1669 год
В столице тем временем свое разворачивалось.
От раскольников да старцев избавились, теперь надо было остальное порешить. Софья, конечно, не знала, что уже пошли расхождения с ее вариантом истории. Неоткуда. А тем не менее, если бы раскольников не убрали, было бы все куда острее. Они бы подчиняться отказались, предали бы их анафеме – и пошло-поехало.
А так – пока решили, что никого предавать не станут и осуждать тоже. Более того, что надобно священников обучать так же, как в царевичевой школе детей учат, а ежели священник необученный, то и служить его не допускать. А то многие и читать-то не умеют, молитвы на память бормочут – не дело это. Ой, не дело. А там… одно поколение обучить правильно, второе, самые ярые противники умрут, опять же, дети вырастут, которые будут уже все по новому чину справлять… а пока – пускай их.
Аввакум был знаменем, а когда он не то чтобы отказался от борьбы, а скорее, отошел в сторону – народ и растерялся. А вот царь времени не терял.
И собирал в Москву всех, кого надобно.
Александрийского да Антиохийского патриархов, архиереев из Константинополя и Палестины, Грузии, Сербии и Малороссии.
Мало было низложить Никона, важнее было найти ему подходящего преемника.
* * *
Неспокойно было и на Дону. Степан Разин собирал войско, чтобы отправиться к Строганову. С ним же отпросился из царевичевой школы и Фролка – саблей помахать, кровь разогнать…
Отпустили, хоть и со вздохами.
Впрочем, Степан, узнав об этом, прислал в школу еще два десятка казаков – сам выбирал, кого поопытнее, кто в воинском деле дока. Пусть детей обучают.
Как бы вот так еще исхитриться, чтобы у них на Дону детей грамоте да счету обучали? А то ведь не все и имя свое написать могут, а от учености польза большая, это он сам видел.
Ладно. Вот ежели он большую добычу возьмет, тогда можно будет и поговорить о школе – но уже у них, на Дону. Чай, не откажет царевич в учителях?
К Алексею Алексеевичу у Степана отношение было сложное.
С одной стороны – мальчишка мальчишкой, Фролка рассказывал. С другой же…
И решения его, и слова, и дела, за которые отец бы не помиловал, до сих пор о Долгоруковом сожалея… Царю-то он в друзьях ходил, а только не замечал Алексей Михайлович своей слабости.
С Борисом Морозовым так было, опосля него с Никоном – была в нем некая слабинка, которую чуяли и на которую давили сильные люди.
Может, и верно, что Долгорукова убрали…
Только свято место пусто не бывает. И все чаще рядом с троном маячила тень боярина Матвеева…
* * *
Время шло.
Для Софьи оно отмечалось своими вешками.
Приехал из Москвы Аввакум – вешка. Тем более что он привез с собой потрясающего человека – батюшку Феогноста. И это было очень удачно. Священники спорили, ссорились и вместе дружно накидывались на тех, кто смел чем-то задеть оппонента. А ведь вроде бы один – за старую веру, второй же новую принял, но могут вместе работать?
И это хорошо, потому как царь-батюшка уже не раз намекал, что Аввакум в школе, да рядом с царевичем… а теперь можно и возразить. Ан нет, у нас тут и другие есть…
Царица родила мальчика, названного Иваном – вторая вешка. И болеет, болеет…
Софья съездила на крестины ребенка и только головой покачала, придя к матери.
Лежит в постели… нет, к черноволосой красавице, которую она помнила, это никакого отношения не имело. Вся опухшая, вся… волосы словно посеклись, глаза запали… царь-то счастлив, у него еще один наследник, а вот Мария, бедная… еще одних родов ей не выдержать.
Софья смотрела на мать и отчетливо понимала, что так оно и есть. Не выдержать.
А она не остановится. Мария всю жизнь прожила под гнетом памяти о касимовской невесте, мужниной нелюбви и теремных гадюк. Ей самое важное доказать, что не зря именно ее царь выбрал! Что только она с ним рядом стоять может, венец носить, что она своего мужа достойна и должна ему детей рожать…
И объяснить ей ничего не получится.
Анна, неотлучно находящаяся при сестре, тоже смотрела тревожно. С ней-то Софья и попыталась поговорить. Куда там!
– Тетя Анечка, поздорову ли?
Анна Морозова только вздохнула, глядя на племянницу. Софью она не слишком любила за то, что та была далеко – и непонятна. А еще – дружна с Феодосией Морозовой, и частенько Анна от нее похвальбы в адрес Софьи слышала. И все чаще проскальзывало, что вот-де, попалась бы Ванечке такая жена – так о лучшем и не мечтать бы. Понятное дело, бабьи глупости, а только все равно по сердцу царапает. Почему у кого-то все впереди, а у нее жизнь уже прошла?
Почему эта соплюшка что-то меняет, с братом в Дьякове живет, а Анна сама и пискнуть не насмелилась, когда венчали ее с постылым стариком? Хотя кто б ее слушал тогда? Вожжами бы отец отходил – и всех разговоров, он-от счастлив был, что с царем да его воспитателем породнился.
Он и сейчас счастлив, а вот ее жизнь загублена, и Машенька болеет, ох, горе горькое…
– Поздорову. А ты, Софьюшка? Давненько мы тебя не видели…
Шляются тут всякие…
– Так Алешенька в отъезде, вот и не могу я уехать свободно. – Софья улыбнулась, отбивая первый выпад. – Дел-то в любом дому полно, тебе ли не знать, тетушка?
Зато я полезная, а ты кто? Ни дома, ни детей…
Намек Анна отследила, губы в нитку сжала.
– И что ж тебя к бедной вдове привело, Софьюшка?
– Матушка, – без обиняков объявила Софья, присаживаясь на удобный стул. – Что лекари говорят, сколь серьезна ее болезнь? Кроме тебя никто и знать-то не может. Тятенька в эти дела вникать не будет, у теток спрашивать без толку, а ты матушке ближе всего. Может, нужно чего? Так ты скажи, достанем!
Анна только головой покачала. То девчонка зубки показала, то тут же стала спокойной и рассудительной… да какая ж она на самом деле – Софья?
Девочка молчала и улыбалась. И Анна вдруг решилась выплеснуть ей то, что и подушке своей не доверяла.
– Ох, боюсь я за Машеньку…
– За то, что еще одних родов ей не перенести. Чай, и Феденька слабеньким потому родился. Двенадцатый ребенок, шутка ли?
– Ей наследника подарить охота…
– Алеша есть. Федя, Семенушка, Ванечка вот. Мало ли?
– Ей – мало.
Софья глазами сверкнула. Мало ей… Илье Милославскому спасибо сказать надобно, чтоб его черти вилами в зад потыкали! Он дочку напутствовал рожать как можно чаще, чтоб мужа к себе привязать, – вот и вышло так.
– Тетя, меня она не послушает, так хоть ты с ней поговори! Ведь сведет она себя в могилу, как есть сведет! Может, хоть травницу ей присоветовать? Отвары укрепляющие пусть попьет! Девки рассказали – три дня у нее кровотечение не останавливалось! Загубит она себя!
Насчет травницы Софья не зря говорила. У нее их было даже две. Сами прибились к школе, а там и остались. И Анна, и сама Софья с ними говорили – и пришли к выводу, что тетки грамотные. Просто не любили их попы, сильно не любили.
Бесовское искусство. Человеку страдать суждено, а они тела лечат, да души калечат…
Софье же такие и нужны были. Так что тетки обменивались опытом с Ибрагимом, совместно гоняли и девчонок и мальчишек – и все были довольны, кроме местного священника. Хотя кто его будет слушать, когда у них еще и Феогност появился?
Мысли у Софьи были в сторону крововосстанавливающего – ну, тут все понятно. Печенку в товарных дозах, гранатовый сок, список знаком любому донору. А еще… ей очень хотелось мамаше дать противозачаточные – да, были тут и такие, правда, в основном губками пользовались, но все-таки! Помогало иногда!
Только глядя на реакцию Анны, она отчетливо понимала – матушка откажется. Насильно такое с человеком не сделаешь, а просить ее – она откажется. Человек такой.
Так беседа ничем толковым и не обернулась. Ушла Софья с отчетливым ощущением беды – с ним же и домой вернулась. А ведь умри мать – отец и еще раз жениться может… Не стар еще, да и после избавления от свинцового отравления здоровьем окреп. И куда это завести может?
Одни Милославские казне обходятся не дешевле войны с ляхами. Еще одну партию пиявок в казну запустить?
Тьфу!
Разговор с Марфушей тоже радости не добавил. Сестрица ныла и канючила, не желая учиться. Понятное дело, на попе-то оно сидеть удобнее. И головой думать не надо, и тело упражнять не надо, и вообще – жрать и спать, вот наши радости! Пришлось надавить, сказав сестрице, что тетехой она может быть сколько влезет. Но Софья своих девушек отзовет обратно, и пусть Марфушенька гниет в тереме до старости. Подействовало.
Чему царский терем не учит – это пробиваться. То есть учит, но не царских дочерей. Они-то и так на вершине. А вот отличить грязь от правды их и не учат. Печалька…
И работать над собой, и к чему-то стремиться, и… да сотня этих «и». Хорошо, когда характер есть! Или вот как она – попаданка. А обычной девочке что делать? Только и остается ждать напутственного пинка.
Алексей вернулся незадолго до осенних дождей, решительно испортивших дороги. Спрыгнул с коня загоревший, веселый, крепко обнял тетку, потом сестру…
– Сонюшка, какая ж ты большая стала!
– На себя посмотри, – отшутилась Софья. – Ишь, вымахал!
– Соскучился я…
– Я тоже скучала, братик…
– Что новенького у вас?
– Да покамест ничего. Дети – и те еще с практики не вернулись, так что все тихо-тихо.
– А меня не обнимут?
Ванечка Морозов еще больше вытянулся за это время, волосы на солнышке выгорели, улыбка широкая…
Софья повисла у него на шее, поцеловала в щеку, благо дело в тереме было, только при своих.
