Загадочные фразы
Алекс
Я как раз выхожу из своей комнаты, когда в меня на полном ходу врезается Скай. Врезается и слегка зависает, потому что, впечатавшись в меня, она чуть не падает, и мне ничего не остаётся, как придержать ее, слегка приобняв. Я думаю, что она сейчас опять хлопнется в обморок, но она только широко распахивает глаза и смотрит на меня удивленным взглядом глаз с прозрачной радужкой.
— Что? — недоуменно спрашиваю, мотнув головой. — Где пожар?
— А? — она как будто просыпается, и взгляд ее приобретает осмысленное выражение. — Нет, никакого пожара, я тут нашла кое-что.
— Что ты нашла? — Я беру ее за локоть и веду в кабинет. На нас уже начинают оборачиваться проходящие мимо Бесстрашные, стоять в обнимку посреди коридора слишком вызывающе.
— Помнишь, ты мне рассказал про фразы, зашифрованные в папках? Я, кажется, нашла, что они значат.
— И что же? — Она начинает раскладывать на столе какие-то листки, а я сверлю взглядом ее макушку и руки, порхающие над столом.
— Попробуй прочитать начальные буквы всех фраз. Это получается как акростих, когда фраза зашифрована в первых буквах каждой строчки! Недаром это были выбраны именно цельные фразы, а не отдельные слова. Я просто расставила их в том порядке, в котором папки на компьютере были вложены одна в другую. Смотри, что получилось!
Я смотрю на кучу листков, которые она разложила один над другим. Долго не могу понять, что же она от меня хочет.
— Ну, Алекс, ну гляди сюда, — от переживаний она опять называет меня по имени, и я пристально смотрю на нее, а она хмурится: — Не на меня пялься, а сюда смотри! — Скай кладёт листки с напечатанными на них фразами одна над другой. — Читай первые буквы каждой фразы.
Я наконец перевожу взгляд на стол и стараюсь сосредоточиться на том, что она мне говорит. На столе фразы были выложены так, что я сразу понимаю, что она имеет в виду.
Здесь и сейчас — Hic et nunc
Легче переносить терпеливо то, что нам не дано исправить — Levius fit patientia, quidquid corrigere est nefas
Один только разум может обеспечить безмятежный покой — Nulla placida quies est, nisi quam ratio composuit
Жалкое рабство называют миром — Miserrimam servitutem pacem appellant
И освободи нас от зла — Et libera nos a malo
Весь мир играет — Totus mundus agit histrionem
Если хочешь мира, готовься к войне — Si vis pacem, para bellum
Так было угодно судьбе — Sic fata voluerunt
В один момент случается то, на что не надеешься и годами — Accidit in puncto quod non speratur in anno
С чем покончено, к тому, не возвращайся — Actum, ajunt, ne agas
Того, к чему ты стремишься, нет нигде — Quod petis est nusquam
Если ныне нам плохо, то не всегда так будет и впредь — Non si male nune, et olim sic erit
Не дается даром победа над тем, кто готов подставить под удар свою грудь — Vincitur haud gratis jugulo qui provocat hostem
Если бы угодно было, судьбе — Si fata sinant
Бедствие — пробный камень доблести — Calamitas virtutis occasio
Есть мера в вещах — Est modus in rebus
Где нет ничего, там нет ничего — Ubi nihil, nihil
Из ничего ничто не происходит — Ex nihilo nihil fit
— Получается «ЗЛО ЖИВЕТ В СТЕНЕ БЕГИ» Твою мать, а это что значит? — я уже вытаскиваю коммуникатор и вызываю Майки и Матиаса. — Пулей ко мне, тут, кажется, проясняется что-то с нашей чертовщиной.
Парни, прихватив Кевина, который не оставляет попыток наладить с Анишкой отношения, оказываются у меня через пару минут.
— Как же мы сами не догадались, что это может быть акропослание? Ведь не просто так они зашифровали.
— Да хрен с ним, что это может значить? Какая, блядь ее за ногу, стена? В какой стене и что за ебаное зло?
— Может быть, они имеют в виду зеркало? — задумчиво тянет Матиас. — Дани, перед тем как исчезнуть, очень часто смотрелась в него, в то самое зеркало, что в конце коридора, в жилом корпусе. И на планшете написала мне: «Оно темное, странно, правда?» Я так понял, что это о нем, потому что оно и правда из темного стекла.
— Ну и как там может жить зло? И что еще за…
— Стойте! Может быть, мы просто пойдем и посмотрим на него? Чего гадать-то? — вклинивается Скай в наши споры, и мы все дружно смотрим на нее.
— Она дело говорит, — показывая на девушку пальцем, произносит Кевин. — Я, когда говорил с ребятами, многие мне рассказывали, что видят каких-то призраков, уходящих в стены. А теперь я думаю, может, не в стену, а именно туда, потому что их, этих призраков, только там видели, в жилом корпусе. Двигаем туда, на месте разберемся.
Когда мы всей толпой оказываемся у зеркала, смотрим на него в непонимании: и что же дальше. Матиас первым подходит к нему и прикасается пальцами к прохладному даже на вид стеклу.
— Мне последнее время часто снится одно и то же, — замогильным голосом начинает он, — Дани в стеклянной комнате плачет, просит ей помочь, стучит ладошками по стеклу. Я подхожу, а она меня не видит и смотрит так, будто в себя, но в отчаянии барабанит по стеклу, и слезы льются. Я прислоняю руки к этому стеклу, мне так хочется прикоснуться к ней, но нас разделяет эта ебанная перегородка. Я пытаюсь разбить её, но ничего не выходит. Может, они имели в виду… Я и раньше думал об этом, я приходил сюда, смотрел, но ничего обнаружить не мог.
— Вот блядь, — только и смог выдавить я, че опять за муть происходит? Почему он не говорил мне об этом? Ах да, у нас тут… то одно, то другое
Майки качает головой и молча кладет руку на плечо Матиаса.
— Мы будем искать! Мы изучим это зеркало, каждый его миллиметр, — он тыкает в него пальцем, — мы…
Когда Майк второй раз дотрагивается до поверхности стекла, но нему идёт едва заметная рябь. Все разом как-то подбираются, а Скай озвучивает общие мысли собравшихся.
— Вы тоже видели эту хрень?
— Я видел, — говорит офигевший Кевин, — по стеклу волна прошла, будто оно стало жидким.
— А чего вы сделали-то? — спрашиваю я. — Вы поняли, отчего такой эффект?
— Мат, — визгливо от переизбытка волнения вскрикивает Скай, — положи ладонь на зеркало! А теперь ты ЭнЖи, — а я только успеваю удивиться, когда это она так сроднилась с Майки, что стала называть его по прозвищу. Парни делают так, как она сказала… и ничего не происходит.
— Есть какие-нибудь еще светлые идеи? — язвительно спрашиваю я ее. — Что еще надо сделать? Может, еще на стульчик встать и песенку спеть?
— Ну если ты хочешь, я не возражаю, — отвечает мне через плечо Скай, и в который раз мне чудится, что она сейчас одарит меня презрительно-лукавой Лексиной улыбкой. Черт, да когда ж это кончится?
— А может, наша мисс всезнайка…
— Подождите, — перебивает меня девица, — Майки, ты не помнишь, до какого места ты дотронулся, когда говорил Матиасу… На зеркале должны были отпечатки остаться. Оно сработало, когда они оба прикоснулись к нему, я отвечаю! У Райна на полигоне было такое зеркало, я видела, но не знала, как оно работает. Кто-нибудь, посветите фонариком!
Парни одновременно пытаются трогать зеркало и так и этак, однако, ничего не работает. Майки трогает поверхность руками и пальцами, Мат прикладывает ладони, а я не могу удержаться от язвительных комментариев.
