Часть 8
Антон предпочёл забыть.
Он не желал помнить о Попове, пытался выкинуть историка из своей головы. Он больше не ходил к нему на переменах, на уроках тупо записывал лекции, глядя исключительно в тетрадь, на допах больше не появлялся. «Ну и хуй с этим обществознанием, — думал Антон. — сам выучу как-нибудь. Не тупой вроде».
Шаст даже подумал, а может у них с Ирой реально что-то получится. Девушка тянулась к нему, как мотылёк к свету, а он не спешил отталкивать её. По правде сказать, ему даже было приятно это внимание, ведь Антон осознавал, что может кому-то нравиться. Но в голову сразу же приходила цитата Лермонтова: «Женщины любят только тех, которых не знают». Но пусть так, главное — любят. Ведь разве будет Ира любить его, после того, как узнает о тьме внутри? Посмотрит ли она на него также? По правде говоря, Антон и не хотел знать. Шаста вполне устраивало то, что происходило в его жизни.
Вот только друзья не могли смотреть на него без жалости в глазах. Антон всё также мучился приступами, морил себя голодом, чтобы потом в один момент сорваться. А дальше всё шло, как по дешёвому сценарию: спринт до унитаза, возле которого он просиживал пол ночи, пока его внутренности выворачивались наизнанку, а горло нещадно ссадило, наутро — ненависть к самому себе, к своей слабости и неимению силы воли, и ещё более жёсткие диеты, от которых он то и дело падал в обморок, а из носа текла кровь. Друзья замечали, как Антон гаснет на глазах, словно свечка, таявшая от слишком горячего для неё огня.
И снова он на крыше. Снова холодный ветер пробирает до костей, а Антон сидит на краю в одной толстовке. Меж пальцев зажата тонкая сигарета. Парень время от времени поднести её к сухим губам, делает затяжку, выдыхает ядовитый дым. Город внизу дышит, кажется живым. Огни манят в свою даль, завлекают. Но почему-то даже на крыше нечем дышать. Антон вспоминал, как дышал рядом с Поповым. Как хотелось жить, когда он смотрел в эти голубые глаза. Которые когда-то убили его. Теперь всё было так трудно: вставать по утрам, делать шаг, общаться с друзьями, пытаться казаться нормальным, а внутри умирать о тоски и одиночества. Но всё это можно было легко закончить. Антон всегда находился на краю: лезвие то дело проходило рядом с веной, ноги свисали с крыши, а голод и вовсе убивал изнутри. Шаст стал курить больше и чаще. Он то и дело нуждался в том, чтобы просто забыть. Но понимал, что с этим дымом он не вдыхает жизнь.
Говорят, от любви до ненависти один шаг. Но это не так. Один шаг от очарования до разочарования. А между любовью и ненавистью стоят сотни попыток что-то изменить.
Антон всегда представлял себя героем книги. Он был не таким, как другие, много читал и курил, писал стихи и играл на гитаре. Он мало ел и говорил, любил сидеть на крыше своего дома и просто шататься по улице, заглушая боль музыкой. А по факту, он был обычным. Таким же, как и все остальные. Он ничем не отличался от тех людей, которые окружали его. И осознание своей «обычности» иногда вводило в такую тоску, что хотелось сделать что-то, из-за чего он потом будет жалеть, но зато в моменте почувствует себя особенным.
Антон ненавидел это чувство, когда он действительно ничего не чувствовал.
Когда был пуст.
Когда несчастлив.
Когда ты — ничто.
***
Оксана предпочла жить.
Жить без забот и волнений; без мыслей о завтрашнем дне, по полной проживая сегодняшний, отдавая всю себя настоящему.
Она не искала отношений или любви, не хотела мечтать о чём-то. Достаточно. Хватит. Жизнь жестока и не будет приносить счастье на серебряном блюдечке с голубой каёмочкой, при этом не требуя ничего взамен. Нет, жизнь на самом деле жестокая и расчётливая стерва, которая всегда забирает что-то дорогое. А самое дорогое у Фроловой были её друзья. И терять их не хотелось.
Ира решила плыть по течению.
Она не хотела разбираться, почему Антон так легко согласился быть с ней. Разве она вообще должна об этом думать? Шастун сам предложил эти отношения, и Ире не нужно забивать голову всякой ерундой.
Она просто наслаждалась каждым моментом рядом с парнем и лучшей подругой.