– Ванечка, какой ты стал!
– Какой?
– Красивый! Пара лет – и тетушка тебе жену искать начнет!
Софья так и не поняла, почему при этих словах Ваня нахмурился. Она пристально посмотрела на Алексея.
– Алешенька, а ведь и тебя отец приневолит, хошь не хошь… Надо бы нам заранее данные на девушек собирать да приглядываться. А то окрутят с нелюбимой – всю жизнь маяться будем!
Алексей только головой покачал.
– Соня, не хочу я жениться слишком рано! Лучше давай придумаем, как отказаться?
– Обещаю подумать, – серьезно заверила Софья. – Но и ты обещай посмотреть на девушек, к их семьям приглядеться заранее. Да и Ванечке не мешало бы…
– Я сам себе невесту выберу. – Ваня Морозов сверкнул глазами и вышел из комнаты.
Софья пожала плечами.
– И что я такого сказала? Алешенька, а ты что-нибудь интересное привез?
– А то ж! Книг тебе накупил целый воз! Сейчас в терем принесут – глядеть будем, что детям давать, что оставить…
Софья радостно закивала.
Книги!!!
Царевичеву школу мучил жесточайший кадровый голод. Да и пособий катастрофически не хватало.
Можно было обходиться двумя-тремя учителями, когда детей была всего одна группа. Даже когда две, в конце концов, много времени занимала физическая подготовка. А вот когда их несколько?
Но и эту проблему решил Алексей, привезя из Архангельска нескольких иноземцев. Да и свои кадры подрастали. Было несколько человек в первой группе, которых грешно было отпускать на сторону. Вот как есть – прирожденные учителя. Оставь их при школе – и пусть детей чтению-письму учат, счету, опять же, сразу людей разгрузить можно будет…
Софья пока кое-как выворачивалась, перекраивала расписание и люто завидовала школам двадцатого века.
У них были учебники! А тут до кошмара доходило! Где сорок учебников взять?
А ведь надобно уже не сорок! Пусть бояр можно было заставить обеспечивать детей хотя бы необходимым книжным минимумом, пусть что-то удавалось вытрясти из казны, но мало, мало…
Софья дошла уже до того, что в качестве наказания провинившимся назначалось переписывать книги. По две, по три страницы – так и изворачивались.
Сейчас у нее появилось еще четверо учителей.
Франц Тольмер, молодой немец, или, как их здесь называли, немчин, бежавший из родной страны по причине нежелания становиться монахом и мотающийся по свету. Книжная ученость ценилась не очень, а на мечах он был не обучен. Младший сын захолустного барона, которому даже Дьяково показалось бы роскошным имением, он постранствовал по свету – и наконец судьба свела его в Архангельске с Федором Михайловичем Ртищевым, который, недолго думая, пригласил юношу в царевичеву школу.
Латынь и греческий Франц знал в совершенстве, вполне прилично разговаривал по-французски и по-итальянски, был обучен письму на всех этих языках и отлично считал. Даже немного баловался астрологией, а потому Алексей Алексеевич счел его подходящей кандидатурой. Двое англичан – пуритане, которых ничто не держало в родной стране после кончины Кромвеля, оба занимали когда-то мелкие чиновничьи должности, но кто бы их там оставил при Карле? В Архангельске они оказались не к месту, но письмо, чтение, счет – это все знали, а что еще надо детям для начала? Пусть и аглицкий учат, в жизни все пригодится. Первая группа вон, на восьми языках болтает, пишут, правда, на них намного хуже, но это еще впереди.
А вот четвертый…
Софья что-то смутно припоминала, но откуда она его знала?! Откуда?!
Четвертого звали Сильвестр Медведев.
По молодости парнишка желал учиться, учиться и еще раз учиться. Был он подьячим в Курске, потом перебрался в Москву и попался на глаза сначала Симеону Полоцкому. А потом Ордину-Нащокину. Вот от него мужчина – уж под тридцатник, и перешел к Софье в школу.
Впечатление он производил достаточно приятное. Темные волосы, темные глаза, ухоженная бородка, красивые руки, но самое главное – голос. Глубокий, проникновенный, завораживающий – и недюжинное обаяние, прямо-таки аура, окружающая его…
Софья с радостью избавилась бы от него, но…
Было поздно. Его увидела тетка Татьяна.
Оставалось только чертыхнуться, принять его на должность учителя и следить, следить, следить, чтобы сближение не зашло за все рамки.
А в октябре и дети вернулись с практики.
* * *
– Золото?! Твою же ж мать, золото…
Алексей был счастлив. Софья же…
Простите, но с золотом ожидалось больше проблем, чем удовольствия.
Его надо добывать – то есть рудники, рабочие, охрана…
Золото надо как-то обрабатывать, придавать ему форму, его надо перевозить по стране, его надо куда-то сбывать… И как?!
Она бы не возражала попробовать самостоятельно, ей и финансирование не помешает, но допустит ли это отец? Вот где вопрос…
Вообще, Строгановым разрешалось добывать руды, торговать ими, но они в основном специализировались по галиту. А золото – все ж не соль…
А еще, если они сами попробуют его разрабатывать… простите – это не передвижения по стране. Это серьезное самовольство.
Софья плюнула и решила, что надо падать царю в ноги. Просить разрешения и соизволения, ну а там, как получится. С тем и прибыли в Кремль.
В этот раз – только Алексей и Софья. Татьяна осталась на хозяйстве, Анна решила приглядывать за сестрой, очень уж ей симптомы были знакомы.
Медведев… медведь его покусай! Пришлось спешно отправлять мужчину обратно в Кремль – от греха. Женская зависть штука страшная, захочет Татьяна себе сестринского счастья, поведется на речи сладкие и глаза темные, а кому потом расхлебывать? Не доверяла Софья попам. Вот просто не доверяла. Даже Аввакуму и тому не могла открыться до конца.
Алексей Михайлович детям был рад. Принял их радушно, обнял, даже Софью расцеловал. Возможно, потому что редко видел. Девочка иллюзий насчет отца не питала. Может, ее и любят, но Алексея всяко любят больше. А она – просто приложение к брату.
Она не обижается.
В конце концов, этот человек ей отец чисто биологически, а родительской любовью она и в двадцать первом веке сильно отягощена не была.
Сначала, как водится, выпили сбитня, закусили сладостями, поболтали о разном. Царь порадовался, какой у него наследник растет, царевич отцом восхитился, пожелал ему удачи с Собором, поблагодарил за все сделанное. И только потом перешли к делам.
– Тятенька, на земле нашей золото есть.
Вот тут Алексей Михайлович ушки торчком поставил.
– Золото?
– Да, тятенька. На Урале его нашли, да пока только нам то и ведомо. А вот что дальше с тем знанием делать – тебе решать.
Алексей Михайлович прищурился на нарочито покорного сына.
– А ты что сделал бы, Алешенька?
Это Алексей уже во всех подробностях с сестрой обговорил.
– Я бы, тятенька, добывать его начал. Огородил бы место, деревеньку построил да рабочим платил исправно. Опять же, деревеньки там поставил, а чтоб никто их жителей не обижал, охрану бы завел посерьезнее. Добывал бы золото, да на монетный двор его свозил, дабы монету свою чеканить.
– А охранять как?
– А казаки на что? Полк в такую глушь не пошлешь, да и не с кем там воевать, а разную нечисть гонять казаки как раз подошли бы. И голодными они на Урале не останутся. Сейчас на Дон много народу бежит, а прокормить сами себя не могут… Вот ежели им посулить, что землицу дадут, да пшеницу сеять разрешат, да на обзаведение малую толику выделят…
– Нет в казне денег, сынок.
– Чтобы золото добывать – и денег нет?
Алексей возмутился бы, но вовремя заметил хитрые искорки в синих отцовских глазах. И тоже с улыбкой предложил:
– Тятенька, так, может, я малую денежку найду? Только я и людям тогда пообещать должен буду многое. Ведь рудник еще построить надо, деревеньку поставить, это не одного дня дело…
– А золото то не на строгановской земле?
Алексей замотал головой.
– Нет, тятенька. Они о том даже и не знают.
– И как потаить удалось?
– Случайно получилось. Мальчишки нашли, а охотник, что с ними был, молчать им приказал, потому как за такие открытия кровью платят.
– Умный человек…
– А потому, тятенька, покамест только мы об этом знаем. А что далее – тебе решать.
– Подумать надо, сынок.
Алексей не возражал. Пусть отец думает, только…
– Тятенька, просьба у меня. Покамест где рудник находится, только я знаю. Пусть так и останется.
– А дети, что нашли его?
– Не было там детей, тятенька. Охотник нашел, да мне и принес. Помер он намедни, как есть – помер.
Алексей Михайлович кивнул.
– Своих защитить хочешь?
– Да, тятенька. Ведь ежели Строгановы узнают…
– Такой куш мимо них…
– Закон там размытый, тятенька. А медведи и вовсе законов не знают… неграмотные они.
– Ох, сынок…
Тишайший от души рассмеялся, представив себе неграмотного медведя.
– А ты, Сонюшка, что скажешь?
– Как ты, тятенька решишь, так и ладно будет. Недаром же ты государь всей земли православной…
Ответ явно понравился.
– Сонюшка, а ты ведь красавицей у меня растешь…
Софья пожала плечами. О красоте, с ее точки зрения, говорить было рано. Да и не было у нее ничего такого, что здесь красотой считалось. Ни стати, ни косы золотой, ни кожи белой…
Смугловатая, с родинками, волос темный, мягкий, глаза тоже темные, большие. Худая как щепка и подвижная как ртуть. Нет, тут просто отец хочет ей что-то ласковое сказать, а как это сделать, и не знает.
Вот с обещанием царя подумать дети и отбыли.
А думать Алексею Михайловичу было некогда.
