Братство крыс

На турнире в Дижоне Изольда де Рейн приглашала меня в гости. Пользуюсь случаем, предварительно вооружившись сладостями и бочонком отменного мускатного вина, доставленного из обители Богородицы под Вормсом. Говорят, что вино это сладкое, как молоко Богородицы. Была у меня мысль про бургомистерский херес, но нет, не в этот дом. По счастью, папеньку где-то носит, а вот мадам де Рейн само очарование — это немного настораживает.

— Как мило, что вы наконец ответили на моё приглашение, мессир. О! Вино Богородицы — моё любимое! Ах, дети обожают миндаль и финики! Право же, вы нас балуете... Ах, в доме так натопили, что я вот-вот потеряю сознание...—она прижимает пальцы к вискам. — Будьте так любезны, помогите мне выйти  на свежий воздух.

Впрочем, по тому, как решительно Изольда хватает меня за руку, едва мы оказываемся во дворе среди заснеженных кустов мирта, ясно, что обморок от обморока она бесконечно далека. Изольда прислоняется спиной к колодцу, и я спешу убедиться, что не компрометирую даму. Нет, мы на виду у всех желающих, но достаточно далеко от любопытных ушей.

— Сам Господь послал мне вас, мессир. У нас беда, — шепчет она.

— Чем могу служить, мадам?

— Дело конфиденциальное, надеюсь вы сохраните в тайне наш разговор...

— Вы меня обижаете, мадам.

— Простите, я вовсе не хотела. Вы должны кое-что увидеть.

Признаться, я едва за ней успеваю, пока мы поднимаемся на галерею.

— Нет, вы полюбуйтесь, — сердится Изольда и мне хочется извиниться за что-нибудь, так, на всякий случай. — Это его рук дело. «Надо уметь защищаться!» — говорил он. Надо. И я, при нужде, возьму меч и не растеряюсь.

Верю. Изольда немногим ниже меня и, при всей красоте и очаровании, слабой женщиной не выглядит. Мечом рубанет уж наверняка.

— Защищаться — это хорошо, это нужно... Мало ли, осада или бриганды, а мужа нет дома... у меня так бывало. Но это!

Во дворе сражаются близнецы де Рейны в отличной стальной броне, по всей видимости, привыкают к своим первым взрослым доспехам, и два мальчика помладше в гамбезонах. Но и мечи у них деревянные, что и следовало ожидать.

— Это мой племянник Ги де Ла Марш, — поясняет Изольда, указывая на того, что выше ростом. — Брат подкинул, чтобы у Рикарда поучился.

— Правильно сделал, — киваю я. — Близнецы обучены прекрасно.

— Если бы только они, — досадливо вздыхает мадам де Рейн.

Смотрю на самого маленького из мальчиков. Лет одиннадцати или двенадцати на вид и уступает старшим в росте и силе, зато гибкий, верткий и хитрый. Идиотски улыбаюсь — очень уж мне нравится то, что я вижу. 

— Это же Катриона!

— Как вы догадались, мессир? Зачем? Скажите мне, зачем это девочке?

— Она умница. Глаз не оторвать. Гораздо лучше вашего племянника. Он, простите, бездарь.

— И вы туда же. Но Ги и правда слабоват, спорить не стану. Ему ратное дело с трудом дается. С другими мальчишками, моими сыновьями, вашими оруженосцами, ей не сравниться. А что уж говорить о взрослом мужчине.

— Ваша правда, мадам.

— Так чему вы радуетесь?

— Я видел, как девушки обращаются с мечом, но таких ещё не встречал. Это... не знаю даже как сказать. С головой и чувством, — в этот момент Катриона со змеиной грацией уклоняется от атаки, а когда переходит в контратаку, я чуть не урчу от удовольствия. В силе она уступает мальчику, зато выигрывает в точности удара, а это важнее всего. А какая работа корпусом!

— Потрясающе!

— Да, черт бы вас всех побрал, — ярится Изольда, становясь неописуемой красавицей. — Мне ваша помощь нужна, а вы думаете о своих защитах и атаках.

— Простите, мадам, совсем забылся. Я к вашим услугам.

— Вы не представляете в каком я отчаянии. Матушка говорила мне: «Не связывайся с Нибелунгами, в их бесконечных странностях и тайнах черт ногу сломит!»

— Узнаю мадам Жанну.

— И вот мама оказалась права. Катриона... Она... Ее призвала Дикая Охота. Вы меня понимаете? Вы понимаете, что это значит?

— К счастью с ней все в порядке, — осторожно отвечаю я.

— О да... Началось это в ночь на день Всех Святых. Два раза нам с Кларой удалось удержать ее дома, а вчера она сбежала. Милая девушка, Гретель Нойманн, нашла ее на берегу во время бури и Охоты, иначе... о я даже не хочу думать, что могло случиться. Разумеется, я не сказала Рикарду. Понимаю, это дурно, но вы же знаете моего мужа — он такой правильный и набожный, что это иногда пугает. Да и как он может защитить ее? Посадит на цепь? Запрет в монастыре?

