Глава 5. Топор и пять пистолетов.
С каждой минутой наше и без того не лучшее положение всё более и более ухудшалось. Всякий раз после очередного метко пущенного врагом ядра шхуна вздрагивала и глухо, как-то даже жалобно скрипела всеми своими переборками и снастями.
Силы суетившихся возле пушек парней - да и мои, признаться, тоже - постепенно иссякали. С командой, состоящей из четырёх (включая капитана) человек не так уж и просто управляться с целым судном. А особенно с его тремя бортовыми пушками.
Оба корабля - и наш, и испанский - развернулись поперёк бухты, бортами друг ко другу, и теперь с периодичностью раз в минуту-две посылали в сторону противников по ядру-другому.
Испанцев было много, и стреляли они чаще. Я бы даже сказал, гораздо чаще. Однако с гордостью могу заявить, что мы, видимо, тоже очень неплохо управлялись с пушками - наши враги так, судя по всему, и не заподозрили, что им противостоят всего четыре до смерти уставших и голодных неудачника.
Да, мы постоянно ныряли в люк кубрика, теряя драгоценное время. Но зато исключительно благодаря этому испанцы до сих пор находились в глубочайшем заблуждении насчёт нашей численности.
Представьте, что было бы, если бы они всё поняли! Абордажная атака и наш последующий полнейший разгром не заставил бы себя долго ждать.
А пока они, опасаясь потерять слишком многих людей, не лезли к нам со своими абордажными крюками, мы были живы. Оставалось неясным только одно - за что мы вообще бьёмся.
За собственные шкуры? Но ведь можно просто сбежать на берег в шлюпке и сохранить их гораздо более целыми, чем находясь под обстрелом. За шхуну? Но ведь очевидно, что долго мы не продержимся, и что победить набитое злейшими врагами судно у нас не получится. Рано или поздно, если всё и дальше пойдёт так же, мы погибнем. Или "Подруга Шквалов" развалится на доски, или придут пираты, горящие желанием помочь... отнюдь не нам, разумеется.
На жаре голова у меня работала скверно, и сам я, увы, ни до чего додуматься не мог. И только Корт, да и тот далеко не сразу, догадался, на что нам можно надеяться.
- Ребята, я понял! - заорал вдруг он в один прекрасный момент, когда очередное ядро испанцев скосило большой кусок фальшборта на шканцах. - Там, в крепости, наверное, поймут, что нам нужна помощь. И придут!
Я отпустил пару непечатных словечек в адрес метких вражеских канониров и, утерев со лба пот, проговорил:
- Было бы, конечно, хорошо. Да только вот не прорвутся они к нам - Хью крепость крепко в лапах сжимает. Даже мы оттуда еле выбрались, ещё и ночью. А уж они, днём, огромной толпой...
Мне никто не ответил. Все понимали правдивость моих слов и то, что пробовать выбраться из крепости, окружённой командой Одноглазого Краба, было почти равносильно самоубийству. Но мы надеялись. Знали, что делаем глупо, но надеялись.
Бедная шхуна! Мучительно, очень мучительно наблюдать за тем, как у тебя на глазах в буквальном смысле калечат такое прекрасное судно. А ещё горше становилось от осознания того, что оно куплено за мои деньги.
Нам нельзя сдавать корабль. Это наша последняя надежда. Если ребята из крепости подоспеют вовремя, то мы пойдём на абордаж и попытаемся вырваться отсюда. Если же нет...
У моей маленькой, но отважной команды опускались руки. Матросы - измотанные, обливающиеся ручьями пота - работали всё с меньшей сноровкой. Я подбадривал их, чем мог - собственным примером и обещаниями того, что помощь скоро подоспеет.
Корт и Ферфакс, хоть и являются наверняка прекрасным музыкальным дуэтом, всё же отнюдь не похожи на глупых людей. Выстрелы они услышат точно. И догадаются, уверен, догадаются, что помощи здесь ждут не дождутся!
А если всё-таки не догадаются? Нет, такого не может быть. Не может. Тут любой дурак поймёт, что от него требуется. Даже я бы понял.
А что если всё-таки...