Второго ноября приехали Антиохийский и Александрийский патриархи. Седьмого же Алексей Михайлович обратился к ним с речью и передал подготовленные к Собору документы. Тоже время и силы…[27 - Опять-таки, в реальной истории это было чуть пораньше, но здесь царю и без Никона было чем заняться. – Прим. авт.]
Не говоря уж о том, что ожидали Никона, а уж сколько он нервов у царя истреплет… Приятно ли это – видеть, как бывший друг ради выгоды своей тебя топит и грязью поливает?
В конце ноября Никон явился на Собор. Там его принялись обвинять в клевете на царя – а нечего благодетеля грязью поливать, да и вообще нечего на людей клеветать.
Обвиняли его и в том, что он незаконно изверг из сана Коломенского епископа Павла, что лез он на земли других областей, устраивая там монастыри, что оставил он своевольно патриарший престол и паству – и, что больше всего порадовало Софью с Аввакумом, – в следовании католическим обычаям!! А нечего перед собой крест носить!
Никон как мог отбрехивался, заявляя, что этим судьям вообще судить его невместно. Они-де сами в своих городах не живут. И вообще, пусть его Константинопольский патриарх судит. Но Собор все равно поставил на своем. Никон был лишен сана и сослан в Ферапонтов монастырь. А все монастыри, которые он незаконно подгреб, вернулись законным архиереям. Одобрили почти единогласно. Двое попов оказались против – один митрополит и один архиепископ. Но их просто придавили массой, до кучи наложили на них епитимью и дополнили законом. Вот если четыре патриарха решение принимают – пересмотру оно не подлежит. Нечего!
Софья только руки потерла.
Главное было произнесено. Следование католикам.
А под это дело мно-огое подогнать можно. И аккуратно переделать, когда Лешка на престол взойдет. Медленно, осторожно, так, чтобы и от остального мира не закрыться, и щель между старой и новой верой замазать. Дайте время, а желание уже есть!
На Соборе и Патриарха Московского и всея Руси выбрали. Иоасафа Второго. Причем – с откровенной подачи Тишайшего. А уж сколько царю интриговать пришлось – бог весть.
Софья, кстати, одобрила. Хоть и в возрасте мужчина и песок из него сыплется вместе с диагнозами, но голова ясная и намерения самые благие. Помирить всех, кого можно.
Аввакум вообще был в восторге. С Иоасафом он общий язык найти мог, в отличие от многих. С точки зрения девочки, это что-то говорило о терпении и незлобливости Патриарха.
Кроме того, Собор принял пару решений, которые Софье не понравились. Например, поделили светское и духовное. Но в то же время духовники оказались подсудны светским властям. Сначала их отлучали, а потом судили. Оставалось выяснить, не начнется ли тут то же, что и с депутатами. По принципу – с Дона выдачи нет?
Но что самое главное – было принято решение о массовом обучении грамоте всех священников. А то понтов много, а знаний мало. Что это за поп, который и Библию-то не читал, потому как читать не умеет?
Хуже было другое. Церковь решительно топала на сближение с греками. Но… время пока еще было, не за один же день это сделано будет?
Хотя, с точки зрения Софьи, делать этого не стоило. Где Греция, там и Турция, а чего хорошего христиане от мусульман получали? По рогам?
Эх-х-х… вломить бы тем, кто раскол на религиозной почве сеет, – да так, чтобы лично у Бога осведомлялись о своей правоте!
Бог-то един, а уж как ему молиться – да хоть и головой вниз и на китайском языке – Ему-то какая разница!
Миллионы галактик, миллиарды звезд – и кто-то всерьез думает, что Творцу есть дело именно до конкретной этой?
Ну-ну…
Остальные решения были скорее церковными, поэтому Софья пропустила их мимо ушей. Не царской это дочери дело, как там правильно иконы писать. Пусть иконописцы разбираются, им за это деньги платят.
А у нее и так дел хватало.
Время шло…
* * *
После Рождества Алексей Михайлович-таки принял решение по золоту.
Идеалом оказался вариант, при котором открывать месторождения было необходимо, но нужно было и сообщать о них государству. А вот кто чего потаит, того бить плетьми и вообще считать изменником родины – это первое.
А второе – после доклада царь уже и будет решать, оставить разработку месторождения за человеком или забрать месторождение в пользу государства, а товарищу выплатить нескромную сумму за пользу Отечеству. Ежели человек хочет сам рудник разрабатывать – честь ему и хвала, но не все полезно в частных руках. Тут смотреть надобно.
Софья порадовалась и уточнила: а что с их рудником-то будет?
И вот тут царь совершил этакий финт ушами.
Отлично понимая, что золото из казны начнут тащить лопатами и пользы не добьешься, он решил отдать все права на разработку сыну!
Царевичу Алексею Алексеевичу.
Пусть-де мальчик зубки пробует. Заодно и казне прибыток.
Софья подумала. Получалось, что даже потери по неопытности Алексея все равно оказывались меньше тех, что будут по излишней опытности того же Ивана Милославского. Или Матвеева. Или еще кого…
Грустно…
Но зато Алексей получал фактически карт-бланш на создание прииска. А это важно.
И Софья засела за бизнес-план.
А спустя пару недель в Дьяково прибыл ее двоюродный дядя. Иван Богданович Милославский.
Пришлось принять.
* * *
Дядя не впечатлил. Видимо прохвост – это фамильное. Или половым путем передается. Иван Богданович был высок, осанист, симпатичен и производил общее впечатление надежности и порядочности. Потому и не понравился. Софья впечатлениям никогда не доверяла, прекрасно зная, как легко казаться и как тяжко быть. Да и остальное…
Полководец-то он хороший, и голова у него светлая, иначе бы его в Челобитный приказ не пустили, но здесь он зачем?!
Оказалось – почуял выгоду.
Про золото почти никто и не знал, а вот этот – пронюхал. И пришел к царевичу с просьбой. Мол, ты, государь-царевич, разреши мне помочь в освоении рудника. Людишками, деньгами, охраной, опять же… а я в долгу не останусь. Да и многого не попрошу… так, процентик с прибыли. А в знак моих самых честных намерений прошу принять вот эту сабельку драгоценную. И правда – ценная. Камней на рукояти столько, что на пару деревенек хватит.
Алексей только присвистнул.
Нет, вслух-то, конечно, было сказано, что царевич думать изволит, за подарок благодарствует, но ответ даст ближе к весне. Когда сам поймет, что с рудником делать.
Где рудник-от?
Да недалече, я сам ездил, но это тайна, тс-с-с…
А золото есть, точно, я лично видел…
И ведь не лгал. Ездил? Да, в Архангельск. Но кто сказал, что нашел там золото? Не было такого!
Сам золото видел? Еще бы!
Васька в кисете привез почитай что цельную горсть.
Что-то подсказывало Софье, что скоро окрестности Архангельска испытают необычайный прилив народа. Она попросила Ордина-Нащокина навести справки и получила вскоре ответ.
Клан, всегда клан и только клан. А место государства – сороковое.
Милославские решили подгрести под себя и царевича. Школа им была неинтересна, что с нее получишь! А вот золото…
Ну и кого подослать?
Да Ивана Милославского!
Умен, красив, о войне рассказать умеет, сам воевал – мальчишки на это падки! И Алексей свет Алексеевич заслушается. А уж ежели кто восхитился да похвалил – ну, тут и дальше можно из него веревки вить.
Софья понимающе покивала.
Не по нраву Милославским, что часть царской семьи не под их контролем. Они ведь только на Марии и держатся, а ее состояние ни для кого не секрет. Умрет она – и пошатнутся Милославские. А ставку на них делать…
Можно бы, да нужно ли? Не те они слуги, ой, не те…
Где первоначально деньги взять для разработки золота?
А найдем. И полетели письма.
С деньгами обещала помочь боярыня Морозова, хоть и со своим условием. На Урал сослали друзей Аввакума, и она желала, чтобы те жили в деревнях рядом с рудником. Ну и чтоб заботились о них не за страх, а за совесть. Софья не возражала.
Процент с прибыли?
Окститесь, дети!
Деньга пойдет – вернете потраченное. А она и так за Иванушку благодарна. Какой молодец вырос!
Самое забавное, что Феодосии это и правда почти ничего не стоило.
Тащили из казны оба брата Морозовы, состояние у них было одно из крупнейших, столько даже Милославские пока не наворовали. А тратить – а куда? Феодосия жила скромно, насколько могла. Ванечка – в школе, Анна Морозова – при царице. И куда тратить?
На хорошее дело.
Оставалось найти людей, знакомых с горным делом, и обеспечить охрану. Ну и все самое необходимое…
Работы – непочатый край. И это пока еще Строгановы не знают. А как начнется дело?
Что они предпримут? Урал покамест их вотчиной был, а тут – пусти на шаг, пролезут на тридцать. Ох, сложно…
Но сдаваться Софья не собиралась. Покусаемся!
* * *
Строганов также навестил царевича ближе к весне и принялся жаловаться.
Несправедливость-то какая, царевич!
Я на своей земле ваших людей принял, а вот они мне о таком – и не сказали! Ай-яй-яй, неблагодарность-то какая! Чернющая! Громаднющая!
Алексей Алексеевич покивал и полностью согласился.
Неблагодарность. Только вот месторождение не на вашей земле. Его вообще в тайге открыли. Как делить будем, ежели там вся земля пока еще царская?
Строганов замялся.
Упускать деньгу ему явно не хотелось. Так-то, если б никто не знал, он бы расстарался и этот кусочек себе прирезать. А сейчас – поезд ушел. Но царевич явно был готов делиться.
Сторговались достаточно быстро.
Золото надо было не только добывать – его надо было еще и обрабатывать. Перевозить, хранить, а с учетом геополитической обстановки это превращалось в ту еще задачу.
А потому – охрану собирались делать комплексную. Стрельцы, казаки, люди Строганова… Конечно, рано или поздно кто-то договорится воровать, но скорее поздно, чем рано. Да и тасовать их можно по мере надобности.