— Что вы, мадам! Не думаю, что мессир Рикард способен так поступить с любимой дочерью. Раз он даже меч ей в руки дал.

— Вот это загадка для меня! А как же, «женщина должна сидеть за прялкой»? Нормальный отец так бы и сказал. Нет же: такой талант, он не смеет ему мешать! Как будто надо было мешать. Довольно не поощрять.

— Талант есть, в этом мессир Рикард прав, — соглашаюсь я, искоса приглядываясь к особенностям телосложения мадам де Рейн — девочка явно в мать удалась. Изольда стройная, дамскими прелестями не обделена, самую малость широковата в плечах, но ее это вовсе не портит, мне даже нравится.

— Только я не знаю надолго ли это. Пока, простите, мадам, телом она мало отличается от мальчика, но это может измениться.

— Не может измениться, а изменится. А того времени, что у нее есть, с нее станется натворить глупостей. И что нам с ней делать? В рыцари ее никак не пристроить, в наемники тем более, а в демоницы эти и вовсе бы не хотелось. Мессир, то, что говорят о вас в городе...

— Не все из этого правда, мадам.

— Но, если кто-то и может избавить Катриону от наваждения, то только вы. Я попрошу совета у госпожи Лизы. Но, чтобы отбить девушку у Дикого Охотника... нужно что-то большее.

— Понятия не имею, что для этого нужно, — признаюсь я, — но я сделаю все возможное. И невозможное тоже. Можете на меня положиться.

— Благодарю вас. Я понимаю, что это звучит вульгарно, но я могу заплатить. Муж не пересчитывает мои драгоценности, где ему замечать такие мелочи? Я веду дом и дела в имении, все счета в моих руках...

— Как вам не совестно, мадам. Защищать дам долг рыцаря.

— Вы же не попросите ее руку взамен?

— Мы не в страшной сказке.

— Вы все ещё в этом уверены, мессир? Но, если рассматривать варианты, я лучше отдам дочь вам, чем Дикому Охотнику.

Ее слова меня озадачили. Признаться, льстит, что меня предпочли Всеотцу, хоть мадам Изольда, как добрая католичка обязана считать, что Охоту возглавляет сам дьявол. Вряд ли стоит расценивать ее слова как комплимент. Смущает ощущение, что мне навязывают сделку.

— Дьявольщина, бегут сюда... Не вздумайте сказать ей, что вам понравилось. Она тогда чего доброго на турнир заявится.

— Мама, — Катриона, конечно же, несется впереди братьев и кузена. — Мессир! — Она выглядит свежей и выспавшейся, будто ночью ничего не случилось — всё ундины с их волшебным гребнем. Девушка пытается сделать книксен в ответ на мой поклон и тут же смеется, потому что это немного нелепо, если ты в толстом гамбезоне со шлемом в руках, а потому она отвешивает шутовской поклон.

— Не паясничай, — хмурится Изольда де Рейн.

— Вы видели, мессир? — спрашивает Катриона.

В ее глазах взволнованное ожидание и надежда.

— Видел и до сих пор не могу прийти в себя.

— И как я? Вам понравилось? — радуется она. — Да. Я вижу, понравилось.

— Я в восторге.

Уничтожающий взгляд мадам Изольды. Катриона едва не подпрыгивает от счастья — какой она всё-таки еще ребенок.

— Ах, если бы вы скрестили со мной мечи! Деревянные, конечно.

— Боже упаси, — поднимаю руки, — мне не выстоять.

— Вот вечно вы насмехаетесь. А серьезно?

— Когда я увлекаюсь, я могу не рассчитать удар. Вам это кто угодно подтвердит. Уверен, ваши братья и кузены привыкли к... вашей манере и справятся лучше меня...

— Мессир прав, — торжествует мадам Изольда. — Он не хочет причинить тебе вред, а поддаваться тебе, как это делают близкие, он не обязан.

— Не надо мне поддаваться! — возмущается Катриона. — Разве я прошу кого-то мне поддаваться?

— Хватит препираться, — брови Изольды грозно сходятся. — Быстро, дети, привели себя в порядок, переоделись и вниз — пить вино с сырами и сладостями.

— Мы хотели прогуляться верхом... — хмурится Катриона, а вот братья и кузен, кажется, не прочь выпить вина.

— Сегодня никаких прогулок. Для разнообразия посидите дома. И, кстати, запереться у себя в комнате — не лучший выход из любой ситуации. А что делать? — разводит руками Изольда де Рейн, когда дети уносятся восвояси. — Рикард ей все позволяет, решительно все, будто она мальчик. Жди теперь беды.

