Nine
Чимин встречался с разными людьми: с выдающимся волейболистом из его школы, с сексапильным гёрлскаутом из «Биг Вэлли», с милейшим пареньком, работавшим в звукозаписывающей студии в центре, с дочкой школьного библиотекаря. Чимину нравились пловцы из команды Хосока, ему нравилась та очаровательная официантка Элис из диско-кафе; он даже как-то запал на их временного учителя по обществознанию, которого звали мистер Миллер, и Чимин настолько был без ума от его подтянутого тела в белой рубашке с закатанными рукавами и узких чёрных брюках со стрелками, что искренне хотел бы узнать, действительно ли он такой сладкий, как созвучная с его фамилией конфета. У Чимина были интрижки, у Чимина была любовь на всю жизнь, у Чимина, вообще-то, было не так глухо в личной жизни, когда был концертный сезон и они часто выступали.
Чимину много кто был симпатичен. Но ему никогда не нравились конченные козлы.
До одного определённого момента.
Он всё никак не мог уснуть, размышляя об этом. Телефон сказал, что сорок восемь часов назад Чимин поцеловался с «Козлиной года» — это была премия, лауреатом которой обязательно был бы Чон Чонгук, если бы такая существовала на самом деле. По правде, Чимин мог бы взяться за её организацию — настолько сильно он был зол. Двадцать четыре часа назад он вспоминал об этом и рвано стонал, изливаясь в руку в своей комнате на кровати, потому что продолжения всё ещё хотелось, но его ему никто не давал, так что пришлось кончать с этим — в прямом и переносном смысле — самому. До того, как взглянуть на время, он проторчал в душе около часа, двадцать минут из которых плакал, другие двадцать — сидел на полу, стуча головой об стенку, а ещё двадцать — яростно пытался смыть с себя любые воспоминания о Чонгуке. Когда вернулся в комнату, то устало завалился на кровать, зарываясь лицом в прохладную ткань покрывала, и закрыл глаза.
Это был конец — то, что он ощущал. Один огромный, кошмарный конец.
Около двух лет назад, когда Чимин обнаружил себя влюблённым в Сокджина — он правда считал, что до того у него не было даже предпосылок к этому, — он был в ужасе. После их прогулки Сокджин обнял Чимина на прощание, как и всегда, и ушёл со спокойствием в душе, и он, должно быть, забрал чиминово спокойствие тоже, потому что Пак тем вечером просидел в душе точно так же около часа — три смены по двадцать минут на поплакать, на побиться головой и на попытаться отмыться от таких неправильных мыслей.
Ему ещё даже не исполнилось шестнадцать, он едва ли знал своё домашнее задание на следующий учебный день, какая речь вообще могла идти об ориентации? В общем, он был перепуган. Первое, что он сделал, — позвонил Хосоку, потому что тот был давным-давно определившимся в этом плане другом, единственным, кто мог бы ему помочь. А потом всю ночь смотрел стеклянными глазами в потолок, потому что чувствовал, как покрывался пятнами стыда от одной только мысли о том, что хотел поцеловать Сокджина прямо там, перед утками, и вообще он знал его практически всю свою жизнь и никогда прежде о таком даже не задумывался.
С тех пор Чимин ни разу в жизни больше не испытывал такого: страх, ненависть и отвращение к себе, желание родиться заново где-нибудь в горах Новой Зеландии и до конца своих дней наблюдать за стадами пасущихся диких овец. И вот он снова здесь. Только ситуации были абсолютно, диаметрально противоположными. Влюбляться в Сокджина было плохой идеей, но он хотя бы не был «Козлиной года». А Чонгук был.
Почти две недели назад, сидя на пороге своей репетиционной, они рассуждали о том, что пережили кучу разного дерьма на протяжении всего существования их группы — и их дружбы, в частности, — но ни разу не проходили через Чон Чонгука. И тогда Чимин думал, что хуже быть не может — им повесили на шею какого-то самодовольного футболиста, и каждой фиброй своей души он, как и остальные, вкладывал в это пренебрежительное слово — у него был именно такой подтекст — всю свою предвзятость к этой прослойке школьного социума.
Они никогда не испытывали такого отвращения к волейболистам, например, они даже отлично ладили на тренировках, их команда была неплохой и популярной в школе; они никогда не испытывали такой неприязни к пловцам. В школе вообще было много разных клубов, но футбольный всегда ассоциировался с придурками в их грёбаных бомберах, как будто они все с одной фабрики вышли, с их гомофобными высказываниями, с их тупыми головами и абсолютно бессмысленным существованием в любой сфере кроме спорта. Зато они были королями буллинга, крича и доставая любого отличающегося от них человека, называя его фриком — да что там, достаточно вспомнить, как к Чимину пристал тот придурок Чак. Так что, вообще-то, у «Романа из телевизора» было достаточно причин их ненавидеть, как и у любого другого школьника, и уж тем более не желать, чтобы те узнали про гараж.
Именно поэтому Чонгук не имел никакого права приводить туда своих «друзей». Если бы ему не было всё равно, он бы никогда этого не сделал. Но он просто оказался одним из них.
Чимин лежал в своей постели, смотрел на бумажные фигурки, покачивающиеся под потолком, дышал ароматом свечей из «Таргет» и был одет в любимые серые домашние штаны в клетку. Он хотел сжечь всё, что его окружало, потому что во всём этом он чувствовал следы Чонгука — незримые, но такие отчётливые, что стоило прикрыть глаза — и его образ сам по себе представлялся: как он лежит в обнимку с чиминовой подушкой со своими взлохмаченными пшеничными волосами, как он смотрит на журавликов-оригами и лениво улыбается в своих голубых драных джинсах, как он сосредоточенно пытается сделать баррэ, и его брови хмурятся… Зачем он вообще только пустил его к себе домой? А зачем к себе в голову?..
Парень взвыл, сжимая кулаки и дубася ими по матрасу. Он ненавидел теперь и Чонгука тоже, так сильно, что удивлялся сам, на какие эмоции был способен — ни разу в жизни он не испытывал такую злость; при мысли о том, каким Чон оказался подлым, у него скрипели зубы от трущихся друг об друга сжатых челюстей.
