46 ГЛАВА. Из пепла.
Курица подгорела. Я видела по лицу Марка, что он прикладывает все усилия, чтобы лицо не выдало отвращение к блюду. Катя же, как ни в чём не бывало, методично расправлялась с обугленным крылом. Вечер задался странным с самого начала: не предупредив меня и не посоветовавшись, Катя решила пригласить на ужин Марка. Меня она лишь поставила в известность перед самим его приходом. Сказать, что меня это разозлило – не сказать ничего! Я была рада Марку, но приглашение гостей в нашу общую, прошу заметить, однушку стоило обговаривать заранее. Я не люблю лишние хлопоты, шум и занятое пространство.
Вначале я вознамерилась уйти. Снова под дождь, но при этом в долгожданное одиночество. Но потом решила остаться и не дать Кате и Марку свободно общаться наедине: пусть знают. Я чувствовала нечто тягостное, когда представляла себе их воркование. Мне не было там места. Меня даже не удосужились спросить, хочу ли я принимать гостей.
Весь вечер Катя провозилась на кухне: готовила курицу по какому-то новому рецепту. У меня не было желания ни помогать, ни попадать под горячую руку, поэтому я просто сидела в спальне и делала скетчи.
Время тянулось мучительно медленно, и когда Марк, наконец, позвонил в дверь, мне стало несколько легче. Сейчас увидит моё недовольное лицо и почувствует крайнюю степень неловкости! По крайней мере, я на это рассчитывала.
Марк и правда испытывал неловкость, но она, похоже, была вызвана Катей. Удивительно, каким тихим и скромным становится этот неугомонный парень в компании объекта воздыхания. Даже не знаю, хорошо это или плохо. Он иногда стрелял глазами в её сторону, суетился, но всё же больше молча сидел на выделенном ему табурете и сверлил пустую тарелку взглядом.
– Еда не материализуется от одного твоего взгляда, – заметила я с насмешкой.
– А?
Казалось, он пребывал в своём мирке.
В общем, курица у Кати не удалась. Она всегда хорошо готовила, но в этот вечер что-то пошло не так. Вероятно, на ней тоже сказывалось волнение. В голову пришла забавная ассоциация: так волнуется парочка, когда один из них приводит возлюбленного или возлюбленную знакомиться с родителями. Может, так оно и было? Хоть я и знала как Марка, так и Катю.
– Как ужин? – голос Кати стал тише и взволнованнее. Давно я её такой не видела.
С трудом прожевав особенно «поджаристый» кусок и усиленно его проглотив, словно тот отчаянно сопротивлялся и хотел ещё пожить, Марк ответил:
– Очень вкусно!
Катя улыбнулась краешком рта.
– А если не пытаться мне угодить?
В воздухе витало странное настроение. Марк был непривычно тихим, мы с Катей – едкими, правда, по разным причинам. Бедный мальчик испугается и убежит!
Вдруг Марк закашлялся со страшной силой, громко, хрипло. Видно, всё же твёрдое мясо встало поперёк горла. Катя вскочила с места, подбежала к нему, начала стучать по спине.
– Нет, нет! Так нельзя! – решившись помочь, я тоже оказалась рядом с покрасневшим от непрекращающегося приступа Марком. Только я попыталась обхватить его, как он запротестовал, размахивая руками.
Мы с Катей отпрянули, переглянулись: во взгляде её отражалось моё непонимание. Кашель стал стихать, стукнув себя по груди, Марк потянулся ко рту и с недоумением извлёк из него нечто, ослепившее нас на мгновение. Я инстинктивно отвернулась. Проморгавшись, снова взглянула на необычный предмет и лишилась дара речи: Марк держал в руках светящееся перо!
– Что за чертовщина? – с хрипом спросил он, отбрасывая находку подальше на стол.
– Курица была ощипанной, – как бы в своё оправдание тихо заметила Катя.
В ту же секунду остатки (или останки...) курицы зашевелились. Я видела, что такое бывает, когда мясо гниёт, и в нём заводятся опарыши. Воображение рисовала мерзкую картинку, но я всё не отрывала глаз от происходящего и, казалось, даже не моргала, ожидая, что вот-вот из мяса вылезет жирный червь. Мясо же, влекомое какой-то неясной силой, стало собираться воедино, складывалось в кучку с неприятным звуком стучащей о тарелку поджарки. Волоски на руках встали дыбом.
– Что за чертовщина?.. – повторил Марк, отодвигаясь назад вместе со стулом.
Секунда – и столб пламени охватил курицу и поднялся до самого потолка. Лицо тут же обдало жаром. Комната окрасилась огненными всполохами.
