Клыки

— Алексия, к тебе пришли! — донесся снизу голос бабушки Саги.

Сердечко ёкнуло. Герман?

— Одну минуту! — крикнула я в ответ, поспешно натягивая джинсы.

Без десяти минут восемь, рановато, конечно. Может, все-таки пригласит на День Рождения? Очень этого хотелось и не хотелось одновременно.

Перед тем, как спуститься к гостю, я быстро поправила волосы, заглянув в небольшое настольное зеркальце, которое привезла из дома и поставила на комод. Шевелюра уже здорово отросла, было бы славно посетить парикмахера, чтобы освежить кончики и задать форму, но когда теперь появится такая роскошь? Впрочем, жаловаться не хотелось. С каждым днем мне все больше и больше нравилось в стае.

Внизу, около лестницы, стоял Александр. Парень выглядел бодрым и немного взволнованным. Судя по всему, он давно проснулся, в отличие от меня, которая только пять минут назад умылась и почистила зубы. Волки вообще очень рано начинали свой день, к шести утра в деревне уже во всю кипела жизнь.

— Привет, — сказал Александр. — Вот, твои покупки, — он протянул мне большой пакет, из него торчало три рулона подарочной бумаги.

— Привет, спасибо большое!

— Я особо не рассматривал, только проверил, все ли на месте и нет ли очевидного брака. Можно спросить кое-что?

— Да, конечно, — неловко улыбнулась я.

— А зачем нужны золотые листочки?

Фух, все нормально. Его вопрос не был связан с тем, что выбрала что-то не то.

— Поталь? Это себе для рисования заказала. Для картин, точнее.

— А, понял, — Александр кивнул. — Алекс, тебе Герман про сегодняшний день говорил что-нибудь? Я уезжал вчера, так что еще не общался с ним.

— Мы с Германом нормально не разговаривали уже неделю. Максимум, "привет, как дела?" при случайной встрече. — я грустно усмехнулась, но моментально об этом пожалела. Ни к чему делиться с Сашей такого вида эмоциями. Но, к счастью, парень никак на это не отреагировал. — Нет, он ничего не говорил. У вас же праздник сегодня?

Волк вздохнул и потер затылок рукой. Какие же все-таки красивые золотистые волосы у него были, еще и выглядели мягкими и шелковистыми. Да и по их густоте только Герман мог с ним посоревноваться. Забавно, что несмотря на то, что цвет волос Александра мне нравился больше, зарыться в них пальцами не хотелось, в отличие от темных локонов Волчонка... Угораздило же так вляпаться.

— Да, вечером будем праздновать, сейчас как раз там столы сколачивают... — он замялся.

— Нет-нет, ты не подумай, — поспешила сказать я, — я все понимаю и не напрашиваюсь. Это ваши традиции.

— Не в этом дело... Альфы сейчас нет в стае, в таком случае чужих обычно не приглашают, но... Герман все-таки сын Аластора и учитель щенят, так что, возможно, придет кто-то из соседних стай. Тебя они видеть не должны, понимаешь? — чуть опустив голову, Александр внимательно посмотрел мне в глаза.

— Да. Да, конечно. Я понимаю. На всякий случай не буду из дома выходить. А они меня никак не учуют?

— Нет. Дом Саги далеко стоит, и волков слишком много будет. В конце концов, ты же человек, не вампир.

— Вампиры сильнее пахнут? — тут же спросила я, не сумев сдержать любопытства.

Швед ухмыльнулся. Перенеся вес тела на одну ногу, он сложил руки на груди и игриво на меня глянул.

— Они воняют за километр, — шепнул он.

Губы расползлись в веселой улыбке.

— А чем?

— Приторной до дурноты сладостью. Будто в целое озеро меда налили тонну сиропа и насыпали сахара. Только к этой сладости примешивается еще запах крови, — Александр притворно поежился и скривился, — мерзость.

А ведь тогда, когда к Герману приезжали гости, в доме тоже чувствовался сладковатый запах. Получается, это из-за того красивого вампира. Значит, люди тоже могут его ощущать? На всякий случай уточнять это у Александра я не стала, вдруг, люди все же не должны? Лучше потом у Волчонка спросить.

— А как оборотни пахнут?

