Часть 7
Никита прямо тридцать первого числа резко сорвал свою жопу с насиженного комфортабельного дивана и в Лондон ломанулся. Дела у него там, что-то вроде «если я не приеду, то всё...», бизнес. Ну и слава богу. Ну и счастливого пути с местом у туалета, господин Зотов. А ещё попутного ветра в сраку. Антошка пяткой перекрестился, ей-богу, когда узнал. Потому что это новый год, потому что Попов в Омск свой обоссанный свалить уже не успеет. Они будут вместе. Вдвоём. В новый год. Ну чисто теоретически не совсем вдвоём, хотя хотелось бы, конечно, до жути. Но что он скажет друзьям: «Извините, я не приду, потому что у моего любовника освободился вечерок»? Хуйня какая-то. Поэтому проще просто притащить его с собой, представив его своим самым близким бро, браткой, братюней. Даже звучит как какая-то нелепица. Но кого это ебёт, правда? Компания собралась большая, шумная и разношёрстная — и чтобы понять это, даже не надо быть тусовочным аналитиком, достаточно и пары глаз, которые ещё не помутнели от выпитого. Знали ли они все друг друга? Херня вопрос, если честно. Гостей ты можешь и не знать, но выпить с ними ты обязан, а там уж и до знакомства недалеко. Арсений сидел на диване со стаканом в руке и наблюдал за тем, как друзья и друзья друзей нажираются вусмерть; до двенадцати оставалось меньше часа, но ему уже хотелось вернуться домой — громкая музыка сильно давила на мозги, от выпитого клонило в сон, а Антон где-то затерялся в толпе. Не то чтобы Попов тусовки не любил, а сюда его насильно притащили — нет, просто эта праздничная суматоха за последние дни успела заебать так, что на самое главное запала уже не хватило. — Эй, ну ты чего? Большое несуразное тело приземляется рядом и отбирает стакан, чтобы поставить его на стол, а потом... в объятиях стало так классно. Тепло. — М-м? — Сидишь тут один как отшельник. — Антон свою хватку усиливает, окончательно сгребая Попова в кольцо рук, а сам носом в его затылок тычется, не замечая никого вокруг. — Да заебался я что-то, — хмыкает, стаскивая со стола мандаринку, — устал. — Мы можем уйти. — Ты ведь не хочешь. — Не хочу. — Но ради меня уйдёшь? — Уйду, — соглашается так просто, будто речь идёт не о перспективе встретить Новый год по дороге домой, а о совместном походе в кино. Попов корпусом поворачивается и целует, но это даже не поцелуй в полном смысле этого слова — он своими губами по его губам мажет и ловит ими же улыбку, от которой сердце щемит. И пожалуй, это единственный подарок, который он хотел бы получать ближайшие лет сто. — С наступающим, Тош. — С наступающим, Сень. И пусть год свиньи тебе её не подкладывает. Антон так искренне смеётся, будто сморозил что-то действительно остроумное, хотя после всего того, что он успел выпить, любая шутка становилась потенциальной заявкой на «Comedy Club», но Попов этот хохот подхватывает просто потому, что это Шастун. Они не уходят домой ни до, ни после полуночи, а перебираются на балкон. Там холодно, но терпимо. Зима в этом году не свирепствует, так что им вполне хватает кучи пледов и подушек на полу. Этакая романтик-зона в суровых российских реалиях. Арсений думает о том, какой пьяный Антон красивый, а Антон боится застудить здесь свои яйца. Так и сидят. Шастун видит, как Попов здесь рядом с ним расслабляется, и это греет сердце лучше любого бухла. По крайней мере пиздатей того, что он пробовал, а сравнить ему есть с чем. Безо всяких сомнений. Арсений последнее время дёрганный особенно стал, нервный. Его в одеялко закутать хотелось и чаем с травками отпаивать, а то мало ли что... Вдруг его окончательно переклинит. О том, что это всё (абсолютно, блять, всё) из-за него, думать не хотелось. Он глазищами своими смотрел так глубоко и потерянно, что порой становилось не по себе, Шастун ёжился, но переглядки терпел. Арсений как будто на Титанике был: один, с дырявой лодкой и сломанным веслом. И что с этим делать в душе не ебал. Снова. Антон ведь в чужую семью влез. В семью. Арс периодически так и говорил «семья» или это отвратительное «у нас больше чем семья». Пафосно. Круто. По-графски. Не ему говорил, нет, он же ведь не бессмертный. Людям довольно пиздел, а те