Глава 9
- А я тебе говорила, уходи оттуда!
Сказала мне та, кто никогда этого не говорила.
Я довольно долгое время смотрела на фотографию московского ГУМа в сумерках, а потом также спокойно нажала «удалить», как сделала это с несколькими фотографиями до неё. Нет, я не нашла новую работу. И я не стала писать журналистские тексты в стол лучше, чем делала это до этого. И жизнь не начала идти своим чередом, как раньше, хотя события в ней повторялись. Нет. Прошла целая неделя, а я продолжала чувствовать себя как рыба, вынутая из воды.
Порой появлялось смутное чувство, что жизнь пролетает мимо. Один учебный день сменяет другой, и либо после пар, либо до них я спешу на работу, на которую кое-как заставляю себя идти, а потом допоздна – иногда и до слов изумлённой начальницы – сижу там, потому что не хочу возвращаться домой. Меня давно перестали беспокоить прошлые мелочи. Я махнула рукой на дипломную работу, потому что знала, что не определяюсь с её темой до 16 ноября, на домашние задания, которые не всегда успевала доделывать, потому что знала, что будет возможность их составить либо до пары, либо не сделать вообще. На работу, которая выжимала все соки после насыщенного учебного дня, потому что более она ничего не выжимала... Выжимать было просто не из чего. И я смотрела на Юлию, с которой наши отношения усложнились ещё неделю назад, безразлично; но при встречах, которые мы устраивали в кафешках, где раньше проводили время в обеденные перерывы, для того, чтобы не забывать друг друга, мы дружелюбно улыбались, частенько смеялись, вспоминая былое, но в наших разговорах то и дело мелькал неведомый раньше нам обеим холодок. И вот она говорит мне о работе. Говорит человек, всегда державший меня на этой работе. Пожалуй, Юлия была единственной, кто держал меня здесь, в ГУМе.
- А ещё наши походы по иностранным барам!.. – да её просто забавляла моя реакция на всё это! Но я не раздражалась. Эмоции холерика давно уже покинули меня, и даже моим соседкам в общаге непривычно было видеть рядом с собою серого скептика, заменившего им раздражительного сожителя. Я кивнула подруге в ответ. И снова уставилась в телефон, где были все мои октябрьские воспоминания. Ах, какой это был октябрь! Тёплый, ясный, теплее самого тёплого в моей жизни лета! А теперь мне о нём изредка напоминают только некоторые фильмы. Вот «Багровый пик». Захотела испытать свой адреналин, наглотавшись на ночь страха, а в итоге расшатанные нервы позволили чуть ли не до самого утра просидеть мне в слезах, и я то и дело перелистывала кадры со знакомым лицом туда-обратно.
Новости я стала читать, касающиеся лишь его. Причём, порой свой корявый английский приходилось нагружать до высшей степени, так как новостей на русских источниках в основном было мало. Но и зарубежные, как оказалось, ничего дельного не писали. А молчание телефона порой выводило меня из себя. Но это был тихий крик, если не сказать – немой.
В то время, как другие думали о чём-то жизненном, я дожидалась окончания пары, чтобы поехать домой. Теперь никуда спешить не нужно было. Учёба и общага, общага – учёба – это стали единственные маршруты. Вроде бы жизнь продолжалась, и ничего для меня не ушло из неё..! Но для меня она казалась пресной и серой, и ничто не могло её разбавить.
Мы виделись с Марком. Но всё время на учёбе. Мы не говорили с ним с самого конца октября – с того самого дня, когда я сходила на «Фантазии Фарятьева». Я с сожалением вспоминала о том, что даже не удосужилась поблагодарить друга, но, тем не менее, при встрече с ним лишь в знак приветствия молча кивала головою и спешила поскорее удалиться.