Чимин ощущал себя жалким. Он так глупо и так быстро Чонгуку доверился, каждый день, проведённый рядом с этим парнем, у Чимина отчётливо запечатлелся в сознании и был наполнен совершенно новыми для него эмоциями. Чонгук правда нравился ему. Не так, как тот учитель, не так, как гёрлскаут или волейболист, не так, как кто-либо до этого, потому что до этого — не считая Сокджина, — в основном ему нравилась внешность, ему нравились «секси» или «очаровашки», но Чонгук нравился ему как личность, и его это убивало, потому что он теперь даже не понимал, какая на самом деле эта личность и настоящая ли она.
Было уже почти два часа ночи, когда он, так и не сомкнув глаз, сел на кровати и зарылся пальцами в своих волосах, испытывая полнейшее эмоциональное истощение. В последний раз такая бессонница была у него после рождественских праздников — когда приезжал Сокджин, — и ему помогли видео с «АСМР»-тематикой — тихие шептания, стуки, звуки, прочая белиберда. Из-за того, что его мать работала по ночам, в детстве он ужасно боялся спать один, и они с Сокджином созванивались, и он устраивал свой телефон рядом с подушкой и слушал, как тот засыпал. Это его успокаивало. Потом он вырос, и они перестали. Хотел бы он, чтобы Сокджин продолжал звонить ему ради этого.
В общем, сопения Джина у него больше не было, а «Ютуб» был; парень сел за компьютер и сощурился из-за яркости экрана, открывая нужный сайт и наводя курсор на поисковую строку; он уже почти нажал на первую кнопку в имени его любимого блогера, когда открылся список истории запросов, и там было имя «Козлины года», и Чимин помедлил, зависнув с поднятой над клавиатурой рукой.
«Не смей».
«…ладно».
«Но только одним глазком».
Он нажал на запрос, и на экране отобразился список видео, а наверху — сам канал. Он ткнул и на него, оказываясь на страничке, на которую, если честно, так больше и не заходил, хотя Чонгук и был прав, когда просил его как лидера группы дать оценку его способностям. Чимин оценивал его вживую, предполагая, что это тоже считается.
В общем, Чимин прошерстил все видео Чонгука до самого начала, когда тот снимал ещё каверы на песни Джастина Бибера на веб-камеру со скудным качеством съёмки; раньше он только песни и выкладывал, но потом стал потихоньку расширять свой контент, и в названиях Пак увидел разные тупые челленджи, которыми страдали подростки, типа: «моя коллекция носков» или «что в моём телефоне» или «что в моей грёбаной башке» (ответ — пустота, и это были слова Тэхёна, который буквально блевал от таких роликов), и рубрику «вопрос-ответ», и видео-блоги из путешествий. До переезда в Модесто он выкладывал видео стабильно два-три раза в неделю, и у него была насыщенная жизнь. И до хрена подписчиков. Перед кем он там маски носил?
Так вот, как заметил Чимин, до того, как «Козлина года» переехал в его городок, он постоянно выкладывал блоги с какими-то сюжетами, но последние ролики — их всего было три, два в первую и одно во вторую недели, и предпоследний он видел тогда в чонгуковом телефоне, — он сидел на одном и том же фоне большой гардеробной на превью, только был в разной одежде и освещении. На всех заставках улыбался — выглядело достаточно искренне, но Чимин собирался относиться скептически ко всему, что начиналось бы на «Чон» и заканчивалось на «Чонгук».
Пак пялился на открытую страничку канала минуту или две, прежде чем кликнул на первое видео из Модесто — пресловутое «вопрос-ответ»; оно было залито в день, когда «Роман из телевизора» выступили для него с «Kiss» в своём гараже. Чимин не был уверен, что именно ожидал увидеть или услышать. Он просто подумал, что, скорее всего, Чон расскажет про переезд, может, про школу, может, про кого-то ещё. В открытом ролике Чонгук лучезарно улыбнулся и представился. Чимин сжал губы. Видео длилось девяносто три минуты и было проведено в режиме «лайв», когда ему прямо во время трансляции задавались вопросы в чате.
Чимин посмотрел все грёбаные полтора часа и возненавидел Чонгука ещё больше.
Потому что тот и вправду отвечал на вопросы про переезд. Конечно, сначала он заливал про то, как ему грустно переезжать из Лос-Анджелеса, как ему понравилось в Токио, и бла-бла-бла. Чимина раздражала эта его увлечённость и лёгкость речи, его выводило просто то, как Чонгук говорил, потому что он действительно не мог поверить ни единому его слову, никак даже не связанному с Чимином и с Модесто вообще; ему было плевать на смысл чонгуковых рассказов. Когда речь наконец зашла о его впечатлениях о новой школе, Чонгук поделился:
— Это какое-то сумасшествие. Меня сегодня похитили, представляете? Так весело мне не было уже очень давно, — он покачал головой и заглянул в телефон, читая чат. — О, мне пишут, что видели, как меня волок парень из местной группы. Да-да, — Чонгук отложил телефон и заулыбался ещё шире. — Это так странно. Они показались мне какими-то… Знаете, фриками? Не знаю. Я вроде должен с ними сотрудничать, но… Я с такими даже никогда не общался. — Чон пожал плечами и снова взглянул в мобильник; с его губ слетел смешок: — Ох, не волнуйтесь! Я не стану таким же…
И Чимин в тот момент буквально кулаком вдарил по клавиатуре, ставя видео на паузу. Он вскипал, как какой-то металлический чайник на плите, и вот-вот грозился засвистеть, и пар уже почти ломился из его головы. Чонгук был лицемером. Отвратительным, наглым, мерзким, двуличным «Козлиной года», — нет, «Козлиной века».
