Немножко в разводе

Чонгук закатывает глаза: ну класс, сколько ещё безумия способен вместить в себя этот сумасшедший вечер? С другой стороны, если смотреть на вещи позитивно, за пару часов он обзаведётся рядом полезных знакомств в мире проституции в Америке. Будет куда идти, если после его долгого отсутствия в клубе окажется, что он уволен. 

 И сразу полегчало: главное всегда и во всём сохранять оптимистичный образ мышления! 

 — Чимин-а, ну вот и как тебя угораздило? — в небольшую комнатушку заходит полицейский и высокий, довольно странно одетый мужчина. — Мне сказали, что ты предлагал блюстителю порядка всякие непристойности, — сутенёр всплёскивает руками. — По старой памяти, что-то вроде прощального автографа? 

 — Не-а. Я вообще не хотел уходить, это вот этот вот, — обличающий тычок в сторону Тэхёна, — воспользовался моим телефоном, чтобы писать тебе всякие гадости. 

 — Что ж, это многое объясняет. 

 Их выпускают под завистливые взгляды девушек в углу — видимо, чужой торговец барышнями не настолько оперативный и сопереживающий, как у них. Оказавшись на свободе, Чонгук первым делом разминает затёкшие от долгого сидения в одном положении плечи и, громко хрустнув шеей, поворачивается к выясняющим отношения сутенёру — «можно просто Джинни», — и проституту — «Чимин, я работаю с членами». Пока он проверял функционал своих конечностей, те, оказывается, успели прийти к консенсусу, после чего, не сговариваясь, стукнули по башке «благородно решившего помочь» Тэхёна. 

А всё потому, что непрошеная благодетель страшнее намеренно спровоцированной пакости. В последнем случае, хотя бы, нельзя оправдаться благими намерениями, которыми, как известно... 

 — Чонгук, тащи свои поджаренные булочки сюда, мы решили отметить наше освобождение! — вырывает его из потока философских мыслей Тэхён. 

 Оказывается, они ещё и отошли на приличное расстояние, пока он стоял и размышлял о делах насущных. 

 «Если так пойдёт и дальше, кому-то придётся раскошелиться не на очередную бутылку Кристалл, а на новую печень, — думает Чонгук, тем не менее, послушно подгребая к своей только сформировавшейся компашке из сутенёра, проститута и просто ёбнутого на всю голову брошенного мужика. — А что, у нас охрененный квартет! Дайте нам треугольник, барабаны и микрофон — будем петь песни о жизни тяжкой и мужиках козлистых, и срубать на этом миллионы миллиардов, как Ри Ри». 

 Чонгук не помнит, в какой момент его развезло. Помнит только, что развезло конкретно, и что закончилось это каким-то сраным дежавю: зарёкшись потакать чужому отчаянию в сексуальной жизни, он, тем не менее, вновь обнаруживает Тэхёна на своих бёдрах, и под звук расстёгиваемой ширинки понимает, что, несмотря на ощущение абсолютного скотства по отношению к Тэ, это слишком знакомо и приятно, чтобы встать и сказать ему «нет». 

 Возможно, виной тому лишь действие алкоголя, но Чонгук правда думает, что в этот раз всё будто по-иному: менее грязно и пошло, куда более трогательно и мило, если секс вообще можно назвать столь странным словом. Но да, сидящий на нём Тэхён именно что милый, причём милый настолько, что, будь Чонгук самую малость сентиментальней, не удержался бы да и пустил украдкой прочувствованную слезу. 

 Какая удача, что вместо сердца у него камень. Большой такой, увесистый булыжник, избавлявший его от мук любви бесчисленное количество раз. Пока все его ровесники своё свободное от учёбы время тратили на любовные метаморфозы, Чонгук крутился на шесте и зарабатывал бабки, не имея никаких привязанностей к своим клиентам. 

 Ну, почти... 

 Смотрящий на него сверху вниз Тэхён настолько сексуальный и порочный, насколько и милый, и Чонгук не удерживается и стонет ему в шею, кусая нежную кожу, но осмотрительно избегая места для метки — у Тэ она уже притупилась, так как с мужем по его же словам он в последний раз спал месяца три тому назад. 

 Чувствуя, как старший начинает елозить по его бёдрам, соприкасаясь через раздражающую ткань одежды с затвердевшим членом, Чонгук в очередной раз удивляется чужому воздействию на свои органы чувств. С Тэхёном его обычно совершенно нормальное либидо перерастает в нечто абсолютно ебанутое, но настолько в этой ебанутости прекрасное, что и останавливать очередной безумный порыв не думает ни первый, ни второй.

Прямо сейчас они всецело растворяются друг в друге, и Чонгук, не удержавшись, цепляет губу Тэхёна своей, затягивая его в казавшийся таким необходимым и правильным поцелуй. Тэ надсадно стонет ему в рот, и Гук, решая, что раз уж они окончательно снесли все только существовавшие между ними границы, то можно и поэкспериментировать, одним чётким движением переворачивает его на кровать, любуясь развалившимся на простынях омегой и не отказывая себе в желании пройтись поцелуями по матовой коже от пупка до кадыка. 