И вот теперь, перелистывая старые октябрьские фото, я вспоминаю всё это, и до меня лишь слабым блеском доходит мысль о том, как серо я сейчас живу. Последнее фото в автоматически созданной устройством папке «Октябрь». И это именно 31 октября. Это именно тот бар, который был под утро уже доверху усыпан первым в 2019 году российским снегом. Юлия в этот момент даже не окликает меня. Она вся целиком и полностью уходит в какую-то книгу, которая лежит перед ней на столе, и между нами воцаряется обычная в последние дни встреч тишина. Это самая страшная тишина на свете. Это тишина между людьми, которые раньше были близки друг другу, но в один момент вдруг стали лишь бывшими знакомыми. Пусть они не собираются этого признавать до поры до времени, это так. Мой просмотр прерывает звонок мамы. На днях мы жутко поссорились, и мне даже вспоминать об этом не хочется, но, всё ещё пребывая не в настроении мириться, я сбрасываю вызов и продолжаю перелистывать фотографии. Новый вызов. Сброс. За ним – ещё один. Вконец уже Юлия поднимает глаза от явно поглотившей её книги и с изумлением смотрит на меня.
- Семейные проблемы?
- Да не то чтобы, - с неохотой протягиваю я и вновь сбрасываю поступающий звонок. Больше пяти минут мама не даёт о себе знать. Да и после вызовов больше не следует. Я облегчённо выдыхаю. Юлия считает за лучшее не спрашивать меня больше ни о чём. И правильно.
До метро я добираюсь одна, оставив подругу на работе. Уже начинает смеркаться – о своём наступлении зима всегда даёт о себе знать уже и тем, что к пяти вечера улицы заволакивают сумерки, а в самых людных частях столицы зажигаются фонари, и все работающие ещё с большим огорчением взирают на часы и ещё сильнее хотят как можно скорее оказаться дома. А меня не волновало ничего. Я вернулась и, безразличным взглядом окинув своих соседок-первокурсниц, бросила сумку на кровать, думая об уже недалёком нищенском студенческом будущем. Теперь, после увольнения, поистине недалёком.
Секунды длились медленно, неимоверно медленно. Хотелось, подобно ежу, побыть наедине со своей мрачностью, а все были в комнате, в сборе, и это меня немного раздражало. Но так как в последний раз я выплёскивала свой гнев при разговоре по мобильному с мамой, я мысленно заедала эти обиды. Кстати, насчёт разговора... Я взглянула на дисплей сотового, на котором отобразились три пропущенных (а, точнее, отклонённых) ещё днём от мамы, обвела задумчивым взглядом соседок, которые были заняты – каждая своими делами (но при этом я знала, что, как только покину комнату, они тут же начнут обсуждать меня) и, вздохнув при этой мысли, взяла телефон и отправилась в душ. Стены у нас тонкие, а уши по общаге большие, но, если включить воду, ничего слышно не будет. Так я и поступила. И мамино «Алло» показалось мне таким нежным, но в то же время встревоженным, что я беспокойно заёрзала на тёплом (благо, работал утеплитель) полу рядом с душевой. «Ты звонила, мам». Это сухое «Ты звонила, мам». Каждый ребёнок на свете, должно быть, в несчастьях проклинает себя за все безразличность и равнодушие, вложенные в это «Ты звонила, мам». Хотя нет, есть ещё похлеще. И, точно чтобы добить создавшуюся ситуацию, я произнесла это «я была занята, мам», но она не отвечала долго, и каждый бы уже на моём месте понял, что произошло или происходит что-то ужасное, что не поправить одними лишь словами.
- Папа...
***
Мой папа всегда любил Dire Straits. Особенно Brother In Arms. Он плакал на любых мероприятиях, когда слышал первые аккорды гитары в этой песне. До определённого момента я не находила ни в этой песне, ни в самой группе ничего особенного, несмотря на мою большую любовь ко всем музыкальным произведениям 80-х годов. Но однажды он, улыбаясь и улетая в воспоминания, рассказал, почему именно это песня. И почему его так трогает одно лишь напоминание о ней.
- Когда я собирался в армию, я слушал эту песню почти каждый день (да, мой папа знает английский. Более того, в детстве мы даже вместе учили его). Оттого и воспоминания такие.
У всех свои воспоминания. И никогда не знаешь, что вспоминает человек, слушая ту или иную песню. Но за это мы музыку и любим – не вслушиваясь порой в текст, мы находим в ней для себя нечто большее, чем только лишь рифмованные строчки и мелодичные куплеты. Вместе с этими знакомыми словами мы уходим в воспоминания, и нас либо гложет боль души по уже давно ушедшему, либо радуют счастливые воспоминания прошлого. Что чувствовал папа при этом?