Пак намотал несколько кругов по комнате и уселся обратно на стул, закрывая лицо руками и протяжно вздыхая. Раздражённость, гнев, шок и — что самое ужасное — боль разлились по его телу горячей смолой, и ему казалось, что он в шаге от того, чтобы снова попытаться дать Чонгуку по лицу. Их считали фриками, но он не имел на это права. Только не после того, что между ними было. И пусть это видео было сделано раньше, чем всё это произошло, — Чонгук сказал им в чиминов день рождения, что не хотел бы, чтобы ребята вроде них презирали его, но вот он здесь, и Чимину не верилось, что за сраную неделю он вдруг взял и поменял своё чёртово мнение.
Получается, он солгал. Но кому? Ответ Чимину казался таким очевидным — конечно, он соврал им. Зачем ему было бы врать своей аудитории?
Чимин чувствовал себя разбитым, как какая-нибудь дурацкая фарфоровая ваза его матери, как та самая гитара, которую Тэхён в порыве ярости угробил, едва они познакомились; он ощущал, как каждый атом его тела болел в нём, если это имеет хоть какой-то смысл. Но он всё же продолжил смотреть видео. И оно, как и сам Чон Чонгук с той минуты, для Чимина не имело больше никакого смысла.
Последним роликом оказался акапельный кавер, выпущенный в ночь с четверга на пятницу. И Чимин, когда увидел название песни, готов был разобраться с Чонгуком с утра в школе раз и навсегда, потому что это был кавер на Pale Waves, — и это было не самое страшное, ведь он мог выбрать любую песню, но он выбрал грёбаную «Television Romance», песню, которую никогда — никогда! — никогда, чёрт возьми, не должен был трогать.
Чимину пришлось досчитать до десяти, чтобы кликнуть на него. И когда он это сделал, то увидел Чонгука в огромном чёрном худи.
Пак видел это прежде. Он так хорошо запомнил этот образ, что мог бы нарисовать его портрет по памяти. Эти полуприкрытые глаза, эти пунцовые губы, эта блестящая кожа. Чимин почувствовал, как по его щеке потекла слеза, и быстро вытер её, будто боялся, что его кто-то может застать в таком виде. И ведь он ещё даже не снял видео с паузы.
— Всем привет. Я выгляжу немного иначе, чем обычно, но я только что пришёл с прогулки, — Чонгук глянул куда-то за камеру — по всей видимости, на часы. — Сейчас половина второго ночи, и мне завтра к первому уроку, но я хотел бы исполнить одну песню. Она…
Чонгук сказал «для вас», но Чимин отчётливо услышал «для тебя»*. И потом он запел. В тусклом свете настольной лампы, а не в ярком студийном, как делал это всегда. Картинка с сильным зерном была окрашена в оттенки оранжевого, где Чонгук казался выплавленным из золота. И тихий ласкающий голос его с переделанной под балладу версией чиминовой песни звучал драгоценно на словах: «ты хочешь любить меня, но, милый, это не нормально», и потом на: «я думаю, что у меня полно времени, но ещё пара часов, и я сойду с ума».
И Чимин заплакал, всхлипывая в свою ладонь, всё ещё боясь, что кто-то его услышит. Он не мог сдерживаться, у него не осталось на это сил, потому что отчаянная злость высосала из него всё, что могла, и оставила бултыхаться в волнах бескрайнего океана с именем, начинающимся на «Чон» и заканчивающимся на «Чонгук».
***
Он дошёл до школы пешком, потому что так и не заснул ночью и был готов выходить из дома уже в шесть утра — если красные проплаканные и воспалённые от бессонной ночи перед компьютером глаза и бледное лицо можно было считать за адекватную подготовку. Ужаснувшись от собственного отражения в зеркале после умывания, Чимин использовал все свои накопленные навыки в макияже для того, чтобы быть похожим на человека, а не на ходячий труп, и у него даже получилось не вызвать подозрений у его друзей при встрече на парковке перед уроками.
Чимин испытал за последние несколько часов целый спектр эмоций — от гнева до надежды, и он менял свои планы на день столько же раз, сколько пересматривал чонгуков видеоролик — бессчётное количество. В конце концов под утро в нём не осталось ничего, кроме безразличия.
После третьего урока они по обычаю обедали на улице, сидя за своим столиком; погода выдалась на радость приятной, солнце не слишком пекло, был небольшой ветер, приятно обдающий свежестью кожу. Хосок рассказывал им о сериале, который досмотрел ночью, и Чимин всё время насмехался над припухлостями под его глазами, игнорируя, что у самого были такие же; в беседе даже активно участвовал Юнги, потому что сам смотрел этот сериал несколькими месяцами ранее. Там был какой-то паршивый сюжет про подростков, Чимин такие терпеть не мог, так что он даже не запомнил название, но искренне делал вид, что ему интересно. Ким не смотрел сериалы и делать вид тоже не любил, поэтому он выглядел обделённым и уставшим, но Хосока не перебивал.
В общем, день был на удивление хорошим и даже уютно-обычным, каких у них уже давно не было. Преподаватели не раздражали, к директору не вызывали, а Чон Чонгук на горизонте ни разу не замаячил. Парни уже думали, может, что произошло во время его с командой ночного заезда по развлечениям, но им было, если честно, так сильно наплевать. Они даже не обсуждали это, наслаждаясь свободой.
А потом свобода закончилась, когда к их столику вдруг подошла фигура, облачённая в тотал-блэк: чёрные спортивные брюки, чёрный лонгслив и чёрную панамку. Дурацкую панамку. Чимин осмотрел парня с ног до головы и, встретившись с ним взглядом, подавился воздухом. Это был Чонгук. И у этого Чонгука были такие синяки под глазами, что Паку захотелось дать ему немного своего консилера. Красноватые белки, сухие шелушащиеся губы, впалые щёки. Чимин почувствовал толику волнения, но проглотил её, потому что больше «Роман из телевизора» — то есть и его, в частности, — с этим человеком ничего не связывало.
— Чего тебе? — громко спросил Тэхён. Чимин продолжал смотреть Чонгуку в глаза, ничего не говоря; глаза щурились от солнца, сияющего за спиной блондина. — Друзей нашёл?
