Genshin Impact: Игра души

— Если не учитывать, что сразу после этого тебя уволили, — о, а быть засранцем у него выходит замечательно, смотрите-ка. Игнорируя очевидный для них обоих факт, что Люмин не просто так вжимается спиной в туалетный столик, Тарталья сокращает оставшееся расстояние. Если он попытается её поцеловать, Люмин просто рассмеётся от уровня комедии. — Люмин, ты не находишь ироничным то, что я факт влюблённости в тебя признаю открыто, а ты до сих пор прячешься за желанием меня посадить?

Наверное, именно то, как спокойно и прямо он об этом говорит, и делает своё дело.

Потому что хвалёную фокусировку на желании пристрелить этого ублюдка Люмин теряет где-то на том моменте, когда её губы накрывают губы Тартальи.

На долю секунды, на какой-то тысячный миг она позволяет себе всё это забыть — остаётся только простой, почти нежный поцелуй и отчаянное «Ну почему ты натворил дел на два пожизненных, прежде чем звать меня на свидание». Потом — Люмин будто с головой выныривает из этого омута.

И, отвечая на поцелуй, с обречённостью смертника делая вид, что подчиняется, свободной от пистолета рукой заставляет Тарталью обнять себя за талию.

Возвращаясь к её клишированной нравственной дилемме — да, она делает свой выбор. И Тарталье он вряд ли понравится.

Поэтому, пока его язык уже более уверенно проникает ей в рот, Люмин думает не о том, как ей нравится с ним целоваться, а о том, как не пустить его к себе за спину, чтобы не раскрыть все карты раньше времени. Она лишь надеется, что с закрытыми глазами не упустит ничего важного, потому что открывать их боится — боится, что по одному её взгляду Тарталья поймёт, что он, чёрт бы его побрал, прав. Что ей действительно хочется всего, что между ними происходит.

Отстраняясь, Тарталья смотрит на неё тепло. Почти счастливо. И даже улыбается ей с мальчишеским задором:

— Ну, что я говорил? Ты в меня влю…

В этот момент Люмин бьёт его прикладом по челюсти.

В то самое место, куда с таким удовольствием врезала в их первую встречу.

Тарталья странно ойкает и делает шаг назад: сила удара не такая, чтобы сбить его с ног, но Люмин собирается исправить эту оплошность. Его откровенный шок, с которым он поднимает руки, чтобы схватиться за лицо, и становится главной причиной того, что Люмин добавляет ему коленом между ног — проклятье, как давно хотелось это сделать! — и Тарталья сгибается пополам. Он вполголоса ругается от боли, прерывается на долгий стон, и Люмин, вырываясь из тисков между ним и туалетным столиком, выскакивает в свободное пространство к двери.

Тарталья сплёвывает кровью на её милый коврик возле кровати. Поднимает на неё взгляд — ни следа самоуверенности, только удивление. Люмин почти чувствует собственное превосходство: наконец-то у неё вышло сделать что-то, чего он не ожидал.

— Хитро, — хрипло признаёт он, слизывая новую порцию крови с губ. — Вот только драться я с тобой не хотел.

— А я с тобой — целоваться.

Заметив, что Тарталья с трудом поднимается на ноги, Люмин со щелчком наводит на него взведённый пистолет. Он и на дуло смотрит так же раздосадованно — как на занозу в пальце, не больше.

— Не знал, что бывшим сотрудникам оставляют на память такие сувениры.

— Я должна была вернуть его сегодня. Здорово, что как раз сегодня он мне и пригодился, правда?

Тарталья ещё раз смотрит на пистолет — изучающе, будто прикидывая шансы потенциального импотента против доведённой до ручки девчонки с трясущимися руками. Второй раз в жизни Люмин в него целится — и второй раз в жизни понимает, что выстрелить не сможет.

Господи, да где сраные оперативники, по дороге решили заглянуть за пиццей?

Люмин не знает, какие выводы относительно способностей к стрельбе делает Тарталья из её тремора, но он только с каким-то печальным вздохом садится на кровать. Из разбитой второй раз за месяц губы на коврик продолжает капать.

— Льда не найдётся? — усмехается Тарталья. Люмин только качает головой. — Ладно, не в первый раз. Тогда что дальше?

— Дальше, — Люмин обхватывает пистолет крепче для большей уверенности, — ты поднимаешь задницу и пересаживаешься на стул. И не шевелишься, пока я ищу, чем тебя к нему примотать.

Тарталья вздыхает. Для протокола — он совершенно не сопротивляется.