- Да, я знаю эту историю, - тоже улыбаясь, говорю я. – Когда тебя забирали в армию, но ты не пошёл. Просто не смог. Потому что появилась я.
- Ну, да, как-то так, - неопределённо качал головой отец. Ему нравилось вспоминать. Ему определённо нравилось возвращаться в былые воспоминания. Впрочем, кому из людей это не нравится?
- Папа...
Сердце замирает у меня в груди, и слёзы уже сами собой текут по щекам. Я не помнила, как бешено ворвалась в комнату, то ли бессознательно кидаясь кому-то в объятия, то ли кто-то сам стал обнимать меня. Соседки? Да, безусловно, это были они. Но у меня в голове только звенели слова мамы, и шумела не выключенная в душе вода. You did not desert me, My brother in arms...
Сколько потом дней подряд играла у меня в голове эта песня? Сколько потом дней подряд прокручивала я в голове слова матери? Для меня перестало быть важным абсолютно всё, и я с нетерпением ждала прихода выходных. А неделя, как назло, выдалась самой насыщенной в плане учёбы, и все пары по определённым датам сошлись именно на ней. You did not desert me, My brother in arms...
Мой отец очень серьёзно заболел. И пока врачи не могли прогнозировать чего-то определённого, но каждый второй пожимал плечами. В итоге, папу положили в больницу. Никто не мог ничего сказать. И эта неопределённость пугала сильнее любого поставленного диагноза. Мне бы скорее приехать, увидеть его в палате, утешить и успокоить..! А дни, как назло, медлили и ползли самыми медленными в мире улитками.
В четверг, зная, что назавтра у нас нет пар, когда я собралась уезжать домой, мне написала Дарья. Её сообщение странного содержания тут же привлекло моё внимание, несмотря на смятение и рассеянность, которые сопровождали меня с самого начала недели. Соседка спрашивала, собираюсь ли я заехать ненадолго в общагу перед тем, как поеду домой. Да, естественно. Все свои вещи я не решилась тащить в университет. Дарья – Дарья! – от которой я не могла никогда ожидать не то что подобного, но даже элементарного извинения, слёзно просила и умоляла меня, зная о грядущей проверке в общежитии: «На посвяте, на котором я была вчера, мне налили в колу немного виски, о чём я совершенно не просила. Я не выпила ни капли, только принесла с собой стакан. Вылей, пожалуйста, если не трудно. Очень прошу».
Когда я ехала в автобусе, я вспоминала себя первокурсницей. И разве это повод – винить их в том, что у них столько желаний и возможностей? Разве стоит их упрекать в том, что они только начинают учиться и многого не знают? Да и сама я... Разве столько много знаю, что чуть не пошла работать в ночной клуб? Впервые за всю эту неделю такие мысли заставили меня улыбнуться.
За моими сборами в общежитии наблюдала Ангелина. У девушки не было пар в этот день, и она молча смотрела, как я пытаюсь впихнуть в рюкзак вещи в таком количестве, в котором их просто невозможно туда впихнуть, сидя на своём втором ярусе, по-турецки сложив ноги.
- Дай помогу.
Она спешно спустилась, и мы стали пытаться сделать невозможное вместе. Получалось всё ещё плохо, но уже куда лучше, чем одной. Я поблагодарила Ангелину и, к моему огромному удивлению, она обняла меня перед тем, как мы распрощались на мои долгие выходные.
- Можно я буду иногда брать твою подушку? Я всё не решалась у тебя это спросить, но поступала так, когда тебя не было, - скромно поинтересовалась соседка, робко улыбаясь. Девушка имела в виду мою подушку, с одной стороны у которой были вышиты разноцветные блёстки. – Просто когда тебя нет, я беру её и рисую на ней сердечки и прочее, - негромко добавила она.