— Мне нужно с вами поговорить, но не здесь, — тихо ответил Чон. Его лицо не выражало никаких эмоций, но в голосе звучала раздражённость. Чимин подумал, что у него нет права на эту раздражённость.
— Катись.
Тэхён вернулся к своему телефону, в котором с таким интересом залипал несколькими секундами ранее, а Хосок принялся снова дискутировать с Юнги по поводу того, что девушка, сыгравшая главную героиню, просто отвратительная актриса. Чимин не мог отвести глаз от Чонгука, потому что он продолжал стоять рядом с их столом, и тот чертыхнулся, повернувшись головой куда-то в сторону. Чимин проследил за его взглядом, и там, в нескольких столиках от них, сидела часть футбольной команды, кого-то из них Чимин точно видел прошлым вечером в гараже. Чонгук ткнул языком в свою щёку, что-то обдумывая, и Пак решил, что ему не интересно, что именно. Поэтому он повернулся к остальным, пытаясь уловить суть новой дискуссии.
— Мне действительно нужно поговорить с вами, и не здесь, — Чонгук сказал это увереннее, чем в прошлый раз, но это не имело никакого значения.
— Вы что-то слышали? — спросил Хосок.
— Тебе показалось, — буркнул Тэхён. — Я слышал только какую-то муху или, может, комара. Хрен кто этих насекомых разберёт.
Чимин засунул ложку с йогуртом в рот, чтобы не засмеяться.
— Чёрт возьми, — Чонгук дёрнулся, схватил свою панамку и швырнул её к ним на стол, и в ту секунду Чимин посмотрел на него, а под ней оказались окрашенные в персиково-розовый цвет волосы.
Самый горький в мире глинтвейн оказался отличной краской для волос.
Чимин засмеялся — не смог удержаться. К нему присоединился Тэхён, хлопая по столу ладонью. Хосок и Юнги переглянулись, но сильно смеяться не стали — негромко прыснули. Чонгук выглядел таким раздосадованным и злым одновременно, что его пылающее лицо заставило Чимина смеяться ещё громче; тот, испытывая, наверное, самый дикий стыд за всю свою жизнь, озирался по сторонам, и проходящие мимо подростки нещадно глазели на него, не скрывая своего любопытства.
На самом деле, Чимин должен был признать, этот цвет Чонгуку шёл. Это не был такой кислотно-розовый, каким глинтвейн казался в стакане; это был приятный персиковый оттенок, похожий на приглушённый коралловый, острыми прядками волос обрамляющий смугловатое лицо.
Хосок встал и заворожённо потянулся пальцами к его голове; Чонгук поджал губы, но не отмахнулся, когда старший зарылся ими в мягкие волосы и немного их потрепал. Чимин сглотнул.
— Ты что, под Хосока косишь? — выкашлял Тэхён, задыхаясь от смеха.
— Это вы сделали со мной! — вскрикнул Чонгук, и его голос дрогнул, заставляя шатена почти пополам согнуться от новой волны хохота.
— Что ты имеешь в виду?
— Он, — Чонгук указал пальцем на закрывающего рот ладонью Юнги. — Вчера. Хлестнул мне в лицо какой-то горькой дрянью. Умудрился всю башку залить. Что мне теперь с этим делать?
— Если бы я не угостил тебя нашим глинтвейном, Тэхён в приступе агрессии угостил бы тебя своим кулаком, — прочистив горло, спокойно ответил Юнги.
Парни переглянулись — а ведь и правда, именно эта выходка вчера позволила им разойтись более-менее мирно.
— Эта хрень не смывается, — пробормотал Чонгук, опуская взгляд на свои ботинки. — Я так любил свой блонд.
— Тебе идёт этот цвет, — сказал Хосок; тот поднял глаза, заглядывая ему в лицо. Старший как-то криво улыбнулся. — Нет, правда. Очень красивый оттенок получился. Тэхёну нужно сделать из этого пойла оттеночный шампунь, будешь освежать цвет, — он сел на своё место. — Ну, или можешь снова заявиться к нам в гараж, и мы сделаем тебе повторное бесплатное окрашивание.
Чимин наблюдал, как Чонгук тяжело выдохнул, взяв в руки панамку. Возможно, на трезвую голову он наконец понял, что наделал. Возможно, он ощущал вину, потому что Чимин правда хотел верить, что это было так. Он больше ничего не сказал, спрятав свои волосы под головным убором и бросив на них последний взгляд, и, возможно, Чимин читал его неверно, но он увидел в нём сожаление. Однако Чонгук ведь не должен был его испытывать. Чонгуку же на самом деле было не понять их. Ему не понять было истинное значение их репетиционной.
***
Забывать о том, что Чонгук — спортсмен и хренов борец, было очень глупо. Потому что такие, как Чонгук, оказывается, могли накосячить, но никогда — сдаться. Он продемонстрировал это уже на следующей перемене, когда Пак лениво шаркал по коридору, заглядывая в школьное расписание в мобильнике и рассчитывая откосить от физкультуры, потому что у него не было спортивной формы для того, чтобы туда идти — её он благополучно забыл дома.
Он уже приближался к своему шкафчику, хмурясь, потому что Хосок написал ему о слухах про железные яйца безжалостного тренера по волейболу, который однажды заставил перепрыгивать через козла девчонку с вывихнутым запястьем, потому что «это же не нога», и тут Чонгук образовался перед Чимином будто из пустоты, и на нём всё ещё была дурацкая панамка, и Пак сделал вид, что не замечает его — это было защитной реакцией.
— Чимин, привет.
Брюнет облизнул губы и обошёл парня, всё так же строча Хосоку: «что, прям совсем никак?» и быстро шагая к шкафчику, и тот писал ему ответ, но Чонгук последовал за ним, и когда Пак открыл металлическую дверцу, он поставил свою руку на соседний шкафчик, зажимая Чимина между дверцей и собой. Парень вздохнул, но ничего не сказал. Для Чона у него языка больше не существовало.