улыбались так одобрительно мол «молодец, мужик, правильно». Не знали просто о пидорстве, иначе не так бы запели. А Шастун знал и хотел эту больше чем семью. С Арсом. Получается, он её отбирал? А сейчас всё рушилось, как карточный домик, — в лёгкую. Будто и не было стольких лет, в течение которых они строили свои отношения, выкладывали по кирпичику. Постройка крепкая была. Но что если по ней танком проехаться и из пушки стрельнуть? Шастуну удалось, кажется. Удалось-то — удалось, а вот что с обломками делать? Попов улыбался пьяненько, не пьяно, а именно пьяненько. Это та здоровая часть опьянения, когда глаза блестят, тебе весело, но ты всё ещё человек разумный. Хотя они и на трезвую голову хуйню какую-то творили. Такого Арсения не подмять под себя хотелось, а большего. Не физического. В жесте, когда люди кладут голову своей второй половинке на плечо, интимности даже больше чем в поцелуе, сексе или смеси того и другого, потому что это не обмен желаниями, не тупая физиология, это что-то совершенно другое — социальное и до конца только человеческое. Сидеть вот так на продуваемом балконе и слушать его в новогоднюю ночь — бесценно. Арсений слушает и слышит е г о от начала и до конца. В этой болтовне — Антон: такой не идеальный, неуклюжий, шумный, иногда резкий и грубый, под настроение нежный и ласковый, но самое главное — любящий. Его. Им не мешает дикая музыка, которая гремит в квартире — что-то среднее между модным русским репчиком и смертью для ушей; она наоборот атмосферу дополняет: два идиота, сбежавшие ото всех, чтобы проверить, согреет ли их любовь в условиях зимней московской погоды. Согревает. Антон довольный такой, как котяра, когда к лицу Арсения тянется. У Попова губы холодные и на контрасте такой горячий язык, что ощущения с головой захлестывают. Он оторваться не может да и не хочет. Шастун ледяными руками под поповский свитер с дурацкими оленями забирается, оглаживая ладонями рёбра, каждую грёбаную косточку — кожа от холода мурашками покрывается, а Арс протестующее «м-м» ему в рот вопит и вертится, пытаясь от этой пытки улизнуть. — Холодно. — Я тебя согрею. — Ты меня морозишь. — Морозишься у нас обычно ты. Шастун фыркает, но идею по-быстрому перепихнуться на балконе отметает: всё-таки не время и не место. А жаль. Попов бы не отказал ему, да, но смущался бы этого дико. Зная его и его графскую интеллигентность вкупе с воспитанностью, им бы потом пришлось весь круг друзей почистить после таких развлечений. Безо всяких шуток, серьёзно. А делать этого ой как не хотелось. — Что ты загадал? Попов его сам обнимает. — Так не сбудется ведь, если сказать. Ладно. Я просто хочу любить тебя. Мне больше ничего и не надо. Антон пожимает плечами, как будто только что сказал самую очевидную вещь на свете. А потом их лица оказываются так близко, что одно дыхание цепляется за другое. — Я тоже, Тош. Я тоже. Любить хочет? Кого?
***
Ёбаный в рот... вот этот поворот был явно лишним или просто не туда, Шастун так-то вообще не вкуривает. У него комично заплетаются ноги, и перед глазами всё двоится, движется и плывет, покрываясь мутной плёночкой. Добраться до квартиры — квест.Хуевы ступеньки. Херов девятый этаж.Он мог бы докатить до хаты на лифте (умно, правда?), но тот либо сломался, либо просто струхнул, что это тело в нём нассыт или на худой конец сдохнет, так что разумно не приехал — Антон не мог его за это винить и, повтыкав невидящим взглядом на закрытые дверцы, попёрся домой пешком.Антошка в принципе сейчас ничего не мог, за него что-то делали вискарь в крови и желание поскорее встретиться с унитазом.А ещё хотелось в кроватку. И чтобы было кого ухватить за бочок.На дворе пятница перетекала в субботу, что в переводе на молодёжный московский означало «грех не напиться, пацаны». Шастун именитым тусовщиком не был, да и несмотря на порой подростковый видок, годы подобного безудержного веселья давно оставил позади, но на душе сегодня какая-то хуетень непонятная скреблась, так что когда позвонил Димка Журавлев, Антон предложение принял.А чё нет-то?