Часть 9
Антон — мальчик взрослый и вроде умненький, он про закон бумеранга слышал, но никогда бы не подумал, что им ебануть может прямо в лицо. Пришла беда, откуда не ждали. Жаль только, что не пришибло. Все страдания насмарку. Май вышел уёбищным. Вот хуже некуда. Этот месяц заебал так, что Шастун едва ли на все стены подряд не лез от бессилия и не начинал выть на луну ещё до заката. Это сейчас, в июне, он ещё как-то подстебать себя мог по этому поводу, а тогда даже дышать без «блять» на выдохе не получалось. У Антона ассоциации с попугаем возникали, у людей — с петухом. Причём склочным и бойким таким, что хоть прямо сейчас в суп. Это то самое состояние, когда до ручки доводит любая незначительная хуйня, на которую обычно даже внимания не обращают, ну или угорают с неё, именуя себя победителем по жизни в каком-нибудь там «Твиттере». У него нервы стали ни к чёрту, а успокоительные в рот, как конфетки летели. Он уже на всю жизнь вперёд должен был успокоиться — только вот нет, нет же. Что-то определённо в этом шло не так — то ли таблетки хуёвые, то ли жизнь совсем уж пиздец. Только вот фраза «ой, блять» в это время стала его коронной. Причём произносилась она с такой скорбью и смирением на лице, что окружающих от этого передёргивало. Кофе пролил? Ой, блять. Машину поцарапали? Ой, блять. Проект сорвался? Ой, блять. Запутался в ногах и чуть не убился? Ой, блять. Но эта такая хуета на самом деле. Мелочи. По сравнению с тем, что просто убивало, размазывало как таракашку рибокским кроссовком. Ведь все эти незначительные неурядицы не сама проблема, а лишь следствие. Когда человек на позитиве, то к нему такое даже не липнет или остаётся без должного внимания. Хотя главное, что никто не умер. Наверное. А вот это уже спорный вопрос. Антон себя живым трупаком ощущал, но не таким как в «Ходячих мертвецах», а красивым, вполне приятным на вид. Он даже людей от себя почти не отпугивал, пока не открывал рот. Только вот чтобы его до конца прикончить, мало дать со всей дури по мозгам, потому что он бы даже после этого не перестал думать и думать. Например, о том, как докатился до жизни такой. Действительно, как? Он просто любил юмор ну и деньги. Кто их, блять, не любит? И когда представилась возможность совместить приятное с полезным, Антон вперёд своих двоих поскакал импровизировать. А лучше бы вперёд ногами куда-нибудь, ей-богу. Потому что там Арсений. Антон на нём помешан был, как наркоман на герыче. И ладно бы только это — Шастун бы тихо слюни в подушку пускал, теша себя несбыточными мечтами о «долгом, гейском и счастливом», потому что природа рьяно сопротивлялась его убогим попыткам всю эту хуйню от себя оттолкнуть. Но сам-то Попов чем думал? Если Антошка — наркоман, то Попов как минимум — дилер. Им только разговора как в бородатом сериале с «НТВ» не хватало: — Принёс? — Ага, блять, себя. Получите и распишитесь. Руками товар трогать можно. И даже нужно. И вроде в уме всё так складно и ладно выходило: отношения токсичные, беги. Но он как будто с ошейником и поводком в зубах рядом с Арсением скакал, потому что даже пристёгнут не был. Попов ведь и не пытался его к себе привязать. Это было как: — Хочешь меня? — Хочу. И Антон сам к нему привязался. Сам себе чего-то там надумал. Сам же разъёб получил. Когда появились все эти «люблю» стало только хуже. Больнее. Поэтому Шастун сучился первое время это говорить, а потом ничего, втянулся. Ему даже понравилось. Селфхарм по-шастуновски. Режьте — не обляпайтесь. Сначала ведь хорошо всё было. Относительно. Антон смирился со своим пидорством, Арсений перебрался к нему жить, и они проводили тихие семейные вечера в тогда ещё съёмной маленькой квартирке в ебенях. Денег было не так уж и много. Да и смысл лишние тратить? Лучше уж на ипотеку отложить. Попов, когда эту взрослую и мудрую мысль услышал, ещё долго стебался на тему «ну и кто тут из нас старпёр?». Шастун вообще любил ебеня — подальше от всех, с Арсением, оладушками в холодильнике и гондонами в тумбочке у кровати, чтобы далеко потом не ходить. Он тогда по-настоящему счастлив был безо всяких «если бы да кабы». Только счастье, оно, ведь не вечное, поэтому когда Арсений заявил, что они немного поспешили со всем этим, да и вообще Антон — молодой парень, найдёт себе ещё хорошую девушку, зачем ему всё это, Шастун даже не удивился. Разозлился, кричал, доказать что-то пытался, кулаком куда-то запустил, но не удивился. Нет. С ним всегда какая-то хуета болючая происходила. Предсказуемо. Сначала он курил. Много. Потом пил. Много. Потом трахал всё, что движется. Пиздец как много. А когда про Никиту этого слухи дошли, все эти три пункта разом очень прочно обосновались в его жизни. Потому что Попов счастливым таким был. Не с ним. Не из-за него. И это убивало просто. Шастуну бы похуизм к лицу прицепить, ему бы работать, тёлочек для души и для тела клеить, а не ради того, чтобы пустоту внутри хоть чего-то заполнить, ему бы хоть что-то нормальное сделать, но он не мог. Из него как будто разом всё живое выкачали и оставили пустой оболочкой по земле шататься и шутки на телеке шутить. А он и шутил. Чё ему ещё оставалось? Он согласился на это приторное «давай останемся друзьями», как бы тошно это ни звучало. И не просто согласился, он клещами зацепился за эту возможность, а ещё зубами впился, выгрызая для себя хоть что-то хорошее. Шастун уже жить без этого «Шаст, Антон, Тоша» не мог. Не хотел. Его ломало лишь от одной только мысли, что это всё когда-нибудь прекратится. Он откроет глаза, улыбнётся утреннему солнышку, а потом вспомнит, что чего-то в его жизни не хватает, чего-то важного, основополагающего — ах да, Арсения. Нет его. Был, да ты его так бездумно похерил. Бороться надо было. Бороться. Сечёшь? Он жить уже не мог без его теплых улыбок, шуток таких странных и неожиданных, без случайных-неслучайных касаний. И особенно ценны были те, что оставались за пределами камер и чьих-то любопытных глаз. Потому что тогда они до конца были только их. Их общее. То, во что никто влезть не мог. То, что только между ними двумя было. Он крепко держался за эту дружбу, за возможность быть рядом в качестве хоть кого-нибудь, потому что для него было важно знать: вот Сенька, у него всё в порядке и у него есть я. Вот мы вместе в киношке, вот в ресторане, вот в парке кормим уток, а вот от мусоров убегаем, потому что пить пиво ночами на детских площадках наказуемо, но пиздец как хотелось. Вот мы ходим по магазинам, потому что Сеньке надо было что-то прикупить, кажется, шарфик, но в итоге из ТЦ он вышел с тремя пакетами. Заебались страшно, но оно того стоило даже без секса в примерочной. Мы ведь друзья. Зато Арсений так задницей крутил, примеряя джинсы, что муки в очередях сполна окупились. А ещё пиздато кататься по ночному городу, наблюдая, как Арс подпевает приставучим песням по радио. Они ведь уже заебали в край, но ради его голоса само собой потерпеть можно. И эти домашние посиделки с просмотром фильмов чисто по-дружески. У Попова ведь вкус на них пиздатый, а в добавок его мнение как актёра слушать интересно. Это как