Оксана лежала на кровати Иры, в то время как сама хозяйка комнаты стояла у шифоньера и выбирала в чём пойти в кино. Вообще, Фролова стала всё чаще оставаться у подруги на ночёвку. Отец был не против, а мачеха так вообще «за», лишь бы падчерица не мозолила глаза своим присутствием. Вот Оксана и отправлялась к Ире, у которой родители часто проводили время в командировках. Вообще, блондинке очень нравилась квартира подруги: большая, двухэтажная, с просторными комнатами и светлым интерьером. У Иры была роскошная спальня на втором этаже, своя ванная, в общем, жила Кузнецова «дорого-богато», особенно по меркам Оксаны. Но разница в доходе родителей не мешала девушкам общаться на равных и дружить.
— Как думаешь, этот свитер или эта кофточка? — Спросила Ира, поворачиваясь к подруге. В руках она держала две вешалки: на одной висел кремовый свитер крупной вязки, а на другой — облегающий чёрный лонгслив. Фролова посмотрела сначала на предметы гардероба, затем на подругу и вынесла свой вердикт:
— Свитер. Ты в нём такая миленькая будешь.
Ира усмехнулась и натянула вещь на себя. Пока она поправляла немного растрепавшийся хвост, Оксана невзначай спросила:
— Как у вас с Антоном?
Ира задумалась. А как у них? Иногда ей казалось, что она слишком поспешила в своём признании, но они ведь давно знакомы, да и момент был подходящий. Шастун, конечно, не являлся идеальным парнем, не дарил каждый день цветы и не осыпал комплиментами, но он был очень милым, трепетно обнимал девушку и мягко целовал, позволял ей играть с его кудряшками и брал за руку. Иногда они ходили гулять или в кино. И в эти моменты Ира чувствовала себя самой счастливой. Она чувствовала, что нужна кому-то.
Да, хоть у Кузнецовой и были богатые родители, но они не давали ей той любви, в которой она с детства так сильно нуждалась. Они постоянно пропадали на работе или в командировках, а Ире приходилось всё время быть одной, так как подруг как таковых у неё не было. На первых взгляд казалось, что у неё широких круг общения и вообще никаких проблем: ну а что, она же отличница, вокруг неё вечно крутятся парни и подружки, мама с папой богатые, квартира двухэтажная в центре Москвы. Но только оценки Ира с детства зарабатывала своим упорным трудом, когда ночами сидела над тетрадями и учебниками, со слезами на глазах учила стихи и термины, когда на часах показывало пол третьего ночи, а её одноклассники спокойно спали в своих кроватях и видели десятые сны. Друзей у Кузнецовой тоже не было, ведь все, кто пытался к ней как-то подобраться, просто хотели получать хорошие оценки и надеялись, что смогут у неё списать. Сначала Ира была щедрой и всем помогала, но потом поняла, что её посто используют. К ней втирались в доверие, говорили, как в ней нуждаются, она им помогала, а затем про неё забывали. И так до того момента, пока она снова не понадобится. Так люди, ранее добрые и открытые, становились холодными стервами с ледяным умом и безжалостным сердцем.
Поэтому даже такое робкое внимание со стороны Антона отзывалось в сердце Ирины сладкой негой и мягким теплом, будто кто-то зажёг свечу, которая в одиночку озаряла пустую тёмную комнату. И Ира не хотела терять то малое, что имела сейчас. Она знала, что Антон — сложный и закрытый человек, подозревала, что у него много своих демонов, с которыми он борется каждый день. А у кого их нет? В каждом из нас живут маленькие бесы, мешающие нормальному существованию. Но если бы их не было, то мы бы все были одинаковыми, а разве так интересно?
— У нас всё стабильно, — наконец ответила Кузнецова. «Да, стабильно — самое подходящее слово», — подумала девушка. — Я готова.
Оксана улыбнулась и легко поднялась с кровати.
— Ну что, идём?
***
Серёжа хотел отпустить.
Он устал каждый день надеяться, что что-то в его жизни вдруг изменится. Как и перестал мечтать по ночам о хрупкой блондинке с голубыми глазами.
Оксана буквально заполнила всё его существование. Куда бы он не пошёл, везде ему мерещилась Фролова. Её тонкое тело, звенящий смех и мягкая улыбка. Но Серёжа видел, что шансов у него нет. Ведь девушка относилась к нему, как и к остальным ребятам — будто они были ей братьями. За два месяца Фролова стала отдельной и незаменимой деталью их маленького общества, она помогала разрешить любой конфликт, сглаживала острые углы и просто была их маленьким солнышком. Так думали и Антон с Димкой. Но только для Матвиенко Оксана была ещё и его личным лучиком света.