Я изо всех сил гнал от себя эти мысли. Страшно даже подумать, что будет, если они не придут.
Над нами, несмотря на на такой уж и слабый юго-западный ветер, висели сизые клубы дыма, новые порции которого пушки извергали с каждым новым выстрелом. Этот дым щипал глаза, от него першило в горле.
Синглтон, скинувший с себя рубаху и поблёскивавший на солнце мокрой спиной, в очередной раз отвратительно выругался и забил очередное ядро в ствол орудия.
- Уоткинс! - крикнул я матросу, с грохотом катившему по палубе новое ядро. - Давайте скорее! Кроун, взяли прицел? Огонь!
Кроун поднёс фитиль к пушке, и мгновение спустя она, выплюнув из себя пламя вместе с смертоносным чугунным шаром, резко рванулась назад. Откатные тросы заскрипели, как казалось, готовые вот-вот порваться, но вновь выдержали. Надо снова стрелять.
И только я собирался выкрикнуть новую команду, как мой взгляд бегло скользнул по палубе вражеского судна. И увидел там то зрелище, от которого не хотелось отрываться. На котором отдыхали глаза.
Последствия нашего на редкость точного выстрела ужасали. Ужасали отнюдь не нас, разумеется.
Ядро угодило, судя по всему, ровнёхонько в пушку, лафет которой разлетелся, а тяжёлый, чёрт-знает-сколько-весящий ствол покатился, сметая всё на своём пути, к противоположному борту. И, думаю, не надо объяснять, что случилось со всеми суетившимися вокруг орудия испанцами - гораздо понятнее слов об этом говорили несколько трупов, парочка из которых была если и была всё ещё похожа на людей, то очень отдалённо.
Над бухтой прокатилось громкое "Ура!". Мы ликовали, по-настоящему ликовали - Синглтон даже запрыгал от радости. Теперь нашим трём бортовым пушкам противостояла лишь одна вражеская. А при таком раскладе испанцы лишались, пожалуй, главного своего преимущества в артиллерийской дуэли - численности. Если орудие одно, то какая разница, сколько людей стоит рядом - пять или двадцать пять? Результат будет точно таким же.
Мы выпалили ещё пару раз. Правда, далеко не так удачно, но всё же не совсем промахнулись. А потом я зачем-то - уже не помню, зачем - утирая со лба пот, мельком глянул в сторону берега.
И увидел там нечто такое, что заставило меня вытаращиться, как... Как даже не знаю кого.
Обычно - с тех пор, как мы бросили якорь в одной из бухт этого проклятого острова - в моменты чьего-нибудь неожиданного появления я привык описывать фразой "мне не хотелось в это верить". Не так уж и просто вспомнить хоть один случай за последние дни, когда внезапно появлялся кто-нибудь не желающий нам зла.
Но здесь я могу смело заявить, что больше всего на свете мне сейчас хотелось верить своим глазам.
Сквозь кусты к берегу продиралась целая толпа людей. Хотя, пожалуй, толпой это и не назовёшь - десятка с два полуодетых людей, выглядящих, откровенно говоря, как толпа сбежавших с каторги преступников. Только у тех одежда, мне кажется, была бы получше.
Здесь же у многих из одежды были лишь какие-то жалкие повязки вокруг бёдер, как у дикарей. Но именно по этим могучим голым торсам я и убедился в своей догадке относительно личности пришедших.
Это были наши ребята. Они не бросили нас. Всё-таки не бросили!
Мгновенье спустя, вновь обретя способность издавать звуки, я зашёлся в оглушительно-радостном вопле:
- Пришли-и-и-и!
Я орал настолько громко, что меня услышали даже те, кто, собственно, и являлся причиной столь неожиданного счастья. Корт, бежавший впереди всех и узнанный мной благодаря самому невпечатляющему телосложению, замахал руками и закричал что-то неразборчивое, но, судя по всему, приветственное, поддерживающее. И его крик подхватила команда.
Они радовались тому, что мы живы. А я вместе с ребятами, за неимением шляп кидавшими в воздух свои в спешке повязанные от жары платки, радовался тому, что живы они.