взгляд с другой стороны — профессиональной. Один раз мы даже на домашней тусе играли в твистер, и так уж совпало, что несколько минут подряд Сенька еле держался в самом низу, придавленный и заглядывающий прямо в глаза. В душу. На следующий день он позвонил. «Приезжай? Антош? Ты меня слышишь?». Через день пришло понимание, что ад — это сказки для дедсадовцев. Почему он на это согласился? Да он, как стереотипная любовница, надеялся, что трахнется с ним так, что он в миг забудет о своём хуесосе. Да и вообще — тут либо это, либо вниз головой с Эйфелевой башни. А инстинкт самосохранения вообще-то у всех включается. Тут без вариантов. Гадко Антону было всегда. Мерзко. Странно, но не от Арсения, от себя. Он винил себя. Его, блять, блевать тянуло, но остановиться Шаст не мог. Это серьёзно почти как наркотики: на первых порах понимаешь, что творишь что-то дерьмовое, но механизм уже запущен, поэтому за новой дозой бежишь. А потом ничего, свыкаешься. Потом так хорошо становится. Они обжимались буквально везде — в общественных туалетах, подъездах, закоулках. Такая вот высокая любовь была. С гнильцой. А Антону хватало. В первое время и правда хватало, а потом резко большего захотелось, но Арсений дать ему этого не мог. И это стало какой-то навязчивой идеей: забрать, завоевать. Отобрать. Но всё к человеку возвращается. Все платят по своим счетам. Рано или поздно. Шастун, например, рано. Он даже порадоваться толком не успел. А уже получил от судьбы по ебалу. Не физически. Не-а. Но от этого ещё ощутимее. Давайте поговорим о боженьке. Верите ли вы в спасение души? Давайте поговорим о глобальном потеплении. Верите ли вы, что планету ещё можно спасти? Давайте поговорим об Антоне Шастуне. Верите ли вы, что кто-то заёбан и изломлен больше? И дело в том, что когда ты долгое время являешься острым (а на самом деле тупым) углом в чьих-то отношениях и досконально знаешь всю подноготную, труда такую хуйню в свой адрес почувствовать не составит. И от этого просто руки по швам опускаются. А потом складываются на груди, как у покойника. В голове оглушающая пустота звенит. Это было больно. А ещё подло, отвратительно, но, блять, до искреннего надрывного смеха справедливо. Зуб за зуб. Очко за очко. И он даже не знал, чё, сука, ему дальше-то делать? Истерить? Так Попов свои вещички соберёт и в закат съебётся, хуй догонишь потом. Морду Зотову набить? Так было и за что в ответ получить. Причём сполна. И какой тогда резон кулаками махать? Хотя пар выпустить до жути хотелось. Но не с ним ведь. Арсений не поймёт, не примет. И это ему не простит. Вот в некоторых вещах Попов был дохуя правильным, например, в отношении мордобоя, это ведь неприемлемо, а в некоторых — блядь блядью. Суициднуться? Антошка ведь был оптимистом. Профессия обязывает излучать позитив. Он пытался его оправдать. Выгородить любыми способами и самыми нелепыми отмазками. Ощущал себя влюблённой дурочкой со зрением минус десять, когда кивал на все эти: зарядка села, в пробку попал, с Серым в бар заехали, хотя тот уже три часа как спит. Ему эта поебень даже во снах снилась, и это с учётом того, что он практически не спал. Его мозг не хотел успокаиваться и остывать ни на одну херову секунду: работал, работал, работал. Думал, думал, думал. О том, как всё это дерьмо нихуёво так их всех переплело, разбавляя серые будни. Они, как никчёмные мухи, запутались в ёбаной паутине и даже не пытались дёргать конечностями. Просто ждали, когда их сожрут. Изнутри или на крайняк снаружи. И хуй знает, что больнее. Вот кто-то скучает, проводя жизнь на диване, а кто-то душу готов отдать за это. За спокойствие. Стабильность. Хоть души уже и нет. Одно гнильё осталось. Разруха. Когда Арсений возвращался, забирался в кровать и утыкался ему в шею, он пах чем-то чужим — Антону дышать не хотелось. Не чтобы сдохнуть, просто чтобы конкретно это и конкретно сейчас не чувствовать. Арсений настрой не понимал. У него в башке хуй пойми что творилось, потому что он губами своими его кожу слюнявил, оставляя короткие прикосновения. Сенька шептал о том, как устал мотаться по городу, о том, что все водители херовы кретины, московские пробки жуть и байки не для слабонервных, а у него дел по горло, и он так со всем этим заебался. Антону хотелось в это верить. Просто закрыть во всех смыслах глаза и верить. Расслабиться и пустить на самотёк. Не представлять, как Сеньку за этой дверью и так, и эдак. Тьфу, блять. Шастун его всегда обнимал в ответ, крепко к себе прижимая. Попов от этого, как уж на сковородке, вертелся, пытаясь устроиться поудобнее. Хватка была, что надо — железная. У Арсения стали получаться изысканные завтраки. Ага. Не просто вкусные, а именно изысканные. Он хуйню какую-то заморскую готовил, а Тоха только рад был уплетать за обе щеки какие-нибудь тосты с авокадо и яичницу с беконом с привкусом извинений. Это прямо чувствовалось. На кулинарном поприще Сенька прокачался только так. Хозяюшка. Странно, что Шастуна от этого не мутило. Привык уже похоже. Люди ведь абсолютно ко всему могут привыкнуть. Даже к откровенному дерьму, а тут вполне себе приятные условия. Даже завтраки включены. Голова болела нещадно. Постоянно. Круглые сутки. Он себя разбитой хуёвиной типа чашки чувствовал с надписью «идиот». Только фотки на ней не хватало. Когда он только почувствовал это — наёбывание, то подзавис. Не пиздеж вот вообще. У него вся эта история перед глазами пронеслась в ускоренном режиме. Когда ты живёшь этими отношениями, чувствуешь их, то ощущается всё иначе, а когда так, почти со стороны — отвратительно, грязно. Безо всяких приукрас и сантиментов. Просто как голый мерзкий факт. Ведь «любовь» звучит не убедительно. А «любовь» и далее по тексту — вполне. И когда отношения теряют подробные описания, они теряют краску. И если хорошие, славные остаются всё такими же и вызывают чувство принятия, то нездоровые — отторжение. Потому что их существование не поддаётся логике, а чувствами подкрепить уже нельзя. Философия, ёпта. Шастун как был третьим лишним, так им и остался. Раскладка только слегка изменилась. Не более того. Заслужил. Что тут ещё скажешь? До банального просто — заслужил. И тут просто стадии принятия во всей красе: в конце уже ничего не остаётся кроме смирения и чувства кромешной безысходности. Ломает. Кости выворачивает, они крошатся на маленькие кусочки, и сразу вспоминаются все эти эпичные превращения человека в волка в сериалах. Это жутко, нереально больно и неизбежно. Оборотень. Ебать, как иронично и в тему. С виду вполне себе счастливый мужик, играющий на публику, а в душе израненное истекающее кровью животное, к которому никто с помощью не полезет, потому что оно дикое и нахер загрызёт. Не подпустит. И спасти его сможет разве что кто-то родной. А он, этот родной, в душе не ебёт как и что ему вообще-то это нужно. Антон много раз пытался всё это разрулить. Хотя бы для начала в собственных мыслях. Разрулил. И понял, что выхода для него никакого нет и не было. Точнее — либо рубить всё это резко и беспощадно, либо терпеть. Ни то, ни другое Антону не нравилось.