Подсознательно Люмин, пока одной рукой держит его на прицеле, а другой шарит по ящикам в поисках скотча, понимает: он ни разу не берёт на веру тот факт, что Люмин сейчас девчонка с пушкой. Они ещё из самой первой встречи уяснили, что у неё дерьмовые нервы, чтобы действительно в него стрелять. Но если его усмиряет не это, тогда что?..

— Хочешь доказать, что ты и правда белый и пушистый? — мрачно озвучивает Люмин одно из предположений, пока приматывает скрещённые запястья Тартальи к её стулу скотчем. Только сейчас она вспоминает про следящего за ней Венти: вот кому здесь, наверное, по-настоящему весело.

— Хочу, — неожиданно покладисто соглашается Тарталья. Вытягивает голову, чтобы удобнее было разбитой губой улыбаться Люмин через плечо, и добавляет: — Брось, мы оба прекрасно знаем, что будет дальше. Сюда уже наверняка с мигалками едет весь твой бывший отдел. Ты передашь меня им в руки, а сама вычеркнешь из памяти, как очередную неудавшуюся пассию на одну ночь.

— Неудавшуюся пассию с преступными наклонностями.

За запястьями приходит очередь лодыжек. Люмин обматывает их с особым усердием, стараясь не замечать взгляда Тартальи, с которым он смотрит на неё сверху вниз.

— Всё бы отдал за то, чтобы ты сидела передо мной на коленях в других обстоятельствах.

— Болтай поменьше, а то губу придётся разбить ещё раз. А мне кажется, с тебя уже хватит.

Люмин отступает на шаг, любуясь собственным творением. Тарталья связан по рукам и ногам, весь подбородок у него в крови, на скуле набухает свежий синяк. Странно, но этот вид не избавляет Люмин от подсознательного «ну почему он такой красивый» — совершенно наоборот.

— Ну а теперь, — неожиданно мирно спрашивает Тарталья, — когда я точно не смогу тебя поцеловать, мы можем поговорить?

Люмин пфыкает себе под нос. Так и сжимая в руке пистолет, она достаёт из сумочки телефон и, едва не падая на кровать, берёт Тарталью на прицел.

— О чём же? — мило улыбается она. — У нас есть минут пять. Может, теперь, когда ты наконец понял, что мне не нравишься, ты будешь поразговорчивее.

Тарталья вздыхает. Судя по его мимике, ему ужасно больно, но лёд он больше не просит — только слизывает кровь с разбитой губы. Люмин ему даже почти сочувствует, но будем считать это компенсацией за её собственные душевные травмы.

— Люмин, я пришёл к тебе домой…

— Вломился ко мне в квартиру, ты хотел сказать.

— …без оружия, даже не пытаюсь сопротивляться…

— Потому что сам понимаешь, что проиграл.

— …ты не находишь, что это достаточный кредит доверия?

Тарталья смотрит на неё едва ли не с вселенской болью в глазах — непонятно, физической или моральной. Люмин машинально закусывает губу. Сейчас она находит только то, что впервые за свою неудавшуюся карьеру шпионки сделала что-то правильно. Не пошла у него на поводу.

— С кредитами доверия покончено, маленький придурок, — она морщит лицо, на всякий случай опуская взгляд на его руки. Нет, всё ещё надёжно примотаны скотчем к стулу. Хорошо. — Я зашла слишком далеко. Поэтому, если ты сейчас не хочешь заявить что-то в духе «Наконец-то мы можем спокойно встречаться», я не нахожу ни одной рациональной причины, по которой ты решил бы ко мне вломиться, прекрасно зная, что я воспользуюсь случаем.

— Я решил, что не воспользуешься, — Тарталья грустно улыбается. — Прогадал, признаю.

— Ты не можешь ничего «прогадать». Мы уже выяснили, что ты здесь единственный, у кого мозги работают всегда.

Признавать это горько, как и собственную вину за всё случившееся, но когда-то же надо начинать. И Люмин признаёт, да, все слышали? Тарталья оказался умнее. Хитрее. Лучшим профессионалом, чем она.

И об этом её тоже сотню раз предупреждали.

— Но в этот раз ты победила, — судя по треску скотча, Тарталья пытается театрально развести руками. Обломись. — Я связан по рукам и ногам — буквально. Ты передашь меня в управление, тебе вернут должность, и всё будет замечательно. Ты же этого хотела, да? Я буквально отдал тебе шанс.

Люмин смотрит на него с подозрением. Что за невиданные жертвы от человека с его послужным списком? Если она что-то и выяснила за время их общения, кроме информации про аллергию на манго и любви к каверам Muse, так это то, что Тарталья — это Человек, У Которого Всегда Есть План. Именно поэтому её сейчас не оставляет ощущение, что что-то всё равно идёт не так, верно?

