В лесном краю

Джеймс и любил ночь, и как-то настороженно к ней относился. Под покровом этого тёмного, прохладного и тихого времени суток всё звериное в нём взбудораживалось, просыпалось и радовалось. Тьма, проколотая звёздами и затопленная лунным светом, скрывала юного Хоулетта от людей, звала к бесшабашной свободе, к бездумному и безумному счастью... Но разве ж хорошо это — убегать от людей во мглу дикарства?

От людей...

А хорошо ли быть с ним, кто скажет? Много ли среди тех, кто ходит на двух ногах и выговаривает слова, таких, чтоб хотелось к ним тянуться из мрака?

Джейми не хотелось думать об окружающих плохо, хотелось верить, что рассуждения его ошибочны и поспешны (он ведь всегда грешил этим из-за вспыльчивости характера), но всё то, что происходило с ним, упрямо (вот точь-в-точь как он сам) подрывало его веру в человека, в величие его души и разума, в честь и правоту, во всё то, чему он привык верить с детских лет.

Вот и теперь, крытая повозка, сопровождать которую до Брандона они с Виктором нанялись вместо убитого, тронулась в путь не поутру, как полагается, а глубокой ночью.

Когтистым братьям велено было ждать экипаж у лесной опушки недалеко от города, чтобы там и присоединиться к нему, потому как в городе «оборотням» появляться было нежелательно. Очень нежелательно. Особенно после учинённой ими на заднем дворе борделя расправы, следы которой они, конечно, постарались скрыть, но кто мог гарантировать, что сие нехорошее дело не всплывёт. А ни им, ни хозяйке публичного дома это было ни к чему. Вот совсем, хоть ты тресни.

Собственно, с этим Джейми, хмурый и расстроенный тем, что вновь пришлось вляпаться в дурную, кровавую историю, не мог не согласиться. Но участие в контрабанде (а чем это ещё могло быть?) претило ему так, что на ум не шло ничего хорошего, всё раздражало и напрягало сверх всякой меры.

Виктор, как и всегда, ничем не выказывал того, что разделяет чувства брата. Он просто ждал, и непонятно вообще было, что шевелилось в его голове под полными лесного мусора волосами. Об обещанной награде, верно, да о том, что удастся с комфортом доехать до нужного им обоим места, а не пёхать туда на своих двоих лесами и болотами. Не было, наверное, никого на всём белом свете, кто мыслил бы более незамысловато, чем Вик. Пожрать, поспать, отыметь какое-нибудь пышное женское тело — вот и весь смысл его жизни, предел мечтаний. Животное. И не исправишь его ничем — порченная порода.

Глаз у него почти восстановился — заплывший только был пока, влажный и чуть прищуренный, но сомневаться в том, что уже к утру будет в полном порядке, не приходилось — добрым бы людям такое здоровье, а не выродкам и убийцам, какими были когтистые братья.

Меж тем у опушки, как и было условлено, остановилась повозка. Управляла ею, боязливо оглядываясь по сторонам, красивая девица, запах которой Джеймсу теперь не забыть, хоть и надо бы.

Крид на её появление никак не отреагировал. Джейми знал, что лишь его присутствие стоит между циничной девкой и её лютой безвременной смертью. Вик не прощал обид, и только ради брата и, возможно, денег всё ещё не разорвал проститутку на куски. Однако Джейми тут же забыл о том, как бывает недобр его старший родственник, потому что вместе с запахом будущей хозяйки борделя учуял ещё несколько. Женских.

Но откуда?

— Ты не одна? — спросил Хоулетт без лишних реверансов: не привык он к ним, да и девчонка того не стоила.

— Одна, — нервно кашлянув, пожала плечиками Грейс.

— Не ври! — грозно рявкнул Джеймс так, что девка вздрогнула и сжалась, тщетно стараясь сохранять хоть какую-то видимость самообладания.

— Да баб она везёт в какой-то притон в Брандоне. Не понятно разве? — неожиданно подал голос Виктор, грубо и бесцветно, одну за другой обрывая последние ниточки, на которых пока ещё держалась вера Джейми в добро на белом свете.

Джейми в очередной раз за этот чёртов день захотелось то ли взвыть на рогалик луны, уныло висящий над лесом, то ли отрезать брату язык, чтоб часок-другой помолчал и не гадил в душу, то ли...

— Где? — только и сумел выдавить он, скрипнув зубами и невольно выпустив когти.

— Да... — Грейс замялась; от неё тянуло одновременно и страхом, и злостью с недовольством, потому, должно быть, она не знала, что ответить.

— Бьюсь об заклад, что в коробе под днищем, — чуть оживившись, выдал за девку Вик и уверенно направился к задней части повозки. — Щас глянем, что там у тебя за товар, купчиха.

Грейс, вне себя от возмущения и растерянности, встрепенулась, соскочила, наконец, с облучка и раскрыла было рот, чтоб высказать нечто явно длинное и гневное, но так и не проронила ни слова. Она была одна, а двое молодых мужчин имели перед ней все преимущества. Один из них холодно и как-то жутко, плотоядно усмехнулся ей в лицо, пронзая ненавидящим взором все, какие были у неё порывы. А его младший брат был с ним полностью солидарен.

***

В потайном коробе под повозкой и впрямь оказались четыре женских тела. Они, точно брёвна какие-то или чучела, лежали связанными по рукам и ногам, с повязками на лицах, мешающими говорить, но три пленницы были тихи, будто спали, а четвёртая, крайняя справа, ворочалась и тихонько постанывала.

