pain, love and betrayal
Марсель
Сегодняшний день наступил на моих глазах: он пришёл с кроваво-красным рассветом и с гнусной догадкой о том, что отец и Кейтлин предали мать. Знающий, что это такое, я мысленно уговаривал себя смирно сидеть на диване и не подниматься наверх, чтобы схватить отца, поднять с постели и вытрясти из него всю правду. Но было несколько «но». Я по-прежнему был не уверен в этом. А ещё, что самое наиболее важное: я верил в папу, верил в его любовь к маме, в то, что он не может её предать.
Чёрт, я не оставлю это просто так. Если мама плакала... значит она знает? Или только догадывается? А может быть, дело вообще не в этом? Голова моя совсем разболелась и пока я не принял душ и не выпил обезболивающее, я чувствовал себя зомби.
К завтраку вся семья вновь сошлась к столу на веранде. Мама, увидев меня, побледнела, после чего улыбнулась какой-то виноватой улыбкой и принялась пить кофе с молоком. В остальном, родители, как пара, вели себя как обычно. Заботились друг о друге, как позволяет простая вежливость, но никакой былой нежности я не видел... Бабушка с дедушкой, Адам с Фиби: они правда ничего не замечают? Только я вижу, что ничего толком не изменилось, но... всё иначе?
Отец старался не встречаться со мной взглядом. Сколько бы я к нему с каким-то вопросом не обращался, он смотрел куда-то в сторону. Это стыд? Он подозревает о моих догадках? Моя голова вновь раздваивалась. Я сжал виски пальцами, чтобы унять боль. Одним махом выпил маленькую чашку кофе. С каким-то внутренним усилием владея собственным телом, подпёр рукой подбородок, смотря сквозь пространство и пытаясь прийти к какому-то соглашению в собственных мыслях. Шумы. Одни сплошные шумы в голове. Я зажмурился.
— Марсель? Марсель, ты меня слышишь? — в сознание донёсся обеспокоенный голос Аны. Я, очнувшись, посмотрел на неё. Дедушка рядом с ней смеялся.
— Видимо, он забылся в грёзах о своей Кэтрин... У него любовь в рационе, а ты его о гренках спрашиваешь.
— Любовь любовью, а есть надо, Кристиан, — сказала она, — Марсель, всё в порядке? Почему ты ни к чему не притрагиваешься?
— Я просто, — все смотрели на меня, будто ожидая оправданий, — ...не достаточно голоден. Плохо спал сегодня. Я лучше выпью ещё кофе, — кивнув, произнёс я и потянулся за кофейником, но мама опередила меня. Её грустные глаза смотрели на меня, губы скривила лёгкая, практически неуловимая улыбка.
— Не увлекайся только, милый, — тихо сказала она, — Всего в меру.
— Да, мам, — я внезапно посмотрел на отца и сейчас его взгляд был прикован ко мне. Он поспешил отвести глаза. Мама заглянула в мои и погладила по щеке. И теперь я решил для себя, что просто обязан поговорить... с ними обоими. От этого спектакля меня тошнит.
После завтрака я вошёл в сад и попросил Джулиана позвать родителей. Они явились практически одновременно, только мама — справа, отец — слева. Чёрт...
В общем, мама вышла со стороны дома, папа со стороны гаража. Оба уже были полностью готовы к своему новому деловому дню. Приметив меня, они ещё как-то улыбались, казались образцовыми, но смекнув, что я позвал их обоих... перестали выглядеть счастливыми. Перестали притворяться.
— Марсель... ты хочешь поговорить со мной и с папой? — тихо поинтересовалась мама.
— Пожалуйста, сядьте, — тихо попросил я, указав на лавку рукой. Мама, немного потянув резину, села. Отец мялся недолго.
Блять. Между ними поместятся ещё два меня. Я закрыл на несколько секунд глаза, стараясь не принимать эту мелочь, на первый взгляд, в расчёт, но это было невозможно, особенно когда детали имеют такую важную цену, а я не уверен в том, в чём собираюсь обвинить отца. Он озабоченно смотрел на меня:
— У тебя что-то случилось? — тихо спросил Теодор.
Я молчал. Все слова вдруг растворились. Нужно просто вдохнуть полной грудью и выложить всё одним духом.
