Поваренная книга Танит

Мы ели молодые побеги спаржи, и я на голубом глазу брякнула:

– До чего ж люблю все молоденькое, свеженькое, цветущее!..

Умаллат с Артанис так и покатились со смеху. Я растерянно договорила:

– Крапивку весеннюю, корнишончики, раннюю картошку...

– Мальчиков-блондинов лет пятнадцати, – подсказала Умаллат сдавленным от смеха голосом.

Тут я поняла, чего они ржут, и тоже захихикала. А потом мысли мои приняли совсем другое направление. Я потянулась с мечтательным видом и сказала нараспев:

– Ой, дамы, вы себе не представляете, что такое пятнадцатилетний девственник!

– Слава всем богам, наконец-то подходящая тема для разговора, а то все про урожай да про пеленки-распашонки! – глаза Умаллат разгорелись.

Артанис положила подбородок на сплетенные пальцы и посмотрела снисходительно, будто говоря: «Мели, Емеля, твоя неделя». Время послеобеденное, дочка ее вкушала дневной сон в соседней комнате, так что можно было не следить за языком. В любой женской компании рано или поздно разговор сбивается на мужиков. В компании моих милых хозяек – скорее поздно, чем рано; ничего удивительного, они же, хм... не знаю слова приличнее, чем «женоложица». Впрочем, если б даже я была не в курсе, то круглый тугой живот одной из хозяек и маленькая дочка другой были наглядным свидетельством, что с мужиками они гульнуть не против.

Мы тяпнули по рюмочке винца и принялись хвастаться.

Я тогда ездила собирать виноград в окрестности Тэтуана. Было мне двадцать лет, и всем остальным поденщикам не больше, а двадцать лет, как известно, бывает раз в жизни. Дело молодое, вино тоже молодое... после трудового дня еще силы оставались у костра на гитаре побренчать, на скрипке попиликать, спеть или станцевать. До сих пор люблю ночные посиделки у костра. Шум, смех, теснота, шуточки фривольные, все напропалую флиртуют со всеми и строят из себя прожженных ловеласов. Все эти сборы винограда – такая вольница для молодежи, никакого тебе родительского присмотра, и не нужно думать, куда привести любовника, под любым кустом расстелил одеяло, и вперед. В Марранге даже так говорят: «Кто твой виноград обобрал?» – в смысле, кто был первым.

Первого на всю жизнь запоминаешь, без разницы, он у тебя или ты у него. Вот чтобы оба друг у друга первыми были – о таком я не слышала. Два девственника в постели – наверное, комедия еще та. Потому у нас принято, чтобы отрока в мир наслаждений вводил кто-то постарше, поопытней.

Вот и этот паренек ко мне потянулся. Был он такой юный, свеженький, кудрявый, загляденье просто. По-моему, самый младший из всех. Слава богу, детишек младше четырнадцати ни на какие там сборы винограда не отпускают.

У меня на него горело все, что только можно, начиная с глаз. Я все думала: не может быть, чтобы этакую лилию еще никто не сорвал! Он был чудо как хорош в своей развязной наивности, и ему ужасно шло быть болтливым и пьяным. Мы хлестали с ним вино из одной кружки, кто кого перепьет, травили без умолку пошлые анекдоты, а потом уже и кружки показалось мало, вздумали поить друг друга вином изо рта в рот.

Кто не знает, что такое поцелуй прелестного юноши, тот прожил зря свою жизнь, точно!

Помню до сих пор его терпкие от вина губы. Самый подходящий для вина бокал – пылкий умелый рот. От одного этого можно кончить, ей-богу. Не помню, кто кого утащил от костра, но очень скоро мы обнаружили, что тискаемся в высокой траве на краю виноградника, да с такой жадностью, будто вот-вот отберут.

Но вот когда дошло до дела, точнее, до тела, он срывающимся голосом раскрыл одну пикантную подробность своей биографии. Оказывается, он еще ни с кем никогда, ни полразика! Признаться, в первый момент я растерялась. Как-то не видела себя в роли наставницы. Но не бросать же начатое на полдороги? Вздохнула поглубже да и кинулась в него, как в омут.

Он был как вино, мой сладкий мальчик: игристый, пьянящий, шалый. Мы с ним славно покувыркались и в ту ночь, и в последующие. Ни разу я не пожалела, что обобрала этот виноградник. Боялась только, что влюбится, но бог миловал, обошлось. Уезжала я раньше, он провожал меня серенадой, и я еще долго слышала его нежный, чистый голос, в котором дрожали слезы. Воспоминания вкусные, сочные, как розовый виноград «пино-фран».

А через два года, когда меня занесло в Ламассу, я случайно столкнулась с ним на улице. Он отвел глаза и сделал вид, что меня не узнал.

Но этого я дамам не рассказала. Вот еще!

Интересно, сколько подробностей выпустила из своего рассказа Умаллат по цензурным соображениям? Наверное, ни одной. По-моему, она вообще ничего не стесняется. Кто другой в присутствии зазнобы стал бы вспоминать о былых увлечениях! Но чего можно стесняться, когда на тебя смотрят, как Артанис: с гордостью, с восхищением, принимая вместе со всем прошлым и будущим.