Джеймс при виде этого ощутил мощный удар крови в голову, но страх в очередной раз стать убийцей, точно стопор какой, отрезвил его. Девушек нужно было извлечь из короба, в первую очередь хотя бы ту, что шевелилась.

Как ни странно, Вик, судя по всему, подумал о том же и взялся вытягивать её из тесного пространства под повозкой. Та была довольно крупного телосложения, хотя тучностью и не страдала. Русоволосая, с плавным овалом лица, она была одета по-мещански и горько плакала в насквозь промокшую повязку на губах.

Пока Виктор развязывал мещаночку, Джеймс обратил злое, каменное лицо к Грейс и только процедил:

— Почему они спят?

— Опоили их чем-то сонным, — Грейс заметно нервничала, часто оглядывалась по сторонам и кусая губы — не ожидала она ничего подобного от этих злосчастных когтистых братьев, и что делать дальше, не знала. — Чтоб проще довезти. Джейми...

Джеймс скривился. Он тоже не знал, что со всем этим делать.

— Так не должно быть, Грейс, — проронил он каким-то глухим осевшим голосом.

— Не должно быть, Джейми, — ответила продажная девка, — но так есть. Вам, мужчинам, требуются женские тела и в нашем городке, и во всех других...

— Замолчи! Мы не скоты какие, чтоб нуждаться в телах! — вспылил Хоулетт со всей своей юношеской непримиримостью.

Однако в словах его собеседницы послышался холодный и неприкрытый сарказм, который осадил Джейми похлеще ведра ледяной воды в летний зной.

— Да? А чего же ты вчера пришёл ко мне? За душой моею, что ли? Чего братец твой у той девки сейчас ищет? Любовь, надо думать, чистую?

Джейми, сперва вздрогнув, на миг набычившись, но потом растерянно и виновато опустив глаза, при упоминании о Викторе вновь напрягся. Развязанная, но по-прежнему рыдавшая неизвестная девушка сжалась в когтистых лапищах Крида, а тот, не церемонясь, молча уводил её под чёрные в ночи своды леса.

— Стой! — Джеймс едва ли не взрыкнул, готовый отбивать жертву у хищника, ведь это было проще, понятней и приятней, чем думать о горьких — невыносимо горьких — словах Грейс.

— Да не ори ты, Джейми. Ничего я с ней не сделаю. Отпущу живой и невредимой, не поцарапаю даже. Пообщаться хочу. Или мне, что, по чину не положено?

Джеймс, признаться, немного оторопел от таких слов Виктора. Непривычны они были и... неожиданны. А во взгляде его читалось что-то вроде едва уловимого немого укора. В чём мог молчаливо обвинять его старший брат? О чём никогда не скажет? И почему не скажет? Не было больше между ними того доверия, которое Джеймс хоть и очень смутно, но всё же помнил. Ничем теперь Вик с ним не делился, и приходилось волей-неволей додумывать самому весь тот образ мыслей, всю ту суть, что таилась за семью печатями где-то в обманчивой глубине глаз, в их неприступном холоде.

Джейми промолчал и понурился, что случалось с ним очень редко, считай что никогда. А Вик так же без лишних слов скрылся вместе с заплаканной девушкой в лесных дебрях.

Где-то ухнула сова, и, будто приняв её крик за какой-то особый, одной лишь ей ведомый знак, вдруг заговорила Грейс, хотя никто её и не спрашивал.

— Ты думаешь, Джейми, мне всё это очень нравится? Думаешь, не понимаю, что оно дурно и гадко? Да, дурно и гадко. Но это же жизнь. Не приспособишься к ней — пропадёшь. Мне хотелось бы жить при отце с матерью, кем бы они ни были. Пусть бы не богато, да честно, а не в этом вот... дерьме барахтаться. Но что ж поделаешь, Джейми, если жизнь — не сказка. И принцев в ней нету. Ты вот хороший, честный, благородный, да что с тебя взять? Ты меня и всех этих девиц в повозке пристроишь куда-то, обеспечишь? Нет. Нету нам всем иного пути, понимаешь, нету. Выжить бы да участь свою облегчить, вот и всё.

— Где-то должна быть справедливость! — Джеймс был разбит и несчастен, но верить собеседнице всё равно не хотел. — Я найду её! И буду жить по совести. Как Человек.

— Удачи! Ты мужчина, да ещё и такой вот, с когтями этими. Может, у тебя лучше выйдет, чем у нас...

— Грейс, нельзя так везти этих девушек. Они живые ведь.

— Придётся. Если нарвёмся на патруль вблизи Брандона, можем попасться. А ну как девки патрульным в ноги бросятся, расскажут всё: что похищены, что везут их в бордель? Тогда и мы пропали, и они, потому что у тех, кто торгует женщинами, всё везде на мази. Солдатня-то ведь и прочие стражи порядка в те же бордели и хаживают, куда товар везём.

— Ну, ладно. Допустим, эти спят, а ту... ну, что проснулась, её, что, тоже опять в этот гроб на четверых?

Грейс, глянув на парня, невесело усмехнулась.

— А вдруг твой братец её насовсем возьмёт?

«Нужна она ему больно! Да и брать-то некуда...» — хотел было сказать Джеймс, да не стал. Настроение общаться дальше у него пропало совсем. Провалиться хотелось куда-нибудь. Да некуда было.