.
Мари тогда не знала, что сказать. Как утешить человека, которого уже обрекли.
Теперь Эллы не было. Только пустота. Только эта кухня, на которой когда-то звучал её голос.
Мари поняла, что скоро в этом доме появится новая жертва.