***
город — как пирамидка из колечек, каждый человечек в нём наполовинку искалечен. ©
Антон — еблан. Ебланище. И это походу не лечится. Почему? Хер знает. Он просто материл себя последними словами, особо не вникая в их суть. Просто фраза: «Блять, ебаный ж ты в рот, я еблан» звучала не так болюче по сравнению с вопросом: «Зачем я сюда пришёл?».Вот нахуя?Но ответа у него не было.Ноги сами привели. Шастун никогда в такую хуйню не верил, пока вот на собственной шкуре не испытал. И как это по ощущениям? В какой-то степени можно сравнить с чувствами неизлечимо-больного: погано своей судьбой не владеть.Финиш.Антон боялся, что в страшных снах будет видеть это место, и клялся, что больше никогда сюда не вернётся. Именно клялся, перед иконкой на ночь божился, бормоча что-то вроде «вот те крест», а толку... Потому что он снова здесь: всё те же чистенькие вылизанные стены, безликая железная дверь и никакого коврика под ногами. Души в этом нет что ли.Её здесь уже ни в ком нет.Правда повод визита теперь другой. Хоть в этом Шастун не спиздел.Дверь. Ох уж эта дверь, скрывавшая за собой так много — и хорошего, и не очень. Но один хер просто железка, что тут романтизировать?Нажимает на звонок, у него самого в башке в этот момент раздается звоночек, но только уже тревожный: Шастун? А, Шастун? На кого ты, блять, похож?На кого ты, блять, похож, действительно? В дверях стоял Никита — помятый, до отвратительного заросший и потерянный какой-то. На сектанта похож, у которого эту лавочку прикрыли, а новую он ещё не нашёл.А с Поповым всегда так, не новость.От Зотова перегаром несёт, поэтому (а поэтому ли?) он отходит назад, прислоняясь к стенке. Антон теряется, а потом показывает пакет с тремя бутылками. Они противно звенят, от чего Никита предсказуемо морщится — таблетку походу не пил. Ну и правильно, подыхать так со всеми вытекающими прелестями.А от них обоих реально трупочиной несёт? Или это из разряда «приукрасить для драматичности»?В зотовском взгляде — ничего, пусто и тухло, как в заброшенном, разграбленном склепе. Ни тебе посылов, ни удара одной левой, ни слёзок может быть, чем хуй не шутит.А оно и правильно: Шастун пиздиться тоже был не настроен, в идеале бы просто выпить да потрепаться о том, о сём. Что они не люди? У них вон как много общего — аж под два метра ростом где-то по Москве ходит и сторисы записывает.И нет вопросов вроде:— Привет что ли?Здорова.— С хуя ли?Нет, сегодня ещё не ебался.— А Арс чё?Сенька.— Теперь пришёл про позы рассказать? А то мне прошлого раза не хватило, ага.Не-а.Да и что там рассказывать? Они же не в сказке для взрослых «я ебу тебя на 360° и не меняю батарейки».Молчат.Антон было рот хотел открыть, но вот они — тут же эмоции на лице напротив, точнее одна такая ничем не прикрытая: не говори ни слова. Оки. Помолчать и выпить — тоже в принципе варик не плохой. У них тут и так всё между строк написано. Посидят в тишине, нажрутся, а там уж может к тому времени мозги включатся, и Шастун хоть что-нибудь поймет, между тех самых строчек прочитает.Зачем пришёл и что, блять, дальше делать.В квартире, как в темнице сырой: пыльно, ни одного светлого пятнышка, потому что все шторки задёрнуты, воняет чем-то да и вообще жутковато как-то, мрачно. Но Антон проходит внутрь, и ему здесь спокойно. Без света, без уюта, без слов.Они располагаются на пушистом ковре в гостиной, навалившись на спинку дивана. Шаст запоздало понимает, что стоять и возвышаться над ним почти на голову было проще, а сейчас они сидят практически на равных.Практически. А может лучше мыслить аналитически? Ну так, хотя бы разок.Прошлое-настоящее-будущее и настоящее-будущее. Хотя здесь вообще хуй, что разберёшь, поэтому лучше — просто Никита и просто Антон.Так даже воспринимать друг друга легче, понимать. Принимать. Они есть, никуда не делись. Оба.Антон достаёт из пакета две бутылки водки, одну отдаёт Зотову, тот вертит её в руках, а потом открывает и прямо из горла пьёт, пока до пищевода не дойдёт, а следом в голову. А Шастун так в принципе и планировал, ему ни мерзко ни капли, он тоже пьёт, а потом смеяться начинает — и в этом смехе столько искренности и боли, что лучше этого никогда не слышать. Никита глушит это бухлом.Они, как на гребаном собрании анонимных любовников, сидят, только вот вместо кучи слезливых историй у них одна на двоих, а вместо общения водочка. С ней-то в своей башке говорить проще. С ней легче. Она не осуждает, не нудит, ничего не предлагает. Да что тут, блять, предложишь? Из них Змея Горыныча слепить? Тогда и ебаться не придётся — ни с чем и ни с кем.Водочка, она, лечит. Дорогая зараза, но для друзей Попова вообще ничего не жалко.Друзей. Ха. Лучше бы они и правда сейчас все дружили, пили пивас и обсуждали буфера Ленки из соседнего подъезда. Шастун её видел, ничего такая, но нет — не встаёт.Антон пьёт и смотрит на Никиту, пока тот лежит головой на диване и смотрит в потолок. Ждёт, когда звёзды на голову посыплются? Так две уже в этой квартире были, одна даже сейчас здесь сидит.Красивый. Шастун даже не морщится, когда это признает. Почти комплимент Попову: эй, смотрите, у моего мужика хороший вкус. Крепкий, как гора мышц. Он каким-то крупным и внушительным смотрится и даром, что карлик. Взрослым. У него взгляд серьёзный и осмысленный, когда надо, он-то ведь не клоун по профессии, а ещё руки взгляд притягивают. И Антон в душе не ебёт, от чего больнее: от того, что они делали Арсению хорошо, или от того, что они делали ему плохо.И речь ведь не только про руки.А сейчас этот уверенный в себе мужик поповского престарелого возраста сидит и даже сопли на кулак не наматывает, они тупо текут.Но сам-то ты чем лучше, а, Шастун?Из закуски — кусок сыра, который они кусают по очереди, Антошка как знал, что нужно купить. Они же молчат, поэтому он не спрашивал, но предположить, что в холодильнике мышь повесилась, большого ума не надо.Без Попова зачахло тут всё, развалилось. И от этого практически стыдно. Но если опять вернуться к аналитике: у них дома тоже хуёвенько, пусть там и чисто, есть еда и лампочки работают, но возвращаться туда всё равно не хочется. Там этот всё_очень_плохо и я_хз_что_чувствую взгляд, и вообще не трогай.Не трогает. Даже за жопку уже не мацает, хотя хочется охуеть как. Поэтому и пить приходится, чтобы хуй не вставал. Причём тут проблемы в голове? Господи.С голодухи пьянеют практически сразу, Никиту так вообще уносит хрен знает куда. Он улыбается расслабленно и почти выглядит нормальным. Может быть уже не помнит, кто такой Попов. Хотя этого уебана захочешь — не забудешь. Действительно только такая случайность и поможет. Но в его глазах какая-никакая осмысленность наблюдается, поэтому Антон решается:— Ненавидишь меня?