— А как Рудницкий пахнет? — задал встречный вопрос Блонди, все с такими же плутливыми искорками во взгляде.

Ох, если бы мое сердечко не было занято другим монстром, этот точно бы очаровал. Ну до чего же приятный молодой не-человек. Вот как стать такой же? Как притягивать внимание и вызывать подобные эмоции у окружающих?

— Герман?

— Нет, Аластор.

Я показательно закатила глаза, но улыбку сдержать не удалось.

— Герман пахнет хвойным лесом, дождем, костром и закатом.

— Как пахнет закат?

— Как теплый летний вечер на поле. — Только закончив нести этот бред, я заметила, что лицо Александра изменилось. Он будто помрачнел и озадачился. Ну вот, идиотка. Ляпнула лишнего. — Все оборотни так пахнут? — Тупой вопрос. Сама же понимала, что нет.

— Не знаю, как мы пахнем для людей, но для нас мы пахнем мехом, сырым мясом и пряностями. Я бы так описал. — ответил он спокойно, с ровной интонацией, но выражение его лица оставалось невеселым. Знать бы еще, что именно было не так в моих словах, помимо излишней романтичности и неуместной поэтичности. Какой к черту закат? Вовсе необязательно всем подряд озвучивать свои мысли.

— Понятно, спасибо за ответы, — натянуто улыбнулась я. — Может, подарок лучше потом через тебя передать? Сможешь отдать Герману, когда удобный момент будет?

Александр серьезно на меня посмотрел.

— Ему будет приятней, если сама отдашь. Когда появится удобный момент, он сам к тебе зайдет, я уверен.

***

Сидя на полу по-турецки, я развернула бордовую крафтовую бумагу – именно с насыщенным благородно бордовым цветом у меня ассоциировался Волчонок – и положила на нее большой ежедневник с темно-коричневой кожаной обложкой. Выбирала его долго, все интернет-магазины облазила, но не зря, вещичка выглядела классно, дорого и была очень качественной. Благо, с моей любовью к упаковке подарков, я давным давно научилась красиво заворачивать всё что угодно, и проблем с этим не было. Закончив с ежедневником, я достала из пакета скандинавский плед – супер-мягкий и, на мой взгляд, идеально подходящий для гостиной Германа, и тоже стала заворачивать в бумагу. Дома музыка на фоне была неотъемлемой частью любой деятельности, от мытья посуды до рисования, но теперь, когда телефон отобрали, пришлось привыкать к тишине. Главный минус тишины – это то, что в ней очень сложно убегать от себя и от мыслей. Положив свернутый плед в центр листа бумаги, я загнула один угол и, потянувшись за клеевым карандашом, стала тихонечко напевать песню, внезапно всплывшую в голове. Настоящие слова из текста забылись и превратились в непонятный несуществующий язык, а вот мелодия и общий ритм звучали очень четко. Что же это за песня... Что-то про красные розы, черное сердце и грязный маленький секрет.

И вдруг в голове всплыла ясная картинка очень давнего будничного эпизода.

В один день, когда мы с Германом еще жили вместе, он забрал меня на машине после его работы и мы вместе заехали в гипермаркет. Волчонок тогда был одет в коричневые брюки и кремовую рубашку. Он выглядел очень уставшим, что происходило частенько. По пути домой, уже после магазина, Герман расстегнул пару верхних пуговиц, немного закатал рукава, включил в машине свою музыку и расслабленно облокотился на спинку сидения. Заиграла та самая песня. Волчонок чуть слышно подпевал, слегка покачивал головой в такт и стучал пальцами по рулю. И это было так красиво, что я не могла на него не поглядывать. Дорогая рубашка на мускулистом теле, расстегнутая у шеи, расслабленная поза с широко расставленными ногами, изумительные руки, ритмичные движения в такт музыке и бархатный низкий голос, сливающийся с голосом солиста. Тогда не хотелось себе признаваться, но этот и без того красивый, привлекательный мужчина выглядел вдвойне привлекательно и... даже... сексуально. На тот момент он очень редко представал передо мной в таком обычном виде, я привыкла лицезреть его серьезным, молчаливым, собранным и держащим осанку, а тут... Герман вдруг стал человечным, живым и, черт, соблазнительным. Кажется, именно тогда я впервые так четко осознала значение фразы guilty pleasure.

