Сердце Матери
- Проснись...Проснись, почему ты дрожишь? - эхом в голове раздался женский голос, знакомый до боли.
Ресницы Миши чуть дрогнули, не было больше никакой воды, дневной солнечный свет пробивал сквозь задернутые шторы век, а лицо обдувал приятный, свежий ветерок. Он вдохнул полной грудью, снова и снова, наслаждаясь каждым вздохом, хоть и не мог понять, что с ним произошло. Вокруг шумел лес. Пели лягушки. Кажется утка крякнула и послышался плеск воды. Что это? Он умер? Не похоже на то, ведь он все еще чувствует боль в боку. Пусть и приглушенную, почти погасшую.
- Сынок...- Снова послышался знакомый женский голос.
Не может быть! Последний раз он слышал этот голос много лет назад, и давно уже свыкся с мыслью, что больше не услышит его никогда.
- Ма...- Выдавил он из пересохшего рта, и открыл глаза...
Ясное, голубое небо с редкими перьями облаков, широкое, до самого горизонта, ветерок трепет лесную, хвойную каемку вокруг зеркальных озер, поросших по берегу камышом и отражающих небесную твердь, меж них аккуратный дощатый мостик ведущий вдаль, прямо за зеленую шумящую стену деревьев, а на мостике она. Мама, ровно такая, какой он ее видел тогда в далёком детстве, только какая-то что-ли более просветленная: стоит и излучает своим ликом мудрость, спокойствие и какую-то возвышенную, не мирскую радость. В длинные, прямые темно-русые волосы вплетены разноцветные ленты, ветерок трепет льняное платье, длиной до самой земли расшитое причудливыми, руническими узорами и опоясанное несколько раз красной шелковой лентой испещренной мелкими золотыми символами.
Миша принялся осматривать себя, всё тот же бушлат, бронежилет сверху, набитая боекомплектом разгрузочная система, на руках, вытянутых вперед вверх ладонями, те же потертые тактические перчатки, на ремне повисла «Сайга», грязные джинсы и поверх них наколенники цвета хаки, черные берцы. Пощупал бок, посмотрел на руку: крови на перчатке не оказалось. Попытался вывернуться и посмотреть: запекшееся красное пятно все таки украшало бушлат, в центре пятна маленькая дырочка.
- Сынок! - Повторила мать расплывшись в улыбке пуще прежнего. - Ну сними ты уже эту свою кастрюлю! Дай посмотреть на тебя! - Она засмеялась.
- Да, Ма, я сейчас! - Пробубнил неловко Миша и стал расстегивать шлем, снял его с головы и стянул черную балаклаву, неряшливо поправив рукой потные, непослушные волосы. - Я умер? - Спросил он с дурацкой, неловкой улыбкой.
- Умер? - Мама все также доброжелательно смотрела в его глаза с улыбкой.
- Я... Я был в бою, а потом вдруг вода, я стал тонуть и вот... Вот мне что-то пронзило бок и я тут... Мам, ты ведь тоже... - Миша почувствовал как по щеке потела холодная слеза.
- Что я тоже?
- Умерла. - Улыбка стерлась с его лица.
- Ха-ха-ха-ха! - Раздался её звонкий смех. - Глупый, и как же я тогда стою тут перед тобой? Похожа я на мертвую? - Нет, на мертвую она была не похожа, улыбчивая, румяная, с живым блеском в больших, бездонных глазах, да и еще выглядит моложе своего сына. На момент, когда они виделись последний раз, матери было около 28 лет, такой она и осталась, будто Миша сейчас говорит со своим ожившим воспоминанием.
- Нам... Нам так сказали. Сказали, что ты покончила с собой в больнице! - Миша неловко теребил в руках свой шлем, уткнувшись глазами в досчатый помост под ногами.
- Больнице? - Мама снова засмеялась и вдруг расставив руки закружилась. - Посмотри вокруг, сынок! Похоже это на больницу? Может уже бросишь эту свою сковородку и обнимешь маму?! - Она остановилась на месте раскинув широко руки.