– Мальчишки меня не слишком заводят, но танги – совсем другое дело. Иного в платье наряди, и от девчонки не отличишь. Мы с приятелем год у них прожили, как в цветнике. Даже то, что я женщина, не мешало. Главное, золотишком запастись, бусиками там, браслетами всякими, и любой мальчишка твой. Или даже воин постарше. Больше, чем танги, никто это дело не любит, точно вам говорю.

Все бы хорошо, но тут мне пофартило положить глаз на главного красавчика племени. Я не мастер расписывать, как Танит, на слово поверьте. Хорош был, глаз не отвести. И норовистый, как жеребчик необъезженный. На меня и смотреть не хотел. Тут уж дураку ясно, что ничего не светит. Ну, и я не любитель головой стену прошибать. И давай делать вид, что его и на свете-то нет. Что плевать мне на его локотки и плечики, и губки бантиком, и тонюсенькую талию.

Тут случилось у них состязание, копья метать. И бесенок этот возьми да объяви: с победителем проведет ночь. Там не все воины участвовали, только кто помоложе, и я сбоку припека. Вы бы видели его лицо, когда я выиграла! Будто мир перевернулся. Этого он никак не ожидал. Но тут я сказала, что от награды отказываюсь, и он совсем офонарел. Как это, от него да отказались!

– Культурный шок, – сумничала я.

– Недели не прошло, как он начал мне глазки строить. А я уже привыкла прикидываться, да и если так подумать, что мне до него? Будто мало других мальчиков, не таких балованных. Он аж локти кусал от злости. Тут еще загвоздка в том, что они гордые, танги, никогда первыми не предлагаются, вроде как обычай такой. Нет, если старший и опытный, то запросто скажет: "Пошли трахаться!" А мальчишке нельзя. Сиди и жди, пока на тебя обратят внимание.

Но он взял и залез ко мне в палатку ночью. А я, сволочь такая, выставила его, да еще сказала, что пересплю с ним не раньше, чем он наденет женское платье. Это степняк-то! Потом ходила и оглядывалась, за такое оскорбление можно в спину нож схлопотать.

А потом у моего приятеля вышла ссора, и нам пришлось по-быстрому уносить ноги. На следующий день кто бы вы думали, нас догнал? Мой бесенок. Я его в Криду увезла и там при себе держала. Как шелковый был, на все согласный. Даже в женские тряпки позволял себя наряжать. Ну, и я не скупилась. Все жалованье кавалерийское на него спускала, золотом увешала. Думаю, когда он в племя вернулся, все обзавидовались.

– А вот у меня было, наверное, с полсотни мальчиков с семи до четырнадцати, – сказала Артанис, интимно понизив голос, и мы с Умаллат даже рты пораскрывали. Насладившись нашим изумлением, она добавила тем же тоном: – Тогда я работала школьной учительницей в Мурувве, – и, довольная, смотрела, как мы хохочем.

– Ой! Пацан пинается! – вскрикнула Умаллат, хватаясь за живот.

Артанис, наклонившись, прижалась губами к ее животу.

– Вот это будет главный мужчина в твоей жизни.

Он появился на свет в последние дни лета, как и обещала повитуха бабка Раав. Роды были трудные, бабка ругалась на девиц, которым дома не сидится, полжизни в седле проведут, а потом ребеночек лежит неправильно, да еще мышцы себе такие накачают, что дай боже при схватках младенца не задушить. Умаллат не кричала из гордости, зато материлась, как сапожник, и так сжимала руку Артанис, что вывихнула ей запястье. Такие уж они, женщины-воины.

Мне пришлось посидеть с Рианнон, не для детских глаз и ушей было зрелище. Кроме этого, помочь я ничем не могла. Роды показались мне бесконечными, хотя на самом деле прошло не так уж много времени. Я слыхала про женщин, которые сутками разродиться не могут.

Уже была глубокая ночь, когда послышался детский крик, и немного погодя бабка Раав вышла, утирая пот со лба, со своим узелком. Я пыталась всучить ей золотой, но она повертела его в руках и вернула.

– Нет у меня сдачи, дочка.

– Не надо сдачи, – сказала я тихо.

– Эх, дочка, не будь ты из Марранги, я б обиделась. Это у вас там все в деньгах меряют.

И я дала ей горсть медяков и курицу-несушку, как принято в Криде. Кто побогаче, и коня, и корову может отдать; главное, чтобы живое было.

Мальчишка родился с черным пушком на голове и длиннющими ресницами. Он был на диво смуглый, но бабка Раав божилась, что с возрастом побледнеет. Криданская, фарисская и степная кровь – взрывчатая смесь!

– Как назовешь? – спросила я Умаллат, стараясь говорить небрежно. Я помнила, что она собиралась назвать его по отцу. Вот чего мне сейчас совершенно не хотелось слышать, так это имени Кенджиро.

– Эрджия, – сказала она, глядя, как младенец ловит губами сосок.

Не знаю, откуда она его взяла, но имя удачное. Сошло бы и за горское, и за степное. И даже за арисланское, если ударение сделать на последний слог. Хотя, думаю, Умаллат никогда не станет так его произносить.

– Какой он хорошенький, – выдохнула Артанис, любуясь на обоих.

– Глупости, – проворчала Умаллат. – Страшнее мальчишки у меня еще никогда не было.

Но смотрела она на него с такой нежностью, какой наверняка не удостаивался ни один, даже самый прекрасный юноша в ее жизни.