Эффект плацебо

- Рыба.

Два согласных звука отталкиваются от моих губ. Первый врезается в нёба вместе с языком, другой выскакивает наружу, как пробка из бутылки.

- Ры-ба, - повторяю по слогам и неожиданно выныриваю из сумрака, поглотившего мое сознание.

Когда я открываю глаза, все вокруг кажется мутным, будто бы сквозь запотевшее стекло. Моргаю много раз, картинка становится четче, но я не могу повернуть головы, потому что все тело расслаблено до невозможности и не желает приходить в норму.

- Ры-ба, - выплевываю я в потолок, нависающий надо мной серым блоком, и почему-то тихо смеюсь в ответ на свое же сумасшествие.

Перевожу взгляд чуть дальше и все еще бегу им по потолку, когда упираюсь в несколько небольших светильников. Они выключены, но в комнате достаточно светло и больше походит на день, нежели на ночь. Перевожу взгляд еще дальше и добираюсь до места, где потолок переползает в стену, и спускаюсь вниз. Стены тоже серые, но с каким-то бежевым подтоном, матовые и совершенно одинаковые. Пустые, голые. Огибаю беглым взглядом паркетный пол.

У противоположной стены стоит старенький антикварный шкаф, около него - большое кресло и журнальный столик. Мне следовало бы удивиться, но вместо этого я закрываю глаза и слушаю, как часто бьется мое сердце. Постель слишком удобная. Она теплая и пахнет порошком. Она чистая и не кишит насекомыми.

Наслаждаясь приятным домашним воздухом, я не сразу начинаю чувствовать боль. Она - штука коварная, и, словно гадюка, медленно ползет по моему телу. Сначала боль охватывает ноги, самые ступни. Потом ползет вверх, заставляет мышцы сжаться в судороге, но своего пика агония достигает в области левой руки. Я рефлекторно тянусь свободными пальцами к плечу и натыкаюсь ими на что-то жесткое. Моя рука перевязана плотным бинтом так, что ее невозможно разогнуть. Две завязки бинта впиваются в мою шею с другой стороны, и я тру то место здоровой рукой, пытаясь понять, что к чему.

Рывком подскакиваю на ноги, и голова начинает кружиться, перед глазами темнеет. Шарю руками впереди себя, цепляюсь за занавеску, сношу по пути деревянный стул и падаю, налетая на подоконник. Выдыхаю, слышу стон, который срывается с моих же губ, и вновь открываю глаза. Могу стоять.

Мне дико хочется пить и в туалет одновременно, и я ползу вдоль стены к двери. Наваливаюсь на нее всем телом, но она оказывается закрыта. Надо же. Колочу здоровой рукой и ногами, кричу что-то неразборчивое, нелогичную смесь звуков и букв, жду несколько минут, но ничего не происходит. Замираю, приникнув ухом к двери, и когда по ту сторону раздаются шаги, бросаюсь к стулу и подхватываю его свободной рукой.

Слышу, как в двери щелкает щеколда, и она распахивается. Замахиваюсь на незваного гостя стулом, но он успевает перехватить мою руку, откинуть стул в сторону и впечатать меня в стену. От острой боли в раненой руке у меня перехватывает дыхание, и когда хватка зверя ослабевает, я безвольно сползаю на пол, прижимая к груди безжизненно болтающуюся левую руку. От сильной боли из глаз брызжут слезы, я крепко зажмуриваюсь и часто дышу сквозь зубы.

Крепкие руки незваного гостя берут меня за плечи и тянут вверх, помогая подняться, но я все равно морщусь от его прикосновений. Открываю глаза и утираю слезы правой рукой, смотрю в пол перед собой, не могу выпрямиться от захватившей тело боли. Передо мной молодой парень. Хлопаю глазами, глядя на него, и не могу отвести взгляда: широкие плечи, сильные руки, но фигура такая вытянутая, стройная, тонкая, да и темные волосы чуть длиннее, чем обычно бывает у мальчиков, и такие блестящие и шелковистые, как у моделей с обложек журналов, но торчат в разные стороны. Глаза, что смотрят на меня так пристально, - серо-синие, или сине-серые, сложно навскидку сказать, какого оттенка в них больше, но такие глубокие, что мне становится неловко за свое существование.