Все равно прежде, чем разработки дадут результат, пара лет точно пройдет. Все успеют и прикинуть свою выгоду, и смириться…
Перевезти людей, обустроить их на новом месте, определить месторождение, выкопать шахту, рядом же устроить заводик для выплавки из руды чего поприличнее, хотя бы и слитков – работа не на год. Минимум – два-три.
Тут и разинские сборы пригодились.
Пока людей охранять, пока добро, а кое-кто из тех, что на Дон бежали, и порадовался возможности на Урал переехать. Так уж получилось, что ежели царевич этим делом занимается, то они получаются царевичевы люди, и спрос с них другой, и подати другие.
Да и люди нужны. Не в шахте работать, так землю пахать, охотиться, рыбу ловить, дома ставить, заводик класть… тем, кто работать хочет, дело завсегда найдется.
И даже тем, кому сабля в руках милее лопаты. Места небезопасные, охрана-то нужна, вот там и пригодятся…
И побежали годы.
* * *
– Михайла, воды подай!
– Да, дядь Федот!
Мишка опрометью бросился за водой.
А то ж!
Это в школе он царевичев ученик, а в кузнице тульского мастера Федота – Мишка! В крайнем случае, как сейчас, когда тяжелый день за плечами, – Михайла.
Как его в кузницу занесло?
А вот так вот.
Первый выпуск царевичевой школы – он особенный. Детей с улицы взяли, от голода-холода спасли и родни у них никакой, окромя царевича. Вот он, батюшка, здоровья ему да лет долгих, и озаботился устройством судеб выпускников своих.
Незадолго до выпуска принялся приглашать к себе то одного, то другого, расспрашивал, у кого к чему душа лежит, а там…
Называлось это – распределение.
Царевич договорился с мастерами, учеными, приказами по всей Руси-матушке и разослал всюду своих ребят.
Где подмастерьями, где писцами, а где и вот так, как его, Мишку.
– Понимаешь, Миша, с железками возиться – дело доброе, – Мишка как наяву видел перед собой царевича, его улыбку, синие теплые глаза. – Только ведь добро надо для всех делать. И знание – оно всем доступно должно быть. Вот вы читать-писать умеете, наукам обучены, бою, опять же… но у тебя к военной службе душа не лежит. А у кого из мастеров дети есть – глядишь, у них душа к отцовскому делу не готова. А родители их силой гнут, мол, отцы-деды занимались, а ты не желаешь, неблагодарный? Бывает такое…
Мишка закивал. Да, конечно, бывает.
Царевича он не боялся. Давно по школе всем известно было, что Алексей Алексеевич не чинится и кого угодно выслушает. А уж если чего дельного услышит – рад будет. И наградит соответственно.
А что дельное?
Царевич это объяснил так.
– Все, что необычным, но важным покажется. Люди могут и не увидеть, а вот у тебя глаза свежие, голова светлая…
– А потом куда, государь-царевич?
– А ты сначала кузнечное дело как следует освой, а там и поглядим. Будут и у тебя ученики, будет и кузня. Только сперва сам умельцем стань.
Вот Мишка и старался – аж искры из глаз летели. Ради такого-то… да он из кожи вывернется и назад завернется! Был – босяк, грязь придорожная, никому не нужная, а таперича эвон что делается! Да ежели государь ему говорит, что надобно мастером стать, а кузня будет… Верил ему Мишка, как Богу. Точно будет. Токмо работай.
Мишка подал ковш с водой дядьке Федоту и отступил в сторону.
– А чем опосля займемся, мастер?
– Эвон, погляди…
Федот кивнул на сверток на скамейке.
– Принес купец Ванька. Ствол у него, вишь ты, погнулся.
– А можно…
– Ну погляди.
Мастер Федот мог себе позволить быть добрым. Платил ему царевич достаточно щедро и регулярно. А мальчишку взять на пару лет, подучить – да разве ж это в тягость? Мальчишка, по всему видать, умный, глазастый, на работу сметливый и не лентяй. Такого учить в удовольствие.
Мишка тем временем развернул, посмотрел…
– Дядька Федот, а как это? Тут что же, пулю внутрь загонять не надо?
Удивление мальчишки было непритворным. Огненному бою они все учились и помнили, как тяжко было отмерять порох, загонять пулю в ствол, да еще проверь, не осталось ли там заряда, да и тяжело, и долго, и точности никакой – а тут картина явно другая.
– А это гишпанцы придумали. Тут посмотри, что есть…
Федот, решив сделать крохотный перерыв, опустился на лавку рядом с Мишкой.
Отчего б и не рассказать мальцу, что к чему? Ведь добрый кузнец из него может вырасти…
* * *
– Сонь, ты только посмотри!
– Да, Алешенька?
– Это Мишка из Тулы прислал! Красота-то какая!
Софья осмотрела здоровущий пистоль. Подумала, прислонила тяжеленную дуру к шкафу.
– И в чем разница?
– Сонь, ты понимаешь…
Софья не понимала, но старалась.
Как оказалось, оружие могло заряжаться по-разному. Оно было дульнозарядное и казнозарядное. В первом случае все – патрон, порох и прочее, запихивалось именно что в дуло, туда же засыпался порох, все это утрамбовывалось – долго, муторно, неудобно, да к тому же, иногда – читай, часто – по жизненному разгильдяйству, стрелок заряжал ружье дважды. И при выстреле оно уходило в минус за разрывом ствола.
Во втором случае все было аккуратнее и удобнее. Не требовалось все запихивать, клалась пуля, а вот порох располагался отдельно.
Мишка же, увидев где-то казнозарядное оружие, переделал под него имеющееся. Уж скольких ему усилий это стоило – бог весть, но оружие стояло сейчас рядом и радовало глаз.
А что можно еще?
Почему оружие называют нарезным? Что-то в стволе внутри…
Софья задумалась. Что-то такое вспоминалось, хотя и смутно. Но это она будет лежать перед сном и вспоминать мельчайшие детали из той жизни. А пока ясно одно – такое оружие упускать нельзя.
– Напиши Мишке. Пусть знает, что это дело важное и все, что может, про такое оружие разузнает. А почему мы его не применяем? Вроде как воюем, а оно ж удобнее?
Алексей пожал плечами.
– Сонь, так денег нет на новые пушки, а старые вполне к делу гожи…
– Гожи, ни кожи, ни рожи…
– Не ворчи. Пошли лучше погуляем на улице…
– Пойдем…
Софья тряхнула головой, выбралась из-за стола, с любовью взглянула на братика. М-да, куда и делся пухлячок Алешенька из царского терема? Высокий, широкоплечий подросток с ломающимся баском и выгоревшими до светлой соломы волосами.
Да и она сама изменилась. Уже не девочка по местным меркам – подросток. Тощая, голенастая, с прыщами на лбу и пристальным взглядом темных глаз. Пока еще гадкий утенок. Ничего, это дело наживное. Зато умная и квашней не расплылась, как сестры. И под платьем не жирок нагулян, а мышцы. Восточные танцы – штука полезная, а Лейла всегда готова поучить девочек чему-нибудь новому. Ну еще бы, ее-то всю жизнь учили…
Софья довольно прижмурилась, осознавая, что у нее сейчас в «женском батальоне» – пятьдесят две девицы. Ну, не все так радужно, конечно. Первый набор частично уж и замуж вышел, но не за самых худших мужчин. Одной так даже боярский сынок достался – младший, конечно, но это пустяки. Софья своим девчонкам пропасть с голода не даст. Да и остальные – у кого стрельцы, у кого – мастера, за крестьянина ни одна замуж не вышла. Не из снобизма, нет. Софья и не возражала бы, если бы это был хороший, крепкий хозяин. Ну, вот любовь случилась… ан нет!
Вырвавшись со дна жизни, девочки костьми готовы лечь были, лишь бы их туда не вернули. А это значит – место неподалеку от царевны.
Софья помнила всех.
Те двадцать семь, которые вышли замуж, пара так и вовсе за иноземцев и сейчас писали царевне грамотки из Архангельска. И те двадцать пять, которые сейчас были при ней. Четырнадцать – на обучении. Еще тринадцать – то здесь, то там… То у сестры в Кремле, то у боярыни Морозовой, то еще где… пользы от девушек было немерено.
Нет такого секрета, который не выложит мужчина красивой девушке. Им прогуляться, поулыбаться, в храме на службе постоять, на рынке стакан орешков али медовый пряник купить… а Софье потом читать и думать.
Неспокойно в стране, ой, неспокойно.
Османы опять силы набирают, отец, опять же, здоровьем сдал, а какие его годы?
Жить и жить!
Мать опять в тягости, как ни уговаривали – хоть кол на голове теши. Софья сначала хотела кого-нибудь из девчонок послать, чтобы травки позаваривали, массажи поделали, хоть бы отеки сняли, а потом съездила сама, поглядела на мать – и передумала. Это папаше сорока еще нет, так скоро будет. А матушке-то сорок пять! И в двадцать первом веке таких в роддомах не любят, потому как бывают осложнения. Не у всех, нет. Но – бывают.
Эта беременность давалась Марии Милославской с таким трудом, что без слез смотреть нельзя было. Кожа пожелтела, волосы поредели, пятна пигментные высыпали, отеки – токсикоз во всей красе. Хорошо, если все пройдет нормально. А ежели нет?
Она за это время столько врагов в тереме приобрела, что хоть соли да заспиртовывай! Начиная с недоброй памяти Лобановой-Ростовской, которая никуда не делась, и кончая Анной Морозовой. Стоит только крикнуть, что Сонька-де нарочно девок своих прислала, чтобы они царицу спортили, – и оправдывайся потом пред отцом. Он, конечно, поверит ей, а не кликушам, но у нее ведь и возраст такой… не дай бог, решит, что ее в терем надо забрать, ой-ой-ой…
Софья уже с ужасом представляла себе, как жить в тереме. Здесь-то она куда как свободнее, вот и сейчас вышли с Алешкой на двор, она плотнее завернулась в соболью шубку, вдохнула морозный воздух.
