Год на Двоих

Дом был тих. Такой тишины Лука не слышал давно. Ни голосов гостей, ни шагов охраны, ни даже привычного постукивания игрушек — Рафаэль мирно спал в своей комнате, а София лежала на их широкой кровати, уставшая, но красивая.

На ней была лишь тонкая простыня, сбившаяся с одного плеча, обнажив изгиб бедра и округлившийся живот. Он замер у порога. Сколько бы раз он ни видел её такой — это чувство не притуплялось.

Желание, уважение, любовь.
Она была женщиной, за которую он бы убивал снова.
И снова.
И снова.

Он тихо подошёл, сел на край кровати, коснулся её руки.
София приоткрыла глаза.
— Ты не спишь?

— Нет. Я смотрю. На свою жену. На мать моих детей. На женщину, которая изменила всю мою жизнь.

Она медленно потянулась к нему, села, удерживая простыню.
— Что ты там увидел, Кастелло?

— Всё. Всё, чего я когда-то не понимал. Зачем нужна семья. Зачем нужна одна женщина. Зачем нужна вера в завтрашний день. Всё — в тебе.

София коснулась его щеки, провела пальцами по линии челюсти.
— А я увидела в тебе то, чего боялась. Настоящего мужчину. Живого. Ранимого. Страстного. И, несмотря на весь твой ледяной взгляд — очень тёплого внутри.

Он притянул её ближе, и она села на его колени. Простыня упала, оставив её обнажённой в его объятиях.

— Ты всё ещё сводишь меня с ума, София.

— Потому что ты всё ещё мой, Лука. Целиком. Без долей. Без компромиссов.

Он поднял её лицо и поцеловал — медленно, жадно, сдержанно и вместе с тем с той силой, от которой перехватывало дыхание. Её пальцы скользнули под рубашку, а он прижал её к себе, чувствуя, как её кожа нагревается под ладонями.

— Мы снова это делаем, пока в доме спит наш сын? — прошептала она с озорством.

— Мы всегда будем это делать. Потому что я одержим тобой. Как и тогда. Как и сейчас.

Он уложил её на подушки, склонился над ней, проводя губами по шее, по ключице, по груди. София задыхалась, вцеплялась в простынь, выгибалась навстречу.

— Лука... глубже... да...

Он двигался в ней с той самой скоростью, что говорила: "я не просто хочу тебя — ты моя, только моя".
Она стонала, шептала его имя, чувствовала, как их тела снова становятся единым целым.

Он смотрел ей в глаза, когда она заканчивала, дрожащая, уткнувшись лбом в его плечо.

— Я люблю тебя, — прошептала она.

— Я знал, — ответил он. — Но мне никогда не надоест слышать это.
Утро было особенно тихим. София сидела на веранде в лёгком халате, босая, с чашкой чая в руках. Перед ней — зелёный сад, залитый солнцем, а чуть дальше — мраморный фонтан, возле которого играл Рафаэль, под присмотром няни. Он уже уверенно ходил, пытался говорить, кидал камушки в воду и каждый раз радостно смеялся, будто это было величайшим открытием.

София смотрела на него с нежностью, которая прорастала где-то глубоко внутри, рядом с сердцем.
Он был её гордостью. Её муж — её опорой. А в животе уже толкалась новая жизнь. Маленькая девочка, чьё сердцебиение Лука слушал каждую ночь, прижимая ухо к её животу.

Он вышел из дома в белой рубашке, закатанных рукавах, слегка растрепанный, как всегда по утрам, и красивый до боли.

— Доброе утро, королева, — сказал он, подходя и целуя её в лоб.

— Доброе, мой король, — ответила она, опуская взгляд на его грудь, куда тут же легла её ладонь.

— Как ты спала?

— Отлично. Но проснулась от толчка. — Она взяла его руку и положила на живот. — Попробуй, она активничает.

Лука присел, коснулся губами её кожи.

— Наша принцесса уже даёт о себе знать.

Он посмотрел на Рафаэля, потом на Софию.

— Я до сих пор не верю, что у меня есть всё это. Ты. Сын. Дочь. И что я — живу. По-настоящему. Не по протоколу, не в стратегии, а здесь, рядом с тобой.

— А я не верю, что мы прошли это всё. Контракт. Сомнения. Падения. Потери. А теперь... мы стали больше, чем просто муж и жена. Мы стали домом друг для друга.

Он притянул её к себе, обнял, положив подбородок на макушку.

— Обещай мне, что даже когда мы постареем, даже когда дети вырастут, ты будешь смотреть на меня так же, как сейчас.

— Только если ты пообещаешь, что продолжишь срывать с меня халат при каждом удобном случае, — усмехнулась она.

— Это даже не обсуждается, — прошептал он и наклонился, целуя её мягко, сдержанно, но с тем нарастающим напряжением, которое знали только они двое.