- Я принес тебе обезболивающее, - говорит он, отходит к журнальному столику и наливает стакан воды из графина. Держит его в одной руке, в другой - таблетку, и меня передергивает от вида маленького белого кружочка.

Отвожу взгляд и упираюсь им в приоткрытую дверь. Первая мысль - броситься туда со всех ног и будь, что будет, но парень, кажется, улавливает ход моих мыслей и говорит:

- Нет. Ты не можешь уйти отсюда.

- Ч-что в-вы сделаете? Убьете меня? - голос дрожит, чертов предатель.

- Они хотели тебя убить, но я не вижу смысла в этом. Выпей лекарство, иначе боль станет слишком сильной.

Он протягивает мне стакан и таблетку, я принимаю их и делаю, как велено. Не жду мгновенного эффекта, но быстро успокаиваюсь, и дрожь тоже унимается сама собой. Парень закрывает дверь и упирается в нее плечом, скрещивает руки на груди и смотрит на меня слишком пристально.

- Где я? - спрашиваю и тут же пячусь под напором его взгляда до тех пор, пока не упираюсь в край подоконника руками.

- Кажется, сейчас лучше мне задавать вопросы. - Пожимаю плечами и опускаю взгляд. - Зачем ты пробралась на нашу базу и зачем тебе столько лекарств?

- Это не лекарства, - нервно усмехаюсь я, но в следующую секунду голос обрывается, и я больше не говорю ни слова.

- Откуда ты вообще? Как узнала о нашей базе, кому это нужно?

Я молчу.

- У тебя застиранная до дыр одежда, пропахшая средством от клопов, и дикие глаза, где ты живешь?

Изучаю взглядом трещины в деревянных дощечках на полу и тихо усмехаюсь: «Вряд ли он найдет верное название тому месту, в котором я живу».

- Как тебя зовут? - спрашивает он наконец, но на этот вопрос я тоже не отвечаю.

- Мне нужно в туалет.

Парень чуть наклоняет голову и смотрит на меня исподлобья:

- Хорошо, только если обещаешь ответить на вопросы.

Это глупый шантаж, но у меня не остается другого выбора.

***

В этом доме, в совершенно странном плену, очень тепло и пахнет новой мебелью. В просторной ванной так чисто, что, кажется, блеск стен вот-вот ослепит меня, и я зажмуриваюсь, пробираясь к раковине, открываю воду, чтобы умыться.

В дверь стучат, и я вздрагиваю.

- Я принес тебе кое-что из одежды и полотенце. Можешь принять душ.

Я приоткрываю дверь и беру ворох ткани, что пахнет порошком, как и постель. Хлопаю ресницами, но не нахожу смелости поднять взгляд на парня и снова захлопываю дверь перед его носом.

Стараюсь наслаждаться теплым чистым душем как можно дольше. Намыливаю тело много-много раз, и еще больше - смываю. Тру кожу руками, пока она не становится на пару тонов светлее и не оказывается гладкой, мягкой и по-настоящему живой.

Когда выхожу из ванной в серых штанах, болтающихся на болезненно худых бедрах и в футболке, в которую можно завернуться дважды, парень смотрит на меня и улыбается краем рта.

Я ненавижу его. То, как он на меня смотрит. Как наклоняет голову, будто бы пытаясь рассмотреть меня с разных сторон. И еще молчит. Это самое отвратительное. Он молчит и стоит статуей древнегреческого божества, скрестив руки на груди, как будто это я должна рассказать ему, как же меня угораздило грязной, бездомной и такой непробиваемо тупой угодить в рабы безмолвному титану.

Мы возвращаемся в комнату. Я медленно опускаюсь на кровать, смотрю себе на руки.

- Грета, - язык упирается в зубы, и с губ срывается незнакомое мне имя. - Меня зовут Грета.

- Адриан.