— Марсель, мы с папой заметили, что ты выглядишь подавленным... Это нас... волнует, — сглотнула мама, — Если это из-за моего вчерашнего срыва, то я не думаю, что тебе нужно волноваться. Это просто мои страхи, которым я благодаря вину позволила вырваться. Я очень сожалею об этом. Мне не хотелось кому-либо показывать своих слёз, я не нуждаюсь ни в какой помощи, просто... лилось «вино», — горько ухмыльнулась она, — И, к сожалению, ты всё увидел. Мне даже как-то стыдно...
— Не смей этого стыдиться, — вспыхнул я.
— Но... Марсель... Это не стоит волнений. Ты так переживаешь по этому поводу?
— В том числе, — сказал я отрывисто. Мама, хмурясь, посмотрела на Теодора.
Глубокий вдох. Выдох. Надо собраться с мыслями. Звенящая тишина.
— Пожалуйста, мне нужно, чтобы вы меня выслушали. Всё по порядку, — начал я, сжимая ледяные, влажные ладони в кулаки, — Мама, вчера я заехал к вам домой. Помнишь, ты меня просила забрать вещи для Дэйзи? — она кивнула, — Тебя дома не было. Отец сказал, что ты поехала что-то докупить... Я был уверен, что он в доме один, хотя... он был не в самом презентабельном состоянии и первое, что я подумал, что это... из-за тренировки. Но потом со стороны ванной комнаты вышла Кейтлин. Они оба меня не ждали и мне даже показалось, что... испугались. Отец, ответь... Ты изменил маме?
Судорожный выдох сорвался с уст Айрин, которая на мгновение закрыла лицо руками. Очень медленно, её дрожащие пальцы перешли на виски.
— Что? — голос еле слышно. Мама с усилием заглянула мне в глаза. Меня пугало, до смерти пугало её выражение лица, искажённое, неподвижное, мертвенно-бледное из-за нехватки кислорода, вызванного тяжестью дыхания.
Теодор, не моргая, смотрел в мои глаза и сжал руками края лавочки по обе стороны от себя.
— Повтори свой вопрос, — произнёс он, — Громче, — его голос звучал угрожающе, но мне было не страшно.
Я чувствовал, всем нутром, что пока я стою за маму, я прав. Я всегда буду прав, защищая её, прося у неё прощения, наказывая за неё. Мне дико тяжело быть палачом для собственного отца, но голос внутри приказывал: дави сильнее!
— Ты слышал. Просто говори, как есть! — я практически рычу от боли, которую вижу на лице мамы. Её глаза блестят от слёз.
Я требую правды, ответа и сейчас мне хочется уничтожить всё на своём пути. Отец резко подрывается с места, но мать хватает его за руку и крепко сжимает. Она встаёт рядом с ним, плечом к плечу, как поступает только настоящая, верная и преданная жена.
В одно-единственное мгновение грозовые чёрные облака над моей головой, максимально приближенные до этого друг к другу, начинают расходиться. Я замираю.
— Ты неправильно всё понял, Марсель. Как же папа может изменить мне? — она посмотрела на Теодора, добела сжавшего в руках руку мамы, неподвижного. Он не отрывал от неё взгляда.
— Папа только вчера узнал, что я очень больна, Марсель. Я тяжело больна. Настолько, что мне даже страшно говорить об этом, — она отпустила руку отца и сделала несколько шагов навстречу ко мне.
Это был непредвиденный удар под дых. Это было жутко. Чувствовать это, видеть эту боль. Это было самым ужасным, чего я не мог даже предположить.
Тучи вновь соединились, порождая бешеный, сумасшедший раскат грома и сверканье молнии прямо у меня перед глазами. Боль. Только держаться. Моя рука дрогнула, желая лечь на сердце, но я сжал её в кулак. Спокойно. Надо воспринимать это как можно... адекватнее.
— Милый... — самый любимый ласковый голос. Такой есть только один на Земле.
Мама кладёт руки мне на щёки: её ладони горячи, как огонь, а болезненный румянец на лице лихорадочными пятнами расходится по бледной коже. Сердце вздрагивает внутри, часто и судорожно.
— Я прошу тебя, никогда не думай так про своего папу, — я слышу всхлип, который рвётся у неё из груди, — Так случилось, да. Я давно болею, Марсель. С тех самых пор, когда со мной случился нервный срыв... тем ужасным летом. В то время, когда... Дэйзи изнасиловали, а Дориана посадили. Я многое испытала, стараясь оставаться сильной... я уже прошла долгий путь. И мне предстоит испытать ещё немало. Неужели ты думаешь, что твой отец может пойти на такое? Ты же знаешь, у него больное сердце. Он, возможно, много выпил... И он ни в чём не виноват! Я не хочу, чтобы ты оскорблял его так, — слёзы лились по её щекам. Я крепко сжал мамину голову в своих руках, поцеловал в обе щёки, и ничего не мог произнести.