Зотов медленно садится в более-менее человеческую позу и отрицательно мотает головой. Выглядит вполне искренне, кстати.Стоит подумать над этим позже.— А кого тогда?Никита тепло усмехается и пожимает плечами. В этой темноте это как-то по-особенному смотрится, доверительно, типа: смотри, это мой секрет — я никого из вас не ненавижу. Вот умора, да?Ни его.Ни Арсения.Ни себя.Ни даже Гришаню.Это ведь он его поливал, а у Попова сто пудов засохнет. У Арсения вообще всё через жопу идёт — что любовь, что уход за пальмой. Если что, то это не каламбуры. В пизду их вместе с Сенькой.— Я тоже, Никит. Я тоже.«Я тоже, Тош. Я тоже».Когда Шастуну чего-то хочется, он это делает. Сейчас, например, курит уже вторую сигарету подряд. Они сидят в тишине, которая совсем не давит. Кому расскажешь, ведь не поверят. Что за ебаный бородатый анекдот: сижу с любовником любовника, а тут... А дальше чё? Поебались и круг замкнулся? Хотя если б Зотов ему что-то про сигаретки сказал, было б забавней, конечно. «З» — это «забота». Эй, чувак, ты вообще видел, что там об импотенции предупреждают? Я ведь волнуюсь — за себя и того парня.Но нет, Никита у него её просто забирает и затягивается, прикрывая глаза.Ебать. Сто лет ведь этого не делал. С тех самых пор, как они с Арсением вместе бросили. А теперь можно, наверное. Уже столько месяцев можно, но руки не тянулись ни разу.— Ты говорил, что люди прощают измену.Антон снова начинает первым, внезапно вспомнив тот разговор в ресторане. Тогда ещё хорошо всё было. Ну почти.Арсений хотя бы улыбался не потому что надо, а потому что хотел. И для Шастуна это вообще-то важно было. Хотя почему было? Только что для этого сделать сейчас, он не знал, вообще не имел ни малейшего понятия. Раньше считал по-другому, думал, что справится, что его одного Попову для безудержного счастья и веселья будет достаточно. А ведь нет, нихуяшеньки. И получилось всё как всегда собственно. Чему тут удивляться?И ни тебе: твоя улыбка — весь мой мир.Или: кофе от тебя по утрам возвращает меня к жизни.И на последок: чёрт, как же охуенно ты сосёшь, мне большего и не надо.Обидно, правда?Кто-то скажет: сценариста на мыло, и будет прав. Да Антон первым заорёт об этом на всю Ивановскую, ему ж не сложно. Только вот сценариста туда может и выйдет отправить, а боженьку, который всем на земле заправляет, не-а.Хуй вам, вот такой — огромный.Это в сериале всё решится серий за двенадцать, а тут сложнее, глубже. Да и как насчёт варианта, что у задачки просто нет правильного ответа?Как там в математике: от перемены мест слагаемых сумма не меняется? Как в тему-то вписалось. Ух!А что у них по сути нового? Место жительства Сеньки?— И добавил, что отношения изменятся.— И как?— А ты что не заметил, как круто у нас всё поменялось?Подъёб, блять, засчитан.Он дым изо рта выпускает, ебаное колечко, которое ему в эту секунду обратно в пасть запихать хочется.А так хорошо сидят. Душевно даже.— Как тебе в моей шкуре, Антошка?— Холодно. Ночами.Шастун пьёт, просто потому что рот и руки чем-то занять хочется. Ещё бы уши заткнуть и вообще заебись, потому что Зотов над его ответом слишком громко смеётся. Похоже желание орать над всем, что Шастун спизданёт, половым путем передаётся?Даже в этом они, блять, поменялись ролями. Угорают тут по очереди.Но Никита на роль любовника вот вообще не годится. У него на лбу большими такими буквами написано «семьянин, перепих по-быстрому не предлагать». И кого волнует, что эта фраза туда при таких условиях не влезет? Её если что и озвучить можно для особо одарённых.Сидят. Каждый о своём думает.Антон о том, как в такое дерьмо влез. Ведь вроде в детстве хорошим мальчиком был: кашу кушал, про двойки честно говорил, с девочками заигрывал, дёргая за косички, а тут на тебе — Попов и желание уже на него передёрнуть.Угораздило же влюбиться в мужика и получить второй хуй в подарок.Сам подарок готовенький уже был: снова головой на диване лежал и Шастуна взглядом гипнотизировал. Жутковато до пизды, но интересно же: какого хуя?Но это Шастун не озвучивает, снова выпить хочется, но в его бутылке даже на донышке не осталось, а целую открывать муторно.— Поделишься?И уже к водке тянется.— Эх, Антошка, ничего-то у тебя своего нет. Последнее ведь отберёшь.— Я даже спорить с этим не буду.Алкоголь приятно горло жжёт. Значит не сдох ещё, круто.Антон теперь тоже голову на диване устраивает и взглядом впивается в Никиту.Интимно, нахуй.А ещё очень смешно. Вот бы Попов сюда зашёл, втроём бы орнули.Когда-то Шастун думал, что ненавидит этого человека больше всего на свете, сучился и даже по имени не называл, а сейчас по-другому всё. По-взрослому. Уже нет этого «вот если бы его не было, то было бы лучше», теперь есть только «ты», «здесь» и «сейчас». Живи. Барахтайся. Решай.Выбирай.А все эти сослагательные наклонения ну вообще не катят почти в тридцать-то лет.Как бы ни хотелось.— Он не изменится.Вдох. Выдох.Ебать.Вот слова в глотке застревают, а выплюнуть их всё равно надо. Хоть один херов раз вслух правду сказать.— Он не изменится.Зотов его руку с хрен знает какой попытки находит и сжимает в лёгком непонятном по посылу рукопожатии. Его губы в еле заметной улыбке растягиваются, а во взгляде чувствуется что-то вроде облегчения. Как будто камень с плеч упал. Или откуда он там обычно падает?Ему-то хорошо, он, наверное, свою душу чистенькой считает и нос воротит от тех, кто его в это ткнуть попытается. И тут оправдание до смешного детское будет: я что ли первый начал?Не он.«Как тебе в моей шкуре, Антошка?»Он это продолжил.Попова ведь выгнать мало, его ещё надо отпустить. Как выяснилось, это совершенно разные вещи.Зотов под охуевающий взгляд Шастуна отворачивается, будто ничего и не было.Что это, блять, вообще за выходки такие?— А ты чего кстати припёрся?— Склеить тебя, не заметно что ли?Ну, а чё — тупо защитная реакция. На непонятную хуйню вбрасывай то же самое.У Шастуна в припадке глаза бегают по чужому затылку, как блохи по коту, быстро-быстро. И при этом, хоть убей, не понятно, а зачем?— Только сзади не подкрадывайся. Привык поди.— Ага. Я подумаю.Вот и поговорили.Непоняток меньше не стало.Антон всё так же лежал, рассматривая чужой затылок. Собственная голова напоминала ему огромный такой муравейник, в котором мысли шныряли туда-сюда, но в отличие от тех же самых муравьёв строить что-то целостное не собирались.А потом в этот муравейник наступили ногой. Стало только хуже, но мыслей уже не было.