Его голос бесцветен. Неживой, тусклый, монохромный, он никак не сочетается с изящностью в его имени. Да и сам Адриан соткан из противоречий. Я невольно поднимаю взгляд, вижу его сильные руки, суровый взгляд, нахмуренные брови, но если отойти подальше, то он - статуя Аполлона. Сама изящность на уровне искусства.

- И как ты оказалась на нашем складе, Грета?

- А ты? - я поднимаю глаза, чтобы поймать его взгляд. - А ты как здесь оказался?

Мне удается его смутить.

- В смысле?

- Ты не похож на наркоторговца.

Это странно, но мои губы растягиваются в улыбке. Я запрокидываю голову назад, тихо смеюсь. Остатки страха бесследно исчезают, и я смотрю на Адриана с интересом. Поворачиваю голову, тяну подбородок вперед, передразнивая эту его манеру, но, кажется, это и правда работает. С такого ракурса мы меняемся ролями.

- Я не хотела воровать эти наркотики.

- Какие наркотики?

Я смеюсь, будто это самая глупая шутка на свете.

- Не притворяйся, что вы делаете витаминки. Те таблетки, что лежат у вас на складе. И ампулы.

- И что тебе об этом известно?

- Что от этой дряни меня полоскало два дня, хотя остальные называют это «кайфом». Я чего-то не уловила, но мне все равно на самом деле. Меня попросили помочь.

- Помочь в чем?

- В том, чтобы обокрасть ваш склад, конечно же!

Он снова наклоняет голову и хмурится, а меня снова пробирает смех - глядя на это я не могу оставаться серьезной.

Мы молчим еще очень долго. Игра в гляделки кажется бесконечной.

- Я не уйду отсюда, пока не услышу все.

- Я тоже не хочу уходить отсюда, - пожимаю плечами и передвигаюсь назад, упираясь спиной в стену. - Ты когда-нибудь жил в подвале с пятью бездомными детьми в сырости, среди клопов и крыс, батрачил в порту и мечтал не умереть от голода?

Адриан удивленно хлопает ресницами.

- В этом доме тоже есть подвал, если тебе будет удобнее...

Он говорит это с предельно серьезным видом, и если сначала я принимаю Адриана за какого-то безмозглого качка, то потом до меня доходит: он действительно шутит. Наверно, что-то меняется на моем лице, может, брови съезжаются к переносице, образуя на лбу морщинку, но Адриан начинает смеяться. Громко, чуть прикрыв глаза. У него необычный, но странно красивый смех.

- Я останусь здесь, - только и могу я выдавить из себя. - Если хотите меня убить - убивайте. Хотите мучить - мучайте. Мне нечего терять.

Я слышу крики из глубин дома, где громкий басовитый голос зовет Адриана по имени. Тот оборачивается и уходит, бурча себе под нос что-то вроде «Зайду позже». Дверь захлопывается, я слышу, как защелкивается щеколда с обратной стороны, и все так же не двигаюсь с места. Смотрю на ту стену, у которой только что стоял Адриан и чувствую себя чертовым победителем. Чем бы ни закончилось это мое сумасбродное путешествие, я иду навстречу концу смеясь [1].

***

В шкафчике стоят книги, и я перебираю потрепанные корешки, отсеивая те, что уже когда-то читала. Остается совсем немного.

Да, мы, бездомные дети, очень много потеряли в своем образовании, но мы никогда не были глупыми. По крайней мере, Люси и я точно. На выходных Серый весьма яро занимался нашим образованием, долгие и долгие часы учил нас тому, что знал сам, и мы были готовы сделать что угодно, лишь бы избежать его уроков. Но сидя здесь, я благодарна ему. Благодарна тому, что раз в две недели Серый привозил нам книги из городской библиотеки, и мы с Люси вставали на рассвете, как только становилось чуть светлее и читали взахлеб. Книги подарили мне все знания о мире, которые есть у меня сейчас. Книги лишили меня страха остаться в одиночестве.

И сейчас я ничего не боюсь. До тех пор, пока я в тепле и под крышей, пока к моему виску не приставлено дуло пистолета, я могу спокойно и медленно пролистывать книги одну за другой без задней мысли о том, что же будет дальше.