Как после этого можно было не улыбнуться! Я ещё раз обняла Ангелину и отправилась в путь, в свой любимый подмосковный город, слушая песню, которая то и дело вызывала у меня слёзы в последнее время. You did not desert me, My brother in arms
***
Сложно передать словами, что чувствуешь, когда глядишь на до боли знакомые места, в которых ты родился и рос, а теперь приезжаешь сюда лишь когда находится время. На нашем маленьком городском вокзальчике так ничего и не поменялось. Также продолжают спешить нелепые и порой рассеянные люди – одни, усталые, мчатся домой из Москвы, с работы; другие ездили в пригороды к родственникам и знакомым. Есть и такие, у кого сама работа – вокзал. Среди таковых, например, встречающие новых пассажиров маршруточники, которых слышно ещё с самого перрона с их забавным акцентом. Один такой мужчина знает меня в лицо. Когда я подхожу к маршрутке, взгляды наши встречаются, и на его смуглом лице мелькает улыбка. Он кивает мне, я – ему, а затем время снова начинает бежать по своей накатанной, совершенно забыв о том, что только что остановило мгновение для едва ли знакомых друг другу людей.
За окнами проносятся серые осенние пейзажи. Но когда я думаю о лете, мне почему-то вспоминается не та яркая зелёная пора, которая в нашем городке так и дышала жизнью, когда можно было спать до обеда и просыпаться под запах кофе, сваренный отцом, или выпечки и лазаньи, приготовленной мамой; когда мы с сестрой Алисой устраивались вместе на раскладном диване в зале и до самого утра секретничали, шептались и смотрели фильмы; когда мы всей семьёй приезжали на дачу, и местные друзья звали меня гулять и бродить по окрестностям, пока с нашего участка не начинало веять превосходным запахом свежего, только что сделанного папой шашлыка, и ребята чуть ли не слёзно упрашивали меня отведать хотя бы кусочек этого угощения – а он таким и являлся! – вместе с овощами с огорода и заправленным майонезом салатом. И сейчас всё это кажется далёким и недосягаемым. Нет. Почему-то при слове «лето» мне в первую очередь вспоминаются вечера напоённой октябрём Москвы; улыбающиеся девчонки, которые так влюблены в свою профессию, что не могут перестать говорить о ней; Юлия, с которой мы дегустировали кухни разных столичных баров; вечера в парке Горького, в которых мы вели порой грустные, но при этом задушевные разговоры с Марком; соседки по комнате, которые, как оказалось, всегда с такой тревогой ждали меня домой, а я даже не замечала заботы с их стороны... Я выдыхаю, и на окне запотевает след от горячего дыхания, кричу водителю привычное «На остановке!» и, вылезая из транспорта, ощущаю, как меня перестают держать ноги. Они становятся ватными и неподъёмными, вся окружающая картина рябит перед глазами, и я ощущаю себя так, будто не спала несколько суток подряд. Я совершенно не помнила, как добралась до дома, как с навернувшимися слезами встретила Алису, чувственно обняла маму. Был ранний обед, день только начинался. А мне было больно и страшно одновременно.
Папа и сам боялся. Он признавался в этом с большой неохотой, выдавливая из себя улыбку и как будто стараясь перевести всё происходящее в шутку. Я никогда не чувствовала себя так, как в тот момент, когда вглядывалась в бледное исхудавшее лицо отца, а к горлу то и дело подступал ком, и глаза чуть ли не каждую секунду застилали слёзы. Ни одна ситуация, в которую меня ставила жизнь, не могла сравниться с этой. Но сидя рядом с ним и держа его за руку, я и сама пыталась улыбаться. Отражалось ли всё горе на моём лице? Даже если и нет, сердце отца всё равно всё чувствовало. Я попрощалась с ним с большой неохотой. И он тоже не хотел меня отпускать. Но часы приёма окончились. Впереди было только тягостное ожидание и паника, которая понемногу, с каждой минутой всё больше и больше зарождалась в сердце.
Вернувшись домой, я села на кровать и так и осталась сидеть без движения. Недавно прошедшие мгновения так врезались в мою память, что мне казалось – я до сих пор нахожусь в палате у отца и слушаю его речь. «А ты знаешь, я ведь на днях вспоминала твою любимую песню... Слушаю, и у самой слёзы из глаз». – «Ты слишком загоняла себя с работой. Совмещать работу и учёбу – это очень сложно. Нужно что-нибудь одно. Здоровье, посаженное в молодом возрасте, не восстанавливается...» - он прервался, некоторое время молчал, но я воспользовалась этим мгновением, перебив его мысли и не дав ему ничего сказать: «Дело не в том, папа. Столько всего произошло... Даже в голове не укладывается».