— Пожалуйста. Давай поговорим.
Чимин почувствовал себя героиней романтической мыльной оперы. Он сунул в шкафчик ненужные учебники и принялся делать вид, что что-то увлечённо ищет, чтобы продолжать игнорирование. Тогда Чон коснулся его плеча, и Чимин взглянул на него, вкладывая в свой взгляд максимальное безразличие.
— Мне… — он втянул носом воздух. — Нам не нужно с тобой разговаривать. Занимайся своими делами. Футболом. Девчонками. «Ютубом». Чем угодно, но не рядом с нами.
— Я не… — Чонгук обречённо вздохнул, подбирая слова.
Чимин закусал щёки изнутри и посмотрел в сторону широкого холла, где многочисленные подростки вели оживлённые беседы, бесились, но, едва они подходили ближе, умолкали, уставившись на создавшуюся картину. Чонгук выглядел немного устрашающе, одетый во всё чёрное и зажимающий невысокого парня у серой металлической стены.
— На нас все смотрят.
— И что? — не понял Чонгук.
— Тебе не стыдно? — Пак снова взглянул на парня, будто с вызовом, припоминая его слова про фриков из видео, и тот глядел на него в ответ, так хмуро, как никогда прежде ещё не делал. — Вот мне — да.
Чимин громко хлопнул дверцей шкафчика, не разрывая зрительного контакта, и ушёл.
На физкультуре ему пришлось полтора часа просто подавать мячи.
***
После отработки «Роман» пересеклись на парковке, собираясь на репетицию для выступления в роллер-парке, но Чимин соврал, что плохо себя чувствует после испортившейся кесадии, потому что ему нужен был небольшой перерыв от всего этого, так сильно, что он разрешил себе откосить. Когда Хосок предложил его подвезти, он сказал, что хочет прогуляться на свежем воздухе, потому что знал, что в пикапе кто-то обязательно заговорит о Чонгуке, а это было совсем не то, что ему было нужно.
Он всё пытался понять причины своей искренней злости, ведь по факту никто из «Романа из телевизора» не был настолько в гневе именно на Чонгука, как был он. Тэхён остыл, теперь постоянно только ржал и шутил по этому поводу, потому что он с самого начала его невзлюбил, Хосок был разочарован, а Юнги, даже при условии того, что он был в курсе чиминовых чувств, было как обычно плевать. Никто из них, казалось, не был удивлён. Никто не был настолько разбит, и это так ужасно грузило его.
В общем, Чимин устало волок свои конечности по тротуару в сторону дома. Погода всё ещё была ясной, хотя багровеющее небо постепенно и начинало заполняться перистыми облаками, и солнце то и дело кокетливо пряталось за ними; тут и там сновали дети, весёлый смех переливался в разгаре позднего дня; лаяли домашние ретриверы и мелкие псины, похожие на крыс, которых Пак ни за что не принимал за собак; летали фрисби и катались самокаты вслед за трёхколёсными велосипедами. Где-то вдали гремели скользящие по дорогам роллеры. Из окна какого-то дома пахло свежим пирогом. И во всей этой идиллии опять возник Чонгук.
Чимин успел вывернуть на свою улицу, прежде чем с досадой обнаружил, что у его дома был припаркован дурацкий родстер цвета электрик, и его хозяин стоял там, облокотившись на него, и смотрел в телефон. У Чимина даже не было возможности проникнуть в дом со двора, потому что соседский был поставлен слишком близко, и Чонгук бы его заметил. Так что он сглотнул противный ком волнения и собрал всю свою скопленную для Чонгука злость, чтобы послать его куда подальше, и уверенным быстрым шагом направился к своему крыльцу.
— Эй, Чимин, — услышал он, но не подал вида, яростно рыща в рюкзаке в поиске ключей. — Постой!
Пак поднял голову, и Чонгук подбежал к нему, уже без панамки, и его волосы всё ещё выглядели красивыми в розовых лучах вечернего солнца. Его рука опять коснулась чиминова плеча, и в его больших глазах Чимин видел грусть, но он ей не верил.
— Ты можешь просто отстать? — пробубнил он, скидывая чужую ладонь с себя. — Что тебе не понятно?
— Всё! Я блин не понимаю, что происходит, — тараторил тот. — Если я обидел вас, мне очень жаль, я не хотел этого.
— Ой, да ладно тебе, — усмехнулся Пак.
Чонгук просто строил из себя дурачка, Чимин был в этом уверен.
Брюнет развернулся на пятках, но чонгуковы пальцы сжали его предплечье, и он встал перед парнем, загораживая проход к дому. Чимин поджал губы, потому что это было слишком близко, а он, как бы сильно ни злился и ни ненавидел этого «Козлину века», всё ещё не мог избавиться от чувств, которые поселились глубоко внутри него. Он поднял глаза, готовые вот-вот заслезиться, на лицо парня, и тот растерянно моргал с приоткрытым ртом, и вдруг Чимин понял, что мог бы отдать всё, что у него было, просто чтобы произошедшее оказалось каким-то идиотским сном.
В воздухе растворялся запах цитрусов и чиминово сердце. Пак зажмурился.
— Чонгук, почему я? — шепнул он. — Почему ты лезешь с этим ко мне? Я что, слабое звено?
Его голос был негромким, и последние слова он произнёс одними лишь губами.
— Что? — опешил Чон.
— Ты просто увидел, что меня проще развести, да? — продолжил Пак. — Ты думаешь, что, раз мы потусовались неделю вместе, так я теперь тебя за всё простить готов? — Чимин распахнул глаза и отшатнулся от парня, вырываясь из его несильной хватки. — Так вот, хочу тебе напомнить, что единственное, что для меня действительно важно, — это моя группа.
Он в последний раз взглянул на парня, у которого, по всей видимости, не осталось больше аргументов, и, скользнув к крыльцу своего дома, скрылся внутри, закрывая дверь и оседая на паркете, сдерживая один из самых отчаянных в его жизни всхлипов.
