Глава 7. Что-нибудь острое.
Гремит выстрел — Уоткинс разрядил предпоследний мушкет, и я, хоть и не могу видеть, но ясно представляю, как он отбрасывает его в сторону (тот грохочет по доскам) и хватается за последний. Кричит весело — видимо, попал:
— Мистер Шерман, это...
И вдруг слышится страшный треск и грохот. А потом матрос уже не кричит, а скорее взвизгивает:
— На помощь!
Я выхватываю из-за пазухи кортик и, уцепившись за занозистые обломки досок на самом краю пролома, выскакиваю наверх.
Я вовсе не профессиональный воин, но через голову мне перекувырнуться пришлось, и, надо сказать, делать это на жёстком полу — не самое приятное занятие.
Но именно благодаря этому трюку я во мгновение ока оказался у двери и, вскочив на ноги, огляделся, ища глазами опасность.
Долго искать не пришлось — прямо у двери Уоткинс сцепился с испанцем, видимо, налетевшим на него так внезапно, что не осталось даже времени для выстрела — мушкет валялся на полу, а над ним хрипел матрос, за горло которого ухватился враг.
Долго думать тут было не над чем. Я подлетел к дерущимся, всадил в спину испанцу нож (тот с недовольным воплем боли рухнул на палубу) и, схватив мушкет, всадил пулю в одного из спешивших сюда прихвостней Ортего, а потом резко захлопнул дверь и гаркнул Уоткинсу:
— Не зевай! Лезь вниз, тащи оружие, я тут сам разберусь. Только быстрее, быстрее действуй!
Тот — молодец, быстро сообразил, что к чему — кинулся выполнять приказ. А я прильнул ухом к двери.
За тонкими досками было слышно, как переговариваются на своём идиотском языке испанцы. В крюйт-камере подо мной отчаянно сквернословил матрос, и из-за невольного восхищения, которое вызывало у меня его умение ругаться, я не мог сосредоточиться и разобрать ни единого слова из разговора врагов.
Однако спустя пару секунд кое-что я различил точно — грохот сапог, носитель которых, судя по всему, бежал по трапу на шканцы.
На шканцы нельзя пускать никого — там в палубе огромная дыра, и все, кому надо, просто попрыгают в неё и окажутся здесь, в каюте. Надо действовать, иначе будет плохо.
И поэтому я мысленно призвал на помощь морского чёрта и распахнул дверь.
Она тут же врезалась в кого-то из не ожидавших такого испанцев и чуть не закрылась снова, но я пинком отправил её назад и выскочил из каюты.
Несмотря на азарт схватки, я всё же почувствовал, как в мой затылок впились лучи хоть и вечернего, но всё ещё горячего солнца. Свой головной убор я оставил где-то... не знаю где, но точно далеко отсюда, и теперь мою бедную дурную голову не защищало абсолютно ничего.
Их оказалось много. Слишком много, я бы даже сказал: полдесятка головорезов на одного уставшего от жизни человека — это, как по мне, перебор. Они не сразу догадались, что это за птица выпорхнула из только что закрытой двери, но и сама птица не сразу догадалась, что выпорхнула зря. Со столькими в одиночку не справится даже сам Хью, а уж Джек Шерман...
Ничего толком не соображая, я описал рукой в воздухе полукруг и воткнул нож во что-то мягкое. Судя по отчаянному воплю кого-то справа, это был чей-то живот, и его хозяин остался мной явно недоволен.
Я ринулся вперёд, распихивая растерявшихся испанцев, словно они были не мои враги, а зеваки на каком-нибудь пожаре в Лондоне. Моя наглость их ошеломила.
Но, увы, ненадолго.
Краем глаза я уловил самое ненавистное движение врага в рукопашном бою — замах рукой, в которой блеснуло лезвие ножа. Даже не успев ничего сообразить — тело действовало куда быстрее, чем думал мозг — я бросился в противоположную от жаждущего моей смерти испанца сторону, покатился по палубе и уткнулся в чьи-то грязно-белые штанины.