И я не хочу, чтобы Адриан возвращался. Не хочу, чтобы он нарушал мое единение с миром. Его молчаливая поза созерцателя выводит меня из равновесия и заставляет творить сумасбродные вещи, мне хочется кричать, ругаться, драться. Я всего лишь прошу, чтобы он никогда не входил в эту комнату. Чтобы никто никогда не входил.

Но дверь распахивается, а я даже не поворачиваю головы в ее сторону.

У меня в руках замирает «Старик и море», и я провожу пальцами по шершавой обложке. Старые страницы едва ли не рассыпаются в моих руках, но я бережно держу книгу и раскрываю в самом начале. Я читала ее очень давно. Так давно, что от слов «рыба» и «старик» в моей памяти больше ничего не осталось, и мне хочется перечитать ее сейчас, впитывая каждое ее слово.

- Вы поймали Майка? - спрашиваю, не поднимая головы.

- Кого?

- Ясно.

Адриан снова застывает статуей у двери, я вижу это боковым зрением и возвращаюсь к книге.

«Старик рыбачил один на своей лодке в Гольфстриме. Вот уже восемьдесят четыре дня он ходил в море и не поймал ни одной рыбы» [2].

- Мы видели, что вас было двое, но второй успел сбежать. Мы не нашли его.

Я киваю. При мысли о Майке у меня сводит желудок. Чертов предатель.

«Первые сорок дней с ним был мальчик».

Мальчик. Я резко запрокидываю голову, так, что сводит шею.

Фотография!

Судорожно шарю руками по карманам штанов, ерзаю на месте и не понимаю, как могла забыть о такой важной вещи.

- Что-то потеряла? - спрашивает Адриан, и я невольно поворачиваю голову в его сторону. Он стоит, скрестив руки к груди, нахмурив брови и наклонив голову.

- Нет, - отрезаю я и застываю.

Оставила ее в грязных вещах... да, точно.

Понимаю, что должна вернуть фотографию любой ценой.

Понимаю, что ни за что не расскажу о ней Адриану, и закусываю губу, опуская взгляд.

Мне кажется, он смеется надо мной. Когда смотрит вот так вот пристально, когда передразнивает мою мимику, когда трет лоб правой рукой. Когда молчит и ждет, что я выдам ему всю свою подноготную. Глупая, глупая Грета. Странно, что мне так хотелось верить в него в первые секунды знакомства.

«Но день за днем не приносил улова, и родители сказали мальчику, что старик теперь уже явно salao, то есть «самый что ни на есть невезучий», и велели ходить в море на другой лодке, которая действительно привезла три хорошие рыбы в первую же неделю».

- Salao, - говорю я вслух, и Адриан хмурится. - Salao, - повторяю я кивая.

- Что это значит?

- «Самый что ни на есть невезучий». Прямо как я. Вся моя жизнь - это salao, что бы я ни делала.

Мы молчим несколько минут.

- Что вы собирались делать с таблетками? - спрашивает он серьезно, резко вздергивая подбородок и выпрямляясь.

- Я не знаю, - отвечаю, пряча взгляд.

- Ты знаешь.

Он так резко меняет свое настроение, что по моей спине бегут мурашки от страха. Глупая, глупая Грета, но суровый взгляд Адриана намертво пригвождает меня к месту. Я рассматриваю свои ладони, изучаю все неровности, все царапины, маленькие синяки и ожоги. Так мы молчим еще около десяти минут.

Все, что я слышу - это собственное частое дыхание. Дыхание рыбы, выброшенной на берег.

- Ты отказываешься говорить? - строго спрашивает Адриан, и я чувствую, как его взгляд испепеляет мой правый висок, когда я отворачиваюсь.

«Мне нечего сказать», - пытаюсь выдавить я, но вместо этого срывается предательское:

- Да.

И Адриан уходит, хлопая дверью. Кажется, я его расстроила.

Salao. Адриан - такой же неудачник, как и я.

***

Решили морить меня голодом. Ну ничего, мне не впервой оставаться без завтрака и обеда, лишь с ничтожно малой надеждой на ужин.