— Извини, но позволь и в этот раз тебе не поверить, — Люмин отводит взгляд. Пора заканчивать этот цирк.

— Люмин…

На Тарталью она больше не смотрит. Но, набирая выученный наизусть номер, продолжает держать его на прицеле. И устало тянет в динамик:

— Кэйа, ну что там у вас? Он меня достал.

— Две минуты, — с готовностью рапортует тот. На заднем плане слышится шуршание шин. — Как ты там, малышка? Порядок?

— Мне уже начинать ревновать? — в пустоту интересуется Тарталья, которому, оказывается, прекрасно слышно их разговор.

— Порядок, — Люмин бросает на него уничижительный взгляд. — Может понадобиться врач.

— Он тебя ранил?

— Не мне.

Люмин слышит, как Кэйа посмеивается в динамик и говорит кому-то на фоне «Нет, ты слышал? Она его избила». Что ему отвечает Альбедо — или кто там у него, — уже не разобрать, но на мгновение Люмин даже становится… тепло, что ли. У неё всё ещё есть друзья. Она обошлась малой кровью. И на этот раз её никто не прижал к кровати и не запер в своём номере.

Правда, всё это слегка омрачает тот факт, что она собирается сдать человека, который ей вроде как нравится, но это Люмин переживёт. Ей не в первый раз разбивают сердце — а тут с самого начала было понятно, что партия будет проигрышной.

— Повиси на линии, — тем временем зовёт Кэйа в телефон, — просто на всякий случай. Мы уже в твоём квартале, сейчас будем.

Люмин откладывает телефон с включённым вызовом на кровать и задумчиво смотрит на Тарталью. Так, напоследок — прикинуть, какие чувства он у неё вызывает.

Заметив её взгляд, Тарталья мягко смеётся:

— Маленькая шпионка… если уж ты действительно мне не доверяешь, позволь я честно скажу тебе, что будет, ладно? Твои ребята меня заберут и повесят безобидный взлом с проникновением, а это даже не их ответственность, такими делами занимается полиция. Учитывая, что у вас на меня всё ещё ничего нет, с моим адвокатом я выйду меньше, чем через сутки, а этот случай даже в газеты не успеет просочиться.

Так и знала. И это его план?

— Не торопись, маленький придурок, — в тон ему усмехается Люмин. — Твоё имя всплыло в показаниях. Так что у тебя и без взлома с проникновением — в квартиру штатного агента, между прочим — огромные проблемы.

Выражение лица у Тартальи сомневающееся. Завершающим штрихом Люмин, не удержавшись, поводит рукой у себя над шеей:

— А это и вовсе можно списать на причинение тяжких телесных. Уже тянет на хорошую статью, не думаешь?

— Ну почему тебе так надо всё усложнять? — вздыхает Тарталья убито.

Он роняет подбородок на грудь, а Люмин не удостаивает его ответом. Так они и сидят — в полном молчании, не глядя друг на друга, пока Кэйа не доносит по телефону, что они с Альбедо будут через две секунды, а ровно через две секунды в квартиру ураганным вихрем не врываются они сами.

— Вот это да, — присвистывает Кэйа, заглядывая в комнату, — упакован, как рождественский подарок. Это что, разбитая губа?

Люмин скромно улыбается. Машет рукой Альбедо, который выглядит странно — не то переполненным отеческой гордости, не то раздираемым внутренними сомнениями относительно этической стороны её действий. Он обходит молчащего Тарталью по кругу, как охотник раненого зверя, и наконец выносит вердикт:

— Отодрать будет тяжело, кое-кто здорово постарался. Вместе со стулом заберём?

Кэйю пробирает на откровенный смех. Люмин, которой до конца комедии только и не хватает картины, в которой запакованного в скотч Тарталью вывозят из её квартиры вместе с её же стулом, пфыкает:

— Вот уж нет.

Её маникюрным ножницам скотч поддаётся плохо, но в конце концов ей удаётся освободить сначала запястья Тартальи (на которые Альбедо, не успевает он даже кисти размять, цепляет наручники), а потом и лодыжки. Кэйа бесцеремонно вздёргивает его на ноги и нараспев тянет:

— Вы арестованы за взлом с проникновением и нападение на агента внутренней разведки. Не знаю, как там насчёт полиции, но всё, что касается разведки, под нашей юрисдикцией, так что мы имеем право организовать допрос по полной программе. Всё, что вы скажете, может и будет использовано против вас в суде… хотя ты вроде не особо разговорчивый?