Миша замялся: всё так странно, он до сих пор не мог поверить своим глазам. Да и не только им. Это что за магия? Темный холодный подвал заполненный водой выше колена вдруг сменяется живописными видами, а его встречает человек, которого он давно похоронил, да ещё и выглядит моложе его самого! Допустим его вырубил Хейфец, допустим он каким-то образом остался жив, допустим его вытащили друзья чудесным образом. Нет, не допустим, не может такого быть! Он бы должно быть пришел в себя лежащим в каком-либо убежище, но никак не стоя на деревянном мостике на собственных ногах, да и...Мама! Он точно не на этом свете! Сейчас он бросит шлем, попытается обнять её и что-то произойдет! Сменится обстановка, может она растает прямо в руках, исчезнет, или он пройдет сквозь неё как призрак, а может вселенная взорвется и переродится! Определенно!
Он бросает небрежно шлем, тот громыхает о деревяшки помоста, отскакивает и плюхается гулко в воду. Сделал вперед несколько шагов, доски под ногами проскрипели, тяжелые ботинки отбили по ним чечетку, он обхватил мать руками и прижал к груди, и она не растаяла! Нет, он не прошел сквозь неё как призрак и вовсе никуда никто не исчез, вселенная не взорвалась, разве что внутри его головы. Она была живее всех живых, источала тепло, поглаживала его по спине руками и прижималась горячей щекой к его груди.
- Сука, да быть не может! - Проскрипел он стиснув зубы и смахивая рукой хлынувшие из глаз слёзы.
- Чего ты? - Добро посмеивалась она.
- Я? Я ничего не понимаю! Я столько лет думал что ты мертва! А ты тут! И где это тут? Я был в другом месте, это был мокрый подвал лечебницы! Сука, я дрался там, я... Я воняю весь потом, гарью и порохом! А тут природа, птички, не понимаю...
- Я всё тебе расскажу! Пошли со мной! - Она отпрянула от его груди, похлопала ему по плечу и взяв за руку потянула за собой по длинному мостику.
Лес за мостом тут же снова расступился в стороны и опоясал просторное блюдце огромной поляны зеленой травы усеянной кустами цветущего вереска. В центре поляны стояла деревушка. Бревенчатые избы с деревянной крышей и маленькими оконцами, откуда доносились разнообразные звуки деревенской жизни, словно кто-то аккуратно рассыпал маленькие деревянные домики в центре цветущего луга, кое-где поднимался дымок. А за деревней возвышался живописный холм с какой-то треугольной постройкой. Мостик кончился и тут же началась протоптанная широкая тропинка до самого поселения, Мать ступала по ней босяком, не боясь встать на острый камень или осколок чего либо, сверкая розовыми пятками, совершенно чистыми, словно она не шагает ими по земле а плывет над ней.
Прямо у домов стояла чуть покосившаяся резная арка из дерева оплетенная множеством цветных ленточек, что раздувал и трепал ветер. У нее к Мише подбежала молодая девушка лет 16 с темными волосами собранными аккуратно в хвостик в старинной рубахе на мальчишеский манер, потертых джинсах и тяжелых армейских ботинках. Она надела на шею Мише венок из трав с вплетенными цветами вереска и звонко засмеявшись побежала обратно в деревню. «Папа! Папа! У нас гости!» : прокричала она и побежала к мужчине с выбритой головой с короткой бородой и усами. Знакомый мужик. Черт, это же Пётр! Миша ринулся к нему.
- Старина, ты может мне объяснишь, где мы и что за херня тут творится? - Бросил он, но совершенно не ждал ничего вразумительного, вспомнив новое состояние собеседника.
- Ну здарова... старина. Мы разве знакомы? - Петр тяжелым взглядом смерил Мишу, скрестив на груди руки. В нем вовсе не читалось ничего безумного, казалось, что он вполне в здравом уме.
- А ну да, прости, друг. - Разочарованно кинул Миша и опустил собеседнику на плечо руку. Что явно не понравилось Пете, тот сделал шаг назад, ладонь соскользнула с его плеча, на напряженной челюсти загуляли желваки. Миша вспомнил маниакальную страсть к сладкому, что продемонстрировал Зорин в больнице и добавил: - А если конфету дам, расскажешь?