Я замер, крепко обняв её. У меня было чувство, что если скажу хоть слово, то всё, весь тот скорбный дождь, который таится во мне, разольётся бушующей рекой. Я догадывался, что это за «страшная болезнь» и задавался только бесчисленными риторическими вопросами: «почему мама?», «за что?», «разве она этого заслужила?»
Отец стоял, как столб, отведя полный слёз взгляд в ярко-зелёную траву. Я чувствовал, что последний кислород и рассудок покидают меня.
— Мама, ты же не умрёшь?! –судорожно дыша спросил я, — Мама, ты ведь будешь жить? Долго? Очень долго, да?
— Я не знаю, но я.... сделаю всё возможное для этого. Я уже делаю всё, что от меня зависит, — прошептала она, плача мне в шею. Отец подошёл к нам и крепко обнял маму одной рукой, а второй крепко сжал моё плечо. Я заглянул папе в глаза.
— Прости, — нашёл в себе силы сказать я.
— Не извиняйся, Марсель...
— Уже извинился. Я прошу тебя, не заставляй маму чувствовать себя одинокой. Не предавай её. Не оставляй, — я был готов молить его об этом.
— Я её никогда не оставлю. Никогда, Марсель, — закивал отец, смотря в мои глаза.
Лучше бы это была измена, не болезнь... Я думал, что ничего не может быть хуже предательства. Но рак — чудовище, которое страшнее всего на свете. Я зажмурился, обнимая маму. Я купался в море тепла... Но оно вдруг превратилось в холодный не с чем несравнимый ужас, когда Айрин Грей покачнулась в моих руках и без сознания упала.
— Наверное, перегрелась на солнце, — дед сказал это раз в двадцатый. Мы с папой сидели у двери в палату, а Кристиан ходил туда и обратно.
Все попытки уговорить Кристиана Грея уехать обратно домой были тщетными. Теодор не хотел, чтобы он знал. Он не хотел, чтобы знал я и все остальные... Потому что мама не хотела этого. Ей нужно было бороться с этой болезнью самой. Она не хотела «демонстрировать свою слабость», — говорил её словами Теодор. Когда Кристиан отправился на поиски воды и успокоительного для себя, я решился продолжить беседу, начавшуюся у нас в машине «скорой помощи».
— И значит... целый год ты ничего не знал, — еле слышно произнёс я.
— Да.
— И даже не догадывался.
— Нет, я... я думал, что... всё гораздо серьёзнее, чем нервные расстройства, — начал отец, сглотнув, — Она говорила сначала, что лечит нервы, потом придумала миф о комплексном обследовании с санаториями и прочим. Я прикрывал её перед всеми. Она просила придумывать всякие отмазки, что угодно, лишь бы вы не думали, что у неё проблемы со здоровьем. Все эти курорты, ранчо, турне и санатории и деловые путешествия — всё это было выдумкой. Моей и Айрин. Она не хотела, чтобы кто-то знал, что всё... настолько серьёзно, — я зажмурился и прошипел сквозь зубы, сдерживая мат.
— А что, если бы она....
— Марсель, не надо...
— Отец, это ребячество! — рычу я. — Ты знал, что она пропадает по больницам и верил в чушь, что это обследование?!
— Я не мог поверить в самое страшное. Это... не могло было... случится с Айрин...
— Но случилось! — зарычал я. — Самый близкий ей человек, видящий, что что-то не так и... ничего не предпринимающий?! Да ты... !
Мне хотелось стонать от боли, рычать от досады и называть его самыми нецензурными словами. Я прикусил язык.
— Да и я тоже хорош... сын, называется... в одном городе. И ничего не замечал, ничего не видел. Но на мне была Дэйзи, Лили, две компании, тысячи ресторанов, неужели я мог охватить это всё? — я сжал руками виски, застонав, — Всё это ненужные оправдания... ненужные, ненужные...
— Марсель, — он сжал моё плечо.
— Не надо! — я освободился от хватки и сжав затылок подорвался с места, меряя шагами коридор. Глаза мои были влажные и уже ничего не видели. Я зажал их руками, вдавил пальцы в веки, будто желая впитать всю влагу кожей. Господи.
— Как бы ты с этим жил?! Как бы я с этим жил?! Ты год не знал об этом! Год! — прохрипел я полукриком и заглянул Теодору в глаза, — Как ты смог... справляться?