***
На кухне было уютно.Свет не яркий, фоном шумящий телек и Шастун, нервно размешивающий сахар. Он его бухнул туда столько, что жопа с лёгкостью могла бы слипнуться. Эх, надо было с Сенькой такое провернуть — это решило бы многие проблемы. А теперь всё, поздняк метаться.Арсений как обычно где-то задерживался и, как последнее хуйло, отрубил телефон: потом-то он, конечно, скажет, что батарейка села, и улыбнётся так невинно, что ему сразу захочется всё простить.Чисто ради интереса, а в суде бы прокатило?Но это потом.А сейчас он никто иной, как расхититель и так шаткой шастуновской психики. Зарядка, ага. Арс всегда в уши так сладко ссыт, что под действием его обаяния их даже самому подставить хочется, только бы он продолжал так лыбиться и завораживающе пиздеть.И эта хуета какая-то нездоровая. Сто процентов.Антон всё никак от ложки, ударяющейся звонко по чашке, отцепиться не мог. Заклинило его что ли. Хотя тут скорее переклинило: нужен Тошке один старый хуй, и всё тут, и хоть ты тресни — без толку.Кстати об этом. Чашка ведь тоже не вечная. Её беречь надо. Она из сервиза какого-то красивого. Смешно, да? Они не женаты, а он у них уже есть.Шастун отпивает, наконец-то, чай. Горло обжигает. Хм. Значит не так уж и долго он бедную ложку насиловал. Горячо. Но это скорее приятно, чем нет. В чувство приводит, отрезвляет. Да и он замёрз, пока до дома добирался — на улице дубак, и даром, что июнь — дождь и ветер проверяли москвичей на прочность.Антон гипнотизировал взглядом окно, по которому быстрыми потоками стекали капли, и ощущал себя героем клипчика — всё как надо: хуёвая любовь, ожидание чёрт знает чего, одиночество и дождик. Ещё бы хэппи энд в конце, и Шастун готов проспонсировать съёмки.Он невольно вздрагивает, слыша, как открывается дверь. И года не прошло. Явился, не запылился. Шастун сначала хочет остаться на кухне, ибо он же не собака, чтобы с тапочками в зубах бежать его встречать по команде, но потом слышит смутно знакомый голос и подрывается.В коридоре кто-то переговаривается, а о чём — не разобрать. Уши что ли надо чаще чистить.Да быть этого не может.Ебать.И его пидорасит, как последнюю суку, и от этого уж точно спасения нет. Разве что табуретка и петля. Потому что в их коридоре на коврике топчется, не спеша снимать обувь, никто иной, как Никита Зотов.Антон сначала думает, что объебаться где-то успел, а потом — что Арсений уёбок. И одно другому в принципе не мешает.Потому что то, что сейчас стоит перед глазами, одна из тех вещей, которые в принципе в этом мире существовать не могут.Или, как вариант, он сейчас услышит про чемоданы и выпрыгнет нахуй из окна. Нет, не чтобы не ехать в отпуск.А если уж в отпуск, то лучше тогда бесконечный. В отдельном котле с подогревом и чертями вместо стриптизёрш.Его сердце замедляет удары, а от лица замешательство с охуением никак отлипнуть не могут, как бы Антошка ни пытался. Где-то на фоне должен звучать закадровый смех и «не верю» от Станиславского.— И чё это, блять, за эпичное воссоединение? Мне ждать об этом статью в «Cosmopolitan»?Ха.Антошка, ты хоть сам-то в это веришь? Ну в то, что это воссоединение. Как будто оно им нужно было.Смешной ты, Шастун. Уж очень смешной.— Тош, сделаешь чай?Попов мягко так улыбается. И Шаст обычно бы повелся на это, но нет — не в этот, блять, раз.— У нас сахар закончился.Антон сверлит взглядом Арсения, пока тот стягивает с себя кроссовки. У него это херово получается видимо из-за волнения.— Так я...Никита даже не успевает договорить «без него пью», как Шастун его перебивает:— И вода с заваркой тоже.Зотов лишь тихо усмехается на этот выпад, стягивает с себя обувь и прётся в туалет, бросив: «Ладно, мне поссать надо, а вы тут пока пошушукайтесь».Понял, принял, капитан.И как только Попов с Шастуном заходят в комнату, то последнего буквально прорывает, как канализацию, — всё говно наружу лезет.— Какого хуя, Сень? Ты нахера его сюда притащил, спрашивается? Я жить, как шведская семейка, блять, не соглашался.Арсений устало мотает головой и убирает со лба чёлку. Бедолага аж вспотел.Он волнуется. Он теряется. Он боится на Антона посмотреть, потому что виноватым себя чувствует.Виноватым.Снизошёл. А чё от этого изменилось?— Ты не так всё понял. Никита в Питер переезжает, а я тогда... кое-какие его документы прихватил. Щас отдам, и он уйдёт.Уйдёт, блять, ага. Исчезнет, как страшный сон по утру.Свежо предание, да верится с трудом.В голове как обычно вовремя события недавнего прошлого всплывают.— Бля, Арс, давай к тебе зайдём. Я уже пальцы на ногах не чувствую. Да и мне отлить надо.— Слушай, давай в ТЦ? Тут рядом. Там Никита скоро придёт, я ж тварью последней буду, если тебя домой притащу.А сейчас этому вообще ничего не мешает. Предупредил бы хоть, и Антон успел бы и поляну накрыть, и в тамаду переодеться, и постельное бельё им поменять, и новую зубную щётку где-нибудь нарыл. На любые жертвы готов идти, а эта скотина не ценит нихуя.Совсем уже зажрался.— Ну это существенно меняет дело.Питер.М-м.Попов любит этот город. Помнится, даже жить там хотел, но возможности не было. А теперь-то зелёный свет горит, только в путь! Интересно, а этот упырь подарил ему билет в один конец на прощание? А то Шастун готов сделать ответный памятный жест причём тоже только в одну сторону: отправить его в мир иной или куда-нибудь в Антарктиду, и это в принципе одно и то же, если сильно не вдаваться в подробности.— Тош, ну нормально же всё. Не начинай, а? На пустом ведь месте.Арсений аккуратно кладёт руку ему на плечо, сжимает. Обычно этот жест успокаивает, подбадривает и говорит «эй, я здесь, чувак, улыбаемся и машем, жизнь прекрасна и удивительна». Но это обычно. А сегодня у Сеньки видимо не удачный день, звёзды не сошлись и гороскоп дерьмовый написали, потому что Антон его ладонь с себя скидывает и уходит на кухню.На пустом месте.Ну-ну.Антон бы пошутил, что в какой-то степени это даже правда. Никита для него — то ещё пустое место. Но кому они здесь всрались, шутки эти? А одному как дурачку ржать как-то зашкварно и плюс минус крипово.Хотя, бля, его уже после всей произошедшей хуйни ничего на этом чёртовом свете не унизит. Возможности уже просто иссякли.И в этот момент судьба в дичайшем предвкушении потирает потные ладошки. Почему потные? Да даже её уже со всего этого триггерит так, что будь здоров.Шастун круги по кухне нарезает и напрягает слух на максимум, будто от этого зависит его жизнь. И он даже думать не хочет о том, что ситуация не далека от истины.У него минуты на часах плывут перед глазами, а хлопок входной двери всё никак не раздаётся.Ну не станут же они тычинками своими мериться и ебаться прямо там в самом деле?Дыши.Не станут.А вот поговорить о чём-то типа «а поехали со мной?» вполне могут. Какого хера он вообще от туда съебался? Сидел бы сейчас там смирно в кресле со спокойной душой, а не шнырял туда-сюда, звеня яйцами и ебя себе мозги.Пиздец.Всё это начинает попахивать театром абсурда, но за Зотовым очень кстати закрывается дверь, а Антона со спины сгребают в уверенные крепкие объятия.— Ушёл?— Угу.Попов ему дышит в затылок и прикрывает глаза.— А ты чё?Антон закусывает щеку, чувствуя какой-то наёб.Щеку. Не хотелось бы потом за неё взять, как Емеля-дурачок почём зря.А то с ним это почему-то регулярно в последние месяцы происходит. Как будто в детство впал, и заткнуть его без чего-то во рту невозможно.А Арсений только и рад, потому что так можно не разговаривать. Чё ему сказать-то?