Когда ежедневник, плед и кофе были упакованы и аккуратно сложены в пакет, я поднялась на ноги и подошла к последней составляющей подарка. Лак высох, картина была полностью готова. На фоне бордовых и темно-зеленых листьев красовался Герман с устремленным вдаль взглядом, радужки его глаз благодаря потали стали полностью золотыми.

Это был самый лучший портрет из всех, которые я когда-либо рисовала. Впервые человек на нем казался настоящим и обладал настроением. Не зря прихватила из дома акрил, а небольшой холст на подрамнике волшебным образом оказался у Виктории, даже не пришлось просить Александра его привезти.

Хотелось надеяться, что Герман такой подарок оценит, и что это – не перебор. Посоветоваться с Сашей или с бабушкой Сагой я не решилась, очень уж неловко.

Упаковав портрет и убрав его в пакет к остальным вещам, я сняла с руки широкий браслет из деревянных бусин, который был сильно велик. Все потому что изначально делался не на мое запястье, а на мужское. Но когда Лика призналась в чувствах к Герману, я передумала его дарить, и, наверное, действительно лучше не стоило. Браслет отправился на комод к зеркалу, носить его самой всё равно было неудобно, он постоянно слетал с руки.

Подарок получился не слишком шикарный, но вполне неплохой, и выбирала я всё с душой.

***

Через пару часов Швед снова забежал к нам и порадовал хорошей новостью – никто из чужаков сегодня не приедет, так что никто меня не увидит и можно не скрываться. Отсидеться дома не было проблемой, да и попасть на праздник я не рассчитывала, но даже несмотря на заверения Александра, все равно тревожилась, что меня могут учуять, и тогда у Германа и его стаи снова возникнут проблемы, но на этот раз даже более серьезные.

Пообедав, я решила выйти на улицу прогуляться, пока не наступило время всеобщего веселья. Хотелось навестить малышку Луми. Всю прошлую неделю мы виделись с ней почти каждый день, и, кажется, овечка даже начала радоваться моему приходу. Поначалу было страшно соваться на ферму одной, приходилось таскать с собой Лику, иногда в компании с Викторией, но, поняв, что Филипу нет до меня никакого дела, я стала ходить туда и одна, если новые подружки были заняты.

Наше общение с Бэсеску действительно превратилось в самую настоящую дружбу. Мы проводили вместе много времени, болтали о всяком, делились личным и даже порой сплетничали. Лика время от времени рассказывала что-то про стаю и оборотней, а потом наоборот расспрашивала про людей. Все было бы вообще отлично, если бы не чувство стыда за то, что она призналась в чувствах к Герману и время от времени возвращалась к этому в разговорах, а я по прежнему молчала. И если, не дай бог, она однажды обо всем узнает, то дружбе придет конец. Причем, не из-за симпатии к одному человеку, а именно из-за моего молчания.

С Викторией все было несколько сложней. Мы хорошо ладили, и эта милая девушка мне тоже нравилась, но между нами чувствовалась некая неловкость и дистанция. Она не спешила открываться сама и у меня тоже почти ничего не спрашивала. Порой казалось, что дело даже не столько в стеснительности, сколько в том, что ее все же смущала моя человеческая сущность. Виктория совершенно точно не испытывала отвращения к людям, не относилась к нам плохо, но, должно быть, консервативные родители внушили девушке, что дружить и общаться с людьми – неправильно.

Выйдя из дома шаманки, я огляделась по сторонам. Знакомых лиц вокруг не наблюдалось, в том числе и Германа. Основная часть движухи и суеты днем сосредоточилась около места костра, издалека было видно огромный стол, которой собрали буквально сегодня, но сейчас народ уже рассосался. Я зашагала в сторону фермы, и все-таки столкнулась со старым добрым другом, Дечебалем. Парень вышел из сарая с зажатым в руке топором.

Главное, чтобы он не метнул его в меня.

— Привет! — дружелюбно поздоровалась я.

Доберманчик злобно покосился и ничего не ответил. Не покидало чувство, что эта его напускная агрессивность – лишь маска. Так ощущалось на внутреннем уровне, нормальных аргументов за такое положение вещей конечно не было.

