Глава 16: Счастливее
POV Даоток
Вечером в Сан-Франциско я задумчиво смотрел в окно палаты. Бежевые занавески колыхались от ветра, проникающего внутрь. Я чувствовал себя намного лучше, чем утром, когда у меня болела голова, ломило все тело, и почти не было сил встать с кровати.
Я посмотрел на руку, к которой была присоединена капельница. Для такого человека как я, который частенько попадает в больницы, такая сцена не в новинку. Если бы моя рука могла говорить, она бы наверняка уже давно вздохнула: "Хватит, я вся исколота".
Пи, что живет со мной по-соседству только что вышел с недовольной миной, а до этого он обрушил на меня шквал вопросов. Еще я только что разговаривал с Нортом. Он безостановочно ворчал, что я слишком безрассудный, и сказал, что Пи-сосед, кажется, чувствует себя виноватым. Это было похоже на правду, потому что он извинился. Но это ведь не его вина. Он же меня не заставлял.
Такой у меня характер, если я что-то делаю, то выкладываюсь по полной, напрочь забывая о себе. Вот и результат. Сколько раз я уже болел из-за того, что надрывался на работе? И каждый раз, даже заболев, продолжал работать. Мне постоянно все твердят о том, что я должен пересмотреть свое отношение. Сам не знаю, почему я такой. Наверное, потому что всегда думаю: "Да нормально, справлюсь".
Я решил немного полежать в тишине. Через полчаса пришел врач и после осмотра сказал, что я могу идти домой. Со мной не случилось ничего серьезного, только переутомление. После его ухода я переоделся и вышел из палаты. Пи-сосед уже ждал меня. Мы вместе покинули больницу, но до этого он помог оплатить лечение и забрать лекарства. Небо начинало темнеть. Мы ехали в сторону дома, когда он вдруг спросил:
– Ну и че, нашел? Там... на кладбище.
– Нет.
– ...
Он ничего не сказал, просто продолжил следить за дорогой. Я снова уставился в окно. И тут заметил, что на улице полно духов, спокойно бродящих туда-сюда. Вспомнил, что забыл надеть браслет. Засунул руку в карман, и... ничего. Я же точно помню, что утром на кладбище снял его и положил в карман... Или он выпал, когда я потерял сознание? Или когда меня переодевали в больнице?
– Браслет ищешь? – спросил сосед, будто прочел мои мысли, и протянул мне его.
Увидев свой браслет, я выдохнул с облегчением. Если бы потерял, то точно бы попал. Мне как-то не особо хотелось видеть духов до возвращения в Таиланд. Да и бабушка устроила бы взбучку. Я быстро надел его.
– Спасибо, – я искренне поблагодарил. Казалось, что он удивился, услышав это от меня.
– Где я его уронил?
– На кладбище.
– А-а...
Больше мы не разговаривали до самого дома. По возвращении хозяин дома чуть не пинками погнал меня спать, мол, давай, надо полностью выздороветь, а то если вдруг станет хуже, то делов не оберешься. Я не стал спорить и отправился в свою комнату, где довольно быстро заснул.
Так как я проспал почти весь день и лег рано, то проснулся среди ночи бодрым и отдохнувшим. Заснуть снова вряд ли получилось бы, так что я вышел прогуляться на свежем воздухе.
Из-за дома доносился приятный перебор струн гитары. Я пошел на звук и увидел соседа – он сидел боком к тому месту, где я стоял, с сигаретой в зубах и бренчал на гитаре. Он, должно быть, услышал мои шаги, потому что обернулся.
– Че не спишь?
– Проснулся.
– Пришел в норму?
– Думаю, да.
Я заметил полную пепельницу окурков и несколько пустых банок из-под пива. Слишком много. За вечер одному человеку столько ни выкурить, ни выпить невозможно.
– Ну че, сможешь поискать?
– Сейчас?
– Ага.
– Смогу.
– Точно?
– Угу, – кивнул я. Я в самом деле чувствовал себя нормально. Ни слабости, ни головной боли.