Читаю Хемингуэя запойно, весь чертов день согнувшись над книгой. Когда начинает колоть между лопаток, силюсь выпрямиться, взвываю и хожу от стены к стене, пока все косточки не встают по местам.

На столике нахожу две таблетки обезболивающего. Долго думаю, почему именно две, а потом понимаю: этого достаточно, чтобы я не озверела от боли и слишком мало для того, чтобы покончить с собой.

Когда становится невтерпеж от скуки и одиночества, колочу по двери, но вместо Адриана мне открывает не человек, а настоящий шкаф. Он стоит передо мной, ровно вписываясь в дверной проем, и я глупо блею что-то о том, что мне надо в туалет. Шкаф ухмыляется своим квадратным ртом с очень желтыми зубами и толкает меня в сторону ванной. Сделав свои дела, выхожу и мотаю головой влево-вправо, осматривая коридор, но он - коридор обычного дома, в котором нет ничего примечательного. И Адриана тоже нет. Я не знаю, радоваться мне или грустить, поэтому молча ползу в свою комнату, и мистер Шкаф закрывает за мной дверь.

Когда заканчивается одна книга, я беру в руки вторую, и это опять Хемингуэй. «Праздник, который всегда с тобой» - я смеюсь над названием, потому что «праздник» - это точно не про меня. Моя гребанная жизнь - карнавал уродцев, которые бредут под ржавые звуки каллиопы, едва передвигая ногами, и плачут навзрыд, когда прохожие кидают в них увесистые булыжники.

Но с книгой я проваливаюсь в небытие еще на несколько часов, и тогда за окном начинает темнеть. Думаю о том, что надо поколотить в дверь и попроситься на выход, но мистер Шкаф приходит раньше, молча выпускает меня, как какую-то собачонку и так же молча возвращает назад. Мои надежды на ужин оказываются ненапрасными. От тарелки идет пар, на ней - кусок поджаренного мяса и овощи, у меня текут слюнки, и я забываю обо всем, когда набрасываюсь на еду.

О, боже мой, в жизни не ела ничего вкуснее.

***

Стоит мне открыть глаза, как я вижу нависшее надо мной лицо, вскрикиваю, переворачиваюсь и лечу с кровати на пол, запутываясь в одеяле. Мычу, уткнувшись носом в ковер, пытаясь высвободить руки, и слышу смех Адриана. Ругаюсь себе под нос, и как только мои руки оказывается свободны, пуляю в моего надзирателя подушкой. Пусть знает, как смеяться над спящими бездомными девочками.

Подушка попадает прямо в цель, и Адриан явно не ожидает моей атаки. Перехватывает подушку и держит в руках, хлопая ресницами. Я хмурюсь и сверлю его недовольным взглядом.

Поднимаюсь на ноги, поднимаю одеяло на кровать и сажусь поверх него. Опускаю взгляд на руки, вновь изучаю сухую кожу в каждой ее трещинке, дабы не встречаться глазами с Адрианом. Слышу, как недовольно он сопит, когда не привлекает моего внимания.

- Мне нечего сказать, - отрезаю я прежде, чем он спросит что-либо еще, но Адриана это не остановит, я чувствую. Резко поднимаюсь на ноги, хватаю со столика томик Хемингуэя и впиваюсь взглядом в страницу, пытаясь побыстрее исчезнуть из этого мира, провалившись в выдуманный, но реальность слишком крепко держит мои мысли в своих руках и не впускает меня в книгу.

- У тебя нет семьи? - спрашивает Адриан.

- У меня ничего нет, - бурчу я, теребя край страницы.

- Что с тобой случилось?

- Это не твое дело, ясно?

Я не хочу этого. Не хочу кричать, не хочу срываться, но мой голос становится таким звонким, что режет мои же уши. Я не хочу смотреть Адриану в глаза, но злюсь так сильно, что это выходит рефлекторно, и я уже не могу вернуться в былое равновесие.

- Я живу среди бездомных детей. У меня нет родителей, семьи, друзей, дома. Я не хожу в школу. Я не ем, если у меня нет денег на еду. Я не сплю, если мне нужно работать больше. Майк предложил мне ограбить ваш чертов склад, потому что нашел человека, который это дерьмо купит. За бешеные деньги, понимаешь? Майк обещал мне. Обещал, что все изменится. Обещал, что дети больше не будут ночевать в бараках и питаться отходами. Он обещал мне, что мы станем людьми!