– Алешенька, как душевно-то!
– Да, у нас тут уютно, в Дьяково. Сонь, я тут в Москву хочу съездить, ты со мной прокатишься?
– А стоит ли?
Февральский морозец ощутимо пощипывал щечки, добавляя румянца.
– Маменьку повидаешь, сестриц… не хочется? Почитай, уж два месяца там не была?
Ну не была. С Рождества и не была, а сейчас уж конец февраля. И не тянуло. Сплетни ей исправно девочки доставляли, а все остальное – к лешему!
– А ты хочешь, чтобы я с тобой поехала?
– Хочу. Неуютно мне как-то…
Софья поглядела на брата. Внимательно так, пристально…
– Почему? Сказать можешь?
– Нет. Но словно давит что-то…
И как тут не поехать?
* * *
В Кремле Алексей первым делом отправился к отцу, а Софья – к матери. Увидела – и едва не выругалась, забыв про все.
А ведь она этих родов не перенесет, – холодно подсказал голосок из глубины души. – Возраст, здоровье, антисанитария…
Но дочь Мария рада была видеть. Кивнула на стульчик рядом с кроватью.
– Присядь, поговори со мной, Сонюшка… а вы все оставьте нас.
Софья послушалась. Взглянула такими глазами на девок и боярынь, что те втрое быстрее к дверям кинулись. Оно и неудивительно – злоба была на некрасивом личике. Бешенство и холодная ярость. В таком состоянии сначала бьют, а уж потом говорят за что. Единственная, кто замешкалась – Анна Морозова, но и на нее Софья смотрела в упор, глаза в глаза, пока та взгляд не отвела и дверью за собой не хлопнула.
Мария на дочь смотрела пристально.
– Взрослая ты стала, Сонюшка.
– Пришлось. Матушка, ты о чем со мной поговорить хотела?
– Ты ведь с Алешей время проводишь…
– Не без того.
– Батюшка уж говорил намедни, что тебя стоит обратно в Кремль позвать. Пади ему в ноги, умоляй не делать этого.
Софья чуть не подавилась.
– Почему?
– Гиблое это место, Сонюшка. Мою жизнь съело, твою сожрет, коли позволишь. Завидовала я тебе. Хоть и ребенок ты, а вот ведь как повернуть сумела. Вырвалась!
– Матушка, я и тебя бы забрала к нам в Дьяково, ежели ты позволишь. У нас там тихо, спокойно, соловьи поют…
– Соловьи… послушать бы еще раз. Да уж не доведется…
– Маменька…
– Помолчи, Сонюшка, и послушай. Я за свою глупость заплатила полной мерой. Царицей стать восхотела, дура… Пара годков пройдет – царь Алешеньке супругу подыскивать станет. Ты при нем тогда быть должна. Как хочешь, но должна.
– Для чего?
– Соня, прошу тебя, не дай с другими сделать то же, что со мной сделали. Ежели найдет себе Алешенька невесту по сердцу… я ведь не слепая. Вижу, как твои девушки вокруг Марфуши вьются, вижу, как они ходят, как слушают… ты рядом с собой людей собираешь. – Голос женщины понизился до хриплого шепота. – Никто другой пока это не приметил, окромя меня. А я молчала, потому что ничего во вред брату ты не сделаешь. А на пользу… сделай так, чтобы он счастлив был.
– Сказать легче, – буркнула Софья, не обрадованная материнскими откровениями. Это Мария может полагать, что она тут самая умная, а на поверку как бы еще десятка не оказалось. Интересно, на чем девчонки спалились?
– Обещай мне, Сонюшка. И когда у Алеши жена появится – ты ей другом станешь. Не дашь невинную душу губить этими теремами проклятыми!
Темные, как у самой Софьи, глаза горели лихорадочным огнем. Почти прозрачные пальцы сомкнулись на запястье железной хваткой. Софью, впрочем, этим впечатлить было сложно.
– Постараюсь.
– Пообещай!
– Я же сказала – постараюсь.
Два взгляда скрестились, и Мария поняла, что Софья и так сделает больше сказанного. Чуть ослабила хватку.
– Соня, если возможно будет – помоги сестрам.
– Кому? Дуньке? Или Катьке с Машкой, которым против меня в уши поют? То в правое, то в левое…
– С Марфушей у тебя же получилось…
– Так теперь и остальных на меня повесить?
Мария отпустила руку дочери, чуть улыбнулась. Она уже поняла, что ворчит Софья больше от осознания предстоящей ей работы. Оно и правильно.
– Ежели я умру – не верю я, что у вас мачехи не будет. Погорюет батюшка твой да опять женится. Кто тогда за тебя и сестер встанет?
Софья мрачно подумала, что за нее и до сих пор никто не вставал, но промолчала. В чем-то Мария была права, семья – главная ценность. Марфу вон, хоть сейчас замуж выдавай, только вот за кого? Ладно, придумаем…
– Не брошу я их. Обещаю.
– И последняя моя просьба.
– Еще одна? – не удержалась от ехидства Софья.
– Слушай! – Мария так сверкнула глазами, что стало ясно – царица. Беременная, больная, умирающая, а все ж таки царица.
Софья сверкнула в ответ, но ломаться не стала. Мать все-таки…
– Анна.
– И что с Анной?
– Как меня не станет – и ей тут жизни не будет. Сожрут ее, а то и в монастырь уйти заставят.
– И что?
– Сонюшка, нельзя ей в монастырь. Она живая, искренняя, не место ей там…
Софья мрачно подумала, что мамаша с Аввакумом не общалась. Вот у кого и живости, и искренности на шестерых хватит и еще на десяток останется.
– Мне ее к себе забрать?
– Забери, ежели Алеша дозволит.
Софья кивнула.
– Ты с ней сама поговори, матушка. И объясни, что не враг я ей. Сама знаешь. Не любит меня Анна.
А в темных глазах отчетливо читалось: «… и ты не любишь…» Мария тоже решила не кривить душой.
– И в кого ты такая выросла – бог весть.
– Чем удобряли, то и выросло, – буркнула тихо Софья. И уже громко: – Моей вины в том нет, что не плачу да не молюсь. Та молитва хороша, к которой дело приложено.
– Женщине тихой и скромной быть надобно…
– И выдадут ее замуж за боярина Морозова, на сорок лет старше.
Мария опустила глаза. Ну да, не в бровь, а в глаз. И посмотрела на дочь. Раз уж такой разговор.
– Ты и про Ефимию знаешь…
– Знаю. Вертели другие, платить тебе пришлось…
– Виновата я пред тобой. И перед другими детьми. За свое горе, за нелюбовь в глазах мужа, за шепотки за спиной вас виноватила, так и жизнь пролетела. Ты меня прости, ежели сможешь. А нет – так я тебя не виню. Но что я прошу, хоть постарайся сделать.
Софья кивнула. Да, любви между нами не будет. Но понимание есть. Сделаю я то, что ты попросила, матушка. Постараюсь. А уж что дальше будет – один Бог знает. Только не говорит…
* * *
Алексей в это время отчитывался перед отцом.
Золото… месторождение, случайно найденное в тайге, оказалось богатым. Сейчас там спешно строились четыре деревеньки. Точнее, уже почти построились и параллельно строилось все необходимое для золотодобычи. Шурфы, драги, у нас тут, чай, не Африка, где вручную намывать можно. Помой-ка песочек при минус двадцати… ледком из речки!
Ну и по мелочи.
Золото надо было везти желательно не в самородках, а в чем-то еще. Поэтому на месте же строился маленький заводик. Чтобы на месте делать слитки, а уж в Москве из них начеканить монету.
Разбойники?
Да нет, покамест все тихо.
Но пока еще и настоящая добыча не началась. Пока люди добрались, пока отстроились, пока то да се…
Степан, конечно, неугомонный, башкир и татар гоняет так, что только пыль из-под копыт, опять же, лихие людишки там шалят часто, но покамест вроде тихо.
А и то – воровать-то пока нечего. Разве что людей да скот. Ну, попытались, тут же получили и отступились. Это ведь не войско, это волки. Овец рвать могут, а как на кого позубастее наткнутся…
Алексей Михайлович слушал со странным выражением. Потом кивнул.
– Взрослый ты, Алешенька. А, чай, в Москву тебе пора возвращаться.
– Зачем?
Вот уж чего Алеше решительно не хотелось – это обратно в Кремль. Да лучше сразу головой в змеиную яму – гадюки такие милые и добрые существа…
– Пора уж тебя женить. Смотрины устраивать, невесту присматривать…
Алексей внутренне собрался. Вот на этот случай была у него заготовка, которую они с Софьей и придумали.
– Тятенька, ты ведь по Руси смотрины устроить хочешь? Как тебе устроили?
Алексей Михайлович кивнул. И наткнулся на взгляд сына. Серьезный, внимательный.
– Тятенька, не хочу я еще одних воров у казны. Кого ни выбери – за ней боярский род будет, а значит – клянчить подачки примутся, жена ныть будет, что недовольна, да мало ли способов в доверие да в казну влезть. Не хочу.
Непроизнесенным повисло «Ты уже нарвался, теперь и меня хочешь в ту же петлю?!» Но некоторые слова лучше и не произносить, ни к чему. Алексей Михайлович кивнул.
– А что ты предлагаешь?
– Жениться надо на принцессе иноземной, так, чтобы союз крепить с другими странами.
– Так она не православная…
– Так и мы, чай, устои меняем. И вообще – жена да спасется мужем своим, – прищурился в ответ Алексей. – Тятенька, что мы – худородные, что ли? У Фердинанда – две дочери, одна вроде как за поляка сговорена, да вторая пока еще свободна. У Филиппа Испанского дочь Мария, ей всего-то четырнадцать лет, поговорить можно. А ежели что, и подождать пару лет, пока еще у кого дочь не родится или не подрастет. Нам куда спешить?