Услышав это, он отложил гитару и встал. Вид у него был усталый и подавленный, на лице явно проступали плохо скрываемые беспокойство и замешательство. Видно было, что он изо всех сил старался сохранять спокойствие, но не получалось. Я мог его понять, потому что этот дом был последним из возможных мест.
– Тогда давай искать.
– Ага.
Стояла полночь и единственным источником света был только уличный фонарь. Я снял браслет, сосредоточился и стал всматриваться. Ночью духов видеть проще.
Он водил меня по дому, как и в прошлый раз. Мы обошли задний двор, затем все комнаты: гостиную, спальни, ванную, музыкальную, балкон. Но духа его матери нигде не было видно. Последнее место, куда он вел явно с неохотой – гостиная в задней части дома. Там стоял камин, перед ним диван, а рядом – кресло-качалка. Кресло-качалка...
– То кресло...
– Мама умерла прямо в нем.
– ...
Я молча уставился на неподвижное белое кресло. Глубоко вдохнул и стал смотреть внимательно, но и здесь никого не было. Я покачал головой. Ответ был ясен. Он ничего не сказал.
– Можно... я сяду? – спросил я. Почему-то казалось, что с этим креслом что-то не так. Возможно, если сесть, получится понять.
– Угу.
Получив разрешение, я подошел и сел в это белое кресло-качалку. Через пару секунд сердце заколотилось как бешеное, грудь наполнилась каким-то странным, теплым чувством. Я начал покачиваться вперед-назад, устроившись поудобнее... и внезапно слезы потекли сами собой. Это было то самое место, где она сделала последний вдох. И я почувствовал это особенно остро.
– Хнык... хнык...
– Что такое? – он спросил дрожащим голосом и тут же сел рядом на диван.
– Здесь... это место... здесь она сделала последний вздох.
– ...
– На Рождество... да?
– Угу.
– В то Рождество... рождественское дерево стояло вон там, – сказал я, когда смутные обрывки чужих воспоминаний хлынули в мою голову. – Ты... и твой отец... вы сидели вместе у камина.
– ...
– Она была... очень счастлива. Твоя мама...
Я говорил бессвязно, едва сдерживаясь. Слезы текли непрерывным потоком, но сердце было переполнено теплом. И странным было то, что я плакал не от боли. Совсем наоборот.
– Ей не было больно.
– ...Что ты имеешь в виду? Но ты же плачешь! – он был сбит с толку и явно не знал, как реагировать. Его лицо выражало долго скрываемую боль, а голос был лишен обычной уверенности.
– Думаю... она была готова. Готова к тому, что уйдет...ик... Просто ей было грустно... что не увидит, как будет расти ее сын.
Я говорил урывками, последние слоги слов съедались, так как на меня снова навалилась усталость. Она давила на меня, но я изо всех сил старался передать все, что чувствовал. Это было не только мое мнение – я чувствовал ее мысли... ее чувства перед смертью.
– Ей было грустно, да. Но...
– Но что?
– Ее больше нет.
– ...
– Хнык... Ее просто... больше нет. Ни здесь, ни где-либо еще. Осталась только любовь. Я чувствую ее тепло. И никакой боли. Ни капли грусти.
– ...
– Твоя мама... она ушла туда, где ей хорошо. Правда. Она умерла.
POV Артит
Я смотрел на давно погасший камин, не понимая, почему сердце снова заколотилось так, как не бывало уже много лет. Руки затекли так, что я почти не мог ими шевелить.
Мама... ушла...
Я давно готовил себя к такому ответу. Но когда он действительно прозвучал, вся моя подготовка потеряла смысл. Как только я вошел в эту комнату, одна нога сама собой отступила назад, из-за белого кресла-качалки, в котором мама сидела, когда испустила последний вздох... видеть это место было для меня особенно невыносимо.
Мама боролась с болезнью много лет, пока не стало ясно, что медицина бессильна. Она была одним из тех пациентов, кто, в итоге, отказавшись от лечения, решает вернуться домой... перед вечным сном. Последнее, что она увидела, любимые люди и знакомое место. Мы сидели здесь, у огня, в Рождество. А через несколько дней она спокойно ушла на том самом кресле. Словно просто задремала, как обычно. Только больше я не мог разбудить ее, чтобы поужинать вместе. Сколько бы ни звал, она уже больше не проснулась.