Он стал замечать, что когда рядом Фролова, то ведёт себя иначе: меньше пошлостей, меньше тупости, меньше кринжа; но больше нежности, мягкости, веселья. Серёжа словно чувствовал лёгкость и безмятежность рядом с ней, готов был пойти на что угодно, лишь бы эта хрупкая девушка была рядом с ним.
Матвиенко особо никогда не любил литературу и не вдохновлялся цитатами писателей и строками поэтов. Он считал, что в любви самое важное — поступки. Ведь слова ничего не значат: можно написать хоть сотню красивых страниц о любви, не подкрепив их ничем более, и тогда что будут они значить? А можно, не говоря ни слова, делать ради любимого всё, что он пожелает, и тогда любовь будет иметь значение.
Только что мог сделать семнадцатилетний парень? Он не древнегреческий бог и не богатырь из былин, а все подвиги уже совершил кто-то до нас. И тогда Серёжа понимал, к чему все эти слова: ведь если ты беспомощен, у тебя остаются только они.
Нет, он не начал писать стихи или книги, ведь он всё ещё был слишком скептичен и жёсток. Но он начла понимать всю свою истинную слабость. А ведь он, вечно весёлый и вечно смеющийся, просто хотел любви...
***
Дима желал не думать.
Он просто мечтал разучиться, потерять своё самое сильное оружие. Ведь его мысли ни к чему хорошему никогда не приводили. Их слишком много, они закручивают в свой круговорот, и ты теряешься в них, сбиваешь с толку сам себя. Но вот только как разучиться думать, если когда ты только встаёшь с кровати или ложишься спать, когда завтракаешь или читаешь, у тебя в голове лишь один человек. И ты здраво понимаешь, что с этим человеком тебе никогда не быть.
— Шаст? Ты где? — Слабо спросил Дима. Он лежал на кровати, очки находились на тумбочке, а телефон был прижат к уху.
— Дома, — ответил Антон. «Сука, он же снова врёт, — пронеслось в голове Позова. — Как будто я не слышу ветер. Опять на крыше небось». — Мне приехать, Поз?
— Если хочешь, — слабо проговорил Дима.
Антон знал, что это означает «Да, приезжай быстрее, пока я не натворил ничего, за что потом буду себя корить». И Шастун сел на автобус и доехал до Диминого дома. Меланхолия меланхолией, а друг важнее.
Антон знал, что у Позова иногда такое бывает. Он снова выгорает на учёбе, да ещё и его эта безответная любовь... У Шастуна с Димкой были секреты от Серёжи, ведь иначе они вряд ли бы дружили ли сих пор.
Родителей Димы, уехавших к друзьям на шашлыки с ночёвко, нет, зато бутылка вина есть. Они сидели на полу в комнате Поза и пытались философствовать.
— Блять, я так заебался, — выдохнул Поз и отпил из горла.
— Я тоже, — эхом повторил Антон. — Стараюсь не думать о Попове. У меня же Ира.
— Ты хоть любишь её?
— Нет, но пытаюсь внушить себе, что люблю. А ты как справляешься?
— Да никак. Вот с тобой сижу бухаю. Иначе бы уже сам спился, а с тобой интереснее. Да и вообще... А, забей.
— Знаешь, что недавно понял, — Шаст принял бутылку из рук друга и сделал ещё один глоток. Горьковатая жидкость приятно стекала по горлу и растворялась в организме, унося все заботы и мысли прочь.
— Ну давай, поэт, жги, — усмехнулся Позов.
— Любовь — это как алкоголь, ты вроде знаешь последствия, но веришь в лучшее. Поэтому сначала тебе хорошо, а потом как всегда хуёво.
— Хуйня, — коротко отозвался Позов.
Оба замолчали. Каждый думал о своём. Господи, им же семнадцать, как же их так угораздило? Вроде вся жизнь впереди... А потому что они устали жить с этим ощущением, что ещё много времени. Ты ведь не знаешь, сколько его на самом дел. Ты не можешь видеть, что там впереди. А вдруг тебя завтра собьёт машина? Или ты упадёшь с крыши? А может узнаешь, что неизлечимо болен? Что тогда? Каждый день надеяться на лучшее? Да не будет лучше, не будет. Ничего не изменится от того, что пройдёт какое-то время. Потому что в жизни обязана происходить какая-то хуйня, которая испортит все планы. А время никого не лечит, ты лишь учишься жить со своей болью.