— Айрин отталкивала меня, — произнёс Теодор, смотря мне прямо в зрачки, — Отталкивала всем, чем можно. У нас исчезло всё. Вся жизнь мужа и жены, родственная связь, всё превратилось...в отторжение. Всё слишком скорбно...
— Ни черта! Ты мог бы удержать эту связь! — рычу я. — Если она есть, её нельзя разорвать!
— Я уже ничего не мог. Я думал о худшем, и это было не здоровье... Марсель, я узнал не вчера, мама солгала тебе. Я узнал неделю назад, в ту ночь, когда мы вернулись домой после свадьбы Дориана и Лили... Мы очень сильно поссорились. Я озвучил своё подозрение о том, что она изменяет мне, — я хотел ему вмазать. Впервые так сильно, что оскал на моём лице появился раньше, чем я смог его контролировать.
— Что? — еле слышно прошипел я. — Что?! — во второй раз был крик. Теодор в секунду перешёл на тот же тон:
— Да, да, я сказал ей именно это! У нас не было половой связи, а вместе с ней и всех остальных одиннадцать месяцев, Марсель. Одиннадцать, без всяких объяснений. Айрин называла это обследованиями, санаториями..., а я... даже не мог точно спросить.... Почему она так отторгает меня?! У меня были мысли, что это какой-то врач её пленил..., но я... Я никогда, никогда не озвучивал своих подозрений. Я, как и ты, Марсель, самым страшным считал предательство. Я и подозревать не мог, что всё в разы, в десятки, в сотни раз хуже! — крик оборвался. Дальше голос звучал очень тихо. — У Айрин... был рак матки, Марсель. Её вырезали. И сейчас она лечится, чтобы метастазы... не появились в груди. Она преодолевает это по-новому методу, без химии, — он сел на кушетку, без всякого выражения смотря впереди себя.
Я не мог ничего сказать. Шум в ушах от нервов сшибал всё на своём пути. Я накрыл руками лицо и сел рядом с отцом, крепко зажав свою голову в ладонях.
— Марсель, я изменил Айрин, — тихо произнёс он, — В тот самый день, когда ты приехал. И она этого не знала. Ты.... Сказал ей об этом.
Я сдерживал звериное рычание в груди. Мне хотелось выть от боли.
— Но до этого, Марсель, — шепчет он, еле слышно, — Твоя мама сама мне сказала, что у нас... будет только видимость семьи. Она просила меня о двух вещах: первое, чтобы она не знала о моих похождениях, которых в общем-то и не было... и чтобы дети, вы, не знали. Мне бессмысленно уже таить от тебя эту правду. Ты сам догадался.
Я с шипением прохрипел несколько нецензурных лексем под ряд. Всё произошло в одно мгновение: я схватил отца за лацканы пиджака, он меня за ворот рубашки — мы одновременно поднялись на ноги. Взгляд — горит, однако я злобно выжег:
— Я понимаю, что должен тебя понять, любитель трахаться, но я не могу, просто не могу! — прошипел я, — Я никогда тебе это не прощу, я рад, что мать знает, кто на самом деле инфантилен! — я встряхнул его за лацканы.
— Ты ничего не понимаешь, чокнутый мальчишка, — шипит он, — Айрин в больнице из-за твоей правды!
— А муж не мог тщательнее заняться её лечением! — рычу я в ответ. Его хватка усиливается. Ладони чешутся. Ещё немного, и я наброшусь на него...
— Теодор?! Марсель?! Что вы творите, чёрт вас возьми?! — мы отцепились друг от друга сразу же, услышав голос деда. Кристиан приблизился к нам в считанные секунды.
— Что здесь происходит?! — прошипел он, смотря то на него, то на меня.
Это было впервые — я чувствовал отвращение, что нахожусь рядом с отцом. И от этого было особенно больно.
— Спроси у своего сына. Мы уже разобрались, — выплёвываю я и вышагиваю по направлению к двери. Дед останавливает меня за руку.
Чёрт!..
— Марсель!
— Пожалуйста, оставь меня! — рычу я и вырываюсь, сбегая по лестницам к выходу. На воздух. Куда-нибудь подальше от... лжи, предательства, боли и всего... всего, что меня окружало. Всего того, что вряд ли когда-нибудь прекратит своё существование.
