Братство крыс

— Началось все с древней книги, которую я нашел в Скворечнике, — голос отца Бенедикта — тихий, безжизненный, едва перекрывает завывание ветра за порогом.

— Под сердцем крестоносца де Лагиша? — уточняю я, запирая дверь часовни на засов. Теплее не стало. Стало тише.

— Почти. Сердца, как вы знаете, там нет. Зато есть тайник — надо выдвинуть два камня над полом. Не бог весть какая загадка, я ее разгадал вскоре после того, как получил приход. Ничего подобного этой книге в жизни не видел: Черный пергамент и белые руны. Некоторые из них стали для меня открытием, не говоря уж о множестве таинственных символов. Рисунки, выполненные с невероятной точностью и искусством, вряд ли принадлежали перу наших предков. Вам известно, что я посвятил изучению языков свою жизнь, а древние германские наречия — моя извечная слабость. Перевод настолько увлек меня, что книга стала моей жизнью. Я выполнял свои пастырские обязанности, хоть и без прежнего рвения. Но книга... Я ждал встречи с ней, грезил о прикосновении к черным пергаментным страницам, спешил к ней, как влюбленный на тайное свидание. Сотни бессонных ночей я пытался разгадать смысл неизвестных символов, хоть в первые недели знакомства уже было понятно, что это трактат по магии... Но магия эта имела мало общего с ритуалами и формулами из привычных нам гримуаров. Не предполагала необходимости призывать демонов, но использовала неведомые законы мироздания и естественные силы природы. Некоторые вещи в книге, странные и чуждые человеку, наводили меня на мысль, что она написана не в этом мире. Увы, это в какой-то мере подвергало сомнению христианские догмы.

Старик борется с кашлем. Наконец, сплёвывает кровь и хрипло продолжает:

— Я не знал, как поступить. В моих руках было подлинное сокровище, я перевел единственный в своем роде старинный манускрипт, но не мог показать его никому — это же магия, дьявольские, запретные знания. Более того, будучи лицом духовным, я должен был предать книгу огню. Об этом не могло быть и речи — я решил скрыть книгу от мира. Но я не мог придумать достаточно надежное место, потому хранил ее у себя. Клянусь, мне и в голову не приходило испытать заклинания на практике. Но однажды у меня закончились перья... Погода стояла студеная, послать было некого, а идти за новыми я не испытывал ни малейшего желания. Тогда мне и пришла в голову шальная мысль. В книге было заклинание, позволяющее без труда получать какие-то хозяйственные мелочи. Формула, по мнению автора, была настолько легкой, что с ней справится и ребенок. Для выполнения надо было иметь природную силу или принести в жертву чью-то жизнь... в келью как раз забежал мышонок. Он был глупенький и очень голодный, я смог приманить его на кусок сыра, оставшийся от ужина. В шутку я решил попробовать, я даже не сомневался, что ничего из этого не выйдет. Но мышонка хватило.

— Перья появились?

— Да, мессир. Тринадцать великолепно отточенных черных перьев. Все, что давала книга, было черного цвета.

— И жемчуг тоже?

Священник уныло кивает.

— Я стал пробовать другие заклинания. Крыс и мышей вполне хватало, хоть я и брезговал их убивать. Остановился я в своих опытах, наколдовав курицу. Для меня это было слишком. Когда я смотрел на это существо, мне становилось страшно. Одно дело предметы. А это живая черная курица... Откуда она взялась?

— Большинство из нас дошло бы до черной женщины, — замечаю я.

— О нет! Разумное существо... а скорей всего демон-суккуб. Страшно представить, что это чудовище могло бы натворить. Нет, я никогда бы не решился на такое! Я слаб, труслив, но не безрассуден. Я спрятал книгу. И долгие годы к ней не прикасался. Курицу я не убил — побоялся. Выпустил на кладбище. Твари уже около двадцати лет. Иногда она оставляет на могилах черные яйца, пугая посетителей. Как по-вашему, сколько лет живут курицы?

— Да почем мне знать, но не двадцать же.