Даже в голове не укладывается. Ко мне подбежала Алиса, неся в руках мобильник. Уведомление. Пока одни люди переживают свои проблемы, у других жизнь идёт своим чередом, не останавливаясь ни на секунду, и когда я равнодушно заглянула в телефон, мне показалось, что московская жизнь для меня осталась где-то далеко позади, и её не то что не возвратить – к ней и не вернуться.
- Коменда пишет, - зачем-то вслух произнесла я со вздохом, откладывая гаджет в сторону, ни к кому толком не обращаясь – ни к не перестававшему вещать телевизору, ни к Алисе. – Говорит, посылка пришла. Но вы все здесь, со мной, рядом. Так что, вероятно, что-то перепутала.
В воскресенье я возвращалась в Москву в расстроенных чувствах. Меня – да, впрочем, и маму, и Алису беспокоила неопределённость в состоянии отца. А у меня при этом не было даже возможности попрощаться с ним, сказать, что уезжаю. Я долго стояла на перроне, ожидая поезд, вспоминая, как каждый раз, когда я уезжала из дома, меня до вокзала провожал папа. Но минуты пролетели как-то незаметно. Свет электрички. Жужжание рельс под колёсами поезда. Людный вокзал, наполненный недовольными хмурыми людьми. Спешащее метро, ревущее в подземных московских тоннелях. И вот уже знакомые стены говорят мне о том, что я дома. И всё же, дом человека – это не место, где он родился, а там, где его ждут. И с недавнего времени я поняла, что ждут меня и в столице, когда обрадованные соседки бросились мне на шею и начали обнимать и расспрашивать о том, как живётся «под Москвой».
- Подождите, подождите, не всё сразу, - отмахнулась я, задыхаясь от чувств – радости, счастья, тоски, ностальгии и внезапности одновременно. Дарья и Ангелина заглядывали мне через плечо. Я вскрывала найденный конверт. По приезде я всё-таки отыскала его в ящике, и теперь вертела его из стороны в сторону, пытаясь вспомнить, где же у меня есть такие дальние знакомые, которые могли бы мне написать.
- Давай же, открывай скорее! – сгорая от любопытства, воскликнула Дарья. Легонько пожав плечами, я вскрыла конверт. 13 ноября. Оно даже почти не опоздало. Внутри было письмо, которое настолько заинтересовало меня, что я не сразу заметила ещё приложенный файл с какими-то документами внутри.
Я так долго смотрела на письмо перед собой, держа его дрожащими руками, но не читая его, а глядя куда-то сквозь, что перед глазами у меня заплясали чёрные точки, отчего в голове стали возникать дрёмные иллюзии, а соседки давно уже покинули меня. А может, я уже не первый день сижу так, и у Дарьи с Ангелиной продолжилась своя жизнь, полная учёбы, новых московских открытий, тусовок первокурсников?.. Я наконец оторвалась от письма. Я его так и не прочла, хотя, даже кинув на него беглый взгляд, можно было судить о его коротком содержании.
А жизнь за стенами общаги и вправду продолжала течь. Приятная тёплая пора первой половины ноября сменилась дождями и холодами. До снега дело не доходило, но с утра и поздними вечерами на улице уже ощущался мороз. Жители студенческой общаги замерзали без отопления. Мы с соседками обменивались пледами, надевали тёплые, предназначенные для зимы пижамы. Многие люди на улицах уже ходили в зимних сапогах и надевали на руки перчатки. Только что мне было до уличного холода, когда свой, ещё более ледяной и неприятный, буйствовал в сердце! Я ходила на учёбу, порой даже посещала какие-то кажущиеся мне нелепыми мероприятия, на которые меня водили, видя моё состояние, соседки. Иногда мы даже гуляли по вечерам на стадионе рядом с общежитием. Но всё это происходило молча, а для меня – так уж тем более в серых красках. Дни пролетали так, словно их и не было. Два дня? Пять? Неделя? Откуда мне знать, как мне вспомнить! Я звонила маме каждый день. И однажды она позвонила мне сама.
В тот самый день, когда я, кажется, наконец, отошла от перенесённых изумлений и прочла всё-таки письмо, о содержании которого итак догадывалась всё это время.
