Серый кофе.
Говорят, что у каждого человека внутри живёт солнце. Оно может быть тусклым, спать под кожей, но однажды обязательно просыпается.
У неё же солнца не было.
Или, может быть, оно просто не родилось вместе с ней.
Её звали Дживон.
Имя, которое казалось ей чужим, как будто кто-то подарил его наспех, лишь бы было.
Каждое утро она просыпалась в тишине — не в той уютной, теплой, а в звенящей, сухой. Комната была маленькой, пахла старым деревом и кофейной пылью. В углу стояли чашки, забытые вечерними головными болями, а за окном — одинаковые дни. Серые. Один на другой, как копии без души.
В её 17 лет не было юности. Только выживание.
Мама умерла, когда ей было шесть. Сердце остановилось, как будто кто-то нажал на паузу.
Отец исчез ещё раньше, как только узнал, что станет отцом.
С тех пор Дживон не верила в то, что кто-то может остаться.
Она работала официанткой в небольшом кафе на углу, где кофейная машина свистела громче человеческих голосов. Люди приходили туда, чтобы переждать дождь, обсудить разбитые сердца или просто не быть дома.
А она приходила, чтобы не исчезнуть окончательно.
— Дживон! Заказ на третий стол! — выкрикнула Сонми, хозяйка, с натянутой улыбкой.
Дживон молча кивнула.
На автомате взяла поднос, расставила чашки, как солдат на поле.
Ноги сами несли её к столику.
Там он и сидел.
Тот, кто появился впервые три дня назад.
И кто, по странному совпадению, приходил каждый день, ровно в 16:45.
Высокий. В пальто даже в тёплый день. Словно из другого времени.
Глаза — такие чёрные, что в них хотелось упасть и не просыпаться.
— Эспрессо, как всегда? — тихо спросила она.
Он медленно поднял взгляд. Не улыбнулся. Не кивнул.
Просто посмотрел. Долго, так, будто в её зрачках была разгадка вечности.
Потом всё-таки сказал:
— Да.
Голос — низкий, глубокий, как шелест листьев осенью.
Он снова достал блокнот и начал что-то писать. Почерк — будто резьба по стеклу.
Она поставила чашку, но он её не тронул. Никогда не пил. Просто смотрел. Писал. Иногда — читал. И всегда садился к окну, спиной к миру, лицом — к ней.
С тех пор Дживон начала ждать 16:45.
Она, конечно, говорила себе, что это просто совпадение. Просто привычка. Просто человек.
Но внутри, в самом тихом месте, где обычно спит страх, начало шевелиться любопытство.
Кто он?
Почему никогда не пьёт?
Почему каждый раз смотрит только на неё?
— Вы пишете книгу? — спросила она, спустя несколько минут, когда кофе всё так же остывал нетронутым.
Слова вырвались неожиданно даже для неё самой.
Она не привыкла начинать разговор первой. Тем более с кем-то, кто пах не как обычный человек — не духами, не мылом, а чем-то старинным. Как старая библиотека. Или дождь, пролежавший под землёй сто лет.
Мужчина оторвался от блокнота.
Посмотрел на неё снова. Прямо. Осторожно. И сдержанно, как будто она могла его укусить, а не наоборот.
— Нет, — сказал он. — Просто записываю, чтобы не забыть.
— Что?
Он улыбнулся уголками губ, но глаза остались холодными.
— Мгновения.
Дживон не знала, что на это ответить.
Именно в такие моменты она чувствовала себя не живой, а бумажной. Как будто её существование — это тоже чья-то запись в блокноте.
Она кивнула и уже было развернулась, чтобы уйти, но вдруг снова услышала его голос:
— Ты часто смотришь в окно, когда думаешь, что никто не видит.
Она остановилась.
Повернулась к нему медленно, словно боялась поверить, что он вообще это заметил.
— Почему вы за мной наблюдаете?
— Я не наблюдаю. — Он опустил взгляд. — Я просто вижу.
Странно было это слышать. Не пугающе — странно. Как будто он знал её слишком давно. Или с какого-то другого уровня.
Она ушла, не сказав больше ни слова.
Но с того момента — всё изменилось.
Вечером, закрыв кафе, Дживон медленно шла домой.
На улице было сыро. Асфальт отражал фонари, как тусклое зеркало.
Словно город тоже устал быть собой.
Телефон в кармане молчал. Как всегда.
У неё не было близких. Не было парня.
Даже соцсети казались лишними. Там все смеялись громче, чем на самом деле чувствовали.
Дома она включила свет, но тот моргнул и погас.
— Снова проводка... — пробормотала она, нащупывая свечку.
Пламя дрогнуло в темноте, и комната сразу стала другой. Мягче. Медленнее.
Она присела на кровать, достала дневник и написала:
"Он снова был сегодня.
И снова ничего не выпил.
Но смотрел, как будто знает, какой сон мне снится.
Наверное, он просто странный.
Или… одинокий.
Как я."
На следующий день он снова пришёл. Ровно в 16:45.
И снова — эспрессо.
И снова — ничего не пил.
Но в этот раз, когда она подошла убрать чашку, он вдруг спросил:
— Тебе не кажется, что время здесь застряло?
Она вскинула брови.
— В смысле?
— Люди здесь живут так, как будто уже умерли. Просто никто им об этом не сказал.
Она не знала, как на это реагировать.
По спине пробежал холодок. Но не от страха — от узнавания.
Он сказал то, что она сама думала раньше. Только молча. Только про себя.
— А вы… живой? — спросила она вдруг. В шутку. Почти.
Он посмотрел на неё, прищурился.
И на одну секунду — всего одну — в его глазах мелькнула боль. Такая настоящая, что у неё сжалось горло.
Но он не ответил.