Сверху заорали. Моя рука сама полоснула по ногам испанца ножом, и я, забрызгавшись кровью, вскочил, оттолкнул пошатнувшееся живое препятствие и понял, что путь передо мной наконец свободен.
Только вот куда он приведёт?
Нос уже весь залила, словно волна во время шторма, толпа врагов, за спинами которых, в последнем ряду, бесновался и что-то орал в рупор Ортего. "Боится нас, скотина! — подумал я. — Ох как боится Корта! Был бы у меня пистолет..."
Но пистолета у меня не было — в руках я держал лишь кортик с коричневой рукоятью и окрасившимся в алый цвет лезвием. И с его помощью мне придётся опять спасать свою шкуру.
Мне кажется, в последнее время я этим слишком часто занимаюсь.
В последний момент заметив несущегося ко мне испанца, я отскочил, развернулся, и его нос уткнулся во что-то металлическое и острое. Это, кажется, был мой нож.
Я стоял у фальшборта "Подруги Шквалов". Слева, на носу, в меня уже целились дула вражеских мушкетов. Так что для меня остаётся только два пути отхода: в море и обратно на полубак, на шканцы. Первый мне почему-то не очень нравился, а второй был очень даже по душе.
Значит, туда, в сторону моей каюты.
Я, перепрыгнув через валявшегося на палубе испанца, которому я немного укоротил ноги с помощью ножа, побежал по палубе. Вокруг стоял такой гам, что я почти не слышал даже собственного дыхания — испанцы, заставляя своими яростными проклятиями дьявола в аду хвататься за голову, кинулись мне наперерез.
Кажется, у них нет огнестрельного оружия. Природная тупость, благодарю тебя, что ты завладела разумом этих баранов и заставила их потратить все заряды чёрт знает на что! Теперь я могу вернуться в каюту живым и невредимым.
Если очень хорошо постараюсь.
Всё происходило с неописуемой быстротой. То, на описание чего я потратил столько чернил, едва ли заняло даже полминуты времени. Это сейчас, сидя за столом, я вспоминаю столько подробностей, тогда же у меня, конечно, в голове жужжащим шершнем вертелась лишь мысль: "Надо бежать отсюда!". А о том, чтобы всё шло так, как шло, позаботилось действовавшее отдельно от меня тело.
Успею? Ко мне неслась целая толпа разъярённых врагов, сквозь пальцы которых я в очередной раз пытался просочиться. И счёт тут шёл даже не на секунды, а на доли мгновений.
Из последних сил я рванулся вперёд и полоснул первого попавшегося под руку испанца ножом. Моё оружие так и осталось торчать в его туше — забирать времени не было. Если меня догонят сейчас, то я уже не отобьюсь. Голыми кулаками немногое можно сделать.
По ступенькам трапа, ведущего на шканцы, я влетел если не со скоростью пули, то со стремительностью, очень близкой к этому. Вот она, спасительная дыра в палубе, в нескольких шагах от меня. Испанцы думали, что я буду рвать на себе волосы от горя, когда увижу, что сотворило их ядро. Но теперь я готов был целовать ноги тому канониру, который это сделал. Он спас мне жизнь!
Правда мне кажется, что где-то четверть часа назад я в качестве благодарности устроил с помощью пушки на их палубе такой взрыв, что тому оторвало голову. Что же, возможно, его утешит то "спасибо", которое я сейчас мысленно говорю ему на бегу. Всё-таки голова для испанцев, как мне кажется, не очень важная часть тела. Ей почти не пользуются.
Два шага. Два шага оставалось до моей цели, когда я запнулся об обломок доски на палубе. Босую ногу пронзила боль, а я покатился кувырком и рухнул в спасительный пролом не так, как хотел — красиво, с победоносным выражением лица, а как-то по-идиотски.
Вниз головой.
Раздался звон. Такой, какой бывает, когда стукнешь палкой по пустому металлическому ведру. Это моя голова так... с таким звуком приземляется?
Нет. Судя по всему, у меня звенит в ушах. Или Уоткинс одновременно с моим падением свалил на пол груду заряженных мушкетов. Мои глаза, в которых потемнело от удара, увидели, как он с изумлением смотрит на растянувшегося на полу Джека Шермана.