Катриона все же спускается в залитую зимним солнцем гостиную. Но даже проявив послушание, находит способ позлить мать. На ней роскошное платье, то розовое с жемчугом, что было на пиру после Турнира Двенадцати и ведет она себя подчеркнуто любезно — Прекрасная Дева Вормса в действии. Мол, хотели — получите. Стараюсь пить вино и не глазеть на солнечные блики в ее волосах и тонкую руку поверх бархатных складок. Не смотрю я на нее — не хочу и не буду.

Кузина де Рейна, Клара, участвует в общей беседе, но вышивание держит под рукой и время от времени делает изящные стежки. Помнится, мессир Рикард как-то похвалялся, будто его двоюродная сестрица способна согнуть в руках подкову и даже меч, мол, это отпугивает женихов, не говоря уж о том, что ростом и статью милая барышня живо напоминает кузена. Как по мне, все недоразумения с женихами решаются сами собой, если не скупиться на приданое.

— Что вы вышиваете, фройляйн де Рейн? — любезно интересуюсь я, ожидая увидеть цветы, святых или на худой конец кошечек...

— Еще не готово, мессир, — краснеет фройляйн очаровательно, хоть сжатый в волнении кулачок вызывает некоторые опасения, — не стоит смотреть.

Вышивка на черном бархате: дама и рыцарь прогуливаются в саду. Детали невероятно точны и их много — тщательно вышиты и узоры на одежде и каждый листочек. Невозможно себе представить сколько времени на это ушло и ещё уйдет.

Возвращается де Рейн, он удивлен моему визиту.

— У меня к тебе дело, мессир Рикард.

— Слушаю, — милостиво снисходит он, наливая себе вина Богородицы.

— Как ты знаешь, у меня пополнение в оруженосцах. Им нужно учиться, перенимать разные манеры, но не таскать же их вечно в Кэмен. Морозы начнутся, занесет все — не наездишься. Я хотел бы предложить твоим мальчишкам раз в неделю заниматься у меня. Или моим у тебя.

— Ты будешь учить моих детей? — с азартным блеском в глазах уточняет мессир Рикард.

А рыбка не то что в мою сеть, в котелок охотно запрыгивает:

— Ты сам и Шульц?

— Само собой.

— Тогда по рукам. Скажем, один четверг все у меня, другой у тебя.

— По рукам, — я поднимаю кубок, — хоть раз в две недели я от них отдохну. Ваше здоровье.

С Катрионы внезапно сползает личина Прекрасной Девы:

— А я?

— Ты никуда не пойдешь, — де Рейн неумолим.

— Но, папа!

— Я сказал.

— Но что я буду делать?

— Книги читать, например.

— Я прочитала все, что есть в доме. Несколько раз.

— Попроси у друзей.

— Мессир ван Хорн, у вас есть книги?

Странное дело, меня причислили к друзьям, но обращаются официально и по фамилии.

— Да, мадам. Пять или шесть, не помню.

— Конечно, это же так много.

Пропускаю сарказм мимо ушей. Даже те, что есть, Арно то ли подарил, то ли забыл при переезде, а я забрал их с собой в новый дом. Каспер ван Хорн был неграмотным и библиотеку я не унаследовал. Одну книгу Арно мне точно подарил — сборник своих стихов. От Лоренцы достались «Божественная комедия» Данте и сонеты Петрарки, но я сомневаюсь, что у Катрионы так хорошо с итальянским. У Курта имелась также внушительная библиотека книг по медицине и прочим наукам — я ему в этом никогда не отказывал и сам полистывал, пытаясь понять хотя бы картинки.

— Вы их читали? — спрашивает Катриона.

— Пару из них точно.

— Вот как? А всего сколько?

— Молитвенник считать? — задумываюсь я

— Не надо, пожалуй, и так всё понятно, — пальчики Катрионы теребят длинное жемчужное ожерелье, это напоминает мне Лоренцу с папским крестом. — Иные рыцари и вовсе читать не умеют. Если вы прочитали три книги, то это уже достижение.

— Катриона, — у папеньки сдают нервы, — если тебе нечем заняться, кроме как изводить умничаньем наших гостей, у меня найдется идея получше. Прялка в доме есть? Должна же где-то быть. А пяльцы? Их-то точно хватает. Заодно научишься ценить труд.

— Но, папа, мессир ван Хорн, даст мне почитать свои пять или шесть книг, они ему все равно не нужны.

— Все! — взрывается де Рейн. — Ты наказана. Никаких конных прогулок... две, нет, три недели. Исключение турнир в Майнце. Но я должен заранее знать с кем и куда...

— Но папа!

— Еще одно слово и будешь у меня прясть до Рождества. Следующего.

— Папа, где ты возьмешь столько шерсти?

— Нарочно куплю. Прошу прощения, ван Хорн, но это уже переходит все границы.

— Не стоит так кипятиться, мессир Рикард, я понимаю шутки.

— Это не шутки. Это нелепые насмешки и высокомерие ребенка, который ничего не понимает в жизни.

Катриона подскакивает как ужаленная и убегает наверх.