– Мамочки! Сейчас пожар будет! – Катя побежала набирать воду в кастрюлю, чтобы как можно быстрее нейтрализовать возгорание.
А я молча как заворожённая смотрела на переливающееся пламя, быстро сменяющее цвет то на красный, то на ослепительно-жёлтый.
– Майя! Ну что ты стоишь как истукан?! – гневно воскликнула Катя, вырвав из оцепенения. – Помогай чем-нибудь! И ты, Марк, вставай давай! Мы спалим весь дом. Нам не только хозяйка, но и соседи спасибо не скажут. Родители с ума сойдут, если узнают!
Я покорно сделала шаг по направлению к раковине, и в ту же секунду пламя опустилось, словно его и не было. Я ожидала увидеть пепел и обожжённую тарелку, но на месте некогда не очень аппетитной курицы восседала крупная сверкающая, подобно золоту, птица. Она повернула изящную голову в мою сторону, склонилась, и маленький хохолок качнулся от движения. В сторону отлетели искры.
– Блять, Катя, чё у тебя в курице было? – Марк, схватившись за голову, отскочил, чуть не врезавшись в меня.
Но Катя так и застыла с кастрюлей в руках, глядя на птицу, с любопытством озирающуюся.
– Это ёбаный феникс! – Марк пребывал в сильно ажитации, взмахивал руками, переходил мелкими шажками, насколько позволяла кухня, с места на место. – Ну нахуй! Катя, отчего такой приход, потрудись объяснить!
В ответ на ругательства феникс протяжно крикнул: «Ки-и!», нагнулся, распушил перья.
– Марк, прикуси язык. Ещё одно слово – и он тебя сожрёт, – шикнула я.
Как бы восприняв мои слова в качестве приказа, феникс расправил крылья с два метра в размахе, хлопнул ими один раз, второй. Я с удивлением наблюдала, как грациозно галлюцинация обходит препятствия, не врезаясь в стены. Да, это точно она. Иначе как ещё объяснить феникса в обычной российской квартире? Но жар от птицы исходил волне реальный: на лбу выступили капельки пота, и от взмаха крыльев не шло прохлады, в лицо ударял горячий воздух.
«За мной!» - прозвучал приказ.
Я огляделась: все молчали, да и голос не походил ни на один. Кроме, пожалуй что, моего.
Феникс легко поднялся над столом и протяжным криком устремился в окно.
– Нет! – Катя кинулась останавливать птицу, но было уже поздно: во все стороны полетел град осколков.
Я пригнулась. Сердце отстукивало дробь. Феникс звал меня.
– Чёрт! – раздался злобно-расстроенный голос Кати.
Марк среагировал первым: в несколько шагов он оказался рядом с ней и бережно обхватил руками лицо. На щеке красовалась царапина.
– Настоящая кровь... – выдохнул Марк.
– А ты думал, игрушечная? – Катя резко отстранилась.
– Она звала меня, – голос казался лишённым эмоций.
Друзья перевели на меня недоумевающие взгляды.
– Она? – переспросила Катя. – Вот этот монстр, что нам окно разбил? Я ничего не слышала.
Кивнув самой себе, я, как была одета, в лёгких спортивных штанах и топе, побежала на улицу.
– Стой, сумасшедшая! – крикнула Катя в спину. Но я не останавливалась. Бежала, что было мочи, боясь упустить мифическое существо. Во мне уже не оставалось сомнения, что его было необходимо нагнать, чего бы мне это не стоило.
Перепрыгивая несколько ступеней подряд, я миновала лестничные пролёты. Толкнула тяжёлую входную дверь. Меня встретила тьма. Нет, не ночная. Абсолютная и всепоглощающая, в которой не ясно, где верх, а где низ.
Оглянувшись, пошарив руками в пространстве, я не обнаружила ведущего в подъезд прохода. Да и вообще ничего, что хоть как-то указывало на особенности моего местоположения. Я замерла, прислушиваясь. Страх обуял меня, и я не могла сделать и шага. Всплыло успевшее поблекнуть воспоминание из гроба матери Флоренса.
«Ну же, где ты?» - обратилась я к невидимой собеседнице.
Тут же среагировав на мой зов, вдали блеснуло зарево. И ещё раз. И ещё. Прищурившись, я поняла, что птица, замерев на достаточном расстоянии, ожидала меня. Рискуя упасть, споткнувшись о грозное ничто, я побежала за призрачным ориентиром.
Ноги были ватными, с трудом поддавались мне. До напряжения во всех мышцах, до боли я старалась сделать всё, чтобы добраться до терпеливо дожидавшегося феникса. Чем ближе я оказывалась, тем явственнее можно было разглядеть очертания большого, нет, огромного, зеркала. Его природу выдавало лишь отражение всполохов пламени, создаваемых птицей. Они дублировались в зазеркалье, отражались в узоре металлической оправы. Приблизившись, я заметила, что особо ярко они окрашивали рисунок маков.