Он, наверное, думал, что меня уже изрубили на мелкие кусочки испанцы, в толпу которых я так неожиданно вклинился. Припёр дверь каким-то обломком и мушкеты тут свои раскладывает. Не очень-то он по мне горевал, я так вижу.
— Уоткинс... — прохрипел я. — Там... За мной бегут. Они...
Я не договорил — приземлившийся на меня сверху испанец сразу же отбил охоту к беседе. Быть может, в жизни он и был худой, но тогда я его не разглядел, а то, что он спрыгнул в буквальном смысле с потолка, изрядно прибавило ему веса в моих глазах.
А мои глаза, кстати, не сидели на месте. Мне показалось, что они сейчас просто-напросто вывалятся. Если на вас ни разу не падал с высоты двух ярдов человек в сапогах, то вы никогда не поймёте, каково это.
Я почувствовал, затылком почувствовал, как этот мешок с камнями у меня на спине замахивается. А по поводу того, что при этом находилось у него в руках, нельзя было испытывать ни малейших сомнений.
Мне чуть не раскроили затылок. Спас Уоткинс — в последний момент успел нажать на курок, и испанец, вскрикнув, обмяк и стал заваливаться куда-то в сторону. Хвала небесам, я успел быстро прийти в себя и, сообразив, что к чему, скинул с себя его тушу и откатился в сторону двери, туда, где возвышалась спасительная кучка мушкетов. И когда следующий испанец спрыгнул в наше скромное убежище, его встретили распростёртые объятия Уоткинса (в руке он держал нож), а потом и пуля в спину от меня.
Люблю гостей.
Я кинул стоявшему около окна Уоткинсу мушкет и крикнул:
— Продырявь им всем головы!
Тот улыбнулся и кивнул. Сказал, что для него это не составит особого труда и, вскинув оружие, навёл его на одного из суетившихся сверху испанцев, которые, видя трупы своих товарищей, всё никак не могли решиться и удостоить нас своим посещением.
И тут я увидел, как в окне появилась чья-то голова.
— Джек! — заорала она. — Ты живой!
Я, конечно, не спорил, но поинтересовался в ответ:
— Мистер Корт, где ваши манеры? Неужели вы не знаете, что благородные джентльмены...
— Так то ж благородные, — прокряхтел капитан, заваливаясь в каюту.
Уоткинс выстрелил, и появившаяся следом голова сразу же озабоченно спросила:
— Ещё мушкеты есть?
— Всё у нас есть, мистер Ферфакс, — усмехнулся я. — И оружие, и даже испанцы, которые настойчиво просят...
Всё-таки я выбрал не то время для разговора и убедился в этом, как только к нам в каюту спрыгнуло аж полдесятка вооружённых до зубов испанцев. Мне, разумеется, пришлось замолчать и накинуться на них с разряженным мушкетом в руках, приклад которого теперь был для меня оружием. В образовавшейся неразберихе стрелять опасно — можно отправить на тот свет своих.
Один за другим матросы забирались к нам и, не теряя ни секунды, порой даже с голыми руками, бросались на врагов. И те дрогнули под таким яростным напором, заметались, как звери в клетке...
Но спастись смог только один — какой-то маленький, пронырливый, похожий на нашего боцмана Элисона испанец выпрыгнул из окна прямо в море. Мы даже не стали тратить на него заряды — желание драться у него почему-то улетучилось, и он изо всех сил грёб в сторону берега. Он уже никому не навредит.
У нас не было времени отдохнуть, собраться с силами и обсудить план освобождения судна. Нам надо было действовать — кто знает, быть может, через минуту нам никто не даст просто так выйти из каюты. Поэтому я заорал, что не надо трусить, призвал всех рвать испанские глотки зубами или любыми другими подручными средствами и снова первым выскочил из каюты.
Наверное, выглядел я устрашающе — голый по пояс, забрызганный кровью молодой человек с тесаком в руках и ненавистью ко всему живому в глазах. Выпалив из пистолета в целившегося из-за мачты испанца, я ринулся убивать.