— Лет пять-шесть, не больше, — подсказывает Лотен.

— Я не смог убить курицу. Но попытался сжечь манускрипт.

Отец Зоммер кашляет и на этот раз я разбавляю его воду марком из своей фляги, чтобы поддержать силы.

— Ничего из этого не вышло. Огонь не властен над книгой. Она даже не нагрелась, когда я вынул ее, целую и невредимую, из печи. Я не открывал до тех пор, пока не начал харкать кровью несколько лет назад. Мне не хотелось умирать... Прошедшая в посте и молитве жизнь казалась такой убогой и бессмысленной. Накопив множество знаний, я не познал счастья. Меня называли отцом, но я никому не дал жизнь... Мне хотелось повернуть время вспять, стать молодым... и жить. Просто жить. В проклятом манускрипте я нашел подходящий ритуал. Соблазн был велик. Правда, чтобы его выполнить, предстояло долго готовиться, освоить некоторые магические техники и, что страшнее всего, решиться на преступление и совершить смертный грех. И какой! Величайший из смертных грехов. Не скажу, что меня не мучили сомнения, но моё время было на исходе. Когда стали доходить слухи о надвигающемся море, я решил действовать.

— В чем состоял ритуал?

— Найти место силы. Или создать его...

— Башня Скворцов? — спрашиваю я — Лысая гора, разрушенная деревня? В этих местах вы часто бывали.

— Да, сначала я выбрал башню. Спрятал там детей. Но местные жители что-то заподозрили, стали совать нос... Пришлось перенести детей в лес.

— Об этом позже поговорим. Ритуал. Его надо было провести в день зимнего солнцестояния?

— Именно так! Нужны были дети. Двенадцать невинных душ, рождённых в Йоль.

— Не тринадцать?

— Близнецы, — вздыхает он, — Не знаю зачем Майне взял двоих...

— Дальше. Что надо было делать?

— Книга требовала заплатить выкуп за детей. Мои сбережения скромны и пригодились бы для начала новой жизни. Я не хотел красть церковные деньги. Что я мог наколдовать? Черное золото? Когда-то в Риме я видел черную жемчужину. Это я и попросил у Книги. Черный жемчуг. Семьи едва сводили концы с концами, дети все равно бы умерли от чумы или голода. Я давал за них сокровище ценой в бессонную ночь и мышиную жизнь. Разве это не честный обмен, господа?

— Это чудовищно, — отвечает Лотен.

Продолжаю стоять на своем:

— Вы не говорите, что собирались сделать с детьми в ночь Йоля?

— Неужели вы не понимаете? — в глазах старика лихорадочный блеск. Его трясет. От холода, страха или болезни — судить не берусь.

— Что? Зарезать? Задушить?

— Кровь не нужна, — его передёргивает от ужаса и отвращения. — Я не изверг. Они бы умерли во сне и ничего не почувствовали. Я собирался использовать удавку, поскольку убить надо было собственноручно. Яд не годился. У меня как-то получалось с мышами, кроликами, голубями... Вы же понимаете. Я не знаю, смог бы я убить детей...

В его голосе сквозит неуверенность. Отвожу взгляд и делаю большой глоток марка. Не помогает. Хочется спросить: «А как же ваш Бог? Ваши заповеди?». Но язык не поворачивается. Мне ли об этом говорить? Убийце, одержимому древним злым духом?

— Что должно было произойти? Вы бы стали молодым? Бессмертным?

— Все не так просто. Мой дух должен был перенестись в тело юноши.Оче

— Еще одна жертва. Майне? — предполагаю я.

— Да. Я выбрал его. Здоровый, недурен собой и из богатой семьи.

— Вы говорили, что он ваш сообщник и в курсе ваших планов. Как он мог на это согласиться?