— Почему бы не признать, что ты глупость сморозила? — саркастически говорю ей, а Кев толкает меня в плечо. — А что, я правду говорю, возможно, что-то в этом зеркале и есть, но она заставляет нас как идиотов стоять тут и лапать стекло, вам самим-то не кажется это глупым!
— Давай, свое предложи, блядь, — толкает меня Скай ладошками в грудь. — Распинаться и отдавать приказы каждый может, сделай что-нибудь полезное, для чего тебя командиром назначили! Я точно говорю, когда они вместе дотронулись до поверхности, зеркало сработало! Надо только понять принцип работы!
— Какие слова мы знаем! «Принцип работы!» Тебе самое место на кухне, ощипывать своих соотечественников, курица, только крыльями хлопать и умеешь!
— ЭнЖи тыкал в зеркало, не прикладывал руку! — вскрикивает она, оставив без внимания мой последний выпад. — Пусть Матиас стоит как стоял, а Майки тыкает, ну же…
Я закатываю глаза и отворачиваюсь, но ушам своим не верю, когда сзади меня раздаётся победный возглас. Резко повернувшись обратно к парням, я вижу поистине изумляющую картину. Висящее на стене зеркало превратилось в подрагивающий, как водная гладь, экран. На нем пусто, но через секунду начинают проявляется какие-то символы. Мы все стоим в полном отупении, глядя как символы то появляются, то исчезают, а следом я ощущаю довольно сильный тычок в плечо.
— Не стой как пень, быстро фотографируй, вдруг сейчас пропадет! — шипит на меня девица, а я просто тянусь к объективу камеры и направляю прямо на зеркало. Фотография — это хуйня, лучше записать изображение.
Парни вдруг отскакивают от зеркала, потирая ладони.
— Блядь, горячая хуйность, твою мать! — шипит Матиас. — Вы успели увидеть что там было? Я только буквы какие-то заметил, как мне показалось, перевернутые.
— Не перевернутые. Просто зеркальные, — высокомерно глядя на меня заявляет девица. — Ну что, товарищ командир, ну и кто тут курица? А?
— Ты, конечно, — огрызаюсь я, а парни смеются, — и нечего тут кудахтать! — Они уже откровенно ржут, а Скай смеривает всех презрительным взглядом и говорит:
— Хорошо, что здесь нет мужчин, а то мне было бы неудобно и, наверное, обидно было бы от них получить такую реакцию и ни слова благодарности! — она разворачивается и уходит, гордо задрав голову, кто-то из парней присвистывает, а я, скрипнув зубами, прусь за ней.
— Скай! Скай, ну ты чего, обиделась, что ли? Слышь? Так, а ну стой, я с тобой еще не закончил!
— Зато я закончила! Я бежала к тебе, я нашла ответ, а ты не то что там «спасибо» или «молодец», ты еще и издеваешься! Ты что, удовольствие от этого получаешь, когда унижаешь подчиненных? Я была права, хуевый ты командир!
— А ничего что со стороны вся эта галиматья, отдающая чертовщиной, не располагает вообще к серьезному отношению! Я лишь только хотел разрядить обстановку, у меня не было желания задеть твою уж слишком тонкую настройку!
— «Ощипывать соотечественников» — это, по-твоему, «разрядить обстановку»? Может быть, мне тогда предложить тебе пойти подрочить братьев по разуму?
— Это на что это ты намекаешь?
— Я не намекаю, дорогой! — язвительно бросает она, упирая руки в бока. — Я прямо заявляю, что ты баран!
— А вот этого я на своем полигоне не потреплю, поняла? Поняла или нет? А ну, стой! Я приказываю тебе остановиться, боец, и слушать старшего по званию! — Скай все-таки останавливается и смотрит в стену, старательно меня игнорируя. — Три наряда вне очереди тебе на кухне, ясно? Будешь картошку чистить до посинения, составишь компанию своей любимой подруженции, она как раз сейчас там! И попробуй только выкинуть что-то подобное при моих людях, посажу в отстойник и не жалуйся тогда, как понял меня, боец.
— Я все поняла, — тихо отвечает она, все так же на меня не глядя. — Ты просто…
— Осторожнее.
— Разрешите идти, сэр?
— Вот так лучше. Разрешаю, — она топает ногой с досады, а я ухмыляюсь. Непростая девица, очень непростая. — И, Скай… Спасибо за помощь. Она была неоценима!
— Да пошел ты! — цедит она сквозь зубы, а я только смеюсь в ответ на ее беспомощные выпады.
Скай
Заебись день прошел! Он что, надо мной издевается?! Я столько проковырялась в этих бумагах, пытаясь разгадать послание и что? Что? Оскорбления, издевки и три наряда вне очереди! Вот это благодарность — так благодарность. На кой хрен я вообще к нему поперлась, а, скажите мне кто-нибудь? Надо было идти к Майки, он бы понял, или к Матиасу, а не к этому напыщенному засранцу. Вот так всегда, хотела как лучше, а получилось всё через жопу, вернее, теперь через картошку. От такой несправедливости в носу свербит. Черт, чувствую себя ребенком в детском саду, которого поставили в угол — эк меня разбирает. Обидно же! И бесит! Да, он меня бесит!
Пыхтя, как раскаленная сковородка, я влетаю в пищеблок, где напротив огромной горы овощей сидит несчастная Анишка, чистит гребанную картошку и взирает на мир двумя голубыми тарелками очень печальных глаз. А точнее, один из них слегка подбит. Это еще что за новости?! Когда успела уже?
— Только не говори, что ты опять сцепилась с носастой дылдой! — уточняю я, плюхаясь рядом и подключаясь к трудотерапевтическому процессу. — А я то уже подумала, что вы с Кевином во всем разобрались и восстановили перемирие.
— Ага, разобрались, — бурчит она. — Слышала поговорку: мужчина, как кукушка — несет свои яйца в чужие гнезда! Вот и Кев отнес, даже не разбил по дороге. Сперва меня лобзал, говорил… а потом с ней сосется. Блядь! — швыряет она шкуркой в стену и пригорюнивается. — Закрыли тему, не будем о нем.
— Ясно, и как ты себя чувствуешь? — хмыкаю я.
— А-а, бывало и хуже, — отмахивается Анишка, временно выходя из образа мученицы. — Жизнь вообще, как курятник, где каждый хочет спихнуть ближнего и обосрать нижнего. Вот! — и счастливо сопит, жутко собой гордясь. Опять про курятник, сговорились. — Хм, Скай, как ты смотришь на то, чтобы эту пиздорванную сучку затолкать в отстойник или еще какую хуйню придумать? — вдруг тихонечко интересуется подружка, хитро на меня поглядывая.
— Зачем? — коварно оживляюсь я, выбирая себе клубень побольше. — Давай, я ее просто тихо-мирно пристрелю, никто даже не подкопается, — а глазки-то косят, осторожно поглядывая за реакцией. Ой, мамочки, Ани задумалась.
— Кх-м, вот блядь, — отмирает наконец она. — Не-е, оставим это на самый крайний случай. Месть — это, конечно, не выход, но прекрасное развлечение.
— Я и смотрю, как ты теперь культурно развлекаешься, — киваю ей на картошку. — Аж зависть берет.
— Ха, а сама-то! Опять на нашего звездного командира выебывалась? За что тебя сослали? Небось за колючий язык, да? — усмехается Аниша, пока я раздуваю ноздри, остервенело кромсаю несчастный овощ и жалуюсь на Эванса, выливая на Ани всё своё негодование и обиду за такую несправедливую благодарность.
— …а я была права, а он меня курицей, понимаешь? И вообще он меня бесит! — чуть ли не топаю ногами. — Можно я кину в него картошкой?
— Нет, едой нельзя кидаться, — наставнически тянет подружка, задумчиво почесывая нос и добивает: — Бесит — лучше нож кинь, всяко продуктивнее. Что, неужели все так плохо? Так и не доверяет? — участливо так, пока я хватаю ртом воздух и заламываю руки, наигранно удивляется эта пройдоха.