В эти мгновения мне казалось, что я потерял отца. Я быстро шёл по тротуару, закуривал сигарету, тут же бросал её, потому что давился дымом и чуть ли не попал под машину на перекрёстке. Мне было дико осознавать всё, что происходит. Будто это не моя жизнь, будто это какой-то сон. И самым главным желанием матери — никто не должен знать, — я еле сдерживался, чтобы ни пренебречь. Мне хотелось кричать об этом на весь свет. Она знала, что ей изменит, но не знала, что так скоро, не знала, что с Кейтлин. Ему можно придумывать оправдания, но факт остаётся фактом — он поступил с матерью, как лицемерный подонок.
Так не может быть! Не может в одном человеке умещаться столько личностей, которых просто нельзя без труда перечесть. Мой мозг взрывался тысячами фейерверков, я знал только одно — мне надо побыть одному, хорошенько напиться и забыть всё ко всем чертям. Хотя бы на время. Очистить мозги, душу, всё, всё, что есть внутри меня.
Любимый бар Дориана на самой окраине города — идеальное место, чтобы напиться и потерять надломанное сознание. Мне было плевать на дешёвый алкоголь, на столпотворение, на шум, на бесконечную болтовню бармена со всякими отморозками. Я просто пил, смотря сквозь бутылки, расположенные на стеллажах бара. Алкоголь давно был моей единственной чистой любовью. Я никогда не чувствовал в нём особенной потребности, однако душевные раны он лечил лучше любой дорогой проститутки. Мутные круги перед глазами, сотканные из бутылок, бармена и тусклого света, давали мне понять, что я на правильном пути. Счёта рюмкам я уже не вёл, хотя давно придерживался правила не напиваться до состояния отсутствия сознания. Но клянусь, я бы уже не прервался, если бы не надоедливые звонки Криса... Когда я наконец-то через силу утрудил себя достать мобильник из кармана брюк, Криг стоял предо мной и поедал меня взглядом.
— Я уже думал, что с тобой случилось! Какого хрена ты не берёшь телефон? — я покрутил мобильником перед его глазами.
— Я беру...
— Спустя десять пропущенных, — прошипел он.
— Сбавь обороты, Крис, я тебе не «детка», — смеюсь я, слезая с барного стула.
— Что случилось с тобой, объяснишь? — он держит меня за плечи, которыми я тут же пожимаю, освобождаясь от хватки.
— Я просто лечил раны... бурбоном, водкой. Всё годится для внутреннего применения, не волнуйся, — закивал я.
— Пойдём, я отвезу тебя домой, — он положил мне руку на шею, выводя из бара. Только на улице я скинул его ручищу, найдя в себе достаточное количество сил.
— Хватит меня лапать! — смеюсь я, — Я не хочу домой.
— Марсель, ты пьян.
— И чёрт со мной. Поехали в клуб, — бью я его по спине и иду к его машине, — Мы едем в клуб моего друга. «Ла Скуэль», — я нараспев тяну название.
— Тебе хочется танцевать? — Кристиан оттаскивает меня от дверцы водительского сидения к пассажирскому.
— Я просто хочу напиться, как никогда, — бормочу я, потирая руками лицо, чувствуя, как тяжелая рука Крига усаживает меня в авто.
— Ладно. Будет сделано, сэр, — улыбается он и плюхается на сидение рядом.
Пока он занимается активным выездом с парковки, я включаю его аудиоаппаратуру и «Call out my name» Абеля прямо с припева заполняет салон.
— Блять, — шепчу я, утыкаясь лбом в панель автомобиля и жмурю глаза.
Кристиан прибавляет скорость, а я накручиваю громкость. До предела. Пусть я оглохну и больше никогда не услышу, что приносит боль. Пусть я ослепну, — жмурюсь изо всех сил, — но больше никогда не увижу того, что приносит боль. Пусть я сдохну, чтобы не чувствовать боли, но сдохну под этот голос. У каждого есть свой тотемный музыкант. Своего я видел в нём... Хотя я бы никогда ни строчки не посвятил женщине, которая предала меня. И не в моём духе смотреть и вздыхать, как леди прекрасна... Нравится — иду и беру. Но сейчас я совершенно не в том состоянии.
«Ла Скуэль», открывшийся совсем недавно, был в топе наиболее посещаемых мест в Сиэтле. Полуголые танцовщицы у шестов, живая музыка саксофона и фортепьяно, электрогитары. Жгучее соединение запаха кальяна и текилы sun rise, смешанное с парфюмом, и всё это в неоновым свете, освещающем клубы дыма, который выпускают специальная аппаратура. Девочки у шестов в своих бикини подмигивают мне, машут пальчиками, выгибая свои спины. Я падаю в кресло перед столиком, на котором танцует одна из милашек и скольжу по её телу взглядом. Просто тело. Тело, каких тысячи. И даже в нём своя эстетика. Например, родимое пятно на оголённой лопатке, слишком глубокие ямочки щиколоток. Красиво внешне. Только и всего... Кристиан тащит нам три бутылки бурбона, и я понимаю, что мой вечер только начался.