— В эту часть плана я его не посвятил, уж не обессудьте. Юноша заигрывал с магией. Я посулил ему невиданную власть над миром духов. Сказал, что я немощен, мне нужен ученик, чтобы передать знания. Вы же не раз слышали эту байку, верно? Показал ему Книгу и пару фокусов. Наглядная магия впечатляет, знаете ли. Прочитать манускрипт он все равно не мог, а перевод я ему не показывал. До поры до времени Майне был идеальным сообщником — исполнительным и нетребовательным. Новые знания значили для него много больше, нежели мораль, над которой он недальновидно, по-юношески, насмехался. Без особых мук совести, он помогал мне красть детей... У меня и в самом деле не хватало на это сил. Душевных тоже. Но мне стало казаться, что Майне хочет завладеть Книгой. Он разбирался в рунах, пусть и меньше моего, но с переводом ему вполне мог бы кто-то помочь... Например, вы, сударь, — отец Зоммер с интересом смотрит на Лотена, — Говорят, у вас невероятные познания в языках...

— Майне в самом деле расспрашивал, что я знаю о руническом письме, — кивает Лотен.

— И что вы знаете?

— Без ложной скромности, всё.

— Из этого следует, что мои опасения не были напрасными. Как я уже говорил,  Майне состоял в греховной  связи с женой бургомистра. Даже более того, он ее искренне любил. Это знание давало мне некоторую власть над ним.

— Кстати, о Кауфманах, — говорю. — Вы ведь знали историю бургомистра? Например, знали, что он не Кауфман.

— Не спрашиваю, как это узнали вы. Мир тесен... Некогда я обвенчал Герберта Крамера с Вилдой... Я догадывался, что она не человек, но в юности все мы поэты. Я верил, что любовь и обряд венчания подарят этому существу бессмертную душу. Когда герр Кауфман поселился в Вормсе, будучи ещё молодым, но уже богатым купцом, мы договорились, что я буду молчать о его прошлом за пожертвования церкви и значительную сумму, которую он внёс на будущее погребение в крипте. Несомненно, этот человек нуждался в помощи духовника, а мне была очень полезна его поддержка.

— Курцман? — киваю на труп экзорциста, — Тоже ваш сообщник?

— Порочных людей легко использовать, — отвечает Зоммер, — Он помогал мне, но не знал о детях... А, может, догадывался. Не мне о том судить.

— Вы использовали против Майне заклинание из книги? Прямо в соборе?

— Нет, это было заклинание с отложенным действием. Нас не должны были видеть вместе. Я не мог знать, что это случится в соборе Святого Петра.

— Пулены вы придумали?

— Невозможно не оставить следов. Я решил, что лучше всего оставлять следы, которые никто не свяжет с нами. Я священник, а Майне был скорее ученым занудой, чем щеголем.

— После похорон Майне воскрес, — напоминаю я.

— В мои цели вовсе не входило его убить. Заклинание полностью подчинило его волю моей. И не забывайте о его любовнице. Выбора у него не было — он был вынужден защищать ее и ее детей. Разумеется, возникли сомнения, годится ли еще Майне для моего будущего вместилища. Он сдавал на глазах: опускался, худел, терял интерес к жизни. К тому же шателен стал захаживать с расспросами. Я решил, что лучшим выходом будет скормить Майне властям, сделав его убийцей детей.

— Вы искали замену Майне? Криспин? Альбрехт?

— Да мало ли вокруг наивных молодых людей. Как раз вовремя подвернулся шевалье де Сен-Жорж. Он подходил меньше других — все же за тридцать. Но слишком уж заманчиво было стать в новой жизни дворянином и рыцарем. Пользуясь его набожностью, да что там, фанатизмом и внушаемостью, я постарался втереться к нему в доверие. Его история оказалась очень любопытной. Могу вам рассказать, если шевалье не успел...

— Успел.

— Что ж... меня это не удивляет. Он любил об этом поговорить. Когда вы переступили порог церкви, я почему-то сразу подумал, что все кончено. С другой стороны, стать вами — это ещё лучше, чем просто рыцарем.

— Это вряд ли, — возражаю я.

— Обезображенное лицо? — усмехается отец Бенедикт. — Неужто вам это сильно мешает, мессир? Ваши шрамы выделяют вас из толпы, делают не таким, как все. Чудовища интереснее скучных красавцев.