 Они находятся в борделе. Без шуток, в том самом борделе, где работают Чимин и Сокджин, и где им любезно выделили комнату после долгой попойки, в то время как вышеобозначенные Чимин с Сокджином остались ночевать в соседних, буквально в паре метров от них номерах. 

 «Если что, все комнаты со звукоизоляцией», — вспоминает Чонгук слова хитро подмигнувшего им Сокджина, которые тот произнёс, вручая им ключ. 

 «Очень кстати», — решает Гук, слыша от Тэхёна громкие стоны, переодически очень сильно напоминающие всхлипы. 

 В какой-то момент, пожалуй, даже слишком напоминающие их. 

 — Тэ, ты что, плачешь? — поражённо спрашивает Чонгук, отрываясь от выцеловывания шеи старшего. 

 — Всё в порядке, просто... Продолжай, — сорванным голосом просит Тэхён, и Гук ужасается, наблюдая росчерки слёз, скатывающихся по чужому невероятно красивому лицу. 

 — Нет, Тэ, я ничего не продолжу, пока ты в таком состоянии, — твёрдо говорит он, ложась рядом с трясущимся от рыданий омегой, после чего крепко сжимает его в своих объятиях, повернувшись набок и задумчиво уткнувшись носом ему в макушку. — Поделишься, или просто поплачешь, пока не станет легче? 

 — А ты правда хочешь это услышать? — сипит Тэхён, зарываясь лицом ему в грудь. 

 — Только в том случае, если ты хочешь это рассказать, — заверяет Чонгук, поглаживая чужое плечо. 

 — Да, на самом деле... Чёрт, на самом деле, я просто устал. Устал убеждать себя, что мне не грустно, устал веселиться напропалую, игнорируя периодическое желание выброситься в окно. Устал, но не потому, что мне не нравится то, что я делаю... Не пойми неправильно, эта неделя вообще лучшая за все мои юность и зрелость вместе взятые, но... Иногда, — Тэхён судорожно всхлипывает. — Иногда мне просто хочется оплакать свою прежнюю жизнь. Она была скучной и дурацкой, но это были целые годы... Целые годы меня и... — на этих словах он обессилено затихает, продолжая легонько трястись и хватать ртом недостающий воздух. 

Чонгук внимательно слушает, не забывая возобновлять поглаживания по спине, и чуть ли не впервые их физический контакт не несёт в себе никакого сексуального подтекста — только уютное умиротворение и безграничное желание хоть чем-то помочь. 

 — Это же глупо, да? — фыркает Тэхён, сморкаясь ему в футболку — Чонгук настолько привык к чужим выделениям, как бы двусмысленно это ни звучало, что на подобный жест уже не выказывает ни раздражения, ни даже вполне закономерного «фу». — Глупо, что я, вместо того, чтобы жить свою лучшую жизнь и трахаться с самым сексуальным парнем, которого когда-либо встречал, ноюсь ему о непонятных материях и жалуюсь чёрт знает на что?

— И вовсе не глупо, — хмурится Чонгук, ещё ближе притягивая к себе не сопротивляющегося Тэхёна. — Никто не может после тяжёлых перемен нажать кнопку перезагрузки и начать жить с чистого листа, как будто никого не было и ничего этому не предшествовало, а от былого остался только лишь миг. Любая боль нуждается в том, чтобы её прожили.

— Ты говоришь так, будто знаешь, о чём рассуждаешь, как никто другой.

— Ну, не то чтобы как никто другой, но... Разве не у всех нас хотя бы раз в жизни случается какое-то неприятное дерьмо? Вон у Чимина, например, такая история, что мы с тобой можем нервно обкуриться в сторонке и дружно удавиться от сострадания, но он пытается жить эту жизнь так, как умеет, и я отчего-то верю в то, что у него всё обязательно наладится и в учёбе, и во всём остальном.

— Но ты же тоже работаешь на крайне... специфичной работе. Хочешь сказать, за этим не стоит какая-то трагичная история?

— Ты очень удивишься, если я скажу, что нет?

Тэхён лишь удивлённо вздёргивает брови.

— На самом деле, всё вышло довольно прозаично, и совсем без капли трагедии или драмы. Я просто понял, что ненавижу свою специальность, а в стриптизе предложили столько, что я по сей день живу безбедной и, в общем-то, вполне многогранной жизнью. В то время, как я не кручусь на шесте перед старыми тётками, разумеется.

Тэхён сдавленно хихикает, утирая слёзы:

— И кто же ты по специальности?

— Только не смейся!

— Не буду.

— Экономист.

Тэхён сгибается пополам от истерического смеха, представляя себе Чонгука в очках (и почему-то с голым торсом), стоящего посреди офиса с дурацкой жёлтой папочкой в руках.

Гук же усиленно делает вид, что его обижает чужое веселье, но сам лишь тепло наблюдает за постепенно склоняющимся ко сну Тэ, ласково перебирая его волосы и невесомо чмокая в макушку уже почти вырубившегося омегу.

Да, его сердце — кремень.

Было, пока там не поселился Тэхён.