— Вот и стали дни короче, счастья нет, спокойной ночи, — вспомнил Шаст, нарушая звенящую тишину:
Нервные и пьяные смешки наполнили комнату. У них была не только бутылка вина, но ещё и несколько банок пива. А завтра ведь на учёбу...
***
Арсений пытался спастись.
Спасти себя, спасти свою работу и жизнь глупому мальчишке, который поддался дурацким подростковым гормонам.
Угрозы Воли не были пустым звуком. Павел Алексеевич чётко дал понять, что в случае чего Попов вылетит из школы. А куда возьмут учителя с пометкой «домогался до учеников» в личном деле?
Да и Шастуну не хотелось портить жизнь. Ну какие отношения у него могут быть с мужиком? Да если кто-то узнает, его же сразу насмех поднимут и затравят. А Арсений помнил белые шрамы на запястьях мальчишки. Он был рад, что у того сейчас отношения с Кузнецовой, что он взялся за ум и забыл всё, что было. Вот только где-то в груди сердце неутолимо ныло и болело каждый раз при виде того, как Антон тянется к губам девушки, как кладёт руки на её талию, как смеётся. Арсений не мог забыть запах малинового геля для душа, который стоял на полочке, будто ждал Шастуна. Вот только умом Попов понимал — Шастун не придёт. А сердце всё ещё ждало.
Сердце — как же Арсений ненавидел эту тупую мышцу, что билась в груди, словно зашуганная собака, всякий раз, когда речь шла о чувствах.
Да с чего он вообще так волновался из-за этого ученика? Он же мужчина. Нельзя распускать розовые сопли и страдать. Именно поэтому Попов сейчас лежал в чужой кровати, вдыхая аромат чьих-то волос. Он знал, что утром уйдёт. И она знала. Кто она? Как её зовут? Арсений и не помнил. Не хотел. Помнил лишь тёмные локоны, чуть хриплый голос, стонавший его имя, податливое тело, изгибающееся под ним, острые ногти, что царапали спину и пронзительные зелёные глаза.
Сладкий аромат женский духов наполнял комнату. Белая луна протиснулась сквозь серые тучи и оставила свой серебристый свет на белом одеяле. Он попал и на кожу девушки, которая в этой ночной тишине была просто очаровательна, словно нимфа из греческих мифов. Она лежала на его груди, сладко посапывая, её лицо было безмятежно и прекрасно, тёмные ресницы чуть подрагивали, а сердце ровно билось. Голая грудь вздымалась от частых вздохов, задевая живот Арсения. Он пытался вспомнить, где они познакомились. Кажется, девушку звали Алиса. Попов вглядывался в эти мягкие черты лица, пухлые губы и острый нос, точёные скулы, пытаясь разглядеть в них хоть что-нибудь, отчего бы его сердце начало трепетать. Но безуспешно. В этой девушке, которая отдалась ему спустя пару часов знакомства, он видел не более чем шлюху, готовую переспать чуть ли не с каждым. Красивая оболочка с пустотой внутри. Зато она была хороша в постели, а все мысли разом улетучивались, когда её губы скользили по затвердевшему члену, когда она насаживалась на него, громко стонала, когда оставляла засосы на его шее. Вот и сейчас она разлепила глаза и в упор посмотрел на Попова.
— Ты почему не спишь? — Спросила девушка.
— Любуюсь тобой, — ответил Арсений. Алиса чуть приподнялась на локтях и потянулась к его губам. Сначала медленно, она целовала его, а затем это переросло в страстную борьбу. Арсений вдруг оказался сверху, завёл её руки над головой, прижимая их к изголовью кровати, потянулся к галстуку, лежащему на тумбочке, и зафиксировал их. Красивое тело сейчас находилось в его распоряжении, полностью открытое. Арсений впился губами в белоснежную шею, оставляя красные следы, иногда прикусывавший нежную кожу. Девушка тихо застонала. Он спускался ниже, обводил языком ключицы, целовал, оставлял засосы. Попов дошёл до пышной и округлой груди, дотронулся языком затвердевшего соска, а второй сжал двумя пальцами. Один он обходил языком, а другой крутил, слушая стоны Алисы. Девушке это неимоверно нравилось. Её пышная грудь вздымалась, брюнетка извивалась под умелыми руками любовника. Он припал губами к другому соску и теперь уже второй мучал пальцами, а затем сжал оба и потянул на себя, срывая с губ девушки протяжный и громкий стон.