— Она несносна, — разводит руками де Рейн. — Надеюсь, это пройдет. Извини за сцену, мессир Робар... Кстати о турнире. Ты собираешься в Майнц?

Турнир, доходит до меня, чертов турнир в Майнце... Последний перед Адвентом.

— Не собирался, — отвечаю я неопределенно, понимая, что теперь-то я должен на него ехать. Де Рейн довольно кивает, опрометчиво подсчитывая барыши.

Первое, что я делаю, оказавшись дома, перебираю книги. Всего их оказывается семь. Данте, Петрарку, Арно де Римона и «Песнь о Нибелунгах» я оставляю себе. Остальные, даже не взглянув на обложки, отправляю Катрионе. В одну из книг я вкладываю записку:

Не вздумайте прясть!

Р.

В ответ я получаю:

Ни за что на свете!

К.

Второй бочонок монастырского вина предназначался для визита к бургомистру.

— Решил зайти, — отвечаю я на встревоженный взгляд фрау Кауфман, — по-соседски, вином угостить. Мускат из обители Богоматери, нежный и немного игристый.

— Как вы угадали? — супруга бургомистра выдает слегка вымученную улыбку, но я целую ей руку и она смягчается. — Это моё любимое вино.

— О, я знаю, чем соблазнить даму.

Лучший способ расположить к себе богатую горожанку — обращаться с ней как со знатной дамой.

— Какая великолепная вещь, — она задерживает мою руку, чтобы рассмотреть перстень. Хороша уловка, надо запомнить. Я же рассматриваю ее. Моих лет, миловидная и, судя по утонченной камее на шее, в самом деле разбирается в украшениях.

— Трофей с последнего турнира.

— Правда? А вам идёт будто на вас сделан.

— Да что за вздор, Магдалена? — теряет терпение бургомистр. — Как перстень может кому-то идти, а кому-то нет? Не докучай мессиру, лучше распорядись об ужине. Вы же останетесь у нас на ужин, мессир ван Хорн? Возражения не принимаются.

— Фрау Кауфман, — я ещё раз целую руку, — с нетерпением жду, когда мы продолжим разговор о драгоценностях.

— Ловко, мессир! — говорит бургомистр провожая жену взглядом. — Прямо расцвела. Уж на что глупая гусыня и туда же. Вас этому учат?

— Несколько лет с Арно де Римоном — и любой станет образцом галантности. У вас очаровательная жена.

—Да бросьте вы, — отмахивается бургомистр. — При мордашке и теле, безусловно, но наседка-наседкой. В голове одни цацки, цветочки и вышивки бисером — такая пошлость. Если когда-то любил ундину... — Кауфман осекся.

На стене висит видавший виды мрачноватый гобелен, изображавший Святую Маргариту, победительницу драконов. Лазоревый шлейф платья ещё торчит из драконьей пасти, а сама святая, раздвигая руками утробу зверя, выбирается наружу. Житие Святой Маргариты говорит, что, будучи проглоченной драконом, девушка не растерялась, а сразу же перекрестилась, после чего утроба зверя разверзлась. Не уточняется с какой стороны и не вспучило ли зверя от негодной пищи, но, когда я на уроке спросил об этом у капеллана Хармса, то получил затрещину и мне всерьез пригрозили розгами. Выбравшись, святая избила несчастного дракона и даже оторвала ему бороду (у меня все же хватило ума не спрашивать у капеллана, что это за дракон такой был?). Нет, серьезно, Святая Маргарита в деле уничтожения драконов стоит гораздо выше Святого Георгия, которому потребовались копьё, доспехи, конь и годы воинской подготовки, чтобы совершить подвиг. Встреть Святая Маргарита Святого Георгия, она отпинала бы и его. И вырвала бы бороду.

— В этом вся женская суть, — бургомистр проследил за моим взглядом. — Они уничтожают нас изнутри.

— Если их сожрать перед этим.

Кауфман хохочет преувеличенно громко, придерживая массивный живот, чтобы меньше трясся.

— Что ж, тонко подмечено, тонко, — жирный палец утирает выступившие слезы. — Это старинная вещица из приданого жены. Как по мне, жуткое уродство, но она считает его ценным. И, судя по всему, вдохновляющим, как посмотрит на него, так и начинает меня пилить.

— Я говорил с фройляйн Нойман.

— И что же?

— Три тысячи гульденов.

— Ха. Губа не дура.

— Вся в вас, — киваю я.

Он криво усмехается.

— С трудом верится, правда? Я ведь не всегда таким был. Сам не могу понять, как стал. Когда мы с Вилдой сошлись, я был стройным и красивым парнем. Бедным, как церковная мышь. И посмотрите на мой дом. Видите, чего я достиг, мессир?

— Вижу.

— Красивая девка получилась, — щерится Кауфман. — И хваткая. Прям жалко. Горяча, небось?