- Кристина, папа...
Это слишком сильно – когда на сердце накатывают столько эмоций в один момент. Они захлёстывают тебя волной, и выбраться из них практически невозможно. Мне хотелось смеяться, плакать от счастья и горечи одновременно, а потом – кричать, что есть силы, не считаясь ни с кем: услышат – и ладно.
Слова, которые я желала услышать всё это время после того, как покинула свой подмосковный городок. Слова, которые и во сне-то заставляли радоваться, а уж наяву они выглядели почти невозможными, просто несбыточными для того, чтобы их произнести!
Папу выписали. В ходе этого краткого лечения и многочисленных осмотров ничего опасного у него не нашли, и мама звонила сказать, что он возвращается домой. Радуясь, сдерживая себя, чтобы в тот же миг не закричать от счастья, я загибала и разгибала уголок письма, которое держала в руках, и, кусая губы, продолжая при этом улыбаться, думала, как сообщить родному человеку эту весть. Я и сама толком не была в этом уверена, но...
- Давай же, открывай скорее! - сгорая от любопытства, воскликнула Дарья. Легонько пожав плечами, я вскрыла конверт. 13 ноября. Оно даже почти не опоздало, судя по отсылаемой дате. Внутри было письмо, которое настолько заинтересовало меня, что я не сразу заметила ещё приложенный файл с какими-то документами внутри. Вскрыла. Девочки так и не отошли, наблюдая из-за моей спины за происходящими в моих руках махинациями. У меня и самой ноги и руки дрожали от волнения, и, хотя я уже почти полностью осознавала, что вряд ли оно от каких-то дальних родственников, собственной интуиции, тихо шептавшей догадки на ушко, верить не хотелось.
- Ты приедешь в следующие выходные? – по голосу в трубке я чувствовала, что мама улыбается. Я и сама не могла ничем заглушить свою радость! Я тянула время нашего разговора, чтобы дождаться папу и, наконец, поговорить с ним.
Чисто в английском стиле. Письмо. И все слова, до единого, на английском. Построение писем на английском, кажется, каждый учил ещё в первом-втором классе, так что...
- Мам... - я стараюсь её перебить, но она так полна своих впечатлений, что мне и самой становится неловко отвлекать её в такой момент. Но как же сказать ей?
Его письмо не было длинным, как этого можно было бы ожидать, учитывая, сколько времени мы не общались. Нет. Кратко и лаконично. По сути, лишь о том, что билеты невозвратимы. Такие сообщения кидают в WhatsApp и других мессенджерах, но никак не за сотни миль, из Англии в Россию. Соседки тоже читают его, стоя сзади меня. Значит, не я одна вижу это. Значит, мне это не снится! Они обводят меня лукавым взглядом, но я не знаю, что им отвечать. Я в смятении. И в растерянности. И не знаю, что мне делать.
- ... Так что мы не пойдём никуда, а посидим дома. Можно было бы испечь пирог и за чаем посмотреть какой-нибудь фильм. Устроить домашний просмотр. Как раньше, помнишь? – она продолжала тараторить в трубку, иногда радостно выдыхая, чтобы перевести дух. Такого с ней не было давно, уж я могла это судить по тому, как мама устаёт на работе. – Так ты приедешь? – она закончила и замерла. Я продолжала улыбаться. Письмо покорно покоилось в руках, до поры до времени не нарушая нашего разговора. Я невзначай вспомнила, что как-то и он также ждал моего ответа на том конце телефонной трубки.
- Мам, тут такое дело... - как должны себя чувствовать родители, впервые отпуская ребёнка одного за рубеж? Многие с трудом отпускают их учиться в другой город, так что уж говорить о другой стране? Наверное, это жутко. Полагаю, родительские сердца разрываются в этот момент – с одной стороны, радуясь вместе с ребёнком, а с другой – горюя самой жгучей и сильной тоской по впервые покидающему их чаду. Я собралась с силами. Выдохнула. На какое-то время замерла. На той стороне – ожидание и молчание. Так и вижу эту гнетущую атмосферу, которую никто – ни я, ни она, никуда не можем от себя деть. – Мам, я еду в Лондон.