Однако мы слишком увлеклись встречей гостей - над нашими головами со свистом пролетело ядро и бухнулось в воду в опасной близости от борта, подняв огромный фонтан брызг.
- К орудиям! - приказал я, с огромным трудом переборов в себе желание попрыгать от счастья по палубе вместе с счастливым матросом. - Ребята, нам ещё нужно дожить до их прихода. Поэтому...
Меня перебил мушкетный залп - испанцы, бОльшая часть которых осталась, что называется, не у дел, видя нашу перестрелку хотели хоть чем-нибудь заняться и сейчас решили потрепать нам нервы - встали у фальшборта и наставили на нас дула
Только вот они не учли двух очень важных обстоятельств. Во-первых, после артиллерийской дуэли пальба из мушкетов казалась нам не более чем безобидной трескотнёй, а во-вторых... Во-вторых до нас просто не долетела ни одна из пущенных пуль - расстояние было слишком велико.
Наша пушка выплюнула из себя новое ядро. Промах.
Матросы страшно устали. Людьми они были отнюдь не слабыми, но даже сам Хью, в котором мускул было больше всего остального, вместе взятого, я думаю, утомился часа полтора скакать на страшной жаре вокруг пушек, пользуясь при этом помощью лишь трёх человек.
Я, несмотря на звание капитана, работал наравне с ними, и у меня тоже уже буквально раскалывалась голова от страшного зноя, стоявшего вокруг нас - было так жарко, что смола в пазах не застывала уже, наверное, с полудня.
Несмотря на температуру и врождённый идиотизм, спустя пару минут на испанской шхуне всё-таки догадались, почему мы так часто бросаем полные ожидания взгляды в сторону берега. Мы смотрели туда вовсе не из-за страстного желания походить по песку или сорвать парочку кокосов с пальмы. Мы смотрели на своё спасение, причём делали это так, что, я думаю, если бы взглядом можно было притягивать людей, то вся эта компания давно перенеслась из кустов на палубу "Подруги Шквалов".
Наша шхуна закрывала корпусом обзор для испанцев. Насторожившись из-за странного поведения врага, Ортего, видимо, приказал кому-то забраться на рею повыше и оттуда посмотреть, что же происходит на берегу. И когда фигура человека в белой рубахе в буквальном смысле соскользнула по мачте на палубу и понеслась к капитанскому мостику, мы поняли, что сейчас даже стоявший на нём жирный осёл с его необычайно тупой головой догадается обо всём. Догадается, что на протяжении всех этих показавшихся нам бесконечностью часов ли, минут ли боя мы просто дурили им головы.
Представляю, как вытянется рожа Ортего, когда он поймёт, что все эти наши ныряния в люк кубрика - лишь военная хитрость, и что он мог победить ещё в самом начале боя - просто пойти на абордаж и не подставлять бока своей шхуны под наши ядра. Он поймёт, что нас ровно столько, сколько видно на палубе - четверо. Поймёт, что вся остальная команда вон там, на берегу. Поймёт, что его оставили в дураках.
"После таких приятных мыслей не грех и усмехнуться", - подумал я и тут же исполнил это - по моим губам поползла злорадная улыбка. Мне кажется, в ту минуту я был по-настоящему похож на злодея.
На судне напротив нас зашевелились. Послышались крики: сначала встревоженные, а потом возмущённые. Уши снова резанул грохот выстрела.
- Заряжай! - заорал я, а сам судорожно стал стягивать с себя рубаху. Почему я не догадался сделать этого раньше?
Вскоре насквозь промокший кусок рваной ткани полетел на палубу. И я знал, что оттуда его уже никаким ветром не унесёт - смола накрепко прилепила его к доскам.
Выстрелила наша пушка. Я - уже в который раз! - обернулся и с надеждой посмотрел на берег.
Всё-таки этот Корт - чистейшей воды осёл. Ну зачем он потратил две драгоценных минуты на то, чтобы постоять по колено в воде и помахать нам руками? Неужели он не понимает, что ни шлюпок, ни каких-либо прочих удобств мы ему не предоставим?
Сложив ладони рупором, я гаркнул так громко, что, казалось, даже в горах прокатилось эхо:
- Сами! Сами плывите, идиоты!
