chapter 13
Он находит себя в крепких объятиях Сокджина и пугается, сам не зная чего. То ли его заботливого взгляда, искаженного шоком, то ли того с какой силой старший сжимает его.
Яркий, желтый отблеск лампы забирается в роговицу, выжигает своим светом. Запах стоит отвратительный. Будто переработанный компост из ресторанных объедков с налетом морского бриза. Поясница мерзнет от соприкосновения с холодным кафелем — им стоило снять квартиру, где в каждой комнате есть подогрев полов, но они предпочли красоту вместо комфорта.
Пак жмурится, но из его глаз будто выжали всю влагу, в какой-то момент ощущения достигают отметки «натертого стекла». Неприятное, ужасно неприятное ощущение.
Смежив почти полностью веки, он шевелит руками и нащупывает мокрый подол домашней футболки с изображением наклоненной Пизанской башни поддерживаемой опорой в виде стопки зеленых купюр — хочет прикрыться.
— Чимми, пожалуйста, не закрывай глазки, ладно? Нет-нет, малыш, посмотри на меня. Давай же.
Он знает, что губы Сокджина дрожат, когда тот крепко прижимает к себе слабое тело и равномерно убаюкивает, как маленького ребенка. Так крепко держит в руках, словно пытается врасти всем естеством, стать частью, как выточенные наскальные памятники. Также он знает, что эти слабые подергивания, которые Пак чувствует грудью и пищащие, сдавленные звуки — икота — нервная реакция Джина. Но его брат настолько хорош в реагировании на экстренные ситуации, что может быть собранным и рассудительным даже сейчас. Он на грани, но эту грань никогда не пересекает.
В отличие от Чимина.
— Все в порядке, — ему еле хватает сил, чтобы сжать руку брата, но он обязан показать, что с ним все в порядке. Это пустяки, его проблемы не такие уж и существенные. Многие люди в мире страдают гораздо сильнее. — Хен, я в порядке. Это просто обморок.
— Просто обморок?! — зло восклицает Сокджин, но быстро смягчается и твердо произносит. — Ты не в порядке, Чимин. Мне так жаль, малыш, мне очень-очень жаль.
Рука запутывается в его сальных волосах и ласково гладит.
Интересно, за что он извиняется, думает Чимин, ведь его хен ни в чем не виноват. Все это вина Чимина. Только он все портит. Он испортил свои отношения, испортил свое тело, испортил отношения с братом.
Кашель першит в горле, и он выпускает его наружу, задыхаясь в приступе, раздирающем глотку. Сокджин подает ему полный стакан воды, вид которой отвращает, но все же Пак делает несколько глотков, пока брат убирает влажные пряди с его лба.
— Я убью его, клянусь, я найду адрес и надеру его гребанную задницу, пока он не начнет молить о пощаде.
— Он не виноват, — оспаривает Пак и чувствует, как глотка рефлекторно сжимается в позывах. — Хен…
— Не смей говорить этого, Чимини. Мы уже обсуждали это, и ты прекрасно понимаешь, что твоей вины здесь нет. Ты прекрасный человек и не заслужил всего этого.
Чимин понимает.
Все прекрасно понимает, но как ему трудно заставить себя мыслить иначе. Это забралось подкорку, сидит и извивается там как личинка, зреет и ждет, пока станет чем-то большим.
— Х-хен... мне пло…
Сокджин придерживает его потную спину, когда Чимина вновь рвет над унитазом. Он уже не может это контролировать. Да и мог ли когда-то?
Рвотные массы выглядят отвратительно, расплываясь на дне, он тут же тянется до кнопки бачка, пытаясь смыть и не видеть этого, но ему не хватает сил. Колени соскальзывают, разъезжаясь по сторонам. Локтевая кость и ребро ладони со стуком бьется о близлежащую стену, пытаясь удержать массу тела в вертикальном положении. Он чувствует себя стеклянным. Правая впалая щека липнет к стульчаку, а голова становится такой тяжелой и неподъемной, будто на него натянули металлический непроницаемый шлем.
— Мне плохо, хен, — отчаянно стонет Чимин, наблюдая, как по пластику стекают его слезы. — Прос-сти, меня… прости…
Он чувствует засохшую рвоту на подбородке и пытается стереть ее тыльной стороной ладони, но она едкая, уже въевшаяся в его пепельную кожу.
Чимин нехотя вжимается в теплую грудь брата и его замыкает, как переломанный в середине кабель, и коротит от себя самого и того потока рыданий, которые рвутся из его покалеченного нутра.
Сокджин пытается успокоить его, что-то шепчет на ухо и взволнованно жмется, но Чимин замечает только то, как его пальцы обводят выпирающие позвонки, почти цепляются за их выпуклости.
Он не хочет, но получает от этого удовлетворение. Как и вчера, когда он с упоением давил на свои торчащие ребра — это было приятно.
Это же так красиво, быть таким. Болезненная эстетика его тела теперь могла быть желанной, верно? Люди ведь любят такое, люди считают это красивым.
Теперь он худой.
Теперь он красивый.
Красивый же?
«Да брось, это же бред! Как они могут так халатно относиться к своему здоровью? Разве сложно просто перестать этим заниматься? Можно же пойти к специалистам или понять, что это не здоровое поведение», скептически посмеиваясь, сказал он Тэхену, когда они смотрели документальный фильм про анорексию и булимию, наслаждаясь большой сырной пиццей и горячим какао с молоком.
Теперь же он опустошает холодильник и падает в обморок от нехватки сил, потому что пытался выблевать то, какой он уродливый и отвратительный.