Я не знаю, что она чувствовала в последние моменты, перед тем как все погрузилось во тьму. Боялась ли она? Было ли ей грустно, больно?.. Но если верить тому, что сказал этот мелкий... по крайней мере, мама не страдала, не была грустной или испуганной. Она ушла... по-настоящему спокойно. Вот как.
Хотя перед смертью она много говорила, я почти ничего не запомнил. Потому что слишком боялся. Отказывался верить. Все твердил себе, что мама поправится. Что проживет еще много лет. Что произойдет чудо... как у других. И что прощаться вовсе не обязательно.
А потом... когда звал ее, а ответа так и не последовало, я все еще убеждал себя, что мама рядом. Просто я ее не вижу. Но жестокая правда всегда убеждала, что это невозможно. В итоге, я просто стал парнем, который не может смириться с уходом матери.
Мама никогда не показывала свою боль. Я не знаю... ее улыбка... в тот момент, была ли она настоящей? Или просто она делала это ради меня и Дерека? Мама говорила, что уже смирилась со своей смертью. Но правда ли она смирилась?... Но как он сказал, так и было. Как она говорила.
Осталась только любовь...
– Если она так беспокоилась... почему не осталась? – спросил я, подняв голову к человеку в белом кресле.
– Она верила.
– ...
– Верила, что вы оба справитесь. И пойдете дальше.
Его слова заставили меня вздохнуть. Я откинулся на спинку дивана и уставился в потолок, не в силах выразить то, что творилось у меня внутри.
Она верила, что мы с Дереком справимся?...
Я сидел на диване, погруженный в свои мысли, довольно долго, прежде чем смог встать. Даже не заметил, что коротышка, сидевший рядом, снова вырубился. Я потрогал его, температура нормальная. Наверное, просто устал.
Я вышел в сад и позвонил Дереку. Он ответил почти сразу. Я, как всегда, начал жаловаться.
– Дерек... мамы больше нет.
[– ...]
– Ни здесь, ни где бы то ни было.
[– Хм.]
– Он сказал, что мама не страдала и не грустила перед смертью. Похоже, он как-то чувствует такие вещи... Сказал, что она просто переживала и сожалела, что не смогла остаться с нами.
[– ...]
– Но мама верила, что мы с тобой справимся и сможем двигаться дальше
[– Ты... плачешь?]
– Тебе смешно, да?
[– Да ты всхлипываешь!]
– Ни фига! – попытался засмеяться я, вытирая слезы, даже не заметив, когда они потекли. Сколько ни вытирал, они все текли.
[– Ну и плачь. Я не буду смеяться.]
– Ты-то как раз угораешь всегда... Черт... хреново! Слезы сами... – мой голос и правда дрожал, как он и сказал. Я пытался сдержаться, но не вышло.
[– Ты веришь ему? В то, что он сказал?]
– Черт... да. Никак не получается не верить. Понимаешь, Дерек... когда понял, что мамы больше нет, стало больно до ужаса. А потом – полегчало. От того, что она ушла со спокойной душой.
[– Он ведь сказал, что ей не было больно?]
– Ага.
[– Хорошо. Очень хорошо.]
Мы с Дереком были рядом с мамой все это время. Видели, как она сражалась, проходила лечение, терпела боль, как физическую, так и моральную. Теперь хотя бы можем быть спокойны, что в конце ей не было больно.
– Почему я реву, а, Дерек? Не могу остановиться...
[– Для тебя, наверное... она ушла только сейчас. Потому что ты только что это по-настоящему понял.]
– Ага... Наверное. Когда она умерла, я все думал, что она просто спит. А сейчас... сейчас пришлось признать.
[– Ага. Вот теперь ты по-настоящему начал отпускать.]
– Похоже на то, – снова вытер я слезы. – А у тебя все еще болит, когда вспоминаешь маму?
[– Бывает. Но чаще вспоминаю с теплотой.]
– Да?..
[– Когда примешь – становится легче.]
– Надеюсь.