Хотя хуёвина эта вполне конкретная была: её в народе Арсением зовут, а за глаза Сенькой кличут. Но суть от этого не менялась, да. Шастун вон уже после первой половины бутылки его уебаном именовал, но всё равно же всем было понятно, о ком речь. Аж с первой буквы. У Журавлева вообще это «у-у» ещё и полноценной реакцией на все пиздострадашки было, но ничего — Шастуну хватало и того, что его просто кто-то слушал и увлечённо кивал.Да просто навалилось всё как-то сразу после нового года. Январь не радовал нихуя, а ещё в добавок рифмовался с поповским «я — тварь» и резал буквально по живому. Серьёзно, блять, Шастуна уже реально косоёбило с этой фразы так, что даже вспоминать не хотелось, но Димке под вискарёк он рассказал. Раз десять. Как пьяная влюблённая идиотина.— Арс, мы на новогодние каникулы хотим в Грузию нашей компанией слетать. Ты как? С нами?— Не. Никита работать будет, а я без него не хочу.А потом только для Шастуна добавил:— Я ведь и так как тварь с ним... А тут новый год, понимаешь?Да куда уж понятнее.Антон тоже никуда не поехал. Настроения уже не было.— Бля, Арс, давай к тебе зайдём. Я уже пальцы на ногах не чувствую. Да и мне отлить надо.Шастун от холода ёжился так, что из-под шарфа одни глаза торчали. Погодка — сдохни, но умри.— Слушай, давай в ТЦ? Тут рядом. Там Никита скоро придёт, я ж тварью последней буду, если тебя домой притащу.Тебя.Домой.Притащу.Как собаку что ли?Хули раньше с этим было без «б»? Пес блох нахватался? От кого интересно.— По шкале от одного до десяти настолько ты меня тварью считаешь?Балкон. Снежинки. Огоньки. Антон курил, а Арсений пил кофе. У него чашка в руках дрожала и губы тряслись.От холода, конечно.— На целую сотню, наверное. Ебать ты уебан, Арс, — дымит: сигарета и между ними, — спрашивать такое у меня.— И всё-таки ты меня ненавидишь.— Это ты себя ненавидишь. И жрёшь.— У Никиты день рождения, я уже голову сломал: не знаю, что подарить.Арсений виновато улыбался, а Оксанка, пошловато играя бровями, растягивала слова:— Подари ему себя. — Да кому ж такая тварь нужна.Шутил. Смеялся.Шастун слышал. Шастун сжимал кулаки. Шастун думал: ему, ему, блять, нужна.— Шаст, сильнее... Глубже... Шаст...Толчок. Медленнее. Толчок. Ещё медленее. Толчок.— Шаст?— Ты ведь хочешь, чтобы я вытрахал из тебя это «я — тварь», да? Только я тебе в мозгоправы не нанимался.Да ему самому он уже нужен. И койка в дурке по выходным — на семидневку Антошка пока не согласен.Журавлев — он хороший, он байки травит и хуйню какую-то в сторис записывает. Бред бредом, но отвлекает. У Шастуна уже тогда мозг не варил и язык не ворочался, но они снимают что-то и выкладывают в интернет. А потом снова пьют и обсуждают сиськи какой-то крали, которая убого пытается их склеить, шныряя туда-сюда. Антону не нравится. Он выдавливает из себя что-то вроде «ябвдул», «помацал», «заебись», потому что надо. Но ему это не нравится. Н е н р а в и т с я. А вот у Арсения...Сенька...Его глупенький, хрупкий Сенька.Он его художником, который раскрасил серый мир, называл, но Шаст бы поспорил — тут наоборот, а эта тёлка только еблет свой раскрашивать и умеет.Его от неё воротит.Антон пьёт и практически не закусывает. От этого его тоже тошнит, но остановиться он уже не может: голова ещё думает, глаза видят, уши слышат, тело... помнит. И это такое, блять, говно.Говну хорошо. Оно-то этого не чувствует.Димка что-то фоном пиздит, кажется, про новогодние каникулы рассказывает — весёлые, яркие, насыщенные. От этого убиться об стенку хочется, поэтому он дальше не слушает. Нет, не из-за зависти, просто на позитив он сейчас не настроен.— Эй, может тебе такси вызвать?Такси.Да, такси.О да, было бы круто.И вот он в подъезде. Ползёт наверх физически, а морально скатывается вниз.Поебать. Не сегодня. Просто не сегодня.Шастун снова думает о кроватке. Там хорошо, тепло. Там Попов на холодном полу в куче чемоданов не сидит. Там...Стоп.Антон запинается за последнюю ступеньку и ошалело смотрит по сторонам. Картинка, надо сказать, открывается просто изумительная: куча каких-то огромных сумок, картина, хлам, Арсений. Арсений в обнимку с пальмой. Комнатной, ясен хуй. Он её Гришаней, кажется, называет.— Э-э...Неуверенный шажок вперёд.— Ща, погоди, Сень. Погоди. Я зеньки протру, и ты исчезнешь. Ща хорошо всё будет.