— Не считаю нужным делиться такими вещами. Даже если бы знал.

— Ах, да. Уж простите. В свое время я был простым рыбаком, а после матросом, где мне в галантностях разбираться. Называю вещи своими именами. Вы-то ведь не от рождения дворянин. Не позабыли, как это у простонародья заведено?

— Утешу отеческое сердце. Ваша дочь, скорей всего, невинна. Для ундины рано ещё.

— Так она всех своих кавалеров за нос водит? Как Прекрасная Дева Вормса? — Ржёт бургомистр. — Неужто и самого Хармса? Нет, я не могу! Моя девочка. Я уж думал зятьком заделается, сукин сын, а что там водится, кроме скромного жалования придворного менестреля, случайных заработков и долгов. Но поэт и ундина — как же!

С удивлением замечаю, что необычный бирюзовый цвет радужки достался Гретель вовсе не по материнской линии. Просто бургомистровы глазки заплыли жиром, заметно поблекли и выцвели, если такое бывает.

— Три тысячи, говорите. Пожалуй дороже вашего дома.

— Да уж.

— А домина огромный и красивый.

— Выручка с турниров и дом отца продал...

— Забавно, что вы вспомнили... Вы знаете, что этот дом принадлежит моей жене? Часть приданого. Тестю моему покойному вы его продали.

— Вот как? — я слышал, что супруга бургомистра из Фогелей, но раньше меня это мало заботило. Фогели в Вормсе все равно что Медичи во Флоренции, хоть и размах не тот.

— Пропади оно пропадом, — пыхтит Кауфман, будто слова с трудом пробиваются сквозь толщу многочисленных подбородков, — что-то меня на чувства потянуло. Пусть дочурка берет свои три тысячи и катится, куда глаза глядят. Кровь не водица... Мне понадобится несколько дней, чтобы собрать деньги... Вы же понимаете, это не должно быть заметно для жениной родни. Ее дядька въедливый, что твоя известь. А я, будучи примерным мужем и отцом, заначками не обзавелся. Напрасно, как выяснилось. Вся сумма и ваше вознаграждение поступят в факторию Медичи — незачем нам показываться вместе на людях лишний раз... Там же и куплю-продажу оформят. Спасибо Господу нашему, что создал ломбардцев. Иначе пришлось бы терпеть жидов... Ха-ха.

Я не смеюсь.

— Что касается... — бургомистр вдруг становится очень серьезным, — Вилды... Скажите ей... Скажите, что мне жаль и все такое.

— Сами сказать не хотите?

— А что это изменит? — Кауфман задумчиво рассматривает морозный узор на стекле и снежинки за ним.

Ужин у бургомистра подали отменный, отчасти стало понятно, с чего беднягу так разнесло. За ужином к нам присоединилась Эдит Фогель, сестра хозяйки. Я и раньше замечал ее на улице, как и многих других девушек, живущих по соседству. Здоровался, но не более того.

— Старая дева, — заявила барышня, как только ее представили.

— Эдит! — стонет фрау Магдалена.

— А что? Мне же уже двадцать. И я до сих пор никому не нужна. Чем, признаться, очень довольна.

— Не обращайте внимание, мессир, она не в себе.

— Тебя послушать, дорогая сестрица, так все вокруг не в себе.

Эдит одета с девичьей скромностью. Платье не подчеркивает, но и не скрывает фигурку, ладную, как и у сестры. Темно-русые волосы, слава тебе Господи, не покрыты, если не считать легкой сеточки.

— Наглая девка, да? — хохочет Кауфман. — Вы не думайте, с ее приданым о женихах беспокоиться не приходится. Носом крутит, негодница. Цену себе не сложит.

— Ой, братец, — посмеивается Эдит, — пока вы разговариваете, как бы кто жаркое не съел.

— Мессир что ли? Так в него много не влезет — живот к хребту присох. Или не в коня корм? — подмигивает бургомистр.

— О, да, от добавки не откажусь ни за что на свете.

— Ха, я две вещи в молодости сделать не мог: наесться и поправиться. А теперь вот с радостью бы похудел.

Рукав, сидящей рядом со мной Эдит приподнимается; замечаю свежую багровую полосу чуть выше запястья, будто ее огрели узким дамским ремешком. Девушка поспешно застегивает пуговку, опасливо поглядывая на меня, заметил или нет.

Ладно, есть мне интерес до семейных дел богатых бюргеров, пока мне не платят за то, чтобы я в них вмешался?

— Дворянина ей в мужья хотим, — объявляет бургомистр. — Если есть у вас кто на примете, подскажите. Нам и самый голожопый сойдёт, лишь бы кобель с родословной был.

Дам возмущает прямота и грубость бургомистра, я же пожимаю плечами:

— В сводники я не гожусь, герр Кауфман, а муж для фройляйн легко сыщется, поскольку под ваши требования половина бургундского дворянства подойдёт. Как бы в очередь не выстроились.