Мы с Дереком еще немного поговорили о маме. Вспомнили прошлое. То, о чем раньше старались не говорить, потому что было слишком больно. А сейчас... я просто скучал. По тому, что она любила. По ее блюдам. По песням, которые слушала. По картинам, которые рисовала. По всему.
[– Ты перестал плакать?]
– Кто, я? Ты че, не надо из меня слюнтяя делать, – сказал я и стер последнюю слезу с глаз.
[– Когда вернешься?]
– Завтра.
[– Окей.]
– Дерек.
[– Чего?]
– Чувствую себя странно... Я люблю тебя, чувак! Правда люблю.
[– Ага. Я тоже тебя люблю.]
– Эй, ты чего взаимностью отвечаешь, теперь мне стыдно!
[– Вот еще... сам начал.]
– Ладно, все, пока.
[– Угу.]
Я положил трубку. Мы с Дереком не такие парни, что разбрасывается словами любви направо и налево. Никогда такими не были. Даже не знаю, почему вдруг сказал это вслух. Ну, да ладно. Я закурил новую сигарету и взял гитару, чтобы хоть немного приглушить бурю в груди. Там все смешалось: тепло, грусть, облегчение, разочарование, умиротворение... и чувство потери. Я наконец-то смирился. Эта правда... ранит.
Эта чертова вода из глаз снова покатилась по щекам. Я даже не стал сдерживаться. Пусть течет. Под гитару. Под песню, которую мама любила. Даже если петь и плакать... черт с ним.
Примерно через полчаса мне вроде стало полегче. Слезы иссякли. Это был первый раз, когда я по-настоящему выревелся. Отвел душу, черт возьми! Я пошел умыться и посмотрел в зеркало – ну и вид у меня, жесть. Но все равно красавец!!!
Я вышел, снова взял гитару, решил пойти на крышу, а то в саду меня какая-то хрень укусила. Я усмехнулся от мысли, что вот сижу как дурак, сигу курю, на гитаре бренчу, слезы текут в трусы бурным потоком, а меня в это время кто-то жрет.
Печальная картина...
Блядская жизнь...
Выйдя на крышу, я увидел, что у перил стоит мелкий. И офигел. Он че, уже проснулся и пришел сюда понтоваться, стоя на крыше чужого дома?...
– Ты чего тут стоишь?
– ... – он не ответил, только медленно обернулся. Я вопросительно приподнял бровь.
– Че уставился?
– Сперва хотел пойти в сад, но увидел, что ты плачешь.
– Сука... ты видел?!
– Угу.
Блин... какого черта именно этот пиздюк должен был увидеть, как я реву?..
Я скривился, вздохнул и сел на маленький диван. Балкон на крыше был довольно просторный и идеально подходил, чтобы сидеть и смотреть на звезды. А мелочь так и остался стоять, опершись на перила.
– Ты ж не читаешь мои чувства снова, да? – спросил я, вспомнив, как однажды он это сделал, и с тех пор я всегда был начеку.
– Нет. Мне хватило маминых по горло.
– Вот почему ты вырубился, да?
– Угу.
– А как ты узнал, что ее нигде больше нет?
– По ощущениям... это...просто чувство, – сказал он, задумчиво глядя с балкона вдаль, позволяя легкому ветру касаться лица. – Как будто она и правда ушла туда, где ей теперь хорошо.
– Угу, понятно, – отозвался я, снова взял гитару и начал перебирать струны. Я решил задать еще один вопрос, который хотел спросить раньше, но не успел, так как он тогда заснул. – Откуда ты узнал про Рождество?
– Видел.
– Типа... воспоминания мамы?
– Возможно.
– Так сильно умеешь чувствовать?
– Не знаю. Может потому, что это был момент, когда она умерла. Самое счастливое воспоминание перед смертью... Наверное, ей хотелось сохранить его, вот и осталось.
– А-а... – я слегка кивнул. Если мама была счастлива на Рождество, то это хорошо. Может, то, что мы с Дереком каждый год приезжаем домой, чтобы отпраздновать вместе, это хорошо не только для нас, но и для нее тоже.
– Эй, только не рассказывай никому, что я плакал, особенно этому Норту.
– А зачем рассказывать?
– Ну, а вдруг решишь подколоть.