Деччи шел в том же направлении, что и я.

— Слушай, можно у тебя кое-что спросить?

Он фыркнул. Наверное, это считалось за "да".

— Ты меня ненавидишь, просто потому что я – человек или за что-то, что я сделала? Скажи, пожалуйста, что не так. Я готова извиниться или хотя бы постараться не повторять ошибок.

Резко остановившись, парень зыркнул мне в глаза и поудобней перехватил топор. На долю секунды все-таки стало страшно. Только непонятно, зачем это все было нужно? Какой смысл пытаться подружиться с Дечебалем? Логика в этом отсутствовала, но почему-то я была к нему неравнодушна и не могла оставить в покое.

— Да, я ненавижу людей. И что?

— Но ведь лично я лично тебе ничего плохого не сделала.

— Ты приперлась в нашу стаю! — выплюнул он, и быстро зашагал дальше.

Я тут же его догнала.

— Но это вы меня сюда привезли, я же не сама пришла.

Казалось, что вервольф вот-вот зарычит. Прежде не замечала за собой любви к адреналину, но тем не менее продолжала крутиться рядом с Доберманчиком. Впрочем, по большому счету, он страх не внушал...

— Ты сюда попала по своей вине. А еще ты наглая и дерзкая, совсем нас не уважаешь.

— Во-первых, я вас уважаю. Скажу по секрету, мне у вас даже нравится, — усмехнулась я. — А, во-вторых, в чем моя вина?

— Да отвали ты от меня! — выкрикнул парень.

Черт, я, конечно, выучилась на юриста, а не на психолога или экстрасенса, но была готова поклясться, что не та эта злость. И это даже не раздражение. Нутром чуяла, что это страх чего-то и защитный механизм, не более.

— Ладно-ладно, извини, — сдалась я. — А куда ты идешь?

— Не твое собачье дело, — в привычной злобной манере бросил Дечебаль.

— Судя по направлению, ты идешь на ферму.

— Да, а вот почему ты идешь со мной, я не понимаю. Вообще-то, мне поручили важное дело, — в его голосе звучала гордость.

Я улыбнулась, даже искренне порадовалась за парнишку. Уже давно стало понятно, что он очень стремится занять хорошее положение в стае.

— Здорово! А что за дело?

— Забить ягнят для Германа! — Ягнят?! Забить?! — Ни Филип это будет делать, ни кто-то другой, а я. Между прочим, это одна из важнейших традиций, и абы кому такое не поручают.

Шум от глухого биения сердца переходил в уши, на спине и ладонях выступил пот. Дечебаль собирался убить Луми. Мою умную, милую малышку Луми. Я уже успела дернуться, возник импульс схватить вервольфа за руку и не пустить к ней, но в последнюю секунду мозг сообразил, что это бесполезно. Чудо или судьба – что именно в этот момент мы пересеклись с Дечебалем, и еще была возможность предотвратить непоправимое. Не меньшее чудо – что получилось сходу придумать, что надо делать.

— Черт, Деччи, я такая глупая! — воскликнула я, ударив себя ладошкой по лбу. — Увидела тебя и совсем все из головы вылетело.

— Чего? — нахмурился вервольф.

— Меня же за тобой... Александр послал. Как раз сказал, что ты можешь быть на ферме. У него что-то очень важное случилось.

Дечебаль скорчил презрительно-недоверчивую гримасу.

— Что за бред? Зачем Александру меня звать, мы же виделись недавно? И почему он посылает тебя?

— Ну... он меня встретил случайно, вот только что, и спросил, не видела ли я тебя. Я сказала, что нет. Он попросил найти, сказал, что можешь быть на ферме, и попросил отложить все и очень быстро прийти к нему. А я, тупица, отвлеклась на какую-то ерунду и совсем забыла.

Судя по взгляду вервольфа я была даже не человеком, а кучей мусора.

— Если это правда так, то ты точно тупица, — ответил Деччи. — Ладно, схожу, но если это окажется тупым розыгрышем, то тебе не жить, ясно? Слова Германа для меня не закон, мне плевать, я поступлю по нашим законам.

— Идёт.