Ха! Если бы самой большой моей бедой были шрамы, я жил бы припеваючи. Делаю еще один глоток из фляги. Совсем мало осталось, надо бы поберечь...

— К тому же о вас много говорят, — продолжает старик, — Много странного. А кое-что и я и сам заметил. Вы никогда не болеете. Когда других детей валила какая-нибудь хворь, вам было хоть бы хны. Сидели себе в классе один-одинешенек. А ведь надвигается мор. Какой смысл избежать одной немочи, чтобы подхватить другую?

— Разумно. Когда вы поняли, что я не поверил в вину Майне и продолжаю поиски...

—... я решил бросить тень на фройляйн Нойман и герольда.

— Руками Магдалены Кауфман?

— Да. Она узнала о баснословной сумме купли-продажи. Где-то что-то подслушала и докопались до истины. Вы же понимаете, какая это женщина и на что она способна?

Лотен вздыхает:

— Я теперь знаю, что Гретель — дочь бургомистра, но я-то чем виноват?

— Фрау Магдалена увлеклась вами, что понятно, — у вас воистину счастливая внешность, сын мой, и острый живой ум в придачу. Дамам такое по нутру. Увы, вы не ответили ей взаимностью, чем она и поделилась со мной на исповеди... Оставалось лишь подсказать ей, как можно отомстить.

— И вы подкинули Гретель и Лотену жемчуг.

— Мне это ничего не стоило.

— Отравление бургомистра, Жоэль Марье, матери Майне?

— Нет, что вы, тут обошлось без меня. Магдалена сама управилась.

— Она отравила златошвейку Жоэль Марье из-за узора на покрывале?

— Ничего не знаю.

— Криспин Фюрст?

— Криспин увидел Майне с Магдаленой на кладбище и узнал обоих. Парочка любила уединяться в Скворечнике. Забавно, что Майне — наследник Лагишей. Женщины Лагиш оказались невидимками истории, но отнюдь не сгинули.

— Вы знаете, как они убили Криспина? Могу предположить, что он увидел их и побежал.

— Майне признался мне, что Магдалена догнала Криспина и ударила ножом в бок, а Майне уже добил в горло. Мне жаль Криспина, — сокрушенно вздыхает святой отец. — Вот его действительно жаль.

— А детей? — спрашивает Лотен, — Их не жаль?

Отец Бенедикт понуро молчит. Молчит так долго, что я трясу его за плечо, пытаясь понять в сознании ли он.

— Жертва, которую вам легко принести, ничего не стоит, — в глазах старика застыли слезы.

— Постараюсь запомнить, — с тоской смотрю на флягу и возвращаюсь к допросу. — Расскажите нам о Магдалене?

— Она превзошла все мои ожидания... Она вела свою игру, суть которой мне не совсем понятна, и увы стала невольной причиной моего краха. Но больше, чем в ней я ошибся в шевалье с его Прекрасной Аделиндой... ему достаточно было вас ранить — не такая уж трудная задача. Нет же, этот несчастный идиот оказался ни на что не годен! Кажется нет таких хитроумных планов, которые не способны погубить ваши сообщники. Ах, если бы у меня хватило сил и средств действовать в одиночку!

— Что вы собирались сделать со мной?

— Усыпить и спрятать, — он вновь заходится в приступе кашля. Отдышавшись, продолжает: — До Йоля еще есть время — я похитил бы других детей. На всякий случай у меня был мой новый аколит. Его единственные достоинства — красота и молодость, но это все, что мне нужно. Это мой последний Йоль. Ещё на год меня не хватит.

— Мы должны вас сейчас пожалеть, отче?

— Это вопрос спасения ваших душ. Для спасения моей, вам довольно услышать моё признание.

— Вы в самом деле так думаете?

Болезненный стон и молчание. Священник вглядывается в залитый кровью пол часовни, будто там написан ответ.

— На днях мы нашли двенадцать детских трупов в старой дубильне. Они были в гашеной извести. Думается, их убили на прошлый Йоль.