Арсений оставил грудь и спустился ниже, осыпая мокрыми поцелуями впалый живот, оставляя дорожку из поцелуев на бледной коже. Когда Алиса почувствовала его язык на внутренней стороне бедра, то вздрогнула. Ей неимоверно хотелось, чтобы Попов уже вошёл в неё и заполнил до конца, но он медлил, растягивая наслаждение и муку нетерпеливой девушки. Она громко застонала, когда его язык коснулся клитора, и прогнулась в спине. Мелкая дрожь прошибла всё тело. Умелый язык проникал в неё, время от времени задевая чувствительный бугорок. Алиса мечтала прикоснуться к твёрдым соскам, сжать грудь, но руки её были твёрдо связаны чёрным галстуком, который натирал чувствительную кожу. Завтра наверняка там останутся следы.
Арсений умело доставлял девушке удовольствие, круговыми движениями водил по её промежности. Стоны смешались с жалобным скулёжем. Видя, что Алиса уже блика к пику, он резко отстранился. Девушка ахнула. Попов плюнул на пальцы и вошёл сначала одним. Он поймал стон губами и продолжил двигаться внутри неё. Вскоре он добавил второй, а за ним и третий.
— О боже... Господи, сделай уже это... — Стонала девушка, пока её тонкое и податливое тело извивалось на белых простынях.
— Сделать что? — Прохрипел Попов. — Что я должен сделать для такой грязной шлюхи, как ты?
— Войди в меня... А-а-ах... Да, да... Трахни меня уже, Попов!
Он резко вытащил из Алисы все пальцы, развязал галстук и поставил её раком. Девушка уже изнемогала от желания. Естественная смазка стекала по ногам, показывая полную готовность. Арсений зубами открыл презерватив и натянул его на себя. Попов наконец вошёл в неё уже давно вставшим членом. Сразу на всю длину. Алиса протяжно застонала. Арсений начал вдалбливаться в неё, девушка подавалась на встречу, его яйца с характерным звуком ударялись о её ягодицы. Темп только нарастал. Попов издавал звуки, смешанные с рыком и стоном. Он с силой сжимал её грудь одной рукой, а другой шлёпал по ягодницам. Хотелось быстрее, резче, жёстче. От Арсения, который целовал каждую клеточку шеи, обхватывал губами грудь, не осталось ничего. Этим он и понравился Алисе — резкий контраст, быстрый переход. Интерес.
Она кончила с протяжным стоном. Он почувствовал, как обмякло её тело, но ещё некоторое время вдалбливался в него. Вскоре он тоже упал на кровать, стянул с себя использованный презерватив, переводя дыхание. Попов прикрыл глаза.
Он почувствовал, как его члена коснулось что-то тёплое. Распахнув глаза, он увидел, что рука Алисы активно трёт его орган, который тут же встал и затвердел, отвечая на ласки любовницы. Арсений расслабился. Но вздрогнул, когда губы Алисы коснулись покрасневшей головки. Хриплый стон сорвался с его губ, а девушка принялась облизывать её, водя языком по чувствительной коже. Когда же она заглотила член на всю длину, Попов не выдержал и поддался бёдрами вперёд, делая новый толчок. Алиса заработала языком активнее, водя по всей длине и посасывая твёрдый член. Арсений схватил её за волосы и направлял, при этом толкаясь в развратный рот. Алиса не показывала ни капли недовольства, а рвотный рефлекс будто напрочь отсутствовал. Арсений нещадно вдалбливался в неё. Вскоре он почувствовал, что вот-вот кончит и попытался вынуть член из девушки, но Алиса не дала ему сделать это, и сперма оказалась в её умелом ротике. Девушка проглотила всё, но на губах остались белые капли. В свете луны, растрёпанная, с похотливыми глазами, красными щеками и блестящей спермой на губах она смотрелась пошло, будто была актрисой качественного порно. Арсений видел, как снова затвердели её соски. Она всё же облизнула губы, а затем оседлала бёдра мужчины. Пышная грудь оказалась прямо возле лица Попова, и он не стал терять времени, потянул за алые соски, вызывая новый стон. Алиса сама села на его член, сразу насаживаясь на всю длину. Она принялась прыгать на нём, большая грудь вздымалась с каждым движением. Арсений был готов кончить лишь от одного этого вида. Хлюпающие звуки наполнили комнату. Когда мужчина почувствовал, что скоро пик, он перевернул девушку на спину и оказался сверху. Он успел выйти из неё, так как в следующее мгновение сперма попала ей на лицо, стекла по шее и грудям.
— Это было прекрасно, — сказала она. — Я в душ.
На дрожащих ногах Алиса направилась в ванную, а Арсений наблюдал за её удаляющейся фигурой.
Луна и вправду была красивая.