***
Я не меняюсь
— Я наверное, единственный в мире человек, который может не задумываясь сказать: «Я боюсь жить...». Но, по-моему, жить действительно страшно. Конечно, жизнь людей никак невозможна без страхов. Кто-то банально боится змей, ящерок, стоматологов и игл, а кто-то общества, контакта с другими, не только физического, вообще любого. Есть и те, кто боится смерти, они страшатся того, что их труп будет бездыханно гнить в могиле.
Но говоря, что я боюсь жить, я признаю, что боюсь общества и контакта с окружающими, своего организма и смерти, конечно, тоже... Интересно, часто ли люди задумываются над своим будущим? И, если задумываются, как часто в их голову пролезает навязчивый червячок страха от того, что их "завтра" может никогда и не наступить вовсе? С чем люди сравнивают свою жизнь? Прошу, пожалуйста, ответьте на мои вопросы, доктор, — отрывая взор голубых глаз от паркетного пола, спросила девушка.
Пожилой на вид мужчина в белом халате и с седыми волосами недовольно цокнул языком, удобнее устроился в черном кожаном кресле на колесиках и, сделав какую-то пометку в блокноте, решил ответить на некоторые вопросы блондинки.
— Знаешь, — начал говорить доктор слегка севшим голосом, — я уже давно работаю в этой области и не раз говорил на подобную тему с такими же людьми, как и ты. Я, честно признаться, и сам не могу сказать, как часто об этом задумываюсь. И это нормально, люди не обязаны запоминать такие мелочи. Но все же одно знаю наверняка, люди — существа с определенным сроком жизни, глупо им бояться неизбежного конца, — не имея никакого понятия, что сказать дальше, седовласый замолк и отвернулся к окну.
В то время девушка, сидящая напротив него на скрипучей старенькой белой кушетке с отколупившейся краской на ножках и серовато-белой простынью поверх, вновь начала о чем-то размышлять. Ее бездонные голубые глаза смотрели в пустоту, пальцы активно прорисовывали что-то в воздухе, а искусанные в кровь губы нашептывали какую-то своеобразную мантру. Мужчина привык к такому поведению блондинки, а потому и не торопит ее. Часто посреди разговора девушка впадала в некий катотонический ступор, а после приходила в себя. Но каждый раз после такого приступа приходится думать, что будет дальше. Порой пациентка просто опускает свою голову и вгрызается еще более потускневшим взглядом в пол; иной раз она задает более сложные вопросы, на которые, к сожаление, ответить в силах разве что сам Бог; еще реже у нее начинаются приступы панических атак. Ее поведение сложно объяснить даже профессионалу, но она умеет завораживать, привлекать к себе массу ненужного ей самой внимания.
Блондинка боится людей, но и жить без них она не в силах и даже сейчас держится в этом мире только из-за людей в белых халатах, которых так любит называть небесными мучителями. Нет, девушка не считает себя провидцем и никогда не утверждала, что может общаться с духами, да и особенность ее заключена совсем не в этом. Голубоглазая особенна тем, что не понимает людей, но умеет заставить кого угодно из своего окружения думать о жизни и смерти, о прошлом, будущем и несомненно настоящем. Девушка никогда не называла своего имени в стенах этой больницы, да и другие здесь стараются не произносить его вслух. Настолько давно она слышала свое имя в последний раз, что уже и совсем о нем забыла, впрочем, вспоминать его она тоже не спешит.