Я никогда не чувствовала себя такой пустой, как сейчас. Меня выпотрошили, вынули все внутренности, все, без остатка, даже чувства и мысли. И холодно. Холодно изнутри, и поэтому я кричу от внезапного обжигающего льда, который касается внутренней стороны моей кожи.

- Мне нечего больше сказать, - выдыхаю я и закрываю глаза. Холод растекается по телу, и теперь боль распределяется равномерно, проникая в каждую клеточку.

- Они убьют тебя, - Адриан говорит это очень тихо, почти шепчет, и я замираю от страха, хотя прежде и так знала об этом. Конечно, они не смогут просто так отпустить меня и не будут держать вечно, ведь я не обладаю никакой стратегически важной информацией. - Когда отец приедет, они убьют тебя.

- Твой отец, он...

- Он плохой человек, - холодно отчеканивает Адриан, так меняясь в лице, что теперь мне действительно страшно смотреть на него. Сердце уходит в пятки, буквально грохается об пол.

- Я готова умереть.

Тихо. Тишина извивается между нами и все, даже воздух, источает мелкую вибрацию. Это дрожит мой голос, чертов предатель. Это трясутся мои руки, покоящиеся на коленях. Если бы я стояла, они бы подкосились наверняка. Слабая, слабая девочка Грета. Мелкая рыбешка, попавшая в сеть.

- Почему... почему ты не убьешь меня сейчас? Я ведь ничего не скажу больше. Мне нечего сказать. В моей жизни нет ничего такого, ради чего хотелось бы жить.

- Но ты ведь хочешь.

- Я? - переспрашиваю так отрешенно, будто речь и не обо мне вовсе, а о какой-то призрачной девочке, светлой принцессе из темной сказки. - Мне все равно.

Ложь.

Сердце стучит в висках. Этот разговор не должен быть таким длинным. Слишком много слов, слишком много «возможно» делают только хуже. Лучше - либо «да», либо «нет». Сразу. Наверняка.

- Я спас тебя вообще-то.

Поднимаю взгляд на Адриана, привязываясь к его глазам, как к магниту.

- Твоя рука... я вытащил пулю. Учусь на хирурга, вот... моя первая практика.

И неожиданно я смеюсь. Нервно, злобно.

- Так вот зачем все это? Я - лабораторная крыса? Расходный материал? Меня ведь не жалко!

- Грета, я не это хотел...

- Адриан, ты слишком много говоришь! - вновь взрываюсь я, - Ты говоришь слишком много лишнего! Убей меня, убей меня сейчас, чтобы я больше не слышала ни единого слова!

Я встаю у стены и смотрю ему в глаза. Театрально расставляю руки в стороны настолько, насколько позволяет бинт, хотя меня трясет от злобы и страха. Адриан остается неподвижным.

- У меня с собой нет оружия.

- Значит, ты приходишь просто поговорить? - Он молчит. Я шумно выдыхаю. - Уходи.

Он молча поднимается с кровати и подходит к двери.

- Приходи с оружием или не приходи вообще.

И Адриан больше не приходит.

***

День, второй, третий, я запутываюсь в них, как в белом одеяле, которое - мой кокон, моя обитель, из нее я даже не пытаюсь вылезти.

Каждое утро и вечер дверь открывается, и мистер Шкаф стоит на пороге, держа в руках поднос с едой. Такой вот у меня странный дворецкий. Сам квадратный, с квадратной головой и лысиной на макушке, с какой-то серой морщинистой кожей на лице, острыми скулами и без трети зубов, нужных человеку для нормального существования.

- Вы убьете меня? - спрашиваю каждый божий день, но мистер Шкаф медленно удаляется, захлопывая за собой дверь. Даже не смотрит в мою сторону.