- Я не люблю сладкое. Анна, иди в дом! - Скомандовал Петр дочери.
- Да ладно тебе, пап! - Нахмурилась она.
- Петр, всё нормально! Это мой сын! Миша! - Вмешалась мать. - Он только попал сюда, не может разобраться, что тут к чему!
Петр приподнял брови, чуть смягчился во взгляде, и похлопал Мише по плечу.
- Ну что-же, добром пожаловать! - Сказал он, натянуто улыбнувшись и вновь повернулся к дочери. - Анют, пошли в дом, обедать пора! Михаил, рад знакомству! - С этими словами он крепко пожал Мише руку и удалился в дверь под резным, узорчатым козырьком.
- Я знаю его! - Недоумевающе пробормотал Миша. - Мы были там в подвале вместе!
- В самом деле? - Переспросила Мать и не дожидаясь ответа зашагала в глубь поселения мимо резных наличников украшающих маленькие окошки. - А мне вот думается, что там был не он!
- Ты большой и крепкий! Как был мой муж! - Проскрипела Мише старушка, что крутилась в центре села вокруг большого костра, у которого суетились разные люди. Был разведен он у небольшого пруда с тонкой береговой линией из кристально чистого, белого песка. Это голубое блюдце воды было расположенно аккурат в центре поселения, словно все эти избы выстраивались вокруг него. Льняное платье без пояса висело на костлявом теле старухи, а нимб из торчащих в разные стороны седых кудрей светился на солнце.
- Простите. - Пробормотал Миша, не зная что ответить.
- За что простить? - Переспросила старуха. - Муж мой тоже был мужик крепкий, красивый! А потом его забрала Большая Матерь! Ирочка, когда он придёт?
- Евгения Ивановна, ваш муж прийдет с минуты на минуту! Он отправился за хворостом! - С улыбкой ответила ей мать.
- Точно! - Бабуля аж подпрыгнула, её будто неожиданно ущипнули. - За хворостом! Никак я не могу привыкнуть, что он возвращается, с тех пор как его забрала Большая Матерь и я не видела, чтобы он возвращался, около сорока лет! Вернется, я ему это припомню! Кто же уходит от жены на целых сорок лет?
- А вот и он! Оставим молодых, у них второй медовый месяц! - Мать указала на молодого, крепкого мужчину, максимум лет тридцати, высокий, белокурый, через плечо перекинул огромную связку хвороста, а у ног задорно вьётся маленькая девочка. - Представляешь, муж с дочкой переехали сюда ещё сорок лет назад, а они с племянницей, вон она у костра крутится, миловидная такая, недавно переехали вот только. Ну пойдём!
- Мам, я всё еще не понимаю, где мы? - Миша остановился. - Я очень рад тебя видеть, но тут есть люди, о смерти которых я знаю наверняка! И я не понимаю, какого хера тут происходит? Какой-то сюрреализм, а все спокойные и умиротворенные, как сектанты!
- А какими должны быть? Они нашли покой в сердце Матери!
- Что ещё за сердце Матери? Сплошное сектантство! - Миша слегка покраснел от злости.
- Идём! Я тебе покажу! Ты тоже обретешь покой и останешься со мной тут! Навсегда! - Мама смотрела ему в глаза и улыбалась, лицо ее так и источало необъяснимый свет. - Просто доверься мне, сынок! Я так давно ждала, когда ты придешь ко мне! Тебе понравится здесь, у нас праздники каждый вечер! Мы жжём костры, пьём и едим, устраиваем пляски, дарим друг другу красивые венки с цветами и лентами! А утром мы славим Большую Мать за то, что дала нам это всё!