Так непривычно драться, осознавая, что если ты погибнешь, то тех, кто расстроится будет гораздо меньше чем тех, кто несказанно обрадуется. Помнится, когда я работал в трактире, одно время к нам приходил бритый налысо толстяк, каждый раз тративший на выпивку ровно четыре пенса. И он, напившись, всегда подзывал меня к себе и начинал убеждать, что главная цель жизни — нести радость другим. Тогда я делал это, разнося пиво, а теперь могу сделать, если умру?
Нет уж. Чего бы там не хотелось одноглазому чёрту, Ортего и прочим представителям мира животных, я останусь жив. А их оставлю с носом.
Мы яростно наседали. Ортего, прятавшийся за спинами своих щенков и до недавнего времени оравший что-то злорадное, заволновался, утих и как-то незаметно улизнул на борт своего судна — я увидел лишь то, как он ныряет куда-то в трюм. Надо не забыть, где именно он исчез. Пожалуй, больше всего на свете я тогда хотел прижать этого жирного испанца к переборке, сказать что-нибудь вроде "живи долго и счастливо" и перерезать ему глотку.
Мы теснили испанцев. Вскоре они оказались зажатыми на полубаке, и им не оставалось ничего, как только попрыгать обратно на свою посудину. Я сам, собственноручно за эти пять минут ожесточённой схватки зарубил пятерых, и проснувшийся во мне зверь требовал ещё крови. Я понимал, что, по-хорошему, стОит остаться здесь. После того, как мы выкосили у врагов чуть ли не половину команды, они вряд ли осмелятся сунуться назад. А мы сможем отойти на безопасное расстояние, и этот творящийся на палубах кровавый кошмар закончится..
Но я точно так же понимал, что тогда все усилия последних часов будут напрасны. Испанцам надо как можно дольше продержать нас здесь — рано или поздно им на помощь подойдут пираты. А нам по этой же причине нужно убраться как можно дальше отсюда.
И вырваться из бухты мы сможем, кажется, только если отправим всю команду соседнего судна на дно кормить рыб.
Это было тяжело кричать, но кричать надо было.
— Не останавливаемся! — заорал я. — Вперёд, вперёд!
И снова первый бросился исполнять свой же приказ — перемахнул через фальшборт и рубанул одного из убегавших испанцев по спине. Тот дико заорал и полетел на палубу, драить грязные доски собственным лицом. Будешь знать, козёл, как вставать на пути у Джека Шермана.
Вокруг кричали что-то разгорячённые схваткой матросы. У меня пересохло в горле — до ужаса хотелось пить. По мне ручьями струился пот, руки были очень близки к тому, чтобы перестать мне подчиняться...
Почему именно я? Почему именно Джек Шерман знает о сокровищах Джона Хью? Почему никто другой не может биться здесь, на необитаемом острове, не на жизнь, а насмерть с толпой всей душой желающих тебе смерти людей? Джек Шерман, конечно, с самого детства мечтал об интересной жизни. Но не настолько же интересной!
Не прошло и минуты, как враги совсем растерялись. Мы наступали с яростью обречённых на смерть зверей, а они... Они поначалу пытались сопротивляться, даже выстроили некое подобие боевого строя, но мы начали кромсать его, и он очень быстро превратился в несколько ощетинившихся лезвиями кружков перепуганных испанцев. Они ещё кое-как махали своими тесаками, но после того, как они обнаружили, что их капитан куда-то исчез, начали один за другим бросать оружие.
— Заберите у них оружие и свяжите покрепче! — крикнул я Ферфаксу. — И Корту передайте, пусть зовёт людей на помощь.
Штурман, уже связывавший какому-то испанцу руки за спиной, кивнул и поинтересовался:
— А вы что будете делать?
Вот опять. Уже второй раз за день я отдаю приказ и слышу после этого такой вопрос. Сначала от Уоткинса, а потом и от Ферфакса. Бунтарские настроения зарождаются прямо на глазах.
Но отвечать надо. Не то сейчас время и не то место, чтобы спорить.
— А я... я пойду найду Ортего. И воткну в него что-нибудь острое. Например, нож.