Проходит неделя, да, все верно. Я заваливаю его вопросами, кричу, требую ответов, но не слышу ни единого слова в свой адрес. Сегодня отчаяние достигает самого пика. Я - чертов Робинзон, и мне нужен любой, даже самый ничтожный Пятница, чтобы не слететь с катушек от одиночества.

- Стойте! - кричу я и хватаю мужчину за руку. На его лице мелькает отвращение, и он пятится от меня, как от чумной. - Пожалуйста, не уходите! Ответьте мне, что со мной будет. Прошу вас...

Он слишком долго смотрит мне в глаза. Пристально прожигает мои глазницы холодным взглядом, перебирает желваками. Не двигается с места ни на йоту.

- Пожалуйста, скажите хоть что-нибудь, - умоляю я, тоже не отрывая от него взгляда.

И тогда что-то в его лице меняется. Нет, злость изливается на меня с той же силой, но мужчина внезапно открывает рот и тычет в него толстым указательным пальцем.

Я хмурюсь и смотрю, куда он указывает, а потом отпрыгиваю на несколько шагов назад, поднеся руки к лицу: на месте его языка - жалкий обрубок. Мистер Шкаф не сможет ничего сказать мне даже при всем желании.

- Простите, я... я не знала...

Он не желает меня слушать. Уходит, хлопнув дверью.

Я снова остаюсь одна.

***

- Грета, милая, пора в кровать, - слышу я и чувствую, как холодные пальцы гладят меня по голове.

- Мама, я хочу посмотреть на звезды!

- Грета, уже поздно, пора спать, малышка.

- Мама, пожалуйста...

Она смотрит на меня уставшими глазами. Нам хватает одного лишь взгляда, секундного соединения душ, чтобы решить все споры, и она выдыхает, измученно улыбаясь. Конечно же, она отведет меня к звездам. Что бы ни случилось.

Мы взбегаем по лестнице на чердак, обходим коробки и прочий хлам, через небольшой люк выбираемся на крышу. Здесь темно и ветрено, стрекочут сверчки и пахнет лесом, и мама обнимает меня за плечи, прижимает к себе, чтобы я не замерзла. Это наше самое тайное место. Наш каждодневный ритуал.

- Мама, почему ты такая грустная? - спрашиваю то, что не смело сорваться губ весь день. Только здесь, на крыше, мы можем быть абсолютно честны друг с другом. И мы обе это знаем.

- Понимаешь, Грета, иногда... иногда сам выбор намного страшнее его последствий. Так сложно себя заставить... так сложно просто подумать о том, что тебе придется сделать очень серьезный шаг.

- Чем страшен выбор, если потом уже будет не страшно?

- Маленькая Грета, - шепчет мама и тихо смеется. - Моя умная крошка. Человек - существо настоящего, и ему всегда кажется, что больнее, чем сейчас, в эту самую секунду, уже не может быть. Какую бы боль он не претерпел в прошлом, сейчас будет хуже, потому что страдание не хранится в памяти. Его забирают звезды.

- Звезды?

- Посмотри на них, Грета! - смеется мама. - Разве сейчас ты можешь думать о чем-либо другом?

- Нет, мама.

И больше мы ничего не говорим. Пропадаем, стоя на крыше и запрокинув головы, чтобы охватить взглядом все, что охватить невозможно.

***

Я открываю глаза, и они чуть ли не вываливаются из орбит, когда я хватаюсь руками за горло и впиваюсь ногтями в кожу. Больно так, будто чьи-то каменные пальцы душат меня, намертво окольцевав шею. Но это лишь галлюцинация. Видение. Призрак.

Пытаюсь вдохнуть несколько раз подряд, но в легкие проходит лишь ничтожное количество кислорода. Голова тяжелеет, наливается свинцом, падает на подушку. Я переворачиваюсь на спину и моргаю в темноте часто-часто, пытаясь стряхнуть слезы с ресниц.

Все еще держусь руками за горло, но постепенно приступ сходит на нет. Мне казалось, что я умру так. Мне привиделось, что меня убивают.