Кажется, до них дошло.
Испанцы снова выстрелили, но я не обратил на это внимания. Я как зачарованный смотрел на один за другим забегающих в воду ребят. Может быть, они и идиоты, но это, во всяком случае, не мешает им быть хорошими парнями.
Так мы с матросами потеряли, наверное, минуту из своей жизни. А когда Уоткинс обернулся и посмотрел на испанскую шхуну, то тихо ойкнул и прохрипел:
- М-мистер Шерман... Они...
Почти в то же мгновение я оказался у противоположного фальшборта. И почти в то же мгновенье заорал:
- Проклятье!!!
Мои худшие опасения на глазах воплощались в реальность. Испанское судно медленно, отчаянно скрипя снастями и хлопая распускающимся парусами, начало разворачиваться носом к нам.
Они идут на абордаж. Это так же очевидно, как то, что нам, кажется, конец.
Команда "Подруги Шквалов" пока ещё даже не вся зашла в море. Она не успеет добраться до нас - абордажные крюки испанцев вопьются в фальшборт нашего судна гораздо раньше.
Действовать надо быстро. Не для того мы так долго держали испанцев в дураках, что бы вот так взять и стать мишенью для их мушкетов.
Я понёсся в капитанскую каюту - ту самую, в которой я ещё не так давно отказался спать из-за забрызганных кровью стен и залитого ей пола. Там, как уже говорилось, всё было перевёрнуто вверх дном, но то, что мне было нужно - рупор - я быстро отыскал.
Он был старый, и в моей ладони остался кусок засохшей белой краски с рукояти. Однако, несмотря на его преклонный возраст, орать с его помощью можно было очень громко. И я, выскочив на корму, перегнулся через фальшборт и завопил в сторону берега так истошно, что чуть не оглох сам:
- Давайте скорее! Скорее!!! А то подохнем все!
Перспектива подохнуть всей нашей дружной компанией и правда слишком навязчиво маячила перед глазами. Если парни успеют вовремя, то будет жаркий абордажный бой. А если не успеют, то будет кровавая резня - сначала перережут нас, беззащитную команду судна, а потом перещёлкают тех, кто плывёт к нему.
Слишком много всего поставлено на кон. Надо биться.
Корт помахал мне из воды рукой, давая понять, что они постараются.
Ох и хорошо им надо постараться! Испанцы уже через пару минут начнут тереться бортом об "Подругу Шквалов"...
Я побежал к пушкам - туда, где, глядя с опаской в сторону врага и с надеждой - в мою, стояли матросы.
- Ребята, всё плохо, - сказал я без длинных предисловий, хотя они, кажется, и сами это прекрасно видели. - Нам надо дожить до прихода Корта и тех, кто с ним. Испанцы будут кидать крюки с носа, с полуюта, а оттуда много не накидаешь. Как только крюки эти вцепятся, мы вскакиваем, даём залп, рубим верёвки и падаем обратно.
Помнится, такой фокус я в своё время подсмотрел, будучи пятнадцатилетним юнгой на судне Хью. Из-за этой хитроумной выдумки пираты потеряли десять минут и с полдесятка (а может, и больше) человек, прежде чем догадались прицелиться так, чтобы защищавшие своё судно французы не успели после очередной вылазки нырнуть обратно, под прикрытие фальшборта.
Хороший способ, чтобы потянуть время. Поскольку абсолютно все французы, испортившие тогда одноглазому настроение своим упрямством, сейчас уже давно лежат на дне морском, думаю, я могу безнаказанно своровать их выдумку.
- А что если, - робко поинтересовался Уоткинс, - как только мы высунемся, испанцы выпалят и обратно мы упадём уже трупами?
- Главное - стремительность! - заявил я, удивляясь собственной храбрости и чувствуя, как от её избытка у меня запершило в горле от страха. - Нам может повезти, если будем быстро двигаться. Тут нам может повезти. А если мы пустим испанцев на палубу, то никакое везение нам уже не поможет. Всем всё понятно?
Кроун, нервно сглотнув, кивнул, выражая тем самым общее согласие.