— Да хер его разберет! Он сам не знает, что сделает в следующий момент, то он клеится ко мне, то шпильки вставляет по поводу и без. Чего добивается, черт знает. И вообще… Тьфу. Ой, о чем это я? Ах да!
Всё, выдохлась.
— Алекс? Клеится? К тебе? — и подозрительности в голосе становится еще больше. — А ну-ка, быстренько и подробно рассказывай! Во дела пиздатые! — мне даже обидно становится, как она в шоке распахивает глазища и хватается за сердце, правда, почему-то справа. А че, ко мне клеиться нельзя, что ли?
Немного помявшись, нехотя, но всё же приходится рассказать ей о том, как мы с командиром в разведку ходили, снабжая эту замечательную и интереснейшую историю подробностями о моем позорном заваливании в обмороки. И чем дальше я выдаю информацию под уточняющие вопросы Анишки, тем ниже ее челюсть отвисает, а глаза становятся все больше и больше, даже тревожно, как бы они у нее на лоб не залезли.
— Однако… — тянет Анишка.
— А что собственно такого удивительного-то?
— Понимаешь, тут такое дело. Алекс он… как бы тебе помягче сказать… — и подозрительно заминается, черт.
— Ниш, ты меня пугаешь. Алекс что? Котят на морозе жрал ©? Чего ты мнешься-то? Говори, хуже уже все равно не будет.
— Не зарекайся подруга! Он, короче говоря, на женский пол всегда был… слабоват.
— Импотент, что ли? — с коротким смешком вторю я.
— Да нет, наоборот. Баб он любит, а они его. — О-о как, бабник, значит. Уму непостижимо. — Точнее, так было, пока не появилась Лекси. Алексис Плейсед.
— Смазливая зеленоглазая блондинка?
— А ты откуда знаешь? — изумленно таращит глаза Анишка.
— Я, когда залезла в комнату к командиру, видела у него в планшете, еще давно… когда я… ну… была на той стороне, — чуть смущенно объясняю я.
— Хех, везде успела, да? Так вот, он на Лекс запал конкретно, они ужасно собачились по-началу, а потом… Сошлись, короче. Ну и походу зацепила она его сильно, вот прям охуенно зацепила. Когда пришло сообщение, что нашли ее ДНК на разбомбленном полигоне, он просто… Вне себя был. Год после этого хмурый ходил.
— А расскажи о ней, — прошу я, сгорая от любопытства. — Командир вроде говорил, что я ему напоминаю эту девушку, но насколько я понимаю, чисто внешне — у нас только цвет волос более или менее похож.
— Не знаю, — задумчиво тянет Аниша, — понимаешь, Лекс она… Прикольная была. С ней было весело, она искренняя очень и бесстрашная одновременно. Не знаю, как лучше это… Ну вот однажды мы с ней надрались и сиганули вниз с крыши, а мой любимый паскудник нас запалил и заставил отжиматься. А Лекс как раз перед этим татуху на заднице набила, а он ее прутом охаживал. А потом…
В тело с размаху ударяет ветер, а под сердцем что-то восторженно ёкает. Ощущение свободного падения, спина проваливается во что-то, тело подбрасывает вверх и снова. В крови дурнинкой бродит алкоголь. Крик. Голоса.
«…— Назад нельзя… Будем ломать, давай с разбегу.
— Ебанулась совсем, что ли, она же железная. Может, рискнем проскочить в тату-салон, там и забаррикадируемся, а…
— Вы, блядь, совсем последний ум растеряли на хуй, курицы двинутые! …»
«…— Ты там поаккуратнее, не увлекайся, блядь, у нее там…
— Аниша, заткнись!
— …производственная травма…»
— А зачем прут? — хрипло выдавливаю я и ладонью треплю уже и так стоящие от нехорошего предчувствия дыбом волосы.
— А-а-а… Это у него орудие наказания такое, чтоб при отжимании задница не провисала и не отклячивалась. А «упор лежа» самое излюбленное издевательство.
«…— И что ты теперь от меня хочешь? Чтобы я еще и извинился за это?
— Да нет, давай сойдемся на «упоре лежа»…»
— А с крыши вы зачем прыгаете?
— Ну это что-то типа первой проверки. Когда инициируемые спрыгивают с поезда, они попадают на крышу, откуда надо прыгнуть в штаб-квартиру фракции. Так вот, Лекс Алекса так дозлила на крыше, что он ее столкнул оттуда, а она верещала на всю Яму. Ну вот…
«…Сильная рука вплетается в волосы…
— Многие хотят, но не многие заслуживают.
— Эйт, что ты делаешь, отпусти!..»
Анишка еще что-то щебечет, а у меня в голове возникают образы, один за одним, и звуки ее голоса сразу как будто угасают, меркнут, полностью заслоненные паническим стуком моего собственного сердца. Меня бросает в холодный пот, пальцы трясутся. В голове неудобоваримая смесь самых разнообразных эмоций, желудок сжимается и начинает проситься на выход. Перед глазами туман, сгущающийся в уже знакомую завесу. Ну вот только сейчас не хватало!
— …Скай, ты чего? А? Тебе плохо? Опять? — я вздрагиваю и выныриваю из небытия, а голубые глаза смотрят на меня в беспредельном волнении.
— Нет, — мотая головой, я опираюсь о столешницу, пытаясь всеми силами прогнать мерзкие ощущения и ухватить ниточку, уцепившись за которую станет все-таки понятно, откуда у меня в голове все эти картинки, звуки и образы. Но чем больше я думаю об этом, тем сильнее кружится голова и тем гуще становится туман. Надо бы как-то… Ох ты ж, срань господня, что, черт возьми, со мной происходит?
— Ниш, а ты Кевина любишь? — спрашиваю я первое что всплывает в голове, а она отвечает на автомате:
— Люблю, конечно, — потом вроде как приходит в себя и прикусывает язык. — Тебя что, в элитных войсках допросу обучали, — тянет она обиженно, приподняв голову, — разве можно задавать такие вопросы неожиданно?
— А-а-а, вот ты и попалась! И чего только нос воротишь?
— Это ты с темы не съезжай, мы про моего любимого подонка сейчас говорим, а не про Кевина! — А щеки розовеют. — Ты что, чего-то вспомнила?
— Нет, но мне кажется, что я знала эту девушку. Не знаю, как объяснить, но все что ты мне рассказываешь, мне каким-то образом знакомо. То ли мне уже кто-то это рассказывал, то ли… — развожу руками я.
Дожили. И сама не знаю, что это за глюки такие. В воздухе тяжелым туманом висит что-то нехорошее и незримое, но только я стараюсь вернуть свои мысли к услышанному, мне становится жутко и дурно, вся кровь отливает от лица, и я жадно хватаю ртом кислород, пытаясь надышаться. Ясно только одно то, что мне необходимо отвлечься, успокоиться и все хорошенько обдумать, пока я окончательно не заблудилась в собственных догадках и не запуталась.
— Что? — окликает меня Ани.
— То ли я где-то это уже видела. Вот только что-то хероватенько мне от этих воспоминаний. Ладно, давай тему сменим, пока я и правда не развалилась тут посреди кухни.
— Ок, ты мне тогда расскажи, чего вы нашли-то там? У зеркала-то…
Ну я и рассказываю ей всё как на духу, про активировавшееся от прикосновения двух дивергентов зеркало и всплывающие символы, как на экране, вот только она по-прежнему недоверчиво смотрит на меня, возможно, подумывая, что я разыгрываю ее. А я и так опасно балансирую на грани безумия, чтобы еще и копаться в размышлениях об этом чертовом зеркале. Через три часа, перемыв всем косточки и так ничего не надумав проясняющего эти загадочные события, мы начинаем скучать, еще через час — нервно дёргаться при виде картошки, а по прошествии пяти часов наконец покидаем эту кухню.