Наконец, ступор отступает, он уступает место свободному от тяжких оков разуму и здравому смыслу. Хотя, есть ли вообще в этом заведение здравомыслящие люди? Впрочем, не суть... Девушка следит за взглядом своего врача и смотрит на расцветшую совсем недавно яблоню, а после произносит то, что уже никто и не надеялся услышать от нее когда-либо:
— Могу я подойти? — неуверенно спрашивает блондинка, осторожна вставая со скрипучей кушетки, нечаянно сдергивая сероватую простынь чуть вниз. Доктор смотрит в ее сторону и кивает в знак согласия. Он впервые видит такую реакцию у нее после продолжительного оцепенения. Девушка ступает на холодный паркет невольно громко шлепая больничными тапочками и идет к окну, словно отмеряя каждый свой шаг, боясь спугнуть чарующее видение. — Давно я уже не видела цветущую яблоню, — осторожно подходя к окну, на котором имеется множество мыльных разводов, но открывающаяся картинка за стеклом все же довольно-таки четкая, произносит больная своим слегка дрожащим голосом. — Надеюсь, Вы сорвете мне яблочко, когда они, наконец, появятся, — произносит девушка, придя в себя после очередной недолгой паузы, на ее осунувшемся лице появляется ели заметная улыбка и быстро исчезает. Голубоглазая вдыхает воздух в кабинете и огонек, что невольно зажегся в ее голубых, словно бескрайний океан, лазах при виде прекрасных яблоневых цветков, гаснет от резкого и неприятного запаха медикаментов. Она все-таки осознает, что не находится по ту сторону стекла и огорожена от яблони серыми бетонпыми стенами больничного здания. Но природа все же цветет и, возможно, если она пойдет каким-то образом на поправку, то ей разрешат сходить на улицу.
Эта надежда очень маленькая, но она все же находит место для жизни в ее душе.
— Прошу, садитесь на место, — замечая ухудшившееся состояние пациентки, произносит врач, а после чуть тише добавляет. — Я обязательно принесу Вам яблочко.
Блондинка разворачивается на пятках резко и стремительно, как это делают гордые, высокомерный дамы, когда обижаются на кого-то, идет к кушетке, осторожно присаживается и вновь начинает говорить. В конце концов, она находится в этом месте лишь для того, чтобы выговаривать все свои проблемы совершенно чужому для нее человеку.
— Я люблю яблони. Вы, наверное, тоже считаете, что яблони в цвету прекрасны. Мне всегда нравился нежно-розоватый цвет его лепестков и, когда дотрагиваешься до них, появляется ощущение, словно ты трогаешь дорогую шелковую ткань. Эти цветки очень нежные и прекрасные, неправда ли? — не отрывая взгляд от окна, произносит девушка и умолкает. Она не ждет ответа, и седовласый это прекрасно знает. Сейчас девушке нужен покой, чтобы она могла продумать начало своего нового предложения, но никак не его ответ. — Он тоже... он тоже их любил, — тихо произносит блондинка и переводит взгляд с окна на мужчину. — Он любил их цветочки, и мы заполнили его гроб красивыми нежно-розовыми цветами. Его, уже успевшая посинеть, кожа смотрелась невероятно в усыпанной яблоневыми лепестками гробнице. А еще на нем был белоснежный фрак... — неотрывно наблюдая за доктором, рассказывала она.
— Вы любили его, — утвердил хозяин скучного серого кабинета, в котором люди, наверное, только и могут страдать от своих недугов.
— Да... любила, — согласилась с ним голубоглазая. — Я и сейчас его люблю. Но я не помню цвета его глаз, не могу вспомнить его прикосновений, его голос и теперь уже никогда не смогу услышать биение его сердца. Все это осталось далеко позади, — тяжело вздыхая, произнесла блондинка и наклонила голову вниз, вновь устремляя свой взгляд на пол и больничные тапочки.
— Это все из-за лекарств, — заверил ее мужчина, словно уходя от ненавистной темы.
— Нет, — резко ответила девушка рассекая тишину, повисшую в комнате. — Это все страх. Если бы я была более смелой, то успела бы сказать ему заветное "Да" и не допустила бы его такой скорой смерти. Но я была глупа, слаба и сейчас ненавижу себя за это, — рассказывала больная, а голос ее дрожал и с каждым произнесенным словом становился все тише и тише, желая со временем совсем стихнуть. — Но я ничуть не изменилась с тех пор, я осталась такой же, просто сейчас задумываюсь о более глобальных вещах. Но в остальном я все та же глупая и немощная девчонка... — роняя на пол солоноватые капельки слез горечи, чуть слышно прошептала блондинка.