- Да какая к черту Большая Мать? С ней то я и сражался, пока не попал сюда! С ней сражалась и ты! - Миша совсем разозлился, разговаривал на повышенных тонах, раскраснелся, а на виске надулась вена. - С ней сражался Петр! От её приспешников погибла его дочь! Она забрала у сумасшедшей бабки мужа, а теперь мы все ходим тут в узорчатых рубашечках и плетем веночки из вереска! Знаешь, я сразу подумал, что всё это какая-то нездоровая херня! Но сейчас я точно понимаю: ты не моя мать! Нахер этот спектакль! - Миша вскинул «Сайгу», направил её на существо, что приняло обличие его матери, свел на ней мушку и целик в единую линию и нажал на крючок. Ружьё плюнуло свинцом, лягнуло стрелка в плечо и задымилось. На льняном платьице стали расцветать кровавые тюльпаны.
Толпа, что собралась вокруг них заохала, осуждающе и раздраженно зашумела. Мать стояла как ни в чем не бывало и не думала умирать или корчиться от боли.
- Ну и чего же ты добился, глупышка? Испортил платье, мне теперь придется переодеваться! - Мать раздосадовано развела руками. - Я непременно объясню тебе всё, ты так нетерпелив! Ты и сам всё поймёшь, поживи тут! Пошли, я покажу тебе Сердце! - последние слова прокатились эхом по бескрайнему голубому небу, прошумели ветром в кронах окружающей это место зеленой стены и сотрясли землю под ногами Миши.
Ружьё брякнуло застежками ремня и угрюмо повисло на груди стрелка. Руки поднялись показывая, что он сдается, голова отказывалась переваривать происходящие и уж подавно продумывать план спасения.
- Пошли. - Прошептал Миша. Мама прикрыла глаза и с кивком смиренно улыбнулась. Толпа что слетелась на звук перебранки стала расходиться по своим делам. Только Пётр стоял неподвижно и сверлил взглядом поочередно их обоих.
Миша отказывался верить, что это была его новая загробная жизнь. Всякие метафизические концепции, вроде Бога, рая, ада, чистилища, души не вызывали его доверия. Он даже в теории заговора верил исключительно выборочно: лишь в ту их часть, что имеет материальное основание, а на сумасбродов, что вопили о печатях Антихриста, судном дне и воле Господа, смотрел с опаской и даже некоторым призрением. Все это было похоже на странный, контролируемый сон, в котором он не мог придумать себе волшебную дверь посреди поляны, для проведения успешной процедуры экстракшн в реальную жизнь, но зато вполне мог управлять своим телом и как оказалось даже стрелять, что может и не плохо, но как показал его единственный выстрел малоэффективно.
Женщина очень похожая внешне и голосом на его мать, но очень уж странная в своем поведении, привела его на холм чуть за поселением. Тот самый, что он видел издали. Пройдя по аккуратной извилистой тропинке среди цветущего вереска на самый верх он смог лучше разглядеть странную деревянную постройку треугольной формы. А примечательного в ней было разве что ее форма и связанный из коряг веревкой символ на острой верхушке. Отдаленно это могло показаться православным крестом перевернутым с ног на голову, но нет, это скорее руна Альгиз, Эолг или же Алхиз Старшего Футарка, дополненная тризубой вилкой сверху, трижды перечеркнутая в «поясе» короткими черточками, на нижних боковых «лапах» присутствуют схематичные клешни, а также двумя лишними отростками снизу, что образовывали что-то вроде циркулеугольника Масонов. Глядя на этот ведьмовской «крестик», Миша подумал, что очень забавно эта штука напоминает рака, сверху плавник, снизу клешни и усы и посередине лапы. Что в общем-то не сулило ничего хорошего.
Врата в это геометрическое святилище также были треугольные и распахнулись едва ли Мать коснулась их ладонью сами по себе. Точно сон, не иначе. Внутри пирамиды же была купель тоже треугольной формы, широкая у входа и сужающаяся к выходу она была наполнена кристально чистой, прозрачной водой, сразу за ней небольшой подъем и трибуна за ней алтарь треугольной формы со странными иконами с изображением ракообразных. Стены и пол святилища оплетены лозой а под сводом висит на толстой мохнатой веревке тот же символ, что и на вершине этого странного храма.