А я все не могу собрать свои разлетевшиеся, словно осколки, мысли воедино. Откуда эти видения, почему они возникают вообще в моей голове и что мне делать с такой «радостью»? Но мне определенно знакома та девушка, и всё, о чем рассказывала Анишка, так живо и ярко представилось в голове, будто я когда-то видела эти события собственными глазами.
Господи… ну что за нахрен? И поделиться-то своими сомнениями не с кем, моё душевное равновесие, как бешеный маятник, носится туда-сюда. К Алексу с такими бредовыми мыслями не сунешься, чтобы не спровоцировать какие-нибудь неадекватные реакции на себя, он сразу включит свою паранойю, начнет во всем меня подозревать и раздражаться, а ведь большинство галлюцинаций возникает рядом с ним. И нужно ли ему знать, что мне всего лишь что-то показалось смутно знакомым? Стоит ли ворошить его и так незатянувшуюся рану, воспоминаниями о той девушке? Ему больно говорить о своей потере, хоть он и сам признается, что я напоминаю ему эту Алексис, но мои откровения радости командиру точно не принесут. Я расскажу ему об этом позже. Не сейчас. Сейчас мне нужно самой попробовать разобраться, кто я такая на самом деле и почему вдруг вспоминаю какие-то странные события, произошедшие в жизни совершенно другого человека. В конце концов, всё, что не убивает нас, делает сильнее.
Алекс
Последнее время я все чаще просыпаюсь среди ночи от неясного, тревожного чувства. Что-то затевается как пить дать, что-то будет, вот только что именно, не могу понять. Меня совершенно сбивает с толку девица, обосновавшаяся на нашем полигоне, и кажется, чувствующая себя здесь как рыба в воде.
Проворочавшись без сна с полчаса, я все-таки решаю встать и покурить. Клялся себе не курить по ночам, наутро голова совершенно чумная и тяжелая, но вот когда не уснуть и наваливаются всякие мысли, крутящиеся ядовитым клубком в голове.
Натянув штаны и отыскав пачку, иду к окну и дергаю на себя раму. Ночной, свежий, теплый воздух врывается в комнату, наполняет легкие и взметает в душе старые раны. Прошло уже больше года как Алексис нет рядом, а я все еще не могу забыть. Слишком она вросла, въелась в меня, я ужасно скучаю по ней, но… Если раньше воспоминания приносили с собой тяжелое чувство потери и хотелось срочно напиться, то теперь со мной происходит хрень какая-то! С появлением недовольной лопнула какая-то натянутая струна, вырвалась наружу жажда жизни, я снова могу смеяться, улыбаться, а не скалиться, на меня накатывает давно забытое чувство эйфории рядом с ней.
Что это? Неужели я стал забывать свою Лекси? Мне так же хочется дотронуться до Лекс, ощутить ее присутствие, однако мне все чаще и явственней кажется, что именно это я и ощущаю со Скай. Девушки незримо связаны. Или я схожу с ума. Не иначе.
Странное чувство, будто кто-то крадется нарушает плавное течение самоедства. Я высовываюсь подальше из окна, позабыв о безопасности, — не исключено, что хантеры как-то могли пробраться на полигон, ведь такое было уже раньше, почему сейчас не может повториться, несмотря на все меры предосторожности? На улице никого нет, но тревожное чувство нарастает, а я привык доверять своей пятой точке. Надо срочно проверить Скай, если пришли по ее душу…
Почти бегом я слетаю на первый этаж и бегу к ее комнате. В которой я обнаруживаю полное отсутствие девушки и смятую постель. Черт, значит, она тут была, а теперь… Неужели пропала, как Дани? Или все-таки ее похитили! Да что же… За окном чувствуется какое-то движение! Так! А у меня при себе только нож, и его хватит, только надо врага запалить.
Выскочив на улицу, я замечаю, что дверь оружейки слегка приоткрыта. Да что ж такое, мало того, что девицу украли, так они еще и оружие решили наше подрезать! Черт, а ведь я даже не знаю сколько их, кто они? Вряд ли их много, с тремя точно справлюсь голыми руками, а если действуют тихо, значит, у них есть причина осторожничать.
Притаившись за дверью оружейки, стараюсь понять, что ж там такое происходит. Полная тишина является мне ответом, я потихоньку проникаю в помещение и наблюдаю потрясающую картину.
Скай с высунутым языком пытается снять с держателя тяжелую винтовку «анти-танк», слегка устаревшую, но вполне еще пригодную. Шестнадцать килограмм на весу для девицы не тяжелее ста фунтов явно многовато. Оказавшись рядом, перехватываю тяжелое оружие и поддерживаю его так, чтобы повесить обратно на держатель.
— Алекс, — выдыхает она, и ее глаза от страха становятся похожи на две огромные тарелки, — ты меня напугал.
— Интересненько, я думал ты не из пугливых, — глумливо ухмыляюсь я, присаживаясь на верстак. — Так-так-так, девушка, не слишком ли серьезное оружие вы себе выбрали? Или ты с какой-то другой целью ночью приперлась в оружейку ночью?
— С какой еще целью я могу припереться в оружейку, кроме как изучить оружие, которым вы пользуетесь? Днем ты от меня ни на шаг не отходишь и вздохнуть мне не даешь даже! — Она уже понимает, что ни наказывать, ни убивать ее я не намерен, и решает, что лучшая защита — нападение.
— А чего это ты вдруг оружием заинтересовалась? Да еще втихаря? Попросила бы меня хорошенько, я бы тебя и так в оружейку сводил, а ты явно что-то тут вынюхиваешь. Хочешь своим собратьям весточку передать, какие у нас новинки появились?
На самом деле я ее подкалываю, но она злится так сильно и явно, что мне это абсолютно не нравится. Есть полное ощущение, что я поймал ее с поличным и теперь она пытается отмазаться изо всех сил.
— Да ты урод просто, если до сих пор думаешь, что я кому-то что-то могу сливать — выкрикивает она громко, а в ночной тишине кажется, что нас слышит весь полигон. — Сколько мне надо раз тебе жизнь спасти, сколько раз мы должны оказаться в смертельной опасности, чтобы ты своими куцыми мозгами понял, что я не собираюсь вас предавать? — она отворачивается, и на последних словах в ее голосе звенят слезы. Я-то на самом деле не хотел ничего такого, но вот ее злость показалась мне слишком уж утрированной.
— У меня были бы куцые мозги, если бы сразу и безоговорочно тебе поверил бы! Откуда я знаю, как тебя готовили, может быть, все то, что происходит, это одна большая ловушка! Бдительность — мое второе имя…
— Идиотство — твое второе имя! Я все, абсолютно все тебе рассказала, показала, водила по своим заветным тропам, и ты видел, я знаю ведь, ты видел, что это именно проходы, а не какие-то придуманные… Что? Что еще тебе надо? Как тебе еще доказать, что я не предатель?
— Ты — предатель! Ты предала своих, почему ты не можешь сделать это с нами? Сделавший…
Она налетает на меня, как маленькая фурия, и начинает избивать в те места, куда только может попасть и дотянуться. Стоит мне перехватить ее руки, как в ход идут ноги. После того как она меня лягает вполне так ощутимо пару раз, я, наплевав на ее реакцию на меня, просто скручиваю ее и держу, пока она не оставляет попытки вырываться.
— Ты мне мстишь, да? — со слезой в голосе спрашивает она. — За схожесть с твоей мертвой девушкой?
Вот тут настаёт моя очередь тряхануть ее как следует.
— Какого хрена, Скай? Хули ты делаешь, я тебе доверился, рассказал все как есть, а ты каждый раз напоминаешь мне об этом! Не смей так говорить, слышишь?