***
Во вторник пошёл дождь. Чимин столкнулся с Чонгуком дважды, и тот лишь виновато поджимал губы, но больше к ним не подходил. Пак, вопреки своей привычке постоянно пялиться, пытался всеми силами избежать визуального контакта с парнем, то и дело оглядываясь по сторонам или увлечённо вчитываясь в заблокированный экран мобильника, а ещё мысленно умоляя небеса, чтобы Чонгук с ним не заговорил, потому что Чимин не смог бы нормально ответить. От этих игр в шпионов у него жутко раскалывалась голова, так что после отработки, когда они всё же поехали в репетиционную, Чимин ненавидел самого себя за то, что убедил их взяться за выступление в роллер-парке, потому что его апатия высасывала из него всю жизненную энергию, и потрясающая возможность теперь казалась самой настоящей каторгой.
По дороге к Тэхёну Чимин со скучающим лицом смотрел ровно перед собой, вглядываясь в серый асфальт извилистых дорог. Было всё ещё пасмурно на улице, грузно и серо, единичные лучи солнца пробивались сквозь толщу ватных облаков и подсвечивали редкие участки земли то тут, то там. Из приоткрытых окон пикапа в машину проникал влажный воздух. Из колонок хосоковой магнитолы завывали Green Day со своим «разбуди меня, когда сентябрь закончится», и Тэхён с заднего сиденья мычал слова вместе с солистом, и звучало это больше жалобно, чем беззаботно, так что Чимин переключил песню.
Они уже подъезжали, когда заметили кого-то на платформе у гаража. Хосок дал по тормозам, и последние футов двести они ехали на минимальной скорости; Тэхён втиснулся между Хосоком и Чимином, напрягая всё своё скудное зрение, чтобы рассмотреть человека, который, как оказалось, сгребал длинной пластиковой метлой мусор в металлический бак, выпотрошенный кем-то до этого. Этим человеком оказался Намджун.
Парни припарковались у обочины, и Тэхён тут же рванул из пикапа к брату; остальные, ощущая острый прилив тревоги, последовали за ним. Намджун был в болотной парке по колено, потому что было достаточно прохладно; заметив их, он обернулся, маша рукой в хозяйственной перчатке.
— Что за дерьмо? — спросил Тэхён.
Друзья встали полукругом за ним, пытаясь понять, что происходит. По бетону повсюду были разбросаны банки, полиэтиленовые фантики, объедки и прочая вонючая дрянь. Чимин испуганно схватился за предплечье Юнги, с приоткрытым ртом вслушиваясь в слова старшего.
— Я приехал с университета минут пятнадцать назад, — сказал Намджун, вздыхая. — Какие-то парни в бомберах притащили наш бак сюда и обронили его, так мне сказала миссис Робертс.
Это была соседка семьи Тэхёна из дома напротив. Хосок метнулся до пикапа за перчатками и, вернувшись, забрал у Кима метлу, принимаясь за уборку.
— Сине-белый — это же цвет вашей команды, да? — вспомнил Ким. — Вы что, с кем-то не поладили?
— Забей, — отмахнулся Тэхён. — Иди домой, мы разберёмся.
Намджун пожал плечами и, сняв перчатки, отдал их младшему. Проходя мимо Чимина, он кротко кивнул ему, глядя в глаза.
Самые страшные ожидания «Романа» оправдались — они больше не были в безопасности в своём музыкальном уголке. Эта выходка была одной из великого множества, которое им предстояло ещё пережить — так было всегда, потому что в этом были футболисты — вся их дрянная натура.
Когда парни только поступили в старшую школу, их группа уже была на слуху среди молодёжи, ну, потому что они были довольно яркими пятнадцати и шестнадцатилетними мальчишками, и помимо образа у них была индивидуальность, а это — на минуточку — большая редкость. Они часто выступали на подвальных вечеринках, таких, знаете, где собирались подростки со всего города, хотя у хозяина изначально такой цели и не было, и играли разные каверы. На таких вечеринках обычно были простые школьники или студенты — то есть ребята из разных кружков, разных интересов и субкультур, потому что на подвальные стрёмные вечеринки элита типа «золотой молодёжи» и футболистов никогда не ходила.
Ключевое слово — «стрёмные». Каждый, кто ходил туда, даже если таким не был, в конце концов слыл «стрёмным», и тем более — кто выступал для них. Так что «Роман из телевизора» играл для «стрёмных», что было ещё хуже, чем быть просто «стрёмным», и если вы ещё не поняли, то «стрёмный» — это что-то вроде самого низшего сословия.
Так вот, с девятого класса началась череда дурацких прозвищ, приколов — оборжаться каких смешных, разумеется, типа того, когда Чимину на протяжении двух недель каждый день доставался стул со сломанной ножкой в столовой, и он в конце концов угодил в травмпункт с ушибом копчика. Или, когда Тэхён обнаружил свой саксофон, набитый туалетной бумагой, в грязном школьном унитазе. Или, когда новый — подержанный, но всё же новый, — пикап Хосока был обстрелян яйцами и на водительской двери было написано остроумное «пидор» баллончиком, так что пришлось ехать через полгорода в мастерскую и красить дверь, и её цвет после этого стал насыщенней остального окраса тачки. Или, когда Юнги подкараулили у школы после его факультативов по химии и отобрали сумку, приволокли к бассейну, где занятия уже закончились, и вышвырнули туда всё содержимое, а потом — и самого Юнги, а он, вообще-то, не умел плавать.
В десятом классе это стало меньше проявляться, потому что они перестали быть беспомощными малолетками и носить свои сценические образы в повседневной жизни, к тому же возмужали, у них появились другие друзья, а их положение в школе изменилось из-за пристального внимания Мистера Д. и его поблажек для группы. Их больше не подкарауливали и не пытались покалечить, но не перестали при любом удачном случае замечать. И вот теперь эти ублюдки знали, где у них репетиционная. На что были способны их несчастные перекаченные мозги? Кто бы знал. Чимин вот знать не хотел.