Алексей Михайлович задумался.
– Опять же. Ты меня королем польским сделать хочешь, я знаю. Так когда они меня лучше примут – с нашей боярышней али с европейской принцессой?
Романов-старший кивнул.
– Да, пожалуй.
– Тятенька, а кто тебе сказал, что женить меня пора? Уж не Милославские ли напели?
– Не любы тебе Милославские.
– Они не монетки золотые и не девушки красные, чтобы я их любил.
Алексей мысленно пометил себе – попросить Ордина-Нащокина, чтобы тот поглядел внимательнее. С кем государь советуется чаще, кто к нему в ближники вошел… ох, не к добру это. Точно, еще один Морозов нашелся на его голову. Через жену-то им вертеть всяко легче будет.
А вот не дадим себя женить!
Алексей вспомнил упрямый взгляд Софьи и приготовился к дальнейшим гадостям. Они и не замедлили.
– И все же пора б тебе в Кремль перебираться.
– Приневолить ты меня всегда можешь, тятенька, на то твое право. – Алексей выглядел так расстроенно, что прослезился бы и африканский крокодил. А в ушах звучал голос Софьи.
Не спорь, никогда не спорь с отцом. Он сильнее. Но он тебя любит – и на этом можно играть. Не дай ему сломать твою жизнь, как сломали его.
– Да разве плохо тебе здесь будет, сынок? Рядом со мной…
– Ох, тятенька. Там у меня спокойнее, свободнее, из окна выглянешь – соловьи поют, на коне промчаться можно, а тут что? Ни воли, ни воздуха… сидеть за этими стенами, как зверю в клетке! Только выть и останется.
– Что-то я не вою…
– Нет, тятенька, – Алексей скользнул на пол, прижался щекой к отцовскому колену. – И тебе здесь плохо. Просто ты сильный, а я пока еще маленький. Меня здесь сломают и в дугу согнут, ты же для меня такого не хочешь?
– Такого – не хочу. Кстати, и еще одного ребенка хорошо бы в твою школу взять. Найдется местечко?
– Кого, тятенька?
– Петю Апраксина. Возьмешь?
– Как не взять. Пусть к следующему набору и готовится…
– Набору… завел ты, Алешка…
Но ворчал царь больше по привычке, по-доброму. Алексей это почувствовал и решил поделиться, чтобы разговор закончился на хорошей ноте.
– Тятенька, так и еще дело у меня.
– Какое, сынок?
– Тятя, а почему мы такое оружие не делаем?
Казнозарядный пистолет Алексея Михайловича не привлек. Так, повертел его в руках пару минут и отложил.
– Дорого, сынок. Денег в казне нет.
Алексей едва не зашипел.
Конечно, денег нет! Ежели тучу дармоедов-бояр подкармливать, ежели воруют на всех местах – выпускники ему регулярно грамотки шлют, ежели храмы строить вместо того, чтобы деньги в дело употребить…
Алексей и сам не замечал, как менялось его мировоззрение под влиянием Софьи. Храмы строить? Зачем? Ах, душу свою спасать? Ну-ну…
А чью-нибудь еще ты спасти не пытался? Там, из нищеты вытащить, от беды спасти, помочь… нет? Ну, тогда хоть всю Русь храмами застрой – дела не будет. Кому ты нужен, гроб повапленный…
Царь, конечно, милосерден и помочь готов, но ведь как много тех, кто о помощи не просит, а нуждается в ней и очень сильно?
Вслух, понятно, Алексей этого не сказал. Но умильную мордаху состроил.
– Тятенька, а можно мне таких для ребят своих понаделать? Деньги я найду…
– Ну, наделай…
Алексей кивнул, и дальше разговор перешел в более безопасную плоскость. Матушка, сестрицы, прибавление в семействе…
Мальчишка поддерживал беседу, а в голове крутилась одна и та же мысль.
Кто, кто, КТО?!
* * *
Софья глазами сверкала не хуже тигрицы.
– Женить?! В Кремль забрать?! Этого нам только не хватало!!!
Алексей смотрел на нее с улыбкой, царевна Анна – с легкой тревогой.
– Сонюшка, да что ж тут плохого…
– Анюша, милая, – Софья чуть успокоилась и принялась объяснять тетке, как маленькой. Вот ведь… тоже! Как своих да Воина детей от чужих глаз прятать – это она сразу умная, а как про племянника сообразить – глупеет. Или это просто гормоны по мозгам бьют? Как-никак, третьего ждут… Ну да, за эти годы Ордин-Нащокин еще и внучку признал. Аграфену, Грушеньку… – Нельзя нам в Кремль сейчас, ну никак нельзя. Тут слишком много дел… ведь не просто так Алеша бьется. Он себе помощников готовит, людей, которые везде по стране будут, а кого другого сюда сейчас пусти – все дело нам загубит. Так кого просили пристроить?
– Петрушу Апраксина.
– Та-ак… Анюша, ты что про него знаешь?
Анна покачала головой. Ничего не знала и Татьяна. А вот Ордин-Нащокин порадовал. Софья только головой покачала, слушая биографию семьи Апраксиных.
Матвей Васильевич Апраксин ничем особым не отличался. Женился, детей родил… Казалось бы – все чисто?
Ан нет.
Семейка оказалась не просто так, а под Матвеевым, который благоволил им настолько, что стал крестным отцом Марфы Апраксиной. Так-то.
К тому же – царский стольник, ездил в сорок пятом году в Данию… Семейка заслуженная, но служит она больше себе. Особыми талантами мужчина не отличался.
Вывод?
Могли и сами попросить царя, а мог и Матвеев. Пока особых подозрений не было, но Софья уже отложила в уме заметочку.
Петруше Апраксину доверия не будет.
Время шло своим чередом. На Урале спешно строились деревеньки, в школе учили детей, Алексей с Софьей собирали сведения о принцессах и прикидывали, как бы уговорить отца, чтобы он понял – выгодную невесту и подождать можно… годков так десять.
Софья параллельно прикидывала, кого бы из своих девушек подсунуть брату и Ванечке Морозову.
А что?
Парни здоровые, у обоих уже усы под носом, да и созревают здесь пораньше. Лучше пусть она подсуетится, чем найдется какая умница с улицы и примется вертеть мальчишками по своему усмотрению.
Время шло, проекты наращивали мощность…
Все было вполне замечательно до конца февраля.
* * *
– Соня, нам в Москву срочно надо.
– Что случилось?
Не было у братца такой привычки – в девичью светелку врываться. Но вот поди ж ты, влетел и сверкал глазами не хуже кота лесного.
– Матушка родами плоха…
– Подробности?
Одеяло полетело в сторону, Софья принялась натягивать платье, не особо стесняясь ни брата, ни Вани Морозова, который верным оруженосцем маячил за царевичевым плечом.
– Сам не знаю. Отец гонца прислал, чтоб мы хоть попрощались. А то боится, не успеем…
Софья кивнула.
– Пять минут мне дай – косу переплести… а, пес с ней! В возке разберу! Кто едет?
– Анюша тут решила остаться. Да и Татьяна себя не слишком хорошо чувствует.
– Одним словом – тетки не едут. Ну и ладно…
Софья натягивала сапожки, а сама лихорадочно размышляла.
Да, скорее всего, они останутся без матери. Да и не слишком бы жалко, не так уж они и близки были, но свято место пусто не бывает. Погорюет батюшка пару-тройку лет, да и женится на другой. А вот кто это будет, какая она будет… Ой, е! Шире вселенной горе мое.
Одним словом, надо теперь многое менять в своих планах.
– Царевна…
Одна из девочек протянула Софье дорожный сундучок с самым необходимым. Служанок Софья не терпела. Положено – вот и положите где-нибудь в уголочке, а раздеться-одеться она и сама сможет. Да и косу заплести… ладно! Пусть останется одна служанка, а на остальном девочек будем тренировать. Как за платьем следить, как шить-вышивать, волосы заплетать, за лицами следить, за фигурой… пусть учатся. Кто лучше оценит их усилия, чем подопытный кролик?
* * *
В Кремле было… молитвенно.
Все молились и мельтешили.
То есть молился царь, не выходя из собора. Молились все Милославские, не отходя от царя и предчувствуя свое скорое отдаление от него. И так-то царь их терпел ради жены, а сейчас вовсе погонит.
А мельтешили бабы по царскому терему.
Алексей под руку с Софьей пролетели по нему вихрем, распугивая боярынь и боярышень, как куриное царство. Кто-то попытался их остановить, задержать – легче было ловить молнию.
Царевич так рявкнул, что остальные ему дорогу заступать и не осмелились… а в покоях царицы было…
Пожар в бардаке во время потопа. И даже дым был – от ладана, которым курили вокруг несчастной.
Едва увидев ее, Софья поняла, что дело плохо.
Так люди, которые собираются жить долго и счастливо, не выглядят. Заострившийся нос, запавшие глаза, щеки, с которых в единый миг словно стесали всю плоть, пожелтевшая пергаментная кожа…
Тетка Анна – Морозова – плакала в углу, под кроватью тихо скулила старуха служанка. Причитали хором какие-то женщины – Софья бы их сейчас одну от другой не отличила. Развелось тут…
Алексей опустился на колени у материнского ложа. Взял руку, больше похожую на птичью лапку, коснулся губами.
– Мамочка…
Бесполезно.
Это только в бразильских сериалах героини могли очнуться от горячки. Здесь же…
– Что с матушкой?
От толпы причитающих отделился невысокий человечек – личный царский лекарь, Лаврентий Блюментрост.
– Антонов огонь, ваше высочество.
Софья прищурилась. Вообще, в медицине она была не специалист, но…
– Давно ли?
– Как родила, так и…
Ага. Значит – родильная горячка, скорее всего – с осложнениями, плюс инфекция – по нынешним временам – смертельно.
– Сколько она уже так лежит?