— А ты мне не указывай! Ты сам постоянно наступаешь мне на больную мозоль! — она это все выкрикивает, будучи зажатой у меня в руках и опять, снова, в который раз, ощутив ее тело в непосредственной близости, несмотря на все мое раздражение и злость, сердце бьется быстрее. Она прижата ко мне спиной, я вижу только ее светлую макушку и на меня нападает наваждение, что она сейчас поднимает голову, и я увижу… Лекси. Черт, надо как-то… Я разжимаю объятия, и она отпрыгивает от меня немедленно, размазывая по щекам слезы. Зачем мы это делаем, вот кто сказал бы мне?
— На самом деле я всего лишь хотел тебя подколоть, но ты выдала неправильную реакцию!
— А какую еще реакцию я должна выдать на обвинение в предательстве, когда я из кожи вон лезу, чтобы доказать обратное?
— Слишком эмоциональную! — невольно тоже начинаю повышать голос. — Если бы ты была ни в чем не виновата, тогда отнеслась бы к моим обвинениям гораздо спокойнее!
— Да? — прищуривается она. — А ты слышал когда-нибудь, что если женщину назвать сто раз коровой, она замычит? А ты…
— Всегда хотел это проверить, может, попробуем?
— Чего это вы пробовать собрались посреди ночи в оружейке? Голые? — скептически осматривает нас Матиас, прибежавший на шум. — Вы в курсе, что вы своими криками весь полигон на уши поставили? Чего вы разорались-то?
— Да вот ей захотелось оружие наше изучить… в три ночи, блядь! — докладываю я другу, искоса посматривая на Скай. — Как думаешь, это у нее тяга к знаниям или просто обыкновенный шпионаж?
— Я думаю, вам надо пойти и лечь спать, — устало констатирует Матиас, убедившись, что никто никого не убивает и не калечит. — Завтра разберетесь, кто что делает и кто какое наказание понесет. Да, и оденьтесь уже…
Я только что замечаю, что как был в одних штанах так и выскочил, а Скай стоит посреди оружейки в коротких шортиках и топике, который не доходит ей даже до середины живота. Она низко опускает голову и краснеет, а я замечаю в который раз, что у нее отличная фигурка, да и вообще… Черт.
— Все. Пошли. — Я беру ее за локоть и вывожу из помещения.
— Куда это ты меня тащишь? — спрашивает она, когда мы минуем коридор первого этажа и начинаем подниматься по лестнице на второй.
— В моей комнате будешь спать. Если ты по ночам будешь лазить по полигону, рано или поздно тебя пристрелит охрана. Я с тебя днем не спускаю глаз, а ночью хочу спать, а не вылавливать тебя по всей территории, кто знает, что тебе еще в голову взбредет! Так что будешь жить в моей комнате.
— А ты где будешь?
— В смысле «где я буду»? В своей комнате!
— А мы что, вдвоем там будем, что ли?
— Ага. А что тебя смущает? — Я немного поворачиваю голову в ее сторону и вижу, что она искусала губы себе до крови. И чего так нервничать?
— Да все! Ты! Я! В твоей комнате! А ты… и я… нет!
— Тебя никто и не спрашивает. Тебе предоставили комнату, тебе в ней не сидится. Значит, будешь под моим контролем и ночью.
Она замолкает, злобно выдохнув, и громко сопит, показывая свое негодование.
— Не делай так. Сразу напоминаешь недовольную.
— Я тебя ночью подушкой придушу. Или еще что-нибудь сделаю, не думай, что можешь так запросто неволить меня! Лучше уж обратно в камеру, чем к тебе в комнату. А вдруг ты меня…
— Да не мечтай. Нужно быть кем-то большим, чем строптивой малявкой, которая вечно не слушается и влипает в неприятности, чтобы меня заинтересовать. Так что спи спокойно, дорогой друг, меня ваша песочница не волнует.
Я вталкиваю ее в свою комнату, заперев дверь на ключ. Бросаюсь на постель и наконец вытягиваюсь на кровати, пытаясь унять сердцебиение, надо бы попробовать сегодня все-таки поспать. А Скай так и стоит посреди комнаты, сверля меня ненавидящим взглядом.
— А почему это ты на кровати, а я на диване? Тебя что, не учили девочкам уступать?
— Так то девочкам… — она бросает в меня подушкой, и я приподнимаюсь на локтях. — Слушай, нам завтра в рейд. Делай что хочешь, можешь даже убить меня во сне, только сделай так, чтобы я не проснулся, и сопи потише. — Я уже откидываюсь обратно и бормочу, практически засыпая. — Я на диване не могу вытянуть ноги, была бы умнее, сразу поняла бы.
Скай
Темнота и тишина, разбавленная тихим дыханием, а я, трясущаяся посередине комнаты, могу только сжимать руки в кулаки, стараясь беспомощно и жалобно не разреветься от обиды.
«Ты — предатель! Ты предала своих, почему ты не можешь сделать это с нами?»
И в который раз иголка входит в сердце и не получается ни вздохнуть, ни выдохнуть, остается захлебываться горечью его яда. Он не верит мне. Сколько я ни пытаюсь доказать обратное, сколько ни выворачиваюсь наизнанку, стараясь стать им кем-то, хотя бы союзником, пусть и не другом, теперь-то я понимаю, что это невозможно, каких нечеловеческих усилий ни прикладывай, я навсегда буду для них врагом, всегда буду в первую очередь под подозрением. Но нет, я — предатель, вот так безапелляционно, все равно предатель, и это клеймо на всю жизнь врезалось в меня, как не отмывайся, врослось — не счистить.
Ну почему это случилось со мной? За что мне такое «счастье» привалило? И что, постоянно в меня будут лететь эти шпильки обвинения, подозрительные взгляды и презрительные плевки? Тогда для чего все эти улыбочки и демонстрация хорошего отношения, в которое так хотелось верить? Зачем он меня взялся сам тренировать, инициация, к чему его защита и оберегания, если он снова срывается на раздражение и начинает метаться из крайности в крайность, все так же называя меня «недовольной» и «вражинкой»? А эти обещания, взять меня с собой в Бесстрашие?
Они же никогда меня не примут, просто пока я им удобна и полезна, будут держать рядом, иногда улыбаться, делать вид, что все в порядке, одаривать с барского плеча своей мнимой заботой, а как стану ненужной — выкинут, словно щенка, с которым наигрались. Вот и всё, такая правда жизни подрезающая крылья. «Ты — предатель!» И никого не волнует, что я чувствую на самом деле, насколько паскудно у меня на душе от таких обидных слов и всей этой ситуации в целом. Конечно, кто я, чтобы меня понимать? Да никто! Недовольная беспризорница без рода, племени и права на новую жизнь. Никто. Враг. Предатель. Я сама не знаю, кто я такая и откуда, с чего бы и им тогда переживать обо мне и моих чувствах.
Что для них чужая душа? Кого вообще интересует, что мне может быть больно и тяжело? Да плевать всем на меня, так оно и будет, и любой, если посчитает правильным пнуть или бросить очередное свое колючее обвинение, обозвать, никогда не задумается о том, что просто добивают и так уже подкошенного человека. Так не проще ли закончить это все и убить меня, а не трепать свои и мои нервы, держа в подвешенном состоянии: то приближая, то отталкивая, — если я все равно предатель! Не хочешь быть убийцей, агрессором, бесчеловечным монстром, хочешь исправить свои ошибки и начать жить, но вновь с небес на землю, даже под нее. Рывком. Одной фразой. И всегда я буду для них виноватой.
Только вот в чем? В том, что родилась не там? Что меня использовали? Что я не помню? Никому не понять никогда, что это такое — тонуть в собственной личной бездне, наполненной сомнениями, бессилием, горем, непониманием и жгучей обидой, из последних сил хватаясь на обломки воспоминаний, будто за спасительную соломинку, чтобы окончательно не уйти на дно.