Бургомистр хохочет так, что трясется стол. Его супруга даже не пытается скрыть отвращение.

Засыпав хозяйку благодарностями и комплиментами, я все же напрашиваюсь посмотреть цветочки. Если женщина затевает со мной какую-то игру, я хотя бы пытаюсь понять в чем она состоит. Эдит, сказавшись уставшей, отпрашивается к себе. Кауфман закатывает глаза и не спешит составить нам компанию, предпочитая выпить в одиночестве. Конечно, какой же рыцарь польстится на глупую наседку при мордашке и теле... не ундина же.

Повод удивиться появляется сразу — хозяйка показывает мне настоящее сокровище — крошечный сад из трав и цветов в специальной комнате под стеклянной крышей, надстроенной над купальней. В Вормсе я такое видел дважды — в доме с химерами и в замке пфальцграфини Рейнской. Чего стоило вытребовать подобное у господина бургомистра даже представить себе боюсь. Хоть дама из такой богатой семьи может позволить себе маленькие капризы. 

— Это гораздо больше, чем я ожидал увидеть, фрау Кауфман, — говорю я, помогая ей зажигать свечи. — Лето среди зимы. Скажите, вы фея? 

Она улыбается и очаровательно краснеет, поправляя покрывало, которое мне хочется сорвать, чтобы увидеть ее волосы. Черт, трахаться надо почаще — такие идиотские мысли в голову лезут. А ещё эти одуряющие запахи.

— Жаль, что света сейчас так мало, — рука бургомистерши на мгновенье сжимается на моём запястье, пока она разжигает потухшую лучину от моей. — Моей коллекцией надо наслаждаться при свете дня... Да и муж днем в ратуше... Он ненавидит это место, но, ручаюсь, ворвётся сюда вскоре, заскучав. Герберт бывает несносен.

Надо же, а мне показалось, что он сносным не бывает. У нас с фрау Кауфман наблюдается явная неудовлетворенность в постельных делах. Она жаждет страстей, а у меня поперек лба написано, что этого добра я способен выдать хоть через край. Да и бургомистр втянет голову в задницу, если заподозрит интрижку. Удобно. Беда в несвоевременности — мне бы сейчас тепла и утешения. Не уверен, что здесь они водятся, а потому предпочитаю сосредоточиться на изучении трав и цветов. Мало в этом понимаю, но красиво же и очень любопытно, как все здесь устроено. Бросается в глаза, что примерно треть растений в цвету. Необычно для зимы. 

— Разве растениям не свойственно засыпать до весны? Я так их очень понимаю.

Белая рука поглаживает бархатистый лист, кончики пальцев едва касаются фиолетовых лепестков, а в глазах Магдалены вспыхивают огоньки.

— Если их любить и хорошо за ними ухаживать, они вас удивят. 

Среди множества разноцветных фиалок, которые уже и на фиалки-то не похожи, я обращаю внимание на причудливые цветы. Гроздья соцветий торчат вверх, как голубые и сиреневые копья, да и в цветках есть что-то воинственное, мне они напоминают шлемы.

— А это что? Люпин? — я тянусь к растению, чтобы сунуть и туда свой нос, но бургомистерша перехватывает мою руку, вынуждая развернуться к себе.

— Осторожно, мессир, они такие нежные. Забираю их из сада сюда на зиму. Чудо, что снова расцвели,  — поигрывая моими пальцами, она отодвигает цветы подальше. — К тому же люпин — афродизиак, как бы чего не вышло.

— Разве не любисток? — удивляюсь я.

— И он тоже, — шепчет Магдалена.

Доведет меня это семейство во всех его проявлениях. Повадились дразнить и соблазнять. Я тут по делу. Руки почему-то сами собой ложатся на женскую талию, притягивают ее поближе. Проклятые дурманящие запахи, дрожащий свет свечей, целомудренное покрывало и неприкрытое желание в глазах — как тут устоять? К счастью мы уже слышим тяжёлые шаги и фрау Кауфман отступает на безопасное расстояние. Можно вздохнуть спокойно.

— Вот чем здесь можно заниматься часами? — громогласно вопрошает бургомистр.

— Любоваться прекрасным, — говорю я, протягивая ему первый попавшийся горшочек.

— О! Свежая петрушечка? Благодарю. Хоть какая-то польза от этого безумного расточительства.

Он вырывает изрядный пук зелени и отправляет его в рот.

— Хорошо, что не любисток, — меланхолично замечает фрау Кауфман.

— Согласился? — удивляется Гретель, накрывая мне завтрак. Время настолько раннее, что общий зал в «Трех ивах» пустует. Гретель ставит миску с мясными обрезками на пол перед Цезарем.

— Да, мальчик. Да. И тебе мяско, хороший песик.

— Может тебе поговорить с отцом?

— О чем мне с ним разговаривать? Нет уж... Мне надо... ты знаешь, что мне надо. Давай, когда он расплатится, я эти деньги отдам тебе. Трудно не будет, ты ведь теперь вхож в его дом...