Софью Блюментрост ответом не удостоил, продолжая глядеть на царевича. Тот, уловив непочтение к сестре, прищурился и с расстановкой произнес.
– Ты вопрос царевны слышал?
– Два дня, ваше высочество…
Лекарь даже чуть поклонился.
– А что с ребенком?
– Царевна Евдокия Алексеевна вечор скончалась.
Софья кивнула. Плохо.
– Сонечка, ты тут останешься?
– Да, я пока тут побуду. А ты к батюшке?
– Да… молиться буду. Мы… останемся.
Непроизнесенное поняли оба. Пока царица или не оправится, или не преставится. За второе голосов определенно больше.
Впрочем, стоило Алексею выйти за дверь, как Софью просто оттерли в сторону, а вокруг царицы опять закружился хоровод из матушек, нянюшек, бабок, боярынь… Софья плюнула и решительно оттеснила Блюментроста в дальний угол.
– Герр Блюментрост, уделите мне толику внимания?
– Ваше высочество, но царица…
– Доктор, а вы можете излечить от антонова огня?
Сказано было с такой едкой иронией, что Блюментрост невольно пригляделся к девочке. Худая, с необычно серьезными глазами, темные волосы падают на некрасивое лицо – пока еще гадкий утенок. Что вырастет Бог весть, но разум там уже достойный лебедя.
– Ваше высочество, наука…
– Не знает таких случаев, не считая чуда Божия. Я поняла. Доктор, вы к нам надолго?
– Ваше высочество, я надеюсь…
– Я бы хотела, чтобы вы посетили царевичеву школу. Хотя бы ненадолго.
– Ваше высочество, позволено ли мне будет узнать – зачем?
За суматохой на них пока не обращали внимания, но Софья понимала – это ненадолго.
– Разумеется. О вас идет хорошая молва, а нам нужен специалист. Не волнуйтесь, насильно удерживать вас там не будут. Я попрошу брата пригласить вас?
– Я буду весьма благодарен, ваше высочество.
Софья кивнула и выскользнула из угла, пока никто не заметил, что она спокойно и свободно разговаривает с мужчиной по-латыни. Блюментрост проводил ее удивленными глазами, попытался вспомнить, что говорили о царевне Софье, – и не смог!
Говорили о ней в тереме ну очень мало.
Да, есть такая. Да, живет с тетками в Дьякове по слабости здоровья – ей свежий воздух нужен. Но и только. Хотя слабости здоровья он у ребенка не заметил, наоборот. В тонких пальцах, на мгновение стиснувших его руку, чувствовалась сила и уверенность, да и в том, как царевна управляла своим телом – не движется так слабый и болезненный человек. Ой, не движется…
Кого бы расспросить?
Вот про царевича Алексея… А ведь говорила девочка вполне уверенно. О царевиче сплетничали намного больше. Что к сиротам он милостив, что создал специальную школу, чтобы не скитались они по дорогам, что учат там детей письму-счету… но к чему там лекарь?
Босяков лечить?
Ну так что же, Лаврентий не собирался чиниться. Приблизиться к нынешнему царю ему удалось. А вот к следующему… удастся ли?
Надо попробовать.
Долго ему размышлять не дали. Царице опять стало хуже.
* * *
Алексей Алексеевич обвел взглядом свои покои. Хоть и не занимал их никто, хоть и наезжал он сюда наездами, а все одно – тесно, душно…
Отец в храме остался, за матушку молится, а Алексея отослал. Не по детским силам несколько дней в храме отстоять. Алексей и не возражал. Да, батюшка, конечно, не по детским, как скажешь…
Софья уже приучила братца к тому, что лучшая молитва – делом. Да и Аввакум, уж на что бунтарь по натуре, а что-то не на коленях стоит в церкви, вот уж нет!
Детей учит, по домам крестьянским ходит, старается помочь… да, за его, Алексея, счет, но у него не отломится, работы в школе на всех хватит, а для крестьянской семьи приработок – это возможность выжить, а то и прикупить скотинку, птицу…
Так что молиться надо иначе. От молитв в церкви матушке ни жарко, ни холодно. А вот ежели б батюшка ей сказал – не надо тебе более рожать, я и тому рад, что уже есть! Двенадцать детей! Пусть даже и не все живы, но ведь все равно много, а она надорвалась!
Впрочем, отца виноватить тоже не стоит. Просто самому такой ошибки не совершить. Соня уже успела разъяснить, насколько вредны для женщины частые непрерывные роды… и откуда только сестренка столько знает?
Хотя это-то вопрос смешной. Сколь он сестру помнит – она и читает с легкостью, и все прочитанное запоминает, память у нее идеальная, ему бы такую. Нет, он тоже не жалуется, но… иногда ему мало кажется. Соня – та уже на шести языках говорит бегло, а он все еще путается…
Хорошая у него сестренка. А когда время придет – надо будет сестер замуж повыдавать, хватит монашек в царской семье плодить. Только вот за кого бы Соню выдать, чтобы она рядом оставалась?
Легкий стук в дверь оборвал его размышления. Софья как чуяла. Пришла, на ложе уселась, горсть орехов из блюда утащила.
– Что там, братик?
– Тятенька молится, бояре тоже туда же… матушка как?
– Тебе честно?
Алексей мрачно кивнул. Так Софья спрашивала, только когда ожидались неприятные новости. Как-то раз он даже покачал головой в ответ на ее вопрос – и получил радужный ответ, который и не оправдался. Потом он попытался поругаться на Софью, но куда там?
Девочка только плечами пожала. Мол, могло так случиться, но вот не вышло. Не обошлось. Если б ты правду хотел знать – я бы тебе все рассказала, и этот вариант не потаила, ты же сам не восхотел. И чего ты от меня требуешь?
Сейчас же девочка была мрачна и тосклива.
– Она не выживет, Алеша. Можешь начинать готовиться.
– Сонь…
Брат и сестра смотрели друг на друга внимательно и спокойно. Он – копия отца, только чуть поменьше. Она – так похожая на мать… или на бабку? Великую старицу Марфу? Кто знает…
– Алеша, я тебе лгать никогда не лгала и сейчас не стану. Ежели чуда не случится – матушка не поднимется. Сгорит дней за пять-десять.
Алексей только головой покачал.
– А что потом?
– А потом будет плохо. Ты – царевич, наследник, к тому же по крови Милославский. Отец, скорее всего, еще раз женится. Кого он выберет – бог весть…
– Отец женится?
– Алешенька, так ему сорок только вот исполнится! Чего б и не жениться?
– Так…
– В любом случае, Милославской его невеста не будет. С ней придет ее клан, Милославских начнут затирать, и они прибегут к тебе. Дадут копейку, попросят рубль…
– Гнать будем?
– Там посмотрим…
В дверь постучали.
– Царевич-государь, к тебе друг твой, Иван Морозов…
– Впустить немедля!
Ваня почти вбежал в комнату.
– Как вы тут?
Уселся с другой стороны от Софьи, так же, не спрашивая, запустил руку в миску с орехами.
– Молимся, – коротко ответил Алексей.
– Матушка просила передать, что она также молиться будет. Когда я уходил – лестовку перебирала.
– Передашь ей мою благодарность.
Алексей смотрел хмуро. А что толку в тех молитвах, ежели матери не будет? Его-то Мария любила, в отличие от Софьи, как-никак наследник, смышленый, красивый, веселый, весь в отца – как оправдание перед той, чье место она заняла.
Ванька протянул руки и обнял обоих царских детей, не умея иначе выразить свои чувства. Обладая от природы нежным сердцем, он глубоко сочувствовал и Алексею, и Сонечке, которых судьба лишала родительской любви, тем паче – материнской. Софья на миг коснулась лбом его плеча. Алексей глубоко вздохнул.
– Не могу себе представить…
Стук в дверь разорвал и тишину и объятия.
– Царевич-государь, к вам дядя ваш просит, Иван Милославский… дозволите ли войти?
Софья взлетела с ложа, как ракета.
– Лешка, ни на что не соглашайся!
И мгновенно оказалась с другой стороны ложа. Стянула на себя покрывало, замерла. Иван подумал и полез туда же.
Выглядело это достаточно забавно, не иди речь о вещах столь серьезных. Соне надо было послушать, чем будет соблазнять ее брата Милославский – почему бы и не так? Ивану тоже было любопытно, так зачем объявлять себя, чтобы его вежливо выставили? Того паче, пришли вдругорядь, когда его рядом не будет?
Иван вошел усталый, но жалко его Алексею не было. Он-то никого б не пожалел и оплакивать не Марию будет, ой, нет. О своем благополучии только что печалится…
– Горе у нас, Алешенька, горе, мальчик мой родимый…
Иван бы прижал мальчика к своей груди, но мальчишка решительно увернулся.
– Да, я согласен, что у всей Руси горе. Но, может быть, оправится еще матушка…
– А если нет? Ох, тошно мне, сиротинушке убогому, любимую племянницу у меня господь забирает…
Ага, любимую!
Софья едва из-под кровати не выскочила. А что ж Анна Морозова? Родила б она чадушко, да получил бы ты доступ к морозовским денежкам – чай, не меньше Марии б любил ее. Видимо, о том же и Алексей подумал, потому что насмешливо утешил родственничка.
– Так у вас еще Аннушка остается…
Иван сбился с настроя, но опыта у него было больше, а потому вывернулся он быстро.
– Так ведь Аннушка-то с нами, а Машенька… ох, горе-то какое…
– Горе, – согласился Алексей, понимая, что от этого гостя отделаться можно, только выкинув его в окно. Ежели пролезет. Хотя… если там деньгу положить – еще как пролезет! И в дырку нужника ввинтится! Порода такая… деньголюбивая! А значит, придется терпеть и слушать…
Пришлось. Порядка получаса Иван плакался на свою убогость, с чем царевич полностью соглашался, на одиночество – вот тут, простите, и на то, что теперь и заступиться-то за него, сиротинушку, перед царем-батюшкой некому будет. И плавно перешел к тому, что они все-таки родственники, так что не желает ли царевич исполнить свой долг перед родом Милославских?