Ну как он не понимает, что мне и так тяжело, и нет у меня никого, к кому я могу прийти со своими бредовыми домыслами и довериться, тем самым не навлекая на себе еще больше подозрений. Что я должна была сказать ему? Что? Как он себе вообще это представляет: «Товарищ командир, не могли бы вы показать мне ваше оружие? Нет, нет, что Вы, не собираюсь я тут вынюхивать и передавать данные недовольным, просто понимаете, когда на нас было нападение, мне говорили, что я бегала с «анти-танком» и отстреливала ваши беспилотники, пока меня не засыпало обломками. Вот я и подумала, что если смогу подержать в руках такую винтовку, может, в моей дырявой памяти еще что-нибудь прояснится по поводу бомбежки». Ага, как же, вот бы он офигел, а потом запер бы меня в камеру или еще куда. Так он и запер, тьфу. Лучше бы, и правда, попробовала бы ему как-то всё объяснить, может, Эванс бы и проникся. Ню-ню, Эванс — и проникся бы, щас, дождешься от него.
Ладно уж, плачь, не плачь, сколько ни хлюпай носом и не жалей себя, все равно ничего не изменить, пока не докопаешься до правды. Но сколько бы я себя ни успокаивала и ни уговаривала держаться, потерпеть, не обращать внимания на издевки и грубость, которые постоянно пробивают выстроенную иллюзионную броню, да вот только не выходит ничего. Мне все равно больно. И когда это прекратится и прекратится ли вообще, я не знаю. Да делайте уже, что хотите, я устала от постоянного напряжения. Ноющее мерзкое ощущение заползает под ребра, скручивается там и начинает хозяйничать, вплетаясь внутрь, окутывая отчаянием и какой-то обреченной беспомощностью. Сев на диван и обхватив коленки руками, и так чувствуя себя испуганным, потерявшимся ребенком, пытающимся на ощупь в полнейшей темноте найти дверь из страшной комнаты, по углам которой скрываются всякие чудовища, так теперь еще и встать становится боязно, будто из-под дивана кто-то может схватить и утащить за собой в никуда. Ну всё, дожила, детский сад на выезде.
Это всё он виноват! Чего он на меня опять взъелся со своей паранойей? Где логика-то, вообще: значит, спину я тебе свою прикрывать доверяю, а вместе с ней и жизнь, но при этом не верю? И что мне теперь делать-то, а? Как быть? Как? Я вообще-то никогда с мужиками не жила, а та сволота, с которой приходилось делить казарму, только и ждала, чтобы я уснула, и пыталась подобраться поближе, чтобы трахнуть без спроса, спасибо, что острый ножичек быстро остужал неблагоприятные порывы, а то бы… черт, вдруг и ему что-то взбредет в голову… Бли-и-ин, прекращай уже себя еще больше запугивать. Не станет он тебя трогать, он же не монстр. Звучит, конечно, вполне убедительно, но я все равно для пущей уверенности закручиваюсь в одеяло, сворачиваюсь калачиком и начинаю пристальнее вслушиваться в тишину, стараясь не дышать слишком громко. Мне что, и правда тут теперь спать придется? Да я же не смогу и спокойно глаз сомкнуть, постоянно ощущая чужое присутствие. Ишь как ты здорово придумал, нервомот, чтобы всегда на глазах была, а вот хрен тебе, сам меня отсюда переселишь как миленький, устрою я тебе райскую жизнь. Ты еще не в курсе, как я пищу по ночам, когда мне снятся кошмары, или реву, будет тебе приятный сюрприз, замучаешься хвататься за пистолет, а то и за сердце.
Но на моё бескрайнее удивление, засыпаю я вполне спокойно и до самого утра, пока эта командирская заноза не начинает топать, как слон, скрипеть дверцами шкафа, фырчать что-то себе под нос и всячески способствовать моему пробуждению. Но это еще полбеды, когда я понимаю, что мне придется идти на первый этаж в свою бывшую комнату, чтобы одеться, через весь жилой корпус в одних шортах и майке, да на обозрение всех Бесстрашных, мне становится плохо. Очень плохо.
— Ух ты, детка, ты меня даже не убила во сне, — приветствует меня Эйт, увидев, что я пытаюсь встать с дивана.
— И вам, доброе утречко, товарищ командир! Охота была мараться, — мрачно ворчу, совершенно не выспавшись на неудобном ложе. — Эйт, — тихонечко зову я копошащегося у стола командира. — А как мне теперь идти, ведь вся моя одежда осталась там, в комнате.
— Так и иди, — спокойно отзывается мужчина, совсем не смутившись. — А что такого? Ночью тебя это не особо волновало, что сейчас-то изменилось? Конечно, если хочешь, можешь и в окно попробовать, тебе же не впервой, вот только это будет выглядеть еще подозрительнее.
— Ты что, совсем не понимаешь? — злюсь я. — Ночью меня никто не видел, а сейчас… А вдруг, они подумают, что я… то есть мы… — он с интересом оборачивается и еденько ухмыляется, — что у нас, что-то… Черт!
— Пф-ф, с чего ты взяла, что кому-то будет до этого дело? И вообще, даже если и так, что тут такого? — издевательски хмыкает Эванс, наблюдая, как я нервно бегаю по комнате, то и дело натыкаясь на мебель, и застываю, выпучив на него глаза. — Выключи уже свой детский сад и давай собираться. Какая разница, кто и что может подумать, я же не парюсь по этому поводу, видишь? — разводит он руками, будто хочет обхватить весь мир. Странно, чего это у командира такое хорошее настроение, обычно по утрам он смурнее хмурой тучи, пока не зальется кофе под завязку, а тут на тебе. — Тебе со мной, кстати, теперь жить, так что привыкай.
— Я живу не с тобой, а с твоим диваном! Ясно? — чуть не ною я, глядя на его невозмутимую моську. — И вообще он совсем неудобный, у меня теперь болит всё тело!
— Ну извини, не предусмотренно здесь царского ложа для беглых принцесс. Только для принцев, — заявляет командир, изо всех сил пытаясь сохранить серьезное выражение лица и не заржать.
— Ты издеваешься, да? — догадываюсь я. Всё ясно, теперь отыгрываться будет за вчерашнее.
— Несомненно, — соглашается он, уже не сдерживая улыбочки. Ах вот как, ну хорошо.
— Ла-а-адно, если охота тебе со мной возиться и нянчиться — на здоровье. Но только спать я буду на твоей кровати!
— Конечно, будешь, — покладистости командира нет предела, я от души радуюсь маленькой победе, да вот рано: — Но только в ногах.
— Эйт, а не проще ли тебе завести себе кошку, она меньше места занимает и приглядывать за ней нет необходимости?
— Тогда уж лучше рыбок, они, по крайней мере, молчат.
— Ты не можешь меня заставить тут жить! — отчаянно завываю я, притопывая ногой.
— А я и не заставляю, я приказываю, — безапелляционно припечатывает он, и становится понятно — бороться бесполезно. — Так, всё, хватит пререкаться и выносить мне мозг, — уже серьёзное говорит Эванс, вальяжно направляясь к окну, и вытаскивает сигареты. Ну это уже чересчур, он меня и травить еще будет! — Всё уже решено! А за неисполнение приказов и переговоры с командованием один наряд вне очереди по мойке сортиров. Ясно! — рявкает Эванс, прикуривая. По комнате тут же расплылся противный дым. Фу-у!
— Так точно, сэр! — рычу я, стараясь удержать слезливый поток и ничем в него не запульнуть. — Но сразу предупреждаю, полы я здесь мыть не буду.
— Еще как будешь, если прикажу! — глумливо обещает мне этот нервомот. Причем, наверняка, еще и правдиво, блин.
— И не кури в комнате, ненавижу, когда воняет дымом! Трави себя сколько хочешь, если нравится, но на улице! А мне моё здоровье, мать его, дорого как память, — дергая запертую дверь, вредно спорю я.