— Должно быть другое решение.

— Разорвать узы брака? С учетом, что папенька двоеженец, почему и нет? Напомни по местным законам за двоеженство, обман честных женщин, мошенничество и жизнь под чужим именем казнят?

— Веревкой, если я не ошибаюсь. Но ты тоже не под своим именем живешь.

— Вот видишь? Выбора нет. Папаша по закону и справедливости, считай, что висельник, а моё предложение более чем щедрое.

— Почему вы не можете уйти по эльфийской дороге туда, где нет смерти? Или спуститься под Вормс и перескочить на другую ветвь древа. Ваши говорят, что это возможно.

— Мама не просто ундина, как вы нас называете, она — ДеваРейна. Она может жить там, где есть хоть капля его вод. Так куда нам идти?

— Разве там, на ветках, нет другого Рейна?

— Она привязана к своей реке, как кошка к дому. Да и я тоже.

Гретель замолкает, обернувшись на шаги. Сент-Жорж.

— Шевалье, — приветствую я его. — Вижу, вам тоже не спится.

— Я каждый день посещаю мессу, мессир.

— Похвально. Разделите со мной трапезу?

— Я не раб своей плоти и не вкушаю пищу до мессы...

— Ваше благочестие выше всяких похвал... А вот и господин шателен. Спрошу, пожалуй, вкушаете ли вы пищу до мессы?

— Да Господь с вами, мессир, — отмахивается Штрауб. — С чего вы заподозрили во мне такого святошу? О, шевалье, и вы тут! Что ж, это многое объясняет. Доброе утро, господа и прекрасная дама! Спасибо за приглашение, мессир, присоединюсь охотно.

Шевалье лишь хмуро сжимает губы и уходит, за ним угрюмо плетется оруженосец. Слуги Сен-Жоржа, напротив, не упускают возможность насладиться завтраком. Оба крепкие, около тридцати лет, больше похожи на головорезов-наёмников, чем на ддобропорядочных лакеев.

— Любопытно, на кого они охотятся, — замечает шателен.

— А они охотятся?

— Вооружены до зубов, мессир, будто на войну собрались. Хотя в наше время путешествовать небезопасно, охотно признаю.

После обеда устраиваюсь в просторной комнате с камином перед спальней. Она служит мне и гостинной, и кабинетом, и библиотекой, если это можно так назвать, во всяком случае, здесь разбросаны все книги. Да, осталось только четыре, но что ж поделаешь. Вытянув ноги поближе к огню, просматриваю записи и рисунки Морица. Он собрал все, что посчитал нужным: рассказы родителей и ювелиров, описание найденного нами трупа Криспина. Тщательно перерисовал чернилами гальдрастав и герб Лагишей. Наброски грифелем на одном листе изображают Скворечник и Башню Скворцов, тут же приютилась и адская кладбищенская курица. Отложив бумаги, я закрываю глаза, пытаясь найти простое и логичное объяснение. Вместо этого задаю себе вопрос за вопросом.

— Вы часом не спите, мессир? — спрашивает Марта, чуть ли не с лестницы. С ней еще кто-то, кому она говорит: «Ждите здесь».

— Размышляю.

— Бездельничаете, стало быть? — Марта врывается в мои покои. — А к вам мамзель Аньес Лапьер. Или как-то так.

— Какая ещё мадемуазель? — задумываюсь. — Зачем?

— Мерки снять.

— Какие мерки?

— Мастерица она... златошвейка.

— А! Рыженькая такая? — радуюсь я. Вот она — долгожданная спасительница от многочисленных родственниц господина Кауфмана.

— Входите, мамзель, он вас почти вспомнил.

— Марта, — представляю я Аньес, — добрейшей души женщина.

— Я заметила, мессир.

— Я ждал тебя Аньес. Так ждал, — целую озябшие пальчики немного шершавые из-за работы с золотой и серебряной нитью. 

— Марта, распорядись, чтобы нам подали горячее вино, сыр и сладости. Барышня продрогла.

Взгляд Марты говорит красноречивее любых слов, и говорит он: «Но уж вы-то ее согреете!»

Молча слушаем удаляющиеся шаги домоправительницы. Не теряя времени даром, я снимаю с худеньких плеч суконный плащ в застывших бисеринках снега.

— Садись, прошу тебя.

— О нет, мессир, — кокетливо улыбается она. — Дело вперед...

Она принимается расстёгивать пуговицы на моем пурпуэне.

— Мне нравится твой подход.

— Пурпуэны обманчивы, — лукавый взгляд снизу вверх. — Мерки надо снимать на сорочку.

Помогаю ей избавиться от пурпуэна.

— А ваш не так уж и обманчив. Вижу, вы ватными плечами брезгуете.

Аньес достает из кошеля пергаментные ленты.