Развернувшись, парень бросил топор на землю и побежал в сторону деревни. Сердце стучало со скоростью света, выждав, пока Дечебаль скроется из виду, я со всех ног понеслась на ферму. В груди начало жечь, несколько раз чуть не упала, зацепившись за длинную траву, но продолжала лететь вперед, пока не достигла дверей хлева. Толкнув их, я забежала внутрь. К счастью, Филипа видно не было. Может, это самовнушение, может, ягнята и правда что-то почувствовали. Они выглядели беспокойными: вторая девочка жалась в углу, а Луми беспокойно переступала с лапки на лапку. Открыв дверку их загончика, я схватила малышку на руки, и заставила выскочить наружу вторую овечку. Времени в запасе было крайне мало, бешеный Дечебаль, узнав, что Александр его не звал, наверняка быстро смекнет, в чем дело, и до фермы долетит за секунду.

Луми оказалась очень тяжелой, а моя физическая подготовка оставляла желать лучшего. С трудом удерживая малышку, я выбежала из хлева и понеслась вдоль леса в случайном направлении. Плана не было никакого. Ягненок громко блеял и так и норовил выскользнуть из рук, ноги путались в траве, мышцы горели, но я бежала вперед.

— Стой, тварь! — послышался разъяреный голос Дечебаля.

Тратя последние силы, я постаралась увеличить скорость, продолжая стискивать дергающуюся Луми мертвой хваткой. Она еще не успела сильно вырасти, но была в разы тяжелее любой собачки примерно такого же размера. Можно было бы попробовать спрятаться в лесу, вот только ни одной тропинки пока не попадалось, а проломиться сквозь густую чащу быстро не вышло бы.

Дечебаль приближался. Кажется, уже даже слышалось его дыхание. Если срочно ничего не предпринять, нас с Луми обеих настигнет смерть. Но даже призрачный шанс на спасение в миг исчез, когда я в очередной раз зацепилась ногой за длинную траву и рухнула на землю.

— Беги, Луми, быстро! — завопила я, в надежде, что овечка сама сможет продолжить побег.

И она побежала, вот только Дечебаль оказался быстрее. Первой его целью был ягненок, так что он пронесся мимо меня. Воспользовавшись этим, я молниеносно поднялась на ноги, сделала рывок вперед и, напрыгнув на парня, повалила его на землю. В нелепой борьбе мы покатились по траве, стало больно бедро, затем запястье и спину. Силы были неравны, но бесконечные попытки упорно цепляться за него и не давать встать могли выиграть время для Луми. В какой-то момент я оказалась лежащей под Дечебалем, а он прижимал мои руки на уровне головы к земле. Очень похоже на сцену из фильма, обычно после такого следовал поцелуй, но кто-то явно напутал роли, и персонажей соединили не тех. Лицо Дечебаля вытянулось, глаза округлились, злость на секунду исчезла. Он тяжело дышал. Я тоже. И мы молча смотрели друг на друга. Но Доберманчик быстро пришел в себя, зарычал, и, одновременно вскочив с меня и отпихнув в сторону, продолжил погоню.

— Герман! — беспомощно заорала я во все горло. — Герман, помоги! — и побежала за Дечебалем, хотя сил уже не осталось.

Парню не потребовалось много времени, чтобы настигнуть перепуганного ягненка. Может, от человека еще был шанс сбежать, и то вряд ли, а от оборотня, пусть и в человеческом обличье, точно нет.

— Дечебаль, умоляю, отпусти ее!

Было безумно страшно, что он свернет малышке шею на месте.

— Дечебаль! — донесся из-за спины знакомый низкий голос.

По телу прокатилась волна облегчения. К нам быстро приближались Герман и Александр. Неужели Волчонок меня услышал? Значит, слышали и остальные?..

Дечебаль грубо тащил ягненка за лапы, тот истошно кричал.

— Ей же больно! Перестань! — воскликнула я, подскакивая к ним.

— Отвали! — яростно выкрикнул вервольф. В его глазах блестели опасные искры. Вот сейчас он и правда был готов убить.

— Что здесь происходит? — спросил подоспевший Герман.

И он, и Александр выглядели крайне взволнованными и растерянными.

— Герман, прошу, попроси его её отпустить, — со слезами на глазах обратилась я к Волчонку. — Прошу, пожалуйста, не убивайте ее!