Эванс, закатив стальные глазки, только фыркает, выуживая из кармана ключи, и выпускает меня из комнаты. Страшно негодуя, я выбегаю в коридор, злясь на весь свет разом и, конечно, на командира, как с размаху врезаюсь в чью-то грудь. Ну, так прекрасно, что пипец! Несколько секунд в коридоре царит гробовое молчание, пока я оглядываюсь на преграду и не знаю, смеяться мне или плакать. Передо мной стоит Майки, удивленно теребя свои светлые волосы, лезущие на глаза, с которым мы подружились и прекрасно общались. И вообще он мне нравится! Черт, ну и почему бы было не ему меня поймать в оружейке, он хоть издеваться бы не стал и все правильно понял.
— Скай? А что ты тут делаешь, и без одежды? — выходит из ступора ЭнЖи.
— Я… а… — оцепенение проходит, а в груди неприятно, скручиваясь в тугой комок, поселяется горькое, стойкое чувство смущения, словно меня поймали на месте преступления.
Откуда-то из соседних дверей еще выныривает и Анишка, глаза ее становятся еще больше, чем у блондина, а сзади еще и раздаются размашистые шаги вышедшего из комнаты вслед за мной командира. И как апофеоз ко всей примечательной картине звучит невозмутимый голос над коридором:
— Эй, и куда это ты собралась, а? А постель за тебя я, что ли, должен убирать?
Челюсти ребят медленно, но верно начинают сбегать ниже. А что, всего-то полуголая я, лохматая и вся взмыленная, после словесной перепалки с Эвансом, которая вообще-то должна жить на первом этаже, а не выскакивать по утру в таком виде из комнаты командира полигона, злобно сопя, да еще и Эйт добавляет масла в огонь! Анишка начинает нервно посмеиваться, Майки покашливает, глядя то на меня, то на Эванса. Вот так я и думала, что они всё неправильно поймут и что-нибудь подумают неприличное. Самое время как-то оправдаться и попытаться объяснить весь казус положения, что я и делаю, да только красноречия не хватило:
— Это не то, что вы думаете, он меня заставил! — ляпаю я, зажав ладошками рот, и краснею как помидор. Ой, ну кто ж меня вообще за язык тянул-то?
А вот теперь челюсти ребят изысканно улетают к коленям. И я, черт побери, их очень даже понимаю. Э-эх, надо было лезть в окно!
Алекс
Из сна меня вырывает шорох среди ночи. Нет, это совершенно невозможно, да это просто… Я вот одного не могу понять, она встает тогда же, когда и я, ложится чаще всего тоже вместе со мной, но при этом у нее остаются силы, чтобы ночью колобродить? Как? Может, я мало ее гоняю? Может, больше надо? Тонкий шелест откидываемого одеяла, пошуршала — ноги спустила, завозилась, что-то надела вроде. Тихонечко, на носочках пробирается к двери. О-о-очень интересно, ключ, что ли, тиснула? Бля, точно, тиснула… Вот коза!
— Сбегаешь? Ну и куда намылилась опять?
Скай замирает, если бы видел ее, подумал, что она даже как-то вздрагивает, но быстро ориентируется и огрызается.
— Да я это, сейчас вернусь, только вооружение ваше перепишу и на полигон к недовольным сбегаю, передать. Я быстро, не волнуйся, дядя Эйт, одна нога тут, другая там.
— Бля, да угомонись ты уже! — раздраженно выцеживаю я, запуская в нее подушкой. — Спать надо по ночам, а не бродить!
— Я, между прочим, живой человек, а не киборг, что бы ты там обо мне ни думал! — Скай запуливает подушку мне обратно с такой силой, что она прямо-таки врезается мне в лицо. — Есть я хочу! Ясно, нет?
— Блядь… — ну вот что делать с ней? Иногда кажется, ну ее нахуй, пускай делает, что хочет! Хочет бродить по ночам, пускай себе ошивается, получит пулю от охраны, ну и хрен с ней! Пусть сбегает на все четыре стороны, не могу я больше возиться с этой курицей беспокойной! Вот уже неделю она каждую ночь обязательно хуевертит, не мытьем так катанием старается вывести меня из себя. То ревет по ночам, то пищит от кошмаров. — Да твою мать, ужин же был! Ты где ошивалась-то?
— На полосе препятствий, лишние четыре круга, не забыл, дядя Эйт? А потом столовку закрыли. А я кушать хочу, — говорит она плаксивым голосом, садится на диван, кладёт локти на колени и поджимает кулачками щеки. Я лежу еще минуту, а потом резко встаю с кровати, хватаю ее за плечо и тащу на выход. Она идёт, не сопротивляясь, но при этом опасливо на меня посматривая.
— Куда это ты меня тащишь?
— На скотобойню©! — страшным голосом говорю я и уже не могу не улыбаться. — Сейчас наделаю из тебя бифштексов и, наконец, буду спокойно спать по ночам.
— На самом деле, это не моя идея была ночевать с вами в одной комнате. Кто же виноват, что мне с вами плохо спится.
— А вот мне, наоборот, хорошо спится рядом с тобой, — неожиданно для себя откровенничаю я. — Когда ты даешь поспать, конечно.
Она замолкает и как-то затихает, а мы тем временем доходим до кухни. Я усаживаю ее за разделочный стол, ставлю чайник и начинаю рыться в закромах холодильника.
— Эйт… хм… Прости, пожалуйста, ты только… хм… не обижайся, но не мог бы ты…
— Че ты там мямлишь? — не отрываясь от изучения недр рефрижератора, отвечаю я ей. — Ты чего-то конкретного желаешь в это время суток? Что ты любишь есть в… — кошусь на часы, — в два тридцать восемь ночи?
— На самом деле я хотела попросить тебя прикрыться, — смущенно бормочет она, пряча глаза.
— Да? — удивленно поднимаю брови. — А некоторым нравится, когда я подаю поздний ужин, или, лучше сказать, ранний завтрак в таком виде. На вас не угодишь, миледи!
Я опять отворачиваюсь к холодильнику, вытаскивая припасы. М-да, давненько мы на охоту не ходили, надо бы пополнить запасы продовольствия, чет совсем у нас ничего вкусненького нет. Чайник уже закипел, я завариваю чай из трав, терпкий аромат которого расплывается по пищеблоку и наполняет помещение каким-то призрачным уютом.
— Так, ну особенного я ничего не могу предложить, тут еще оленины немного осталось, жаркое, только его надо немножко взять, потому что, я так понял, повар его на завтрак оставил еще, варенье к чаю, ну и, конечно, шоколад твой любимый. Могу предложить в виде пасты. Любишь шоколадную пасту?
— А тебя волнует, что я люблю? Тебе, по-моему, вообще на меня пофиг.
— Знаешь что, родная, давай так, — почти устало выговариваю, не забывая накрывать стол. — Я с тобой на кухне посреди ночи согласен потрапезничать, и раз уж так вышло, предлагаю сделать эту трапезу примирительной. И будем уже спать по ночам!
— Вот всегда ты так! — оттопыривает она нижнюю губу. — Я из кожи вон лезу, чтобы показать, что я на самом деле хочу стать Бесстрашной, выполняю все дурацкие упражнения, которыми ты меня пичкаешь на тренировках, таскаюсь с вами во все рейды, действительно стараюсь быть как можно лучше, а у тебя только одно на уме — предатель, предатель…
— Вот что, — я ставлю на стол все, что нашел, разливаю чай по большим уютным чашкам, вытаскиваю колотый сахар. — Я задолбался от всего этого никак не меньше тебя. Я давно уже не могу нормально выполнять свои прямые обязанности, а только вожусь с тобой, как с малолетней сопливкой, принимая на себя все твои детские капризы и обиды. Если говорить начистоту, я очень хочу доверять тебе и, самое главное, мне хочется тебе верить. Я вижу твою искренность, вижу твое желание нам помочь, стать одной из нас, твое упорство вызывает неподдельное уважение. И потом я чувствую, что ты совсем не та, какой хочешь казаться. Но некоторые твои действия… Скай, если бы мы жили хотя бы наполовину так, как ты действуешь, мы давно все погибли бы. Мы живем сплоченно, у нас дисциплина в ходу и субординация. И чем раньше ты это поймешь, тем лучше. Что бы ты там ни думала, а я, командир полигона, кормлю тебя среди ночи только по одной причине: мне на тебя не наплевать. Не знаю как ты, а я хочу, чтобы ты стала одной из нас, хочу, чтобы ты вспомнила, кто же ты на самом деле, но ты должна жить по нашим принципам.