– Подколоть? Зачем? Это не весело.
– Ты лучше скажи, от чего тебе вообще бывает весело? – пробормотал я с досадой. Он как робот с разряженной батарейкой. – Но все равно спасибо тебе. Это были очень тяжелые дни.
– Угу.
– Ты дорисуешь мамин портрет, да?
– Ага. Я же уже взялся за работу, – он сказал это спокойно, а мои пальцы продолжали перебирать струны.
С балкона открывался вид на темное небо. Ветер изредка врывался внутрь. Мы больше не говорили. Только моя гитара звучала в тишине. Не знаю, раздражало ли его, что все-таки я вдруг начал играть, пока он тихо любовался видом. Но мне было все равно, в конце концов, это мой дом. В тишине мои мысли начали блуждать. Я вспомнил, как он говорил о том, что мама верила, что я смогу идти дальше.
– Когда ты сказал, что мама верила в меня... откуда ты это узнал? – спросил я, не удержавшись.
– Чувство.
– Опять? Объясни уже нормально.
– Это как... она не беспокоилась о своей смерти. В ней была уверенность.
– Ты так все детально ощущаешь... – пробормотал я себе под нос. Если бы я сам не видел, не поверил бы. Его способность и правда особенная, хоть и опасная. – А ты говорил, что она "ушла туда, где хорошо"... А куда именно?
– Не знаю, – тихо ответил он.
– А?
– Знаю только, что ушла туда, где хорошо. А дальше... не знаю.
– Но если ты говоришь, что ушла туда, где хорошо, то это значит, все хорошо, да? – спросил я шепотом, словно убеждая самого себя, что мама теперь счастлива... где-то там.
Я поднял глаза и увидел, что он стоит передо мной, протягивая салфетку. Даже не заметил, когда он подошел. Взял ее, все еще немного растерянный, и только тогда понял, что мои глаза опять на мокром месте. Вздохнул раздраженно. Какого черта опять слезы? Ладно, так уж и быть. Только этой ночью. Завтра никаких слез, слышишь, придурок?
– Думаешь... мама сейчас счастлива? – пробормотал я. – Как думаешь?
– Не знаю.
– А? – я резко вытер глаза салфеткой. – Обычно разве люди говорят что-то вроде: "она точно счастлива" или "она смотрит с небес", не?
– Я правда не знаю, счастлива ли она сейчас... Но...
– Но?
– Я знаю одно.
– Что?
– Твоя мама хотела, чтобы ты был счастлив.
– ...
– Потому что она уже ушла. А ты живешь. Именно ты должен быть счастлив. Если ты будешь все время грустить... как же она тогда будет счастлива?
– ...
– Так что с этого момента постарайся больше не грустить. И будь счастлив, хорошо?
– Знаешь, мне никто никогда так не говорил. Ты в курсе?
– Может, потому что ты никогда не показывал, что тебе грустно?
– А ты откуда знаешь?
– Я же умею читать чувства, – тихо ответил он, все так же стоя передо мной.
– Точно... – выдохнул я и тяжело вздохнул.
За всю мою жизнь никто мне ни разу не сказал "не грусти" или "будь счастлив". Я ведь и правда никогда не показывал, что мне плохо. А значит, никто и не думал, что мне нужно это услышать.
– Что? – спросил он, когда я уставился на него со странным выражением.
– Ничего, – я отвел взгляд и посмотрел в сторону.
Он развернулся и снова облокотился на перила. Через некоторое время он сказал, что пойдет спать, а я остался сидеть на диване, глядя на небо и чувствуя прохладный ветер на лице. Мысли в голове никак не хотели останавливать свой бешеный бег.
Если подумать, он, этот коротышка, единственный, кто понял мои чувства. Пусть и из-за своей особенной способности...
Именно ты, тот, кто остался жить, должен быть счастлив. Если ты будешь грустить, то как тогда мама будет счастлива?
Так что, с этого момента не грусти и будь счастлив, хорошо?
...
...
Ты помог не только найти маму...
Ты помог и мне самому...
Ты вытащил меня из боли, в которой я тонул все эти годы. Эти слова... они так много для меня значат...
Спасибо тебе...
Правда...