...Танцовщицы. Дым. Пар. Алкоголь. И эта круговерть не прекращается. Я стягиваю с плеч пиджак, чувствуя жар вдоль всего тела. Криса я всегда уважал за то, что он никогда не устраивал допроса и, если дать ему понять, что я не хочу говорить, он никогда не будет приставать с этим слишком долго. Мы перебрали все темы: женщин, алкоголь, автомобили, всё, что не касается нас лично. В подобном общении я видел Криса мне более, чем равным. Когда он заговорил о Либбсе, моём друге и хозяине заведения, я подумал, что было бы неплохо с ним поздороваться... Кристиан предложил мне помощь довести меня, но я отказался. Мне было нужно в туалет, умыться и подышать свежим воздухом, прежде чем пойти и здороваться, если он не соизволяет спустить свою задницу на этаж ниже.
Справившись со всеми делами в уборной, я вышел на... своеобразный балкон в виде куба, так называемую «клетку», в которой всегда толпились курицы в коротеньких платьицах, курящие без разбора всякую дрянь. Блять, мне просто не хочется переться на ту огромную пустынную мансарду, где тебя видно, как на ладони. Девочки, приметив меня, тут же вдавились в меня своими телами, начав расспрашивать, что я пил, как себе чувствую и что именно меня привлекает в этом клубе.
— Я любуюсь женскими телами, а также телами посетительниц, и пользуюсь этими же телами, если мне очень захочется, — широко улыбаюсь. Девушка суёт мне между губ сигарету.
— Такой красивый мальчик.... И настолько грязный.
— Да, порой я сам себе поражаюсь, — пробубнил я, зажав сигарету между зубами.
Чувствуя, как в горло стремятся пары марихуаны, я выплюнул её и задавил ногой, гася. Не успел я поднять головы, как блондинка тут же накрыла мои губы своими... Я впервые почувствовал невероятнейшее отвращение от чужих губ, сразу же, в одну секунду оттолкнул её от себя, впечатав в других девушек, которые завизжали, как поросята... Блять, меня сейчас просто лучше не трогать.
Я вышел из этой «тюрьмы» со шлюшками и направился к столику Кристиана. Но то, что я увидел на барной стойке... Заставило меня замереть, остановиться и моментально протрезветь. Твою ж мать!..
Кэтрин, в прозрачном чёрном боди с золотыми вставками на груди, в коротеньких — мягко сказано, — платиновых шортиках, босиком танцевала на гладкой поверхности, виляла своей задницей, и вдобавок ко всему на неё пялился целый ряд мужиков, сидящих на пяти высоких стульях. Она, блять, что творит? Сегодня все решили вывести меня из себя?!
Я расстегнул запонки рубашки, непрерывно смотря на то, как по-кошачьи изгибалась её спина, как эти красивые, голые ноги грациозно подчинялись ей и несли её, будто на дефиле в главном доме моды Парижа... или в клубе с проститутками в Лас-Вегасе. Блять. Эти волосы летают во всех направлениях. Красота её движений зачаровывает... Рука непроизвольно ползёт за мобильником, и я снимаю то, что она творит, встав на пару приступок от бара выше, чтобы открыть себе наилучший обзор. Она очень соблазнительно двигается. Эти бёдра в такт музыке, а руки вот-вот поймают звёзды... Судорожно дыша смотрю на неё, а в горле сохнет. Блять, Марсель, если ты так реагируешь, представь, что происходит с этими рожами на барных стульях... Или подумай о том, что происходит с брюками этих чертей. Сука.
Так. С меня довольно. Я убираю мобильник в карман брюк, закатывая рукава рубашки. Спасибо Кену, что однажды отлично научил меня «карточному приёму».
Я нападаю слева, неожиданно и быстро. Ударяю кулаком одного, а валятся все пять мудаков и все пять стульев. От грохота Кэтрин подпрыгивает на барной стойке и норовит упасть, но я оказываюсь рядом как раз тогда, когда нужно. Она в моих руках. Стоны ублюдков, маты и вопросы «кто это такой смелый?» несколько напрягают.
— Марсель?! — пьяное возмущение. Очень мило. Я бесстрастно смотрю в её глаза, хотя мне хочется придушить её.