После уборки и пары чашек успокоительного чая с мелиссой они всё же начали репетицию, не решаясь обсудить создавшуюся проблему. Чимину не хватало смелости начать говорить об этом, а остальные выглядели слишком уставшими, и из-за этого Пак чувствовал себя просто отвратительно. Голос предательски скакал каждый раз, когда Чимин пытался делать не такие уж сложные мелизмы в подобранных песнях. Тэхён помогал ему бэками, но всё равно получалось как-то куце, совсем без настроения, как они делали это обычно, и когда стало совсем невмоготу, Чимин вставил микрофон в держатель стойки, психуя, и молча упал в своё кресло, зарываясь пальцами в волосах.
В гараж с улицы проникал запах сырости, и город снаружи ещё больше помрачнел, но дождя не было. Пак смотрел на пыльный чёрный линолеум под своими ботинками и не мог перестать думать о том, что произошло, не мог прекратить прокручивать это в своей голове. Его распирали обида, отчаяние, и он чувствовал, как закипал его рассудок, было ощущение, будто всё чувство несправедливости, с которым он так долго мирился и жил, готово было вот-вот выплеснуться наружу ярким взрывом.
Он был реалистом, всю свою жизнь был. Его так воспитали. Он никогда не рассчитывал на волю небес, никогда не верил в пресловутую любовь с первого взгляда, в необыкновенную удачу. Всё просто шло своим чередом. Всего человек должен добиваться сам. Проклятий не существует. Призраков тоже. Кроличьи лапки в топку. Людей спасают люди. И бросают тоже. То, с чем ты сейчас борешься — вина тебя прошлого, а не гнев богов.
Вина прошлого Чимина была в том, что он впустую тратил время — много, огромное количество времени. На Сокджина, на дурацкие отношения, на лёгкую атлетику, на курсы японского языка в восьмом классе, на театральный кружок в шестом, на курсы кройки и шитья в девятом, в конце концов, на познание и принятие Чонгука, как будто его задачей не было просто познакомиться с ним и поставить номер для фестиваля.
Он делал так много лишних вещей, так погружался, так страстно отдавался всему, что ему было симпатично. Ему нравилось играть треклятое дерево целый год, и нравилось смутно понимать аниме, ему нравилось выигрывать на соревнованиях, ему нравилось вдохновляться Сокджином, и ему нравилось экспериментировать с разными людьми, ему даже нравилось быть способным самостоятельно зашить себе дырки в носках. Ему нравилось изучать Чонгука. Открывать, читать, пытаться найти больше родинок, потому что они были такими милыми, и ему втайне даже нравилось то, что Чонгук был столь разным. Но из всего того, что он успел опробовать в своей жизни, во что он так пылко вкладывал своё сердце, Чонгук оказался тем, из-за чего он больше всего жалел и, возможно, из-за этого так сильно злился.
Чимин прикрыл глаза, снова пытаясь успокоиться. Хосок подошёл к нему и сел на корточки напротив, и его тёплые ладони легли на чиминовы колени. Он смотрел на парня, пока тот тёр замёрзшими пальцами глаза, хлопая ресницами, и уголки его губ были приподняты в улыбке сопереживания. Через мгновение справа в кресло-мешок плюхнулся Тэхён, озадаченно жуя язык.
— Мне жаль, — выронил Чимин. — Мне жаль, что это происходит.
— Это не твоя вина, — ответил Хосок, поглаживая его ноги.
— Я всегда знал, что ему нельзя доверять, — бубнил Тэхён.
— Нам нужно что-то придумать, я не знаю, — шептал Пак. — Я мог пережить все их грёбаные прозвища, всё, что угодно, но если я перестану чувствовать себя в безопасности здесь…
— Если они притронутся хоть к одной кассете в моём гараже, я клянусь, я перестану пить свои «анти-халковые» пилюли.
— Мы что-нибудь придумаем, — уверял Хосок. — Может, они больше не сунутся сюда. В конце концов, это частная территория.
— Разве для них это имело когда-то значение? — воскликнул Чимин. — Чёрт, да вспомни пикап! Я не должен был этого допустить. Я не должен был позволить ему...
Чимин умолк, и гараж погрузился в угнетающую тишину, в которой изредка раздавалось рваное от сдерживаемых всхлипов Пака дыхание. Он был на грани панической атаки — уже чувствовал, как страх холодил его дрожащее тело изнутри.
Юнги сложил палочки и, подойдя к парням, сказал:
— Я должен кое-что тебе показать, — он прочистил горло. — Вам всем.
И он достал из кармана джинсов свой телефон, нашёл что-то в нём и протянул Чимину в руки, тут же возвращаясь на место за барабанами. Пак, едва увидев, что было на экране, практически подавился. Там было то самое видео Чонгука, то, где он обозвал их фриками.
Он поджал губы и отвёл взгляд в сторону.
— Что это? — спросил Хосок.
— Полтора часа бессмысленной болтовни, — пожал плечами Юнги. — Но там есть про нас.
Пак не знал, что ему делать, ведь он слышал, что там. Стоило ли ему сделать вид, что он удивлён? Или лучше было признаться? Но если так, то они обязательно спросили бы, почему он не поделился с ними, а на этот вопрос Чимину было бы слишком стыдно ответить.
И тут он опомнился: Юнги видел это чёртово видео. И он даже не рассказал об этом Чимину.
— Погоди. Как давно ты знаешь?
— О чём? — не понимал Тэхён.
Чимин смотрел Юнги прямо в глаза, сжимая его мобильник в руках и не решаясь снять ролик с паузы.
— С самого начала, — ответил он, скрещивая руки на груди. — Я нашёл его канал после того, как мы разошлись в пятницу после нашего с ним «знакомства». И он как раз врубил трансляцию. Мне хотелось знать, с чем мы имеем дело. Вы тоже могли бы воспользоваться интернетом, но вы, видимо, не умеете.
— Ты знал всё это время и не сказал мне? — воскликнул Чимин и вскочил.
— Да о чём, блин? — не унимался Тэхён.