Отец Бенедикт в ужасе поднимает глаза.

— Вы хотите сказать, что я не один? Но кто еще мог читать Книгу?

— Вам виднее. И, возможно, тот ритуал удался.

— Нет! Такого не может быть. Только я читал Книгу... это нелепое совпадение. Господи, нет. Только я мог ее прочитать, вы понимаете?!

Он надсадно кашляет, выплевывая кровь. Даю еще воды с марком.

— Тише, к чему столько волнений? Покойная фрау Фогель, мать Магдалены. Вы ведь хорошо ее знали?

— При чем здесь она? — бормочет отец Бенедикт. — Да, ее тело пропало, но ума не приложу, кому это понадобилось... Не думаете же вы, что...

— В прошлом году она по всей Бургундии собирала сироток, родившихся на Йоль. Такая милая причуда богатой купчихи.

— Нет. Не может быть. Она не могла это знать.

— Не могла. Если это не ее Книга.

— Не думаю, что она была как-то связана с Лагишами. Она даже не из местных, — возражает Зоммер. — Она из Дижона.

— Вы же сами сказали, что женщины — невидимки истории. Сотни лет более чем достаточно, чтобы связи возникли. Да и нужны ли какие-то родственные связи? Что связывает вас с Майне, Сен-Жоржем, этим вашим Альбрехтом или со мной? И вот еще что, я верю в вашу историю, но она совершенно не объясняет, почему покойная Гертруда Фогель слоняется по кладбищу.

Растерянность и неверие в его взгляде сменяется пониманием. Приступ надсадного кашля превращается в короткий кровавый смешок.

— Тело Гертруды бродит по кладбищу, просыпаясь время от времени... для меня это не новость. Она не говорит и не дышит. Все, на что ее хватает — отпереть и запереть решетку в крипте и прятаться от любопытных. Что, если она ошиблась в ритуале и оказалась заключенной в мертвом теле? Господи... о таком я даже не думал. Надо ее найти. Я могу помочь в этом деле, господа, она мне доверяет. И помочь я вам могу не только с покойной фрау Фогель. Да. Мы ведь можем договориться. Как же я раньше об этом не подумал?

— О чем?

— Вы ведь не всегда будете молодыми и сильными. Когда-то вы состаритесь и, поверьте, не захотите умирать. Я научу вас, как быть. Только дайте мне снова жить... Вы должны проявить милосердие, мессир! В память о прошлом. Я ведь немощный старик... и никого не убил... Вы должны...

Смех вырывается сам собой, удержать его я совершенно не способен. Незаметно он переходит в утробный раскатистый хохот моего внутреннего демона. Тело перестает меня слушаться. Зато тварь сладко потягивается, будто проснувшись от долгого сна.

— Должен? Нет, жрец. И знаешь почему? Я выделяюсь из толпы вовсе не шрамами.

— Господи помилуй, — бормочет священник, глядя на меня вытаращенными глазами, — Вы же и в самом деле одержимый!

— Называй как хочешь, жрец. Мне от тебя нужно только одно — Книга. Договоримся по-честному. Мне нет никакого дела до смертных и их выродков, я отпущу тебя... Если после этой ночки сам не сдохнешь и дотянешь до Йоля, валяй — проводи свой ритуал. Пальцем не пошевелю и мальчику не дам.

— Книга спрятана под старым надгробием со стершейся надписью в западной части кладбища, — частит Зоммер, вглядываясь в глаза твари. — У самой ограды. Справа от могилы некоего Ахима Штейна. Ты найдешь книгу, демон, но перевод знаю только я, и только я могу тебе помочь...

— Не смеши меня, жрец! Зачем мне твой убогий перевод? Ты же сам меня демоном назвал. Я пойму любой язык, даже язык птиц и зверей.

— Тебе нет смысла убивать меня. Дай мне обрести новое тело и я буду служить тебе верой и правдой всю жизнь. Я готов отдать тебе свою бессмертную душу.

— Ты смотри, какое щедрое предложение — гнилая, ничтожная человечья душонка. Нет уж, жрец, оставь ее себе, я как-нибудь обойдусь.