Мать словно проплыла по воздуху, бесшумно и грациозно обошла святилище и встала во главе треугольной купели за трибуну на возвышении, похлопав в ладоши словно включая светильники в современном «умном доме» она зажгла костры в специальных чашах из железной решетки стоящие на круглых шлифованных валунах подобных огромной гальке справа и слева от трибуны. Языки пламени взвились вверх и теплые оранжевые всполохи заплясали в отражении на водной глади, стенах и зеленой лозе. За воротами послышалась песня на неизвестном языке вводящая в какой-то гипнотический транс, громкость её стала нарастать, и вот песнь вползала в ворота, растекалась по полу, окружала уставшего бойца и уносилась под свод святилища. Появлялись люди, населявшие деревню, вот мило улыбается племянница старушки и несет Мише деревянную миску с чем то молочным, горячим и парящим. Кажется это молочный чай. Миша скромно принимает дар и мягкое тепло приятно проливается по его пищеводу и растекается в животе. Вот Аня, дочь Петра вешает на него еще один венок и проносится, кружась в танце и задорно улыбаясь, вот сам Петр подходит и с почтением вешает на плечи бойцу серую волчью шкуру и почтенно кланяется ему головой. Вот бабуля с светящимся нимбом золотых кудряшек подносит ему деревянную дощечку с мясом каких-то крупных ракообразных, уже лишенным панциря и голов, только здоровенные, сочные, красные и пышущие жаром мясистые раковые шейки. Петр берет особо не церемонясь в кулак и жадно отрывает зубами мягкую, проваренную, сочную ароматную плоть, сок которой стекает у него по подбородку. Бой невидимых барабанов нарастает, а с ним и песня, слов которой невозможно разобрать, так как их нет ни в одном земном языке, и более того, язык этой песни не подчинён никаким земным канонам и правилам, он беспорядочно прекрасен, он космический хаос воплощенный в звуки, гул этой песни заполняет все пространство и ласково обволакивает Мишу, деревенщин с дарами, всю эту треугольную церквушку, нежный как материнские объятия.
- В Сердце Матери мы находим своё начало! - Эхом прокатывается мамин голос. Кажется что он вовсе не из-за трибуны, кажется, что он в голове, отражается от сводов черепной коробки и теряется в бесконечности сознания.
- В Сердце Матери мы находим и вечный покой! - Повторяет голос. Ноги сами несут Мишу в купель, он уже по пояс в воде как вдруг...
- Начальник! Начальник, в жопу меня поцелуй, начальник! - Слышится голос Петра, тот самый шизофреничный и похожий на карканье больной вороны. - Ну, кого бьёшь, дура? Сына своего бьёшь! Ой дура, дура... - Глаза Миши закрываются.
- Что-же, а ведь у него почти получилось! - Говорит надменный голос доктора Хейфец.
Миша открывает глаза и видит множество острых хитиновых лап, что вырвавшись из под воды купели окружили его словно клетка. Они оттягиваются назад и кажется вот вот захлопнутся, перемолов его зубьями, подобно громадному капкану. Существо, что выглядит как его мать с холодной ухмылкой наблюдает за этим из-за трибуны, за спиной её пирамида с иконами ракообразных, чьи нимбы сверкают подобно множеству хищных зрачков, свет костров пляшет на стенах святилища, на которых множество теней сплетается и рассыпается в неведомом ритуальном танце под бой барабанов и космический гул.
«Сайга» всё еще на его груди, он хватает её и лихорадочно жмет на спуск. Хлопки выстрелов прорываются сквозь песнопения, брызги воды гулко подрываются вверх. Ружьё и не думает прекращать говорить, оно срезает лапы занесенные для удара одну за другой, пока стрелок потеряв равновесие не плюхается в купель с головой.
- Ого! Волчонок показал зубки? - Голос матери совсем уж искаженный противным эхом снова раздается в его голове. - Ты что хочешь расстроить мамочку?
Миша встает из купели, лицо его торчит из под волчьей пасти, а шкура волка накрыла его плечи. Он уверено сжимает оружие, отсоединяет магазин, видит, что тот заполнен до отказа и присоединяет обратно. Губы его кривятся в умалишенной ухмылке, он смотрит на существо за трибуной исподлобья, наклонив слегка голову вперед, волком во всех смыслах слова.