Он встряхивает Тарталью за руки, и тот криво усмехается. Люмин сомневается, что ему мешает кровоточащая губа, он прекрасно убалтывал её и с ней. Но он молчит — а с его словоохотливостью сдувается и радужное настроение Кэйи.

— Ладно, — он зевает, — поехали. Не светит мне сегодня выспаться, чёрт возьми…

Он выводит Тарталью в коридор. Тот успевает только бросить на Люмин быстрый взгляд — и у неё от этого почему-то предательски щемит в груди. Ну что за дела, сердито думает Люмин, мы же договорились… На его счёт она больше не будет переживать.

Нашла из-за кого расклеиваться.

Альбедо задерживается на пару мгновений — присаживается к ней на кровать и спокойно говорит:

— Хотя бы на этот раз ты поступила как настоящий агент, — и даже улыбается. С вялой улыбкой Люмин перекликается просто кошмарно:

— Бывший агент. Спасибо.

— Я просил тебя быть с ним осторожнее, — Альбедо пожимает плечами, — но я рад, что ты смогла… запереть всё это, — и вдруг с неожиданной для его спокойствия силой сжимает её ладонь. — Потом станет легче. Больше ты о нём не услышишь.

— Ал! — зовёт Кэйа из коридора.

— Иду! О, ещё кое-что, — он аккуратно поднимает с кровати так и оставшийся на ней лежать пистолет. — Это придётся забрать с собой. Табельное, сама понимаешь.

Альбедо встаёт и напоследок посылает ей ещё одну ободряющую улыбку. А потом за ними захлопывается дверь — и Люмин после изматывающего дня и просто в щепки разнёсшего её нервную систему вечера наконец остаётся в полном одиночестве.

И тут же даёт волю слезам.

***
Люмин не знает, как она, абсолютно разбитая и вымотанная, находит в себе силы встать и вернуться на работу. Не знает — потому что, чёрт возьми, у неё в голове никогда не отплясывало столько мыслей одновременно.

Она бредёт к зданию управления, опустив голову и пряча взгляд: ей не хочется ни с кем-то сталкиваться, ни тем более случайно пересечься с человеком, которого она сюда упекла. Тарталья сейчас должен быть на верхних этажах, в допросной, и у них есть полное право держать его двадцать четыре часа без доступа к адвокату. Сколько уже прошло — десять? Двенадцать? Люмин откровенно сомневается, что он им что-нибудь скажет. Насколько она успела изучить Тарталью, не в его духе болтать с людьми, которым у него нет резона понравиться.

Всё закончилось, уверяет она себя, перебирая бумажки в архиве, всё закончилось, и ей больше не надо об этом думать. Даже если Тарталья выйдет — что с того? Она ясно дала ему понять, что ничего к нему не испытывает, у него нет причин искать с ней встречи или пытаться объясниться. Всё. Хватит. Больше ни одной пролитой слезинки из-за человека, в которого следовало с самого начала запретить себе влюбляться.

И всё же раз за разом Люмин возвращается к вчерашней сцене. Он не пытался напасть, не пытался защититься, не сопротивлялся, не вёл себя… как злодей. Никогда, отрешённо вспоминает Люмин, с самой их первой встречи не вёл. Что тогда — он влез в её квартиру, просто чтобы на самом деле поговорить? Просто потому что сам даже не думал ей врать?

К концу дня Люмин настолько устаёт от перемалываний собственных эмоций в труху, что Лиза не выдерживает и отправляет её домой чуть ли не на час раньше. Люмин не то чтобы благодарна: что ей делать с этим свободным временем? Возвращаться в пустую квартиру, смотреть на остатки скотча на полу и капли крови на ковре, разглядывать засосы в зеркале и продолжать прекрасные самокопания на тему того, какая она безнадёжная идиотка?

Тем не менее она послушно собирает вещи и, совершенно опустошённая, вызывает лифт из архивов на цокольный. Там она машинально проверяет телефон — но, как и следовало ожидать, на нём ни одного сообщения от скрытого номера. Да и откуда им там взяться, в самом деле.

Там только одно — от Альбедо, пришедшее буквально пять минут назад.

«Как получишь телефон, не уходи. Позвони из фойе в оперативный, тебя впустят без пропуска. У нас проблемы».

На долю секунды Люмин ловит себя на мысли: ну их всех к чёрту. Она больше не полевой агент, она не обязана в этом копаться. Подниматься в оперативный — значит потенциально пересекаться с Тартальей, а с сегодняшнего дня она даже не знает, кто это такой.

С другой стороны… кого могут касаться их проблемы, если не его?