— Что-то желаем украсить, мессир, или шьем новое?

— На твой вкус. Не очень-то я в моде понимаю. Но ты же знаешь...

— Знаю. Мессир всегда носит чёрное, — она крутится и пританцовывает вокруг меня, прикладывает свои тесемки, ставит отметки. Ее прикосновения прохладные и волнующе нежные, иногда я чувствую теплое дыхание сквозь тонкую ткань.

— Поднимите руку. Вот так довольно. Повернитесь, пожалуйста.

Пальцы проворно перемещаются по моей спине, скользят по шее, по затылку и вдруг замирают на линии роста волос. Я вздрагиваю и поворачиваюсь к ней. Её рука зарывается в мои волосы, глаза широко распахнуты, а губы открыты навстречу поцелую.

Вино, сыр и сладости подают как раз вовремя, то есть в постель.

Аньес прелестна, смешлива, смотрит на меня влюблёнными глазами и на ней нет этих противных амулетов. Точно не на один раз. Надо позаботиться о подарке, чтобы не обижать честную девушку платой сверх положенной за шитье. Золотое сердце на цепочке, серьги, наперстки с эмалью — барышни такое любят. И много перчаток, чтобы руки не мёрзли.

— Ты недавно в городе?

— Откуда мессир знает?

— Ни за что бы не пропустил такую красавицу.

Это я-то, который целую Прекрасную Деву Вормса проморгал.

— Пфальцграфине понравились мои работы в Дижоне. Там я у дяди работала, а здесь собственной мастерской обзавелась, не без помощи их сиятельства. Мастер с подмастерьем у нас тоже есть. Они больше мастерскую сторожат, материалы-то у нас дорогие, и с трудными работами помогают. Привезла с собой подружку из Дижона, Жоэль, наняла трех местных девушек.

— Люблю деловых женщин.

— Что-то такое я слышала, — улыбается она мне в плечо.

— Где ты живёшь? В своей мастерской?

— Да, тут в двух шагах, в Вишнёвом переулке. Только лавка не прямо на Двух Королев выходит, надо в переулок свернуть, сразу за домом бургомистра. Мастерская Аньес Лапьер. На вывеске ножницы, золотая нить в игле и вишневая веточка. Заходите в любое время, мессир. Я буду рада.

— Эй, может в постели обойдёмся без «мессиров» и «вы»?

— Ты мне нравишься, Робар.

— Ты мне тоже, Аньес.

С ответным визитом я не затягиваю. Говорят, полезно помучить даму ожиданием и неопределенностью, но я так не могу и никогда не делаю, потому что сам мучаюсь. Да и заставлять даму скучать простительно, если проводишь время с другой дамой, а у меня нет любовниц, кроме Аньес.

В уютной мастерской можно посмотреть на работы златошвеек, на самих девушек за пяльцами, на рисунки для будущих вышивок, на драгоценные материалы, приобрести готовые вещи, сделать заказ. Все это под чутким присмотром коренастого мастера, вышивающего что-то на огромных, как ткацкий станок, пяльцах, и его подмастерья. По парню сразу видно, что держать дубинку и большой нож ему привычнее, чем иглу.

В мастерской есть удобный уголок, где можно выпить вина со сладостями. А как же иначе — клиенты таких заведений знатные, богатые люди, которых надо холить и лелеять. Мне везёт, вино со сладостями пьют очаровательная бургомистерша и ее сестрица, обсуждая с Аньес отделку для платья на ежегодный рождественский бал в герцогском дворце. Меня встречает барышня с глазами олененка, мадемуазель Марье.

— Жоэль?

— Мессир Ван Хорн знает моё имя?! — радуется она, как ребенок. — Аньес, ты слышала? Он знает моё имя! Чем могу служить, мессир?

— Я подожду Аньес, но от вина не откажусь.

— Ах вот оно что! — многозначительно улыбается Жоэль. — Как вам угодно.

— Мессир ван Хорн, — замечает меня фрау Кауфман и я иду расшаркиваться перед дамами.

— Мало вы похожи на клиента этого заведения, — голос Эдит Фогель сочится иронией, взгляд тоже.

— Мессир ван Хорн всегда может заказать что-то для дамы, — дипломатично вмешивается Аньес, — или для дома... Жоэль, милая, покажи дамам наши покрывала, бархатные скатерти и наволочки.

Избавившись от бургомистерши, Аньес увлекает меня в сторону со словами:

— Вам будет интересно узнать, мессир, что мы вышиваем флаги... Сейчас я вам покажу...

Флаги никто и не думает смотреть. Мы оказываемся в тесном чулане под лестницей. Все время что-то норовит свалиться на голову, а Аньес приходится вцепиться зубами в бархат пурпуэна, чтобы не кричать.

В мастерскую мы возвращаемся, ловя на себе любопытные взгляды и понимающие усмешки, — Аньес заметно раскраснелась и на шее у нее появилось филигранное золотое сердечко.