— Так я и живу! Чем я не живу-то? Я делаю все, что ты мне говоришь, Бесстрашные учат меня, просто… мне нужно время. И мне нелегко, между прочим! Всё, что я помню, это как мы жили, выгрызая друг у друга место под солнцем! Я никогда не могла спать нормально, если в комнате есть еще кто-то, потому что меня могли изнасиловать в любой момент мои, как ты называешь их, соратники. Вся моя жизнь, которую я помню, это сплошные драки и соперничество. Мне нелегко привыкнуть к тому, что люди относятся ко мне хорошо, а когда ты говоришь, что я предатель, у меня просто руки опускаются! Мне кажется, что все так думают и не верят мне.
— На самом деле все давно к тебе привыкли и считают одной из нас. А, как командир, не могу позволить себе расслабляться, как бы мне этого не хотелось. И вообще, если бы я не доверял тебе, не стал бы готовить чай почти в три ночи в одних трусах. Так что пей и пошли спать!
Она сидит, вся такая грустная, обнимает чашку пальцами. Явно думает о чем-то, и не вполне все эти ее думы приятные, как я вижу. Надо бы ее отвлечь, она совсем погрязла в своих метаниях, по моим наблюдениям, она все время что-то вспоминает, просто не говорит мне никогда.
— Ты можешь мне сказать, о чем ты вспоминаешь? Я ведь вижу, что ты часто то зависаешь вдруг после какой-нибудь фразы, то вообще в обморок хлопаешься. Может, расскажешь? Я имею отношения к этим воспоминаниям?
Она поднимает на меня глаза и пытливо смотрит, продолжая прихлебывать из чашки, явно думая о том, что мне знать не полагается.
— Ты знаешь… В моей жизни никогда не было ничего хорошего. Праздников не было, заботы, любви, никто никогда не называл меня «детка» так ласково, как ты это делаешь. — Она опускает голову и улыбается так грустно, что у меня опять сердце сжимается. — Я не помню такого, чтобы кто-нибудь, когда-нибудь хвалил меня просто так, не потому что я из себя вывернулась, а вот просто затем, чтобы сказать что-то хорошее. Но… Я не знаю почему, но мне всегда этого хотелось. Заботы, теплоты, любви. Ты, наверное, считаешь все это розовыми соплями, ты ж бесстрашный командир полигона, суровый лидер и все такое. А я мелкая недовольная, которая грезит о парне, что приходит ей во сне.
Она замолкает, уставившись на жидкость в чашке, а я не знаю, что и думать. У меня полное ощущение, что она вдруг приоткрыла мне завесу некоей тайны, но я никак не могу понять до конца, что она имеет в виду. Слова, которые она говорит складываются в предложения, но смысл их доходит до меня с трудом.
— Ну вот, я так и знала, что тебе будет сложно это понять. Да, честно говоря, я и сама не особенно это понимаю, но… Я думаю, что когда-то у меня был кто-то, кто любил меня, заботился обо мне, для кого я была дорога. Я не знаю, откуда эти ощущения, и иногда я будто вспоминаю что-то. Да, это происходит вдруг, я никак не могу понять с чем это связано, просто некоторые фразы неожиданно кажутся мне знакомыми, или неожиданно я попадаю в ситуации, в которых я была, или, может быть, они мне когда-то снились, потому что все так размыто и даже в какой-то степени неправдоподобно. Не знаю, мне трудно объяснить. Я вижу, что ты не понимаешь.
— Я думаю, с этим должны разбираться Эрудиты. А что за парень, который тебе снится? Ты его знаешь? Узнать сможешь, если увидишь?
Я сам удивляюсь, при всем моем желании сказать все это безразлично или хотя бы нейтрально, насколько мне вдруг стало важно, чтобы она вспомнила именно это.
— Нет, к сожалению. Я никогда не вижу его лица. Он приходит ко мне, все это на уровне ощущений, когда я с ним, я чувствую себя нужной, защищенной, любимой. Может быть, он был в моей жизни, а может быть, это лишь плод моей детской фантазии. Не знаю. Но мне очень хотелось бы пережить эти ощущения в жизни, не только во сне.
Она замолкает, вновь погрузившись в свои мысли, а я вдруг думаю, что она ведь в сущности совсем еще малявка, которую никто никогда не любил, даже родители. А ей, как и любой малявке, очень хочется чтобы ее любили!
— Алекс, — обращается она ко мне, чуть смущенно улыбаясь, — расскажи мне о ней еще, — она говорит так тихо, что приходится вслушиваться, но я и так понял про кого она спрашивает. Про Алексис. Я закрываю глаза и зажмуриваю их до разноцветных кругов, потому что все равно каждый раз больно. Все еще не отпускает. Мне тяжело говорить о Лекси, но держать в себе эту боль становится все невыносимее. Я никогда ни с кем не делился, одним из моих правил общения с девицами было никогда не обсуждать бывших подружек, но сейчас… Другое дело. Мне хочется рассказать ей о Лекси, может быть, если она ее знала, то так она быстрее о ней вспомнит?
— Что тебе рассказать? Мне на самом деле не так просто говорить об этом.
— Понимаю, но знаешь… Ты говоришь, что я на нее похожа, а я все пытаюсь понять, чем же? Ведь мы с ней абсолютно разные.
— Не знаю, детка, — дернув уголком губ, отвечаю ей, — я вот смотрю на тебя, вижу вполне такую симпатичную девушку, но иногда… Прости, может тебе это будет и неприятно слышать, но бывает так, что твоя улыбка, или жесты, или взгляд. Черт, ну не знаю я, как объяснить! Ты говоришь, как она, плечами пожимаешь, вот эти все шпильки, которые ты в меня втыкаешь…
— Как вы познакомились?
— Не поверишь, почти также, как и мы с тобой! — Не знаю, какой получилась улыбка, искренней или кривой, но вспоминая Лекси, не улыбаться я не могу. — Она придралась к моему прозвищу, а я сбросил ее с крыши.
— О, как, — тоже улыбается Скай, — ты знаешь подход к девушкам, как я посмотрю!
— Да, она все время доставала меня своим острым языком, при этом, как потом оказалось, она все впитывала как губка и слушала очень внимательно. А я думал, она меня ненавидит, все делает наоборот и очень злился. В отстойник ее посадил. А потом мы жили вместе с ней в подвале.
Она вдруг закрывает глаза, и подаётся немного вперед, оперившись руками о столешницу. Мотает головой и тяжело дышит.
— Что? Что такое, Скай? Ты что-то вспомнила?
— Крик… Разорванная одежда… Ты спас ее от изнасилования, да? Ты жил с ней в подвале, потому что кто-то угрожал ей?
— Точно! Скай, ты знала Алексис! Никто больше не знал, почему я жил с ней в подвале, все думали потому, что до нее докапывается один из неофитов, но про изнасилование никто не знал! Только она могла рассказать тебе!
— М-да… — тянет она, — похоже, что ты прав, но почему же тогда я ее не помню?
— Если честно, не знаю, не буду врать. Эрудитам тебя показать надо. Ты поела? Может, уже спать пойдем, а?
— Блин, опять на дурацкий диван! — бормочет она, а я только ухмыляюсь.
— К твоему сведению… он раскладывается. Странно, что ты сама об этом не догадалась!
— Алекс! Ты просто поросенок! Ты не мог пораньше сказать, я целую неделю мучилась, уснуть не могла, вот ведь… блин!
— А ты не спрашивала. В следующий раз будешь меньше дуться!