Тварь беспощадно выдирает Зоммера из колодок и тянет к выходу. Священник поначалу пытается сопротивляться. Бессильными оказываются молитвы и крестное знамение, не помогает сорванное с шеи распятие. На выходе, он ухитряется опустить руку в святую воду и окропить меня — без толку. С глухим скрежетом вылетает засов. Дверь скрипит несмазанными петлями и тревожно хлопает за спиной.

Оказавшись на снегу, обессилевший старик истово молится о спасении души. Молитва переходит в крик, когда рубящий удар меча вскрывает ему грудную клетку. Беспомощно наблюдаю, как мои руки доламывают ребра, вырывают еще живое сердце из груди отца Бенедикта. Кровь прожигает снег волной брызг.

— Один! — орет тварь в небо, скрытое пургой, — Приношу тебе в жертву колдуна и недостойного жреца бога христиан. Достойные у них, уж извини, перевелись. Но тебе на елочку сойдет.

Отшвырнув труп в сугроб, он спускается к ближайшей ели и с силой нанизывает сердце на сук.

— С засраными кишками возиться некогда, извини. Получилось бы наряднее, но напоминаю, что ты мой должник, старый ты сукин сын. Хватит с тебя и этого.

Пролитая кровь кружит голову. Сила, бурлящая в жилах, пьянит — попробуй тут устоять.

— Один! — беснуется тварь, разбрызгивая по снегу кровь с меча.

Шатко передвигаясь, Лотен отвязывает оставшихся лошадей.

— Бегом отсюда, живо к людям.

Животных уговаривать не приходится — несутся вниз по склону, подальше от страшного места, где разит кровью и смертью.

— И что теперь? — спрашивает Лотен, печально вглядываясь в глубины тьмы в моих глазах. Вид у него неважный.

Тварь вытирает снегом кровь с рук и лица. Получается плохо — крови слишком много. Она пропитала одежду и волосы, просочилась в ноздри, на губах ее солоноватый вкус. Кровят руки, оцарапанные костями.

— Пошли, брат, пока людишки не сбежались, — рокочет тварь

Он решительно перебрасывает руку Лотена через плечо и подхватывает за талию. В часовне тварь подбирает Прекрасную Аделинду и пригоршню переделанных монеток. Созданная им дверь заметно потускнела, но можно обновить. Мой окровавленный палец чертит контур, рисует замысловатые руны. Рука швыряет монетки. Сам я ничего не могу с этим поделать. Дверь в костницу открывается. Лотена приходится тащить на себе. Нас трясет, закручивает в непроглядную тьму и выплевывает в груду костей. Кое-как собираюсь с силами и хватаю тварь за горло. «Метаморфис» дается мне сквозь адскую боль и огненные сполохи в глазах.

Мой враг издевательски хохочет внутри.

Лотен подползает ко мне и трясет за плечо:

— Ты в порядке?

— Если бы, — ворчу, пытаясь поднять себя на ноги и утихомирить фейерверки в голове.

Дергаю веревку. Курт отвечает тем же. Сгребаем кучу костей и черепов, чтобы подняться повыше. Подсаживаю Лотена. Как только он выбирается, привязываю оружие, затем лезу сам. Кажется, проходит вечность. Вздыхаю с облегчением, цепляясь скользкими непослушными руками за обледенелые края люка. Курт хватает сзади за куртку, а потом под мышки. Вытягивает рывком. Перекидываю ноги, но встать не спешу, перевожу дух.

Курт тыкает в меня пальцем. Мотаю головой.

— Не поверишь, самую малость оцарапался. Всего-то. Зоммер мертв, шевалье Сен-Жорж и его слуги тоже. А! Ещё Курцман, но тут без нас обошлось. Оруженосец сбежал. Наемники, кто выжил, тоже. Не думаю, что станут болтать... Шевалье — гостинчик от нашего друга Алоизио. Спасенный. А это Прекрасная Аделинда, — хлопаю по мечу, — прошу любить и жаловать.