— Узнала. Умница, — говорю я отрывисто, и пока эти ублюдки оживают, перешагиваю одного за другим.
С верой в свет в конце туннеля забегаю в закрывающийся лифт и случайно сшибаю ногами Кэтрин кого-то... Блять, она сама виновата. Кто просил её сопротивляться, а?
— О, простите, пожалуйста, — учтиво причитает она, смотря на какого-то лысого импотента.
— Нечего вырываться, — мой голос режет воздух, прерывая её лепет. Кэтрин рычит и до крови вжимается ногтями в мою шею, царапая. Дикая сиамка!
— Что ты делаешь? — я шиплю от боли, смотря в её глаза. Они сияют злостью, лихорадочным блеском от всего того недовольства, которое она испытывает.
— Я хочу убить тебя! Я! Просто! Веселилась! — с каждым восклицанием, она шлёпает меня рукой по плечу, — Какое ты, чёрт подери, имеешь право влезать в мою жизнь?!
— Я бы не влезал в твою жизнь, если бы ты не залезала на барную стойку, — смотрю на её наглые губы, которые тут же изгибаются в ядовитой улыбке и отточено произносят:
— Может, я хочу как ты?
— Что, как я? — стараюсь не рассмеяться, прекрасно понимая, что она выходит из себя. И ещё пытаюсь... не возбуждаться.
— Ты ведь самый плохой парень, — Рид ломит бровь.
— Ты хочешь быть плохим парнем? — глумлюсь я.
Красотка рычит, дёргает ногами и снова бьёт по башке лысого дзена, который издаёт звук, похожий на свист, желая высказать недовольство, однако мы вовремя пребываем вниз.
— Простите, простите! — куколка молит о прощении.
Я смеюсь, но затыкаю рот из-за её звонкого леща. Твою мать!
— Отпусти меня, рогатый чёрт!
— Чёрт? — шиплю я.
— Рогатый!
— Побежишь босиком? Вперёд! — я ставлю её на ноги, но она тут же подпрыгивает от земли, вцепившись мне в шею. Я со смехом вновь поддерживаю её за талию.
Кэтрин шлёпает меня по груди, рыча, а другой рукой, пьяная дурочка, оттягивает мою чёлку.
— Оторвёшь! — рычу я.
— Я бы не только их тебе оторвала!
— Маленькая заноза.
— Да? Это ты клещ!
— Что ты сказала, бестия? — она гортанно рычит, кусая меня за руку, которой я держу её плечо. — Блять!
— Дома надо оставлять, — она вновь даёт мне леща.
Я не выдерживаю и целую её наглые губы, которые тут же открываются в шумном вдохе. Они чертовски горячие, возбуждающие, готовые к вторжениям и способные ответить на любую атаку. Её губы такие же, как и она сама. Я хочу забрать весь кислород, который есть в её груди, чтобы заткнуть её. Посмотрим, как ей теперь понравится микробиолог, достойные пассии, морды, смотрящие, как она демонстрирует свои прелести, маршируя по барной стойке... Всасываю её нижнюю губу, а она кусает меня за верхнюю — и, наверное, в эту же секунду мир разрушился и построился заново, как карточный домик.
— Эй, Робин Гуд, — слышу тяжелые басы очень недовольного голоса, — Такой красоткой надо делиться, — когда я открываюсь от Кэтрин, её глаза на мгновение распахиваются, а затем тут же закрываются.
Бац. Её голова бессознательно валится на моё плечо.
Вот, пожалуйста. Хорошие принцессы от поцелуя просыпаются, а плохие...
«Ждут поцелуев ниже», — ухмыляется мое подсознание. Я поворачиваюсь к головорезам. Растягивая губы в улыбке, я отрицательно качаю головой:
— Ею? Никогда.
— Так мы силой заберём, силач, — впятером они медленно идут на меня.
Кэтрин в моих руках, а машина брата Крига... в недосягаемости. Во-первых, нет ключа. Во-вторых, машины тоже нет. Моё пребывание в «клетке» затянулось и он оставил меня на произвол судьбы... Блять.
Как только в моей голове возник вопрос: «Что делать?», — я услышал свист шин, сопровождаемый сигналом, который заставил сеньоров каракатиц разбежаться в рассыпную.
— Крис! — обрадовался я.
— Я вернулся за тобой! Сначала плюнул, потом вспомнил, что такого пьяного лоха, как ты одного оставлять нельзя... обязательно нарвёшься на серьёзные проблемы. Даже в бар съездил, думал ты туда от меня умотал!