Внучок не желал и не собирался, но и разуверять Ивана было рановато, а потому Алексей покивал головой и сказал, что всенепременно, Милославские могут на него рассчитывать, хотя для него, как для наследника, первее интересы Руси-матушки.
Иван тоже покивал и успокоился. Наследник явно был к нему расположен, а остальное… прогнемся – и выдавим что хотим! И не таких, как этот мальчишка, ломали!
Алексей выпроводил гостя и посмотрел на друга и сестру, выбирающихся из-под покрывала.
– Хорошо устроились? А меня этот старый гад чуть не до смерти заговорил!
– Ничего, ты ему добром отплатишь, – утешила Софья.
Иван фыркнул.
А буквально минут через десять им пришлось опять нырять в укрытие. Потому как к царевичу явился недоброй памяти Симеон Полоцкий.
Поклонился, пособолезновал, выслушал ответные слова благодарности от Алексея, чуть-чуть еще поразливался соловьем на тему ужасной потери, которая все ж таки не напрасна, ибо дала такого невероятных достоинств юношу, как Алексей Алексеевич…
Лешка знал, что Симеон остался в Москве, при особе царя, что его допускали и к братцу Симеону, и к братцу Федору, и даже к царевнам, хотя те и не проявляли желания учиться. Знал он, и что Симеон желает основать в Москве академию для детей и юношества, но царь пока этой идее хода не дает. Тут Симеону очень лихо перешел дорогу царевич. А зачем нам на Москве две академии? Пусть хоть одна себя окупит…
Пришлось старцу смириться и удовольствоваться скромным местом наставника царских детей. Хотя уже и не всех. Марфа последнее время его до себя не допускала – мол, невместно уже, девица, чай, не ребенок…
Да, монах.
Но мужчина ведь? И монах-то не особо православный, стал-то он таким лет пятнадцать назад… нет, никак нельзя. У нее благочиние взыграло! Справедливости ради, ход был подсказан Софьей, и царевны подозревали, что Симеон в курсе, кто автор идеи. Но и сделать он ничего не мог. Действительно ведь – взрослая девица уже, ей не учиться надо, а молиться и по садику с цветочками расхаживать. Жениха б еще приглядеть…
Но пока никто не сватался, и оставалось только молиться.
Симеон же пришел с идеей. Поскольку его из Дьякова выставили, туда он и не рвался. И правильно. Уж на что Софья не хотела убивать людей, но Симеону она бы устроила падение на что-нибудь твердое с чего-нибудь высокого.
Вот ведь… пролаза!
Товарищ предложил тех из детей, кто имеет дальнейшую склонность к учению, направлять в его академию. А чего нет?
Дети выходят из царевичевой школы еще юными, лет пятнадцать-шестнадцать, но это все равно еще дети. Сейчас приходится крутиться и их пристраивать, а так они направят свои стопы на дальнейшую учебу и принесут много пользы Руси-матушке.
Софья едва не кипела под покрывалом, Иван заметил это и стиснул ее руку, призывая успокоиться.
И вовремя, а то ведь вылезла бы – и услышал бы монах о себе много интересного и невежливого. Алексей, следуя старинной мудрости, вежливо покивал, выслушал все предложения и сказал, что подумает. Обязательно обдумает все плюсы и минусы, примет наилучшее для детей решение, ну и для государства тоже, вы ведь понимаете, все на благо Отечества…
Симеон также лицемерно покивал – и свалил.
Софья выбралась и со злостью сплюнула застрявшее в зубах перышко.
– Сукин сын!
– Сонечка?
– Сестренка, такие выражения!
Софья сверкнула глазами.
– Лешенька, милый, а ты не понял, чего добивается товарищ? Детей он не получил – уже. Но ведь и подростков тоже обработать можно. Слова – такие хорошие, когда ими играешь, как тебе нравится. А он в этом преуспел. Иезуиты – они вообще многому обучены, где б пакость ни случилась – их уши торчать будут…
– Ты уверена?
– Нет, – призналась Софья. – Но вот в том, что добра от этого человека ждать не стоит, – определенно. Не с чего ему Русь любить, не с чего в православие переходить, а он перешел. Зачем? Где его выгода?
– Зато сейчас он при дворе у царя…
– Ванечка, так возле власти – возле смерти…
– Да я вроде жив пока?
– Так сколько у нас и власти той!
Софья фыркнула.
Как же ей хотелось свободы и права делать, что ей вздумается! А то ведь ее даже всерьез не принимают! Все переговоры с посторонними – через Алешку, даже и с давними знакомыми – все равно он подтверждает все ее слова!
А у нее – ничего!
Так Феодосии Морозовой завидовать начнешь! Как-никак – неглупая, самостоятельная, свободная и состоятельная. Пусть она и не распоряжается этим на полную катушку, но ведь и взаперти не сидит! А ежели Софья куда покажется – тут же визг поднимется: царская дочь в люди вышла, вай мэ! Постоянно как по жердочке идешь! Отца боишься, людей стережешься… иногда Софья была благодарна за новую жизнь тем колдунам, а иногда – гвоздями бы их прибить к забору! Жизнь, да в клетке!
– Симеон мне книгу свою оставил…
– «Жезл правления»?
Софья сморщила нос. Писанину сию мужчина написал не так давно, по окончании Собора, но старообрядцам она уже не понравилась, так, что люди прозвали ее «Жезлом кривления». А что до самой Софьи – прочитать она прочитала. И серьезно задумалась.
Нельзя ли как-нибудь эту книжечку развернуть так… короче, чтобы Симеона в ереси обвинили и обратно в Полоцк отправили?
В конце концов, там и интересных мест хватает. Вон Аввакум взвился, прочитав о непорочном зачатии Девы Марии… ересь?
Как подать, а еще кому и когда…
Еретические тенденции Софья отложила, чтобы намекнуть кому надо в нужный момент. Они посидели вместе еще около часа. А потом Софья прокралась к себе в комнату, а Алексей и Иван решили заночевать вместе – не впервые.
* * *
Следующий день для Алексея прошел под знаком молитвы, беседы и размышления.
Молитвы – ну тут понятно, за мать.
Беседы?
К нему шли.
Бояре и дворяне словно призраки появлялись и заводили мудрые речи.
О державе, о том, как счастлив царь наследником, как им горестно за царицу, как они молятся за ее здоровье…
Алексей слушал, кивал и думал, что отец развел совершенно безбожное количество дармоедов, нахлебников и воришек. И о том, что разогнать их можно, а вот заменить – некем.
А еще…
Романовы – не Рюриковичи. И связь их с прошлой династией более чем эфемерна. Что могли позволить они, не сможет позволить он. Пока не сможет, а вот потом…
Главное, чтобы были свои люди. Кадры решают все, а у него кадры уже есть.
Школа выпускает не так много, человек по тридцать-сорок в год, ну так это – пока! Надо поговорить с отцом и попробовать открыть еще одну школу. Найти учителей, вон Соня от его имени переписывается с какими-то заграничными учеными, и те вроде как довольны и счастливы. Хвалят «царевича» за ученость и незаурядные дарования. Вот и приглашать их…
Пусть едут, пусть учат, пусть работают и что-нибудь изобретают… нужен ли нам Симеон Полоцкий?
Да к лешему!
Свою академию создадим, лучше прочих!
Алексей так задумался, что и боярина Матвеева не заметил. Впрочем, не тот человек был Артамон Сергеевич, чтобы его долго не замечали. Кашлянул, привлекая внимание, поклонился, поприветствовал царевича и заговорил.
Вроде бы ничего конкретного не сказал, но… Алексей понял, почему отец приблизил этого человека. Шла от Матвеева та самая внутренняя сила, от которой млеют женщины и которой подчиняются животные, угадав хозяина.
Только вот и Алексея согнуть было уже не так просто. Он – царевич, а это – кто? Да слуга его, по большому счету! Не говоря уж о том, что слуга достаточно худородный. Так что взирал Алексей на боярина без всякого почтения, смотря, как Софья научила – в точку между бровями собеседника. И в лицо, и не в глаза, и на нервы действует. И поделом.
Матвеева, конечно, этим было не пронять, так, по броне пощекотать, однако неприязненное отношение к себе царевича он чувствовал. Но – опытен был и умен. Не давил, не подлизывался, разговаривал как со взрослым – любой мальчишка бы потек от счастья, хоть на хлеб намазывай. Сочувствовал, вздыхал, надеялся еще побеседовать с таким умным отроком, а то и сына пристроить к нему в школу, когда мальчик чуть подрастет…
Алексей тоже кивал, слушал, про школу рассказывать не рвался, планами не делился, так что отошел Артамон Сергеевич не шибко довольный.
Подходил и Ордин-Нащокин. Этому Алексей уделил и время, и внимание, выслушал соболезнования – действительно искренние, спросил, как там внуки, выслушал похвалы малышам – такие уж смышленые, такие красавцы, умники какие… в матушку, не иначе!
Алексей Михайлович так из церкви и не выходил, моля не забирать у него жену. Время меняет многое.
Когда-то он не любил Марию, винил ее за несложившееся счастье с Ефимией, но потом привык, сжился, врос… только вот жене об этом не говорил, а может, и зря. Глядишь, она бы себя так не изводила.
Нет, не нужна ему женитьба по любви.
Алексей и сам не знал, но Софья постепенно, исподволь, вкладывала ему в голову простую истину, что правители не могут жениться на ком попало. Им надлежит выбрать себе жену для блага страны, а любовь…
Любовь – это важно, только вот будет она на стороне. И никак иначе.
А чего сейчас об этом думать? Надо помолиться еще за матушку…
Впрочем, все было бесполезно.
Софья угадала абсолютно точно.
Через три дня после смерти новорожденной дочери скончалась и сама Мария Ильинична Милославская.