Курт нечленораздельно ворчит. Ругается, должно быть.

— Вынужден признать, это не лучший день в моей жизни, — жалуется Лотен. — Хоть вроде бы и должен быть таковым, ведь я обрёл свою истинную любовь. Да и местечко не самое уютное, чтобы торчать тут в первую брачную ночь, вы не находите?

— И верно. Валим отсюда.

— И что это там? — указывает герольд здоровой рукой.

Вглядываемся в снежную мглу. Темные силуэты всадников на тракте становятся все отчетливее.

— Шателен? — предполагаю я.

Наскоро обтираем снегом одежду. Но тут уж что ни делай, а при свете нам лучше не показываться. С холма скатываемся едва ли не кубарем. В дом палача не заходим, но и на подворье слышны детские голоса, плач и смех — все сразу. От этого становится теплее на душе. Дети пришли в себя. Вокруг них суетятся, кормят, поят, укутывают, расспрашивают, утешают, вытирают мокрые носы и глаза, обещают, что мама скоро придет. Этим заняты все, даже далёкие от ухода за детьми Вольфгер и Якоб.

— Заклинание распалось со смертью колдуна, — шепотом объясняет Лотен. Курт быстро набрасывает на него свой суконный плащ, прикрывает раненую руку.

— Вы куда ходили? — удивляется Вольфгер, высунувшись во двор.

— Воздухом подышать, — бросаю я.

— Я, кажется, перепил на свадьбе, — поясняет Лотен. — Стошнило.

— Слабак ты, женишок, — недоверчиво ворчит Вольф. — А как в костницу лазать, так пожалуйста.

— Мы домой, — говорю. — Управитесь с Якобом?

Вольф присматривается к нам, явно что-то замечает, но вопросов не задает.

— Шателен уже в пути и наши. Управимся. Поезжайте и до утра не высовывайтесь.

Шателен и его ребята врываются на подворье Келлеров, когда мы собираемся отъезжать. Спокойно отвечаем на радостные приветствия.

— Вы нашли детей, ван Хорн! — Корнелиус Штрауб перекрикивает ветер, — Поверить не могу! Как вы догадались, что они здесь?

— В былые времена слонялся под Монфоконом. Но в тамошнюю костницу вела дверь, а в нашу — нет. Отличное место для тайника, если умеешь ходить сквозь стены.

— Просто поразительно!

— Передаю детей вашим заботам, Штрауб.

— А вы, мессир?

— Домой, — отмахиваюсь я, — Мечтаю, знаете ли, выспаться в своей постели.

— Вы не хотите вернуть их  матерям? — недоумевает он.

— Вы же с этим справитесь? Вот и прекрасно. За детей и матерей я спокоен.

— Но это же ваш успех! — упрекает меня шателен.

— У нас, очевидно, разные представления об успехе. Да и народной любви мне не вынести с непривычки.

— Мы тоже кое-кого нашли. Ни за что не поверите...

— Не томите, герр Штрауб.

— Покойную Гертруду Фогель. Она, по уверениям студента Гофмана, совершенно мертва, но выглядит и движется как живая.

— Надо же, — даже не тружусь изображать удивление.

— Сидела на кладбище Святой Адельгейды Бургундской, рядом с могилой какого-то Штерна. Не то Ахима, не то Иоахима... Не слыхали о таком?

— Нет.

— Разберемся... Должна же быть связь. Неужто это и есть вечная жизнь, ради которой они убивали детей? Удовольствие крайне сомнительное, — вздыхает шателен. — Одно меня тревожит — мы так и не нашли Зоммера.

Не беда, скоро найдете. Возиться с трупами я не собираюсь, поскольку меня никак не возможно с ними связать. Надо забрать Книгу с кладбища, но там теперь люди шателена. Небось, раскапывают могилу ни в чем не повинного Штерна. С другой стороны, если кто-то еще ищет Книгу, ему тоже не подступиться.

— Увы, — бросаю я, заскакивая в седло, — Лотен, что ты мешкаешь? Молодая жена заждалась.