Я — еблан многолюб и это не лечится?— А мы с ним расстались, Антош.Занимательно.Когда хоть? Десять секунд назад? И расстались до новой встречи в «FaceTime» или на подольше, пока не приспичит передёрнуть? Столько вопросов и так мало ответов.— Неужели с собой не позвал? Или в культурной столице блядству не место?— Ага. Там на въезде фейсконтроль.А потом они сели ужинать. Шастун ему яичницу специально очень сильно пересолил и с каким-то извращенным удовольствием наблюдал, как Арсений давится, но ест. Потому что под выжидающим хер знает чего и суровым взглядом Антона не сделал бы этого разве что психопат бесстрашный. А Димка хоть и говорил, что Арс умом тронуться может, но этот момент ещё не настал. К сожалению или к счастью.— Влюбился что ли?— Он заметил! Теперь можно спокойно умирать. Цель достигнута.Антон громко и картинно усмехнулся.Сенька вообще сейчас рот лишний раз открыть боялся, чувствуя себя каким-то Муму. Попов, лишённый возможности от души попиздеть, генерируя всякий бред, это как сапожник без сапог, поэтому он чувствовал себя не комфортно.И это ещё мягко сказано.Антон же снова сделал себе чай и предавался депрессивным мыслям. На душе было погано, а перед глазами ещё хуже.Вся квартира как будто за эти десять минут пропиталась присутствием этого хуесоса, хотя он даже побывал здесь не везде. И слава богу, а то Антон уже бы шерстил объявления на «Авито».— Но у нас же всё хорошо, да?— Ага. Как обычно.Как обычно.Тонко, очень тонко, Шастун.Но Арсений, кажется, расслабился, улыбнулся, засовывая в рот новую порцию яичницы. Она даже перестала казаться такой дерьмовой, её вкус облегчение перебивало.Когда Попов встал, чтобы хлеба отрезать, Антон подскочил следом, вжимая его в кухонную тумбу собой.Резко и больно.Сенька громко ойкнул, пока руки Шастуна самозабвенно сжимали его бока.Он себя не контролировал.— Ты режь, режь...А Арс и старался это делать, пока Антон вёл носом по его затылку. У Попова волосы мягкие такие, приятные, а ещё пахнут заебись как — ненавязчиво, но ощутимо.Он знакомым запахом давился, но ему всё равно мало было. Не хватало. Он задыхался без него, он им дышал. Хотя и звучит это дохуя по-пидорски.Шастун лапал это тощее тельце, наслаждаясь каждой косточкой и выпуклостью, ведь всё это теперь его? Никто не отберёт да?Антон так долго к этому шёл, было бы обидно всё это в миг похерить.— Скучаешь по нему, Сень?И снова возвращаясь к канализации: оно как бы всё ещё хлещет. Остановите, кто не из брезгливых.— Ебать, ты жалеешь, наверное? Кто он там? Миллионер, спортсмен и просто красавец?Он не хотел этого говорить. Правда. А что-то злобное, мерзкое и прогнившее внутри него хотело.Ведь дело-то даже не в этом. Дело, как бы затрахано ни звучало, в любви.— Антон.Чё ты, блять, несёшь, Антон?Голос у него был потерянный. Беспомощный до жути. Хриплый и срывающийся на отчаянный крик.Арсений выбрался, ловко выкрутился из объятий и отскочил. У него рот открывался и закрывался, как будто он что-то сказать хотел, но так и не смог.Сбежал в ванную и гремел там банками, наверное, с полчаса, а потом уже и вода зажурчала. Антон в этот момент благоразумно решил посуду помыть, причём то холодной, то горячей, чтобы на этого уёбка в душе херачил кипяток.Арсений на это даже не пикнул.
***
Антон любил субботние вечера, плавно перетекающие в ночь: можно было валяться на кровати, смотреть «Netflix» и жрать что-нибудь вкусное прямо там, тиская и зажимая Арсения.Но обычно такие приятные планы всегда идут по пизде, если накануне вести себе как ревнивая хуила. Не путайте с гориллой, у той хотя бы есть мозги и чувство самосохранения.Поэтому сейчас, когда Шастун сидел в кресле, а Арс валялся на кровати и явно не горел желанием заняться чем-то ещё, Антону хотелось самовыпилиться в Ад. Всё равно там ничем не хуже, так что смысл тянуть судьбу за это самое?Арсений что-то печатал в телефоне и еле заметно улыбался — хотелось думать, что мемасик смешной попался. Но в хорошее верилось с трудом с тех пор, как Шастун прознал секрет Деда Мороза.Сам Антон доедал остатки пиццы и мечтал о коньяке. И речь не об одной бутылке.Он может быть и перегнул палку вчера, но довёл его до этого кто? Правильно. Так что нехуй сейчас морду воротить и строить из себя святую невинность.Хотя надо признать, что вчера, спустя несколько часов, когда Никита свалил и Антон всё, свалившееся на голову, обмозговал, то заметно успокоился.Зотов перебирается в Питер. А Арсений, он, здесь — в его кровати лежит: в пижаме, сонный и весь из себя домашний.Ляпота.Так что жить стало проще. Антон даже выдохнул облегчённо, только вот перекреститься забыл. А зря, наверное. Всяко лучше перестраховаться, чтоб потом не обосраться.— Арс, ты пиццу будешь?Он даже «Арс» сказал, а этот...— Не.И так вот весь вечер.И это заебало его заёбывать. Иначе сказать ну никак не получалось.Хотя...Ебал он в рот его и его запреты.Антон фыркнул и перебрался на кровать, нависая над этим увальнем.— Чё?Арсений отложил телефон и растянул дурацкую нахальную лыбу на пол лица, не предвещающую впрочем ничего хорошего. Но собственно это было лучше чем ничего. Даже больше — это в сто раз пизже чем игнор.Гуляем.— Хуй через плечо.— Твоего на это не хватит.— А твоего типа хватит? Ну ты и юморист, Сень.Антон наклонился к губам, следя за реакцией на его лице. Но её как таковой и не последовало: Арсений не отворачивался, но и к нему не тянулся, будто выжидал чего-то, думал.На пенсии пусть, блять, думает, кроссворды разгадывая. А сейчас не надо, сейчас другое на уме должно быть.Приятное.Какие мысли, когда губы засосать так хочется?А кто Шастун такой, чтобы сопротивляться?Он начинает делать это — настырно, с чувством, с разносящимися в тишине причмокиваниями. Антон изголодался весь, соскучился.Хотя прошло-то всего ничего.Разнервничался. Что не подпустят его к себе? Хуйня. Просто волнительно как-то было. И шло всё это изнутри.Арсений полулежал, полусидел, поэтому Шастуну удалось устроиться на его коленях. Его руки оглаживали шею, поднимались вверх и забирались в волосы. Ему нравилось — сжимать, оттягивать, путать в пальцах отросшие пряди. Наматывать.Направлять. Руководить.Заставлять удобно подстраиваться, подставляться под поцелуи.Арсений млел, плыл в его руках, тихо чертыхаясь. Придурок. На него ведь даже злиться долго не выходило, демонстрируя своё мастерство и профессионализм в игнорировании.Губы Антона пробегались по шее, покусывая в особо чувствительных для Сеньки местах, когда их нагло прервал громкий звонок домофона.Мелодия, надо признать, там была настолько мерзотная и режущая слух, что Шастун аж вздрогнул и выматерился от неожиданности.— Я ничего не заказывал, даже не смотри на меня так.А взгляд у него был как у вампира, которого оторвали от свежей кровушки.Арсений фыркнул, а Антон под своё обречённое «ой, блять» пошёл в прихожую.Когда из домофона на резонное «какого хуя надо?» в ответ раздалось «это Никита, Никита Зотов» Шастун взвыл и еле подавил в себе желание остаться под дверью и удавить его шнурком от трубки, когда тот зайдёт. Но на кнопочку нажал. Человек все-таки через весь город пёрся ночью, а уж Антон, как никто другой, знает, какие это муки.Мужская солидарность, ёпта. Ну или просто полнейший кретинизм.Чувак, алло, вы не друзья вообще-то. Далеко не друзья.Он мужика твоего ебал как бы.Приём. Приём. Здравый смысл, ты тут?Ладно. В конце концов он мог заехать по делу...