- Тогда быстро перетаскивайте к фальшборту все пистолеты, какие есть в шлюпке. Быстро! У каждого должно быть не меньше пяти штук. И топоры не забудьте!
Синглтон спрыгнул в шлюпку и подавал нам оружие. А мы... Мы, уставшие, взмокшие, изморённые жарой, еле держащиеся на ногах, бегали от него к противоположному борту и обратно, и вскоре там образовались три небольших кучки из пистолетов.
Матросы порывались было сделать четвёртую - нас ведь было четверо, но я по-военному скомандовал "Отставить!" и спросил:
- Ребята, кто из вас лучше всех стреляет?
Кроун пожал плечами:
- Точно не я. Вот рубить я могу, а стрелять...
- Попадал по цели я один раз в жизни, - усмехнулся Синглтон. - Когда стрелял в чайку однажды. Правда, до этого раз двадцать промахнулся.
Оставались мы с Уоткинсом.
- Я вроде бы неплохо, - заявил тот. - Не как буканьеры, конечно, но всё же попасть могу.
Мне, по причине капитанской должности, надо остаться делить с большей частью команды трудности боя и ободрять её собственным примером, а поэтому я сказал:
- Замечательно. Уоткинс - вон за те бочки. Оттуда будете стрелять по испанцам. Только когда они очень близко подойдут, наверняка, чтобы ни один заряд не пропал просто так. Парни, натаскайте ему мушкетов.
Доски были жёсткими - всё-таки неудобное я выбрал ложе. И пистолеты упирались стволами в поясницу, от чего становилось как-то не по себе. Я лежал лицом к небу и всей своей голой спиной чувствовал ароматную, липкую смолу - её подо мной оказалась чуть ли не целая лужа. Проклятая жара!
Только сейчас, валяясь в ожидании врага, я вдруг обнаружил, что моя девственно белая кожа под воздействием солнца приобрела бронзовый, характерный для моряков оттенок. И по ней, по этой коже, вместе с потом струился страх. Перед абордажной схваткой страшно даже тем, кто в ней участвовать не будет, а тем, кто будет - тем более.
Мы лежали молча - сил на разговоры не оставалось. И я вдруг заметил, что вокруг нас, оказывается, стояла тишина, нарушаемая лишь грохотом прибоя да криками приближающихся испанцев.
"Вот так мы и живём, - подумалось мне. - Вокруг такая красота... Казалось бы, ешь кокосы, валяйся на горячем песке, веселись! А нет. Мы проклинаем жаркое солнце, проклинаем слишком слабый свежий ветерок, в сторону кокосов даже не смотрим и стреляем друг в друга. А всё из-за чего? Из-за золота, чёрт возьми, из-за золота! Кому-то жизнь портит его отсутствие, кому-то (как нам, например) его избыток...
Какие странные мысли порой приходят в голову перед боем, который может обернуться для тебя потерей шкуры!
Чем ближе подходил испанский корабль, тем громче орали те, кто был на нём - то ли пытаясь нас напугать, то ли подбадривая самих себя перед высадкой на судно, на котором не было видно ни одного человека. Как я сейчас жалел, что не могу видеть искажённые яростью физиономии щенков Ортего! Врага надо встречать лицом к лицу и хотя бы сделать вид, попытаться показать, что ничего не боишься. А не вот так вот, трусливо прижавшись к фальшборту.
Однако, выбора у нас, к сожалению, как не было, так и нет.
Ручка топора, которую я крепко сжимал в руках, уже была мокрой. Да, чего скрывать, я не такой уж и храбрец, каким иногда кажусь. Я ох как боялся. Не волновался, а именно боялся. До дрожи в согнутых и прижатых к животу коленках.
А ещё у меня дрожали руки, и я боялся, что они подведут меня, когда начнётся заварушка.
Вопли испанцев стали просто оглушительными - они совсем рядом.
Я весь сжался в комок, но не как загнанная в угол кладовой, испуганная крыса, а как сжатая пружина, готовая в любой момент распрямиться.
Раздался громкий, режущий уши свист, и в фальшборт в паре футов от меня впился абордажный крюк.