Допился, блять. Галлюны схватил.Допился до белочки. До Сенечки...Галлюцинация тем временем помалкивает. Ну точно глюк, уж Попов бы молчать не стал. Попов не стал бы стенку взглядом гипнотизировать. Попов не стал бы тут сидеть.Антошка глаза до красноты трёт, пьяно и нервно посмеиваясь. Говорила же мама: «Тоша, не пей», ещё десять лет назад надо было послушаться. А теперь всё — поздно как бы. Потому что:Попов у его квартиры.Попов у его квартиры сидит.Попов у его квартиры сидит ночью.Попов у его квартиры сидит ночью с чемоданами. Привидится же такое, да?Шастун аккуратно из-за ладошек выглядывает, а оно всё ещё тут, не исчезает. У него руки медленно так опускаются, а сам он начинает оседать на пол. И ползти. К нему.— Эй, галлюцинация? Так ты настоящий что ли?Антон жмётся к своему глюку, оттесняя пальму, и лицо его обхватывает.— Я что, умер в такси и попал в рай?— С нашими пробками вполне мог.Арсения практически не слышно.— Так ночь же.— Да? А я даже не заметил.Антон слабо улыбается, у него будто лицо заклинило и не могло выдавить из себя ничего. Пусто. Пьяно. Без фейерверков и рёва барабанов.Просто он, просто Арсений, просто подъезд.У Попова взгляд стеклянный, не выражающий ничего, будто из него душу выдрали и на площади повесили, чтобы дротики кидать и посмеиваться. А ещё пальцем тыкать и детям показывать в назидание.Нельзя так жить, нельзя.Ведь за душой у тебя нет ничего.Было, да кончилось.Весь Арсений на этом закончился. Нет его.Актёр есть.Юморист есть.Инстаграмер есть.Друг есть.Сын есть.Человек есть.А Арсения нет — убили.Жизнь из него вынули.— Ты сам ушёл?— Нет.И в этом «нет» ответы абсолютно на все вопросы. Даже на те, которые Шастун никогда не задавал. Ты хочешь просыпаться со мной по утрам? Ты хочешь пить со мной кофе? А в парке гулять? Вдоволь валяться в постели и никуда не спешить? Не бояться? Не скрываться? Ты жизнь со мной хочешь прожить?Потому что любовь — это одно, отношения — другое.Любить можно по-разному.Любовь, она, многогранна. И Шастун в ней был где-то между «встретимся в воскресенье» и «я тону в твоих глазах». Они красивые, ты знаешь?— Ясно.Ясно.— Пойдём. А то хуй отморозишь. И чё мне потом с тобой делать?Как потом лечить? Или что потом просто семечки перед телеком щёлкать, невинно обжимаясь?Шмотьё арсеньево затаскивать сложно. Шастуна из стороны в сторону мотает, глаза слипаются, но он носит все эти пожитки, как самое ценное из того, что вообще в руках держал. А сам Попов как будто даже здесь не находится, он сразу в хату проходит и валится рожей вниз на кровать. Хоть дышит и на том спасибо.Он ему не звонил, даже не пытался. Сидел тут хер знает сколько, зад на лестничной клетке морозил. И как только соседи ментов не вызвали?И тут Шастун понимает: Попову-то было всё равно. На себя. И, наверное, на него. Он просто сидел тут и страдал по этому ебанату, выставившему его из дома.Выставившему. Его. Из. Дома.«Ты сам ушёл?»«Нет».Спасибо. Просто спасибо. Искренне. Честно.Но Антон его бы никогда не выгнал. Ни за что. Что бы Арс ни сделал.Убого, правда? Слабо. Он такой слабый перед ним.После ду́ша легче, после ду́ша чувствуешь себя человеком. А крепкий чай так вообще — заебись, жизнь, однако, налаживается.Антон аккуратно укладывает свое тело рядом с Арсением и крепко-крепко его обнимает, будто всё ещё боится, что он — плод его захмелевшей фантазии и исчезнет, стоит только хотя бы моргнуть.Шастун дышит им и не задыхается как раньше, потому что вдохи умеренные, потому что теперь не надо «на будущее», теперь надо «на сейчас».Легче. А Сенька, он, справится... привыкнет. Его только надо было подтолкнуть.«Так это ты?»«Я».Это он. Это всё сделал он.Но они справятся.Он не оправдывается. Правда.Попов такой удобный, уютный. Ручной. В объятих так ловко умещается, будто был создан для них. Для него. Антошка водит носом по его загривку и ощущает, что фатально потерян. В нём.А ещё счастлив. Разве так можно было?— Я люблю тебя, слышишь?Не слышит. Он спит. На этот раз по-настоящему.У Шастуна в руках чужой телефон. Пароль? Не проблема. Контакты: «Никита», «в чёрный список», «удалить».А теперь можно отшвырнуть подальше. Теперь всё будет хорошо.