— Герман, убери девку к чертовой матери отсюда, — рыкнул Дечебаль.

— Что. Здесь. Происходит? — повторил вопрос Рудницкий, сохраняя напускное спокойствие.

— Алекс, расскажи всё по порядку, — добавил Швед.

Луми продолжала извиваться, дергаться и визжать.

— Пусть он отдаст мне ягненка, и я всё объясню. Пожалуйста.

Герман тяжело вздохнул. Он выразительно посмотрел на Александра, тот коротко кивнул и подошел к Доберманчику.

— Дай ее мне.

— Но, Александр...

— Дай её мне, я сказал, — серьезно повторил Александр.

Дечебалю пришлось послушаться. Волк аккуратно взял овечку на руки и, в отличие от меня, удерживал без особого труда. Малышка продолжала блеять, но уже хотя бы не кричала.

— Говори, Алекс.

— Луми очень хорошая девочка, она умная, ласковая и все понимает. Герман, — я заглянула ему в глаза, — я клянусь, она как собака. Я всю неделю к ней ходила. Умоляю, не убивайте ее.

— Ты вегетарианка что ли? — влез Дечебаль. — Это наши традиции, тупая девчонка. Почему ты суешься не в свое дело?!

— Заткнись, — ровным голосом сказал Герман, даже не повернувшись к нему.

— Ты соврала Дечебалю, сказав, что я его позвал, чтобы украсть ягненка? — спросил Швед.

Я кивнула.

— Я не хотела красть, я хотела спасти малышку от смерти. Он сказал, что идет ее убивать, мне нужно было что-то предпринять.

Александр отрицательно покачал головой, поудобней перехватывая ягненка.

— Алексия, ты знаешь, я хорошо к тебе отношусь. Но это уже перебор, — сказал он. — Это чужое животное и наши традиции. Люди ежедневно убивают таких же ягнят и едят их. Ее тоже выращивали на убой, обоих ягнят оставили специально ко Дню Рождения Германа. Так надо.

По щекам катились горячие слезы. Я не могла оторвать взгляд от перепуганной Луми, ерзая на руках Шведа, она оглядывалась по сторонам и беспомощно блеяла. Бессилие и отчаяние душили. Рудницкий молчал, выражение его лица не сулило ничего хорошего. Подойдя чуть ближе к Волчонку, я стерла слезы тыльными сторонами ладоней и постаралась поймать его взгляд.

— Герман, прошу... я понимаю, что это неправильно, но может быть можно что-то придумать? Я могу заплатить, просто купите в магазине уже убитого ягненка. Сделайте вообще все, что угодно, только не убивайте ее. Уверена, если ты с ней познакомишься поближе, ты меня поймешь. Прошу, Герман.

Рудницкий снова тяжело вздохнул. Он смотрел на меня рассерженно.

— Зачем ты это делаешь? — строго спросил он. По коже пробежал холодок, захотелось спрятаться. — Ты понимаешь, что ты делаешь?

Я растерянно моргала, не зная, что сказать. Александр повернулся к Дечебалю и сказал ему:

— Иди на ферму.

— Но...

— Какого дьявола ты протесты высказываешь? — разозлился Швед. — Иди на ферму, я сказал.

Дечебаль, униженно ссутулившись и активно дыша от злости, поплелся прочь. Все это время Герман смотрел на меня в упор.

— Почему ты ставишь меня в такое положение? — продолжил он.

— Герман, я...

— Это наши традиции. Что я должен сказать стае? "Простите, человеческой девушке стало жаль ягненка, и она попросила меня его не убивать, а я исполнил просьбу"? Ты понимаешь, что начнется? Тебе вообще быть тут нельзя, но мы уладили этот вопрос, а теперь что?

Глаза снова защипало, но в этот раз не из-за овечки. Стало невыносимо стыдно и грустно. Провалиться бы под землю и исчезнуть навсегда.

— Прости меня, — чуть слышно произнесла я. Из-за пелены слез лицо Германа расплывалось. — Но я должна была попытаться ее спасти.

Подойдя к Александру, я ласково погладила Луми по голове.

— Прости, малышка. Прощай.

В этот момент из горла вырвался громкий всхлип, соленые реки заструились по щекам. Закрыв рот руками, я зашагала подальше отсюда.