- Мама учила меня драться за своё. - С хрипотцой проговаривает он и срывается с места. Он бежит к одной из чаш с огнём, подцепляет стволом за решетку и с ревом переворачивает на пол. Горящие головешки рассыпаются по полу, огонь перебрасывается на деревянные стены постройки. Толпа деревенщин хватаясь за головы стремится покинуть святилище через треугольные врата. Миша направляет испачканный в белой саже ствол оружия на Мать и открывает огонь. Заряды картечи рвут плоть существа, но то стоит неподвижно и лишь смотрит с раздражением на стрелка.
- Несносный мальчишка! - Раскатывается громом раздосадованный материнский голос. Она разведя руки взлетает в воздух. Ливитирует среди горящих стен пирамиды в своём пропитавшемся кровью платье. Красная жидкость падает с неё на пол весенним дождём, слезами по щекам вытекает из глаз, красит воду в купели. Стены святилища рвет на части, и те отделившись начинают кружиться в демоническом вихре вокруг неё. Там в дверях задержался Пётр, он смотрит на все это твердым, яростным взглядом и спешно удаляется.
- Я предлагала тебе вечный покой и благоденствие в Сердце Матери! Я предлагала тебе остаться со мной и не ведать больше войны и горя, волчонок! - Голос Мамы совсем уже перестал быть похожим на неё, вернее совсем перестал быть голосом мамы, будто неизвестная инфернальная сущность говорила её устами. - Но ты кусаешь ту руку, что несёт тебе дары! Почему?! Почему?! Почему?! - Она подплыла по воздуху вплотную к смотрящему на неё волком Мише.
- Ты думаешь я так глуп, чтобы принять твоего троянского коня, демон? Ты не моя мать! Это все не настоящее! - Твердо заявил Миша. - Я не боюсь тебя, и ты не можешь меня убить, пока это не будет моей волей! У меня даже патроны не кончаются! Настоящий «Я» лежу в сыром подвале лечебницы на Матросской, я ранен и вероятно враг уже намеревается меня добить, поэтому счет идет на секунды! Я должен покинуть это место!
- Сынок, я так давно не видела тебя! Это правда я! - Голос существа снова поменялся на мамин. По щекам его полились кровавые слезы пуще прежнего. - Большая Мать дала мне эту обитель, хоть я ей и противилась! Ты не понимаешь! Она есть Бог! Она способна творить жизнь и создавать вселенные! Она может одарить тебя чем угодно, даже тем чего не купишь за деньги, но мой подарок противится мне и не хочет остаться со мной!
- А вот моя настоящая мать считала, что Большая Мать - это ёбаное культистское говно, и её сгноили в психушке! - Прорычал Миша. - Она защищала меня, а не тянула время, пока я подыхаю в сраном подвале! Ты не моя мать. - Он сверлил своим взглядом демону глаза. - Моя мать научила меня сражаться! - Слова эти прокатились эхом по округе. Обломки святилища, что кружились в воздухе над холмом стали падать на землю. Тучи затянули вечернее небо и пролился ливень.
Мать уже не парила в воздухе, она стояла на земле спиной к Мише и жалобно всхлипывала.
- Зачем ты пришел, Волчонок? - Голос что раскатывался громом по округе стал вдруг таким обычным и человеческим, подавленным и побежденным. - Зачем ты посеял во мне сомнения снова, обрекая на тяжелые беспокойные размышления длиной в пару вечностей, там где нет времени и пространства? Иди! Я отпускаю тебя сейчас, но знаю, что мы встретимся снова... Думаю, что знаю!
И Мать замолчала. Дождь усилился. Внезапно появился доктор Хейфец в порванном и окровавленном халате. Он стоял среди примятого вереска и немо, не понимающе стрелял беглыми глазенками то на Мишу, то на Маму.
Хлопок мокрой ладошки по лицу. Миша открывает глаза. Рация сходит с ума и режет уши помехами, сквозь них невероятно громко прорываются глухие удары и вскрики Григория.