3
Кассандра тихо всхлипывает. Худощавое тельце то и дело вздрагивает, содрогаясь.
Отчаяние выдавило у нее слезы из глаз — слезы досады, зависти, недоброжелательства ко всем, самые мучительные слезы. Несколько хрустальных капель скатились по щекам, лишь ненадолго задерживаясь на подбородке, чтобы в следующий миг сорваться, падая и тихо разбиваясь о каменный пол.
Тесная комнатка пропахла землей и влагой, неприятно, хоть уже и привычно щекочущей нос. Тихо звякнула цепь, когда Розенберг дернулась. Запястья давно уже затекли и болели, однако девушка не могла и помыслить о том, чтобы снять эти чертовы «браслеты». Миф не могла даже руки свести, не то что бы освободиться.
Алый взгляд полон боли и направлен в парящую дымку, расположенную в метре от нее. Черная по краям, ближе к центру она, точно не слишком большой телевизор, транслирующий не самую хорошую картину.
Никита. Ее Никита. Все с той же широкой улыбкой. Все такой же уверенный. Совсем не изменился. А она все еще здесь. Дрожащая, уставшая, изнеможенная. Больно сжимается сердце, когда перед Бергом появилась ее копия, подосланная им.
Еще больнее становится, когда она видит, как его глаза радостно блестят при виде подделки. Он рад ей! Но это не она! Отчаяние подкатывает к горлу неприятным комком, вставая поперек. Мимолетная волна облегчения — видно, как он прищуривается, заподозрив что-то не ладное. Но она сделать ничего не может.
И оттого еще больнее.
Тонкие розовые губки поджались, когда как длинные тонкие бровки выгнулись домиком.
Кассандра уже не плакала, но что-то тяжелое, как камень, лежало у нее на сердце. Затуманенный взгляд и темные круги под глазами делали вытянутое и осунувшееся лицо почти неузнаваемым. Нежная кожа казалась еще бледнее, чем была изначально.
Сколько она вообще не выходила отсюда?
После «стирания» она оказалась здесь. Она и большое количество иных. Она слышала их тихие беседы, если «камеры» находились достаточно близко. Слышала каждый крик и мольбу о помощи. Слышала истерики, слезы и обзывательства, направленные скорее куда-то в пустоту, нежели кому-то определенному.
Они все знали кто их запер тут, кто виноват в их страданиях и мучениях. Они ненавидели его. Но все были в одном положении: прикованные, уставшие и обессиленные.
-Черт, черт, черт. - Рычит, жмурясь и запрокидывая голову к потолку.
Лицо мифа искажается гримасой боли и отчаяния, нахлынувшего с новой силой. Она приподнимает ноги, ударяя по полу совсем небольшими каблучками своих сапог.
Ее одежда во многих местах перепачкана, а кофта имеет несколько прожженных мест. Что-то, а "стираться" без боя она не хотела.
«Уж лучше бы стёрли нормально...» - Шмыгнула носом алоглазая. - «Раз и навсегда...»
Тогда бы она не мучилась, смотря на это. Она была рада видеть Никиту. Даже того же Роменского, к которому относилась пусть и нейтрально, с некоторым снисхождением.
Но не так... Не через "брешь". Вживую, чувствуя тепло живых — да.
Тогда бы она смогла больше никогда не слышать этого мерзкого голоса.
Глубокий, несколько даже завораживающий, и точно внушающий ужас. Голос этого придурка звучал так, словно говорил он в твоей голове. Ужасно. Просто ужасно. Как же она ненавидела голос Зимбера.
Медленный и глубокий вздох. Тело обмякает, когда глаза медленно стекленеют, закрываясь. Голова опускается, и шоколадного цвета волосы дергаются.
Он стоит за дверью, прислонив к ней руку. Тихий хмык проносится неприлично гулким эхом по пустынному коридору, содержащему еще не менее пятнадцати таких же дверей. Те, за которые не могут выйти мифы. Те, в которые войти можно только снаружи. Те, которыми управляет только он.