Антон вернулся в комнату, всё равно утырку до девятого этажа ещё пиздохать и пиздохать.— Слышь ты, султан-недоучка, ты чё реально решил себе тут гарем завести? Чур я буду любимой жёнушкой.— Шаст, ты ебанулся? Кто там?— Ненаглядный твой прискакал.Попов сначала побледнел, а потом взял телефон, проверяя уведомления.— Не писал ничего. У него же самолёт сегодня... Может что-то забыл.Сенька закусил губу. Его лоб смешно нахмурился, выдавая мощный мыслительный процесс. Кажется, он действительно был не в курсе, и это весьма вовремя смягчило праведный гнев Шастуна.Ну вот хули он припёрся? Мало того, что секс обломал, так ещё и ночь на дворе, а им уже так-то давно не по восемнадцать. Годы берут своё.Когда в их квартире появился вполне себе дружелюбный Никита, заявивший, что заехал попрощаться и зарыть топор войны перед самолётом, Арсений так аккуратно улыбнулся, смотря на Антона, что тому стало не по себе.Он что тут главный мудила?Окей, блять. Ладно. Уговорили.Шаст махнул рукой и решил мужественно перетерпеть эти несколько часов. К тому же перспектива распрощаться навсегда на хорошей ноте ему понравилась.Чё им теперь делить-то? Всё ведь решилось, а сегодня они поставят во всём этом дерьме жирнющую такую точку и забудут, как страшный сон.Зотов принёс выпить. Золотой человек! Местами. Антон усмехнулся даже, вспоминая, как хотел этого некоторое время назад.Бойтесь своих желаний. Или будьте конкретнее, а то так и проебаться можно, мама не горюй.Выпить решили в гостиной. Там и столик имелся, и диван огромный, и кресла. А ещё музыку можно было включить, если вдруг разговор не пойдёт. В наше время нужно быть человеком продуманным.Антон даже кое-какую закуску сообразил, беря на себя функции хозяюшки: бутерброды нарезал, переложил остатки пиццы в тарелку и помыл фрукты.На помощь ему, разумеется, никто не пришёл. И когда Шастун притащил с собой в комнату сразу кучу всего, то застал крайне занимательную сцену: Арсений, дёргано жестикулируя, что-то доказывал, а Никита стоял с таким расслабленным ебалом, что за Попова даже как-то обидно становилось. Зря человек распинается.Говорил он шёпотом, да и подслушивать не было ну никакого желания.— Я вам не мешаю, не?Антон специально закашлялся, привлекая к себе внимание.Сенька тут же, вздрогнув, повернулся и, о боже, забрал у него тарелки, помогая составить всё это добро на стол.Пить втроём было... ну нормально. То есть никаких тостов за любовь или ещё чего похуже, например, за счастье жениха и жениха не было. Чувствовалось, что каждый изо всех сил держал себя в руках, стараясь сохранить этот нейтралитет и передышку.Было спокойно. Шастун пил, чувствуя, как пьянеет и добреет, и слушал Никиту.Добрел он местами. И даже не так. Просто ситуация под градусом становилась менее абсурдной и раздражающей.Зотов увлеченно рассказывал о ближайших планах в Питере, угарных сложностях при переезде. Оказывается, у Попова пунктик такой — выбирать мужиков, у которых все вечно идёт через жопу. Но справедливости ради нужно уточнить, что не без его же помощи. Остерегайтесь.Лошарство, оно, в крови. Хули тут поделаешь. Ну или просто заразное.После темы о переезде начали всплывать другие: прошлое, настоящее. Антон щедро подливал всем выпивку, чтобы сглаживать острые углы.Хотя его вроде как единственного что-то не устраивало. Действительно. Он же всегда мечтал вести задушевные беседы такой приятной компанией. Простите-извините, что не подкидывает темы на выбор.А этим двоим и без этого было заебись. Ничего людей не напрягало.В общении Арсения и Никиты не было: «а помнишь?», «а раньше», «а тогда...», но даже без этого дерьма чувствовалась такая глубокая связь, что Шастуну и без алкоголя становилось дурно. Он даже прикинул по десятибалльной шкале, насколько будет невежливо, если его вывернет прямо на них.Для него «ноль», потому что хуй он клал на манеры. Почему нет, если хочется. И надо.Антон с Арсением сидели на диване, еле касаясь друг друга, при том, что простора для этого было хоть жопой жуй. Но то ли стрёмно было, то ли просто не до этого. Сенька вообще на утырка в кресле смотрел и сыпался с его шуточек, как девица на первом свидании, если парень приглянулся.Это-то и нервировало, потому что приколюхи — откровенное говно.Или он чтобы не обидеть?Шастун — человек не гордый, а ещё раб собственных желаний: сам закинул руку ему на плечо, притягивая. Попов послушно к нему прижался, пока Никита травил очередную байку.Самоутверждался он так что ли?Антон в добавок наблюдал: на лице показушная расслабленность. Почему он так решил? Ебал он в рот ему верить. Просто смотрел и знал — врёт, каждой уёбской, спокойной улыбочкой врет. Тем более сейчас.Шастун бы злился. На его месте. Да он бы всю хату к херам разнёс, если бы такое увидел.Наверное. Ситуации разные бывают. Он уже вообще ни в чём не мог быть уверен. Антон во всей этой ситуации, как слепой котёнок, выброшенный хрен знает куда. Ползи не ползи, кричи не кричи — ебаная пустота и темнота вокруг.Коньяк приятно обжигает горло. Хороший. Дорогой. Нравится.— Вы если вдруг всё узаконить решите, хоть маякните что ли.— И ты тут же пешком рванешь к нам, не дожидаясь даже такси?— Ага.— Нахуй надо. Я бы тебя даже на похороны хомячка не позвал, а тут такое.Никита смеётся и пьёт, а Антон просто пьёт, потому что в горле пересохло. Коньяк вместо водички, ага. Он чувствует, что из его объятий выскальзывает Попов и, пошатываясь, направляется в коридор. Приспичило похоже.Шастун только сейчас замечает, как сильно тот успел накидаться, хотя часа два всего прошло от силы. Не жрёт ничего, вот и результат, хули. И правда — у него щеки раскраснелись, взгляд поплыл и появились излишние весёлость и выёбистость, которые в обычно под градусом до размера Австралии раздуваются. И иногда это даже в тему, потому что за таким Поповым забавно наблюдать.— Ну и хули ты припёрся? Нервы потрепать напоследок? Сидел бы в аэропорту и играл в змеечку, как нормальный человек. Так нет же! Припиздовал он.Пьяный мозг уже не твой мозг. Трезвое «распрощаться на хорошей ноте» пьяному, как газировка, то есть нахуй не нужно.Действительно.Антон сказал это, когда Сенька скрылся из виду. У него уже самого слегка заплетался язык. «Слегка», потому что уметь им владеть в любом состоянии — это в какой-то степени его работа.А так... выжрали они прилично. Даже с учётом, что на троих.— Попрощаться, — Ник хмыкнул и задумчиво окинул Антошку взглядом, — а ещё напомнить тебе кое о чём.— «Он не изменится?» У меня пока не склероз.— Если Арс позовёт, я приду.— И сегодня тебя как раз не звали.На это Никита как-то слишком грустно усмехнулся. Значило ли это, что Сенька его действительно больше не звал? Антон не успел об этом подумать.Вернулся Арсений, завалился на диван и снова залез в объятия.Хмельной такой, шумный, довольный и радостный. Шастуну бы позавидовать его настрою, но он ему тоже передавался. Арс прижимался к нему, устроил голову на плече и тихо подпевал фоном играющей музыке. Он сам её, кажется, и включил. Может ему байки слушать надоело, а может вечеринка переросла в другую стадию.Антон расслабился, наслаждался, не отлипая от своего стакана.Хорошо стало, душевно.Там даже прозвучала его любимая песня, которой он подпевал. Старая очень. Далёких школьных времен.«А помнишь?»«Угу».Ирония судьбы или с лёгким паром, блять. Шастун едва не поперхнулся.Сдержался, ибо ну какого хуя, а. Это уже даже переставало быть смешным.