— Как, на ногах? — спрашиваю я, сев на заднее сидение в машину.
— Ну, может, на такси, — предполагает Кристиан.
Когда он выезжает на проезжую трассу и вливается в поток автомобилей, то смотрит в зеркало заднего вида.
На Кэтрин.
— А это кто? — я загадочно улыбаюсь. — Босиком... Марсель, что она за такое индийское кино?
— Я сам пытаюсь понять, Криг... Сам пытаюсь понять, — я широко улыбаюсь. Мой кузен недоверчиво щурит глаза:
— Твоя настроение резко поменялось, Марсель. Слишком резко. Меня пугают такие перемены... Они кардинальны!
— Знаю, — шепчу я, прикладывая руку к горячей розовой щеке девочки.
— Мы отвезём её в отель, верно?
— Нет. Сразу поехали в особняк, — Кристиан замирает, смотря мне в глаза через зеркало.
— Что? — я широко улыбаюсь.
— Ты никаких баб туда никогда не возил! Сам же мне втюхивал, что это негигиенично, неприлично, что твой дом только для морально близких людей, что он не будет открыт для общедоступного разврата...
— Кристиан, достаточно, — прерываю его я.
Он играет бровями, смеясь.
— Она что, особенная?
— Я же сказал, Крис... Хватит!
— То-то я смотрю: глаза у тебя блестят.
— Это от бурбона.
— А вот ни хрена! Я этот блеск различаю, — я закатил глаза.
И больше ничего не отвечал...
Войдя в особняк с ней на руках я почувствовал настолько невероятное спокойствие, что на мгновение замер. Линда подошла ко мне и вытянула мордочку, обнюхивая гостью в моих руках. Она хотела заскулить, но я предупредил её, тихо, очень тихо прошелестев губами «тс-с-с».
Кэтрин не менялась в лице всю поездку и только когда я положил её на постель и снял шорты, которые наверняка сдавили ей все бёдра, она приоткрыла глаза.
— М-м... Марсель? — еле слышный, пьяный шёпот. Я широко улыбнулся, укладывая её удобнее на подушки и разворачивая спиной к себе, чтобы расстегнуть несколько пуговиц боди, и стянуть с туловища. — Марсель...
Это я вскоре и сделал, пока она лепетала моё имя.
— Марсель, Марсель...
— Ну что? — я не удерживаюсь от широкой улыбки, укрывая практически раздетую крошку пледом, и плотно закутываю.
— У меня слишком маленькая грудь? — выдаёт она. Я с трудом сдерживаюсь от смеха.
— Ну, я не разглядывал... если хочешь, повернись на спину, посмотрю...
— Ага, ещё чего, — бубнит она, причмокивая губами, как младенец и складывает руки под щёчкой.
— Зато я разглядел твой мощный зад.
— Зад у тебя. У меня попка, — бормочет она с закрытыми глазами.
— Как скажешь, — смеюсь.
Помедлив, я всё-таки укладываюсь за её хрупкой спиной. Кэтрин громко вздыхает, лепеча что-то неразборчивое, но обязательно дерзкое, и что самое главное — произносит моё имя, я отчётливо это слышу. Её гладкие, прямые, длинные волосы разбросаны по подушке, они пахнут её духами и виноградом. Я вплетаю пальцы в её волосы и тяну их вверх, пропуская по всей длине...
— Кэт, — рвётся с губ, — Кэт...
В память внезапно всплыло... её мама давно болеет. Я не знаю, чем именно, но всё это серьёзно, связано с лёгкими. Удивительно: раньше я не предавал такого значения, как сейчас, пока «на себе» не понял всё горе: «мама болеет». То, что делает отец — на его совести. Всё, что делают предатели — на их совести. Я снова вспомнил Лэону. Из-за таких, кто-то сходит с ума, страдает, испытывает боль... Ты готов на всё: отказаться от себя самого, пожертвовать собственной жизнью, готов посвятить всё своё время, всю свою любовь, всё своё сердце, а потом ты вдруг остаёшься один. Совсем один. Наедине с болью, страхом и предательством.
Про себя я знаю, что я — это я и никогда я так не поступлю, не дай бог что случится с той, которая согласиться однажды провести со мной остаток жизни. С той, рядом с которой я сейчас учусь размеренно и глубоко дышать. Пока только дышать. Но скоро я всё буду делать вместе с ней, скоро я буду учится жить... по-другому. Жить одной жизнью, поделённой на двоих.