Поднимаюсь на ноги - колени дрожат, но мне удается добраться до противоположной стены, чтобы щелкнуть выключателем. Комната озаряется светом и становится уже не так уж страшно. Подхожу к столику и осушаю графин с водой залпом. Обыскиваю все пространство над и под ним - не завалялась где таблетка обезболивающего, но ее нет, а рука ноет и тяжелеет от боли.

Крепко зажмуриваюсь и прикладываю руки к щекам - лицо горит. Виски сдавливает тупая боль, голова слишком тяжелая, как будто бы череп уменьшается и давит на мозг. Меня лихорадит.

Нет сил перебираться назад к выключателю, поэтому я падаю на кровать, зарываюсь в одеяло, пытаясь вновь согреться, и пропадаю.

***

Day after day, I get angry and I will say
That the day is in my sight
When I'll take a bow and say goodnight
Add it up, add it up
Wait a minute honey I'm add it up

[День за днем, я буду злиться и скажу,

Что не за горами тот день,

Когда я откланяюсь и скажу спокойной ночи.

Подведу итог, я подведу итог,

Подожди минутку, милый, я подведу итог] [3].

Все вокруг заполнено звуком. Музыка, я слышу ее. Она льется внутрь меня и сливается с шумом волн, резонирует с гамом детей, что бегают по пляжу, и я смотрю на них, словно завороженная.

Мальчик, лет десяти или двенадцати, его пальцы парят над клавишами фортепиано, его голос так быстро наполняет меня изнутри, но второй пацан, помладше, все смеется надо мной, тыча мне в бок.

- Это мой брат... - говорит мальчик с безумной прической, тот, который не поет, и имя его брата забирает с собой шум волн.

- Как? Как, ты говоришь, его зовут?

Мальчик не повторяет. Смотрит мне в глаза и улыбается, но улыбка его какая-то искусственная, грустная, неживая.

Ветер становится сильнее, уносит с собой все слова, кроме музыки безымянного мальчика.

И тогда он внезапно останавливается, поднимает на меня взгляд и смотрит так пристально, будто видит самую мою суть. Будто слышит каждую мою мысль и понимает ее.

- Я буду помнить тебя, Грета, - говорит он. - Буду помнить.

Второй мальчик тянет меня за руку, я оборачиваюсь в его сторону и вижу висящий на его шее пленочный фотоаппарат. Настоящая реликвия.

- Я вас сфотографирую! - широко улыбается он.

- Нет, я... я не думаю, что это хорошая идея...

- Ну же, Грета!

Мальчик толкает меня к своему брату, и мы становимся рядом на фоне блестящих на солнце волн. Я щурюсь от яркого света, а мой безымянный музыкант улыбается.

«Грете на долгую память», - шепчет фотография в моих руках.

Но эту память у меня отняли. Забрали, изничтожив душу до последнего воспоминания.

***

Когда я открываю глаза, все еще приходится щуриться от яркого света. Сбрасываю одеяло на пол и ковыляю к окну. Открываю его, впуская холодный воздух внутрь. Он заставляет меня проснуться окончательно.

Мир кружится перед глазами, голова будто бы набита ватой. Внутри меня что-то ломается. Не понимаю, в какой момент это происходит, но я падаю на кровать и закрываю лицо руками - оно горячее и мокрое от слез. Я рыдаю взахлеб, потому что память играет со мной злую шутку, потому что я схожу с ума, потому что ничего не понимаю и не хочу больше жить так. Но температура тела лишь растет, а в голове зудит вибрация сердцебиения.

Подползаю к столику, шарю по нему руками, в очередной раз пытаясь найти обезболивающее, но его нет.

- Адриан! - кричу я, надрывая горло. Не знаю, почему. Не понимаю, почему именно это чертово имя.

Ненавижу его.

Злость поднимает меня на ноги и толкает к двери. Я готова налечь на нее всем телом, готова выбить ее из петель, готова выломать с корнем.

Но не приходится.

Эта чертова дверь открыта. И я выхожу в пустой коридор.

[1] Отсылка к цитате из книги Г. Мелвилла «Моби Дик»: «Я не знаю, чем все это кончится, но иду навстречу концу смеясь».

[2] Э. Хемингуэй «Старик и море»

[3] Из песни Shaw Mendes - Add It Up