Он только хотел сматериться, выпить или вообще всё вместе и не важно в каком порядке, но ему нагло не дали этого сделать.Губы.Знакомые наглые губы.Вот всегда они перебивали, затыкали вовремя. И делали это так, что от возмущения и следа не оставалось.И сейчас.Его тёплая ладошка гладила Шастуна по спине, другая пробиралась в волосы, оттягивала, заставляя сильнее открыть рот.Вкусно.Арсений по ощущениям — один алкоголь. Терпкий, крепкий, с кислинкой. И последнее явно от него самого.Антон и сам не лучше. Такой же.Шаст глаза прикрывает, чувствуя, как язык Сеньки сплетается с его собственным. Он даже в поцелуях выёбывается всегда.Первее, быстрее, жёстче.Позёр хуев.Кто ведь в чём.А потом осознание приходит: они ведь здесь не одни. Антон ещё никогда так резко глаза не открывал, как сейчас открывает.Арсений не даёт разорвать поцелуй, прижимает к спинке дивана, забираясь к нему на колени.Никита не смотрит.Пиздёж.Конечно же, он смотрит.Делает вид, что залипает в телефон, а сам жрёт их глазами: спину Арсения, в которой он прогибается, тощую задницу и бёдра, то, как шевелится его голова, двигая во рту языком.Зрелищно. На показ. Реально ведь на показ. Смотри. Камеру не хочешь включить?Нет?Ну не ебанутый ли, а? Псих. Больной.Каждый. Смешно, но ведь правда — каждый.Арсений на коленях ёрзает, вжимается пахом в пах. У него стоит, у него больно упирается в джинсы. И он скулит, когда Шастун сквозь ткань сжимает его член рукой. Сильно. Очень сильно.Попов шипит, Попов матерится.Блять. Блять. Блять.Блядь.Попов от губ до конца отлипает, Попов наклоняет голову назад, Попов позволяет вгрызаться в шею.Антон его пьёт, не целует.Так не целуют, когда хотят сделать приятно, так не целуют своих любимых, так целуют, когда хотят ебаться.Ебаться.Понимаете, да?Укус на засос, засос на укус. Прикосновение как синяк.У Попова зрачки плывут, они у него как у суки последней расплываются. Его трясет, он вздрагивает от любого касания и, как течная кошка, жмётся к руке.Антон всё ещё мальчик не глупый. И хоть предложение не было озвучено, но сложить два плюс два в принципе не сложно.Точнее один плюс один и ещё плюс один.Три.Он знает, что будет дальше. Он знает, как будет дальше.Мерзко.Мерзко, когда они в четыре руки стаскивают с Сеньки одежду. Сенька. Он и ведёт себя сейчас как Сенька. Губы облизывает, не знает, как какой руке приткнуться — где больше ласки, где больше дадут.Противно.Противно, когда Никита его целует, аккуратно обнимая за талию. Аккуратно. Арсений так не любит. С ним по-другому надо. Антон смотрит: у Попова так реснички дрожат красиво. Интересно, а когда он его целует, дрожат?Сюрреалистично.Сюрреалистично, когда Антон сам толкает Сеньку спиной на диван. У него коленки сгибаются. Он его не видит, у него перед глазами всё плывёт, дёргается, будто смотришь порнушку, снятую на кнопочный телефон. Шастун его чувствует.Чувствует, когда Арс берет его за руку и нежно проводит большим пальцем по запястью. Наверное, под ним так сильно бьётся пульс, что было бы слышно в полной тишине. Но в комнате играет музыка.Узко.Узко, когда Антон толкается ему в задницу прикрывая от удовольствия глаза. А член входит свободно. И единственная эмоция — это рычать. Если это вообще эмоция. Сенька ведь в ванную тогда уходил. В ванную.И вся эта хуйня для него изначально была не случайной.Диван, бля, большой, но для троих мужиков всё равно узкий. Тесно. Но так даже лучше — быстро, грязно и не запомнится.Никита резко толкается Сеньке в рот, даже не стараясь сдержать довольное и хриплое «ебать». А это ведь действительно приятно, особенно если в горло.Но Арсений в горло не может, Арсений давится, у Арсения глаза слезятся, но он не отталкивает, вцепляется руками в бёдра, будто боится, что тот сбежит.Он пытается расслабиться, пытается сильнее внутрь пропустить. Его не смущают ни звуки, ни слюни. Скорее даже всё это его заводит.Кайфово.Кайфово, когда Антон двигается, не пытаясь сдерживать себя ни на миг. Каждый толчок — глубоко. Каждый толчок — приятно-больно. Каждый толчок, заставляет Сеньку давится и стонать прямо с членом в глотке.Шастун даже не разделся, он только штаны свои приспустил. Жарко. Ему так жарко, что он еле успевает вытирать пот со лба, но от одежды избавляться не хочет.Больно.Больно, когда Зотов медленно входит в задницу, наблюдая как у Сеньки от удовольствия закатываются глаза и прогибается поясница.У него все волосы взмокли, перепачкано лицо.Шастун смотрит и видит. Он видит — отвратительно.Шастун смотрит и чувствует. Он чувствует — больно.Антон сидит на полу, прижимая ладонь ко рту, чтобы сдержать хуй знает чё из того, что из него может вылететь.Он уже кончил.Здесь.Так.Так, как хотел Арсений.Но нет ощущения, что жизнь на этом закончилась. Просто не хочется больше. Вообще ничего не хочется.Ни трахаться, ни думать, ни быть здесь.Существовать.У него в голове пустота. Вакуум. Вакуум, сквозь который доносится:— Тош...Это так тихо, сипло, надрывно. Так зовут, когда умирают, а не когда нахуй стонут от члена в жопе. Или ещё чего подобного.Антон поворачивается. Он не хочет, но, блять, как всегда поворачивается, чувствуя, как из него вылетает в трубу последнее «я».Я — мужик.Я — личность.Я — человек.Я — гордый.Я — достоин не только хуйни.Шастун смотрит на него — мокрый, взъерошенный, затраханный и уставший. Он смотрит и не видит во всем этом Сеньку.Сеньку, который смущается.Сеньку, который интеллигентный и мечтает о Питере.Сеньку, который носит детские тапочки с зайцами.Сеньку, который нежно целует в нос по утрам.Этот — другой. Только раньше он этого не видел.— Тош... Тош...Его рука скребёт по поверхности дивана, губы дрожат, перепачканные в засыхающей сперме. У него глаза закрыты, и капелька пота по лбу течёт.Антон сжимает его ладонь.
***
У Шастуна слипаются глаза, хоть спички выставляй, пока Зотов плескается в их, сука, ванной. Антон сидит в кресле и в сторону дивана даже не смотрит. Там Сенька спит, он укрыл его пледом.Он не думает. Смотрит на часы и следит за минутной стрелкой.Играет музыка, не слышит.Здесь противно воняет. Окно никто не открыл.Антон обводит взглядом комнату, и понимает, что нахуй не сможет здесь жить.Он провожает дорогого гостя до двери, даже не предложив высушить волосы, присесть на дорожку или выпить чайку.Хотя какой нахуй чай. Может ещё блинчики ему заебашить?Шастун на него не смотрит. А они ведь даже не контактировали. Тогда.Никита на него смотрит. Сейчас.— Если ты его проебешь, я приеду и въебу.Серьёзно. Серьёзный.Антошку на дикий хохот прорывает. Он свой смех слышит как будто со стороны, и от этого становится страшно. Потому что есть Шастун, который всё это делает. А есть Шастун, который где-то рядом и насмешливо крутит у виска пальцем и предлагает в дурке семидневку.— Выебешь.Антон толкает его за дверь, как только Зотов натягивает на себя кроссовки, и захлопывает её прямо перед его носом.Хуев джентльмен. Хранитель цветочка блядушной принцессы.Обоссаться облизаться.Шастун съезжает на пол и бьётся головой о металл.С размаху, сильно, больно.Мало.У него рука, сжатая в кулак, поднимается вверх, замахивается и...Безвольно падает вниз.Вниз. Просто вниз.
опять надо жить, но мне на это положить, детка, я встать не могу. ©
Где-то на улице курят: одну, две... шесть.
но всё переплетено само собою набекрень наискосок. ©
Где-то в квартире раздаётся удар.Где-то в квартире раздаётся вскрик.Самолет взлетает в 4:05.