Юнги напряжённо глядел на Чимина, и какое-то противное, едкое ощущение зародилось внутри у Пака и медленно распространялось по телу. Юнги мог показать ему. Тогда, у парикмахерской, или тогда, на улице у гаража, или тогда, у себя дома во время их первой посиделки. Он даже мог просто позвонить Чимину и рассказать об этом. Он мог написать в их общий чат. Он мог сделать хоть что-то, что в последствии спасло бы Чимина от Чонгука, а их группу от всего этого дерьма.
— Я просто решил самостоятельно проанализировать его. Он ведь был прав. Мы фрики. В этом ничего такого нет, — Юнги вздохнул. — Я стал следить за ним на уроках, переменах. Я рассчитывал найти что-нибудь ужасное, но ничего не обнаружил. Он просто школьник. Именно такой, как ты тогда и сказал — экстраверт и всё такое. Ничего сверхъестественного. Был ли он предсказуемым? И да, и нет. Так что я не был уверен, что должен вам это показывать.
Пак всматривался в пустоту на линолеуме и прикрывал рукой рот. Сердце стучало в горле, неприятно пульсируя.
— Чимин-а. Тебе нужно принять тот факт, что люди — это просто люди, и они именно такие, какие есть. Если человек притягательный, это не обозначает, что он идеальный. У него тоже есть изъяны, — сказал Хосок, приобнимая его за плечи. — Мне даже кажется, этот парень и не в курсе, в чём конкретно его косяк.
Чимин сглотнул ком, чувствуя ещё большую усталость, и продолжил молчать. Так и не придя ни к чему, в конце концов они разошлись по домам.
***
Поздним вечером Чимин доделал все свои домашние задания — они отлично отвлекали его от дурацких мыслей, если ему удавалось впервые за полгода действительно сосредоточиться; у него всё ещё было паршивое настроение, даже когда он общался со своей матерью, хотя обычно он старался разграничивать свои проблемы и отношения с ней, потому что у неё и без него всегда хватало переживаний. Когда она спросила перед уходом, всё ли в порядке, он ответил коротко: «подростковые неприятности», и она мягко улыбнулась, сказав: «не грузи себя по пустякам», и Чимин подумал, что его неприятности никогда пустяками не были. Даже Чонгук не был. С ним всегда было сложно. И даже теперь, когда всё, что от Чимина требовалось, — просто забыть его и двигаться дальше, он не мог справиться с этой элементарной задачей — у него с ними всегда как-то не вязалось.
Он сидел на матрасе в комнате, тоскливо пощипывая струны своей акустической гитары; ему жутко хотелось что-нибудь спеть, это всегда помогало выплеснуть накопившиеся эмоции, как некоторым помогает, например, битьё посуды, крики или избивание груши в спортзале; Чимин перебирал сотни мыслей, разрывающих его голову, и вдруг вспомнил четверг, урок английского, сразу после разговора в кабинете Мистера Д., то, как мистер Клиффорд представлял нового ученика классу. На Чонгуке была белая рубашка с парой расстёгнутых пуговиц сверху и потрясающие драные голубые джинсы. Чимин никогда не любил такие джинсы, но на Чоне они смотрелись так, будто были созданы специально для него.
Чимин пропел: «голубые джинсы, белая рубашка», и дальше слова песни сами полились из его уст — нетленная классика Ланы Дель Рей. Чонгук не был гангстером, но он заставил Чимина испытывать ощущения, единственным очевидным названием которых Пак считал «страдание», так что настроение у песни было примерно схожее с его собственным.
Потом он сел напротив своего компьютера и настроил веб-камеру, сам не до конца понимая, чего хотел. На экране его лицо от приглушённого комнатного света поблёскивало порядком износившимся макияжем, чёрные волосы лежали немного растрёпано, плечо оголяла футболка. Чимин подумал, что выглядит сносно, и включил запись.
— Всем привет. Я выгляжу… так же, как обычно, и я весь вечер проторчал дома, — Чимин сделал вид, что глянул на часы. — Сейчас половина второго ночи, — он соврал; было только одиннадцать, — и мне завтра к первому уроку, но я хотел бы исполнить одну песню. Она для вас.
Он сдавленно улыбнулся и начал петь акапельную версию «There's a Honey» своих Pale Waves, в которой были строчки: «я понимаю, что моё сердце убивает тебя, и я ничем не могу помочь, потому что чувствую то же самое», и ещё: «я бы отдался тебе, но не уверен, что ты хочешь», и затем: «я не могу отвернуться, я зависим от тебя, понимаешь», и в каждую он вложил гораздо больше смысла, чем можно было бы вложить в обычный кавер, он сделал их целенаправленными, адресованными.
Получившееся видео он залил на аккаунт «Романа из телевизора» на «Ютуб» и лёг спать с мыслями о том, что это одна из самых идиотских идей. Настолько сопливая и настолько глупая, хотя бы по причине того, что вероятность просмотра этого видео Чонгуком была просто ничтожной, ведь они так и не начали вместе заниматься развитием канала. Но после этого *В английском языке «you» обозначает и «вы», и «ты».
P.S. Снова выражаю огромную любовь и благодарность своим замечательным читателям, в особенности тем, кто регулярно оставляет отзывы. Вы — моё вдохновение и опора, читаю их и хочу пищать ㅋㅋ Спасибо вам, люблю вас очень сильно <3
ему отчего-то стало легче, будто он смог наконец выплеснуть томящиеся в нём чувства и дать сдачи.
** В оригинале песню исполняет девушка, но сам текст не привязан к полу, поэтому был переведён в мужском роде для простоты восприятия.
Примечание к части
*В английском языке «you» обозначает и «вы», и «ты».
P.S. Снова выражаю огромную любовь и благодарность своим замечательным читателям, в особенности тем, кто регулярно оставляет отзывы. Вы — моё вдохновение и опора, читаю их и хочу пищать ㅋㅋ Спасибо вам, люблю вас очень сильно <3
** В оригинале песню исполняет девушка, но сам текст не привязан к полу, поэтому был переведён в мужском роде для простоты восприятия.