– Зачем я здесь?
Феникс взмахнул крыльями, и я отвернулась, пряча лицо от жара. Оглянувшись, птицы я уже не обнаружила.
Зеркало светилось изнутри. Зачарованная этим призрачным сиреневым светом, я подошла к нему ближе и столкнулась взглядом... нет, не с собой. На меня смотрела Женевьева, облачённая в длинное, облегающее фигуру, чёрное бархатное платье. Её волосы струились по поддерживающим строгую осанку плечам. Залюбовавшись их блеском, я отвлеклась, но отражение, не желая, чтобы я отрывала взгляда от лица, одним движением руки убрало волосы назад.
Женевьева улыбалась хитро как Флоренс, смотрела открыто и пристально, как я никогда не умела. Во взгляде этом читалась сила и уверенность. Они притягивали, манили к себе. В них было спрятано нечто очень важное для меня.
Повинуясь минутному порыву, я шагнула ближе. В ту же секунду Женевьева, точно играясь, изящно опустилась вниз, села прямо на пол. Я последовала за ней, повторила ту же позу. Отчего-то я чувствовала, что делать это необходимо. Опершись на вытянутую руку, правую ногу согнула в колене, левую вытянула, опустила на неё расслабленную ладонь. Так же плавно и красиво сделать это не получилось, отчего Женевьева снисходительно улыбнулась. Она протянула руку, коснулась стекла. Сделав то же самое, я с удивлением почувствовала, что соприкасаюсь не с холодным материалом, а с вполне живой, тёплой кожей!
Я ахнула от удивления, а Женевьева, будто издеваясь, но всё же не злобно, безмолвно повторила моё восклицание одними губами. Ухмыльнулась. Пальцы её соскользнули вниз по моей ладони, вырвавшись из зеркала, продолжили свой путь вверх по руке. В ужасе, боясь пошевелиться, я следила за каждым её движением. Она остановилась в районе шеи.
«Ну всё. Пожили и хватит. Она меня задушит, какая нелепая смерть!»
Но Женевьева лишь надавила, наклоняя мою голову. Я в страхе округлила глаза: что же она задумала? Сердце бешено колотилось, грозилось вырваться через горло. Я зажмурилась.
И встретилась с губами Женевьевы. Она настойчиво разомкнула мои и впилась в них крепким поцелуем.
Насилу я вырвалась из крепких объятий своего двойника. Попыталась отдышаться и сбить приливший к щекам жар. Искоса глянула на Женевьеву. Она смотрела почти ласково.
– Совсем скоро твои губы станут моими. И глаза, и уши, и нос. Осталось немного подождать.
– Ты... ты меня есть собралась?
Женевьева звонко рассмеялась. Моим смехом. Но ничего не ответила. Изображение пошло рябью, и вскоре, не успела я прийти в себя, как передо мной открылась новая картинка. Теперь уже я смотрела в зеркало как в телевизор.
Передо мной вырисовался знакомый пейзаж. Солнце искрилось высоко над головой, окрашивало мелкие пушистые на вид облачка позолотой, переливалось в неспокойной листве. Тени от колышущихся ветвей танцевали на притоптанной земле. Лишь бушующая река не давала покоя, порождая внутри какой-то животный ужас. Неуправляемая стихия!
Из-за дерева показалась знакомая фигура, сердце сжалось от тоски, и у меня невольно вырвалось:
– Май!
Но реакции не последовало. Нахмурившись, я сосредоточенно следила за тем, что будет дальше. Май шёл медленно. Остановился у дерева, окинул печальным взглядом раскинувшуюся над ним крону, провёл рукой по бугристой грубой коре.
– Прости меня, Лес.
Что? Что он говорит?
Май оторвал руку, присел на влажную землю. Он наклонился к ней, мышцы широкой спины расправились, белоснежные волосы коснулись песка. Предплечья его были напряжены, мышцы обозначились под потускневшим золотом кожи.
– Прости, матушка Земля.
Я приподнялась на коленях, упёрлась в холод стекла, силясь попасть в демонстрируемую мне сцену. Окликнула:
– Май! Что такое случилось?
Но он меня не слышал. Я осела на пол.
Май медленно поднялся, стряхнул прилипшую грязь. Глубоко вздохнул. Потом стянул с себя рубашку, и волосы водопадом покрыли плечи. Присев на поваленное дерево, снял брюки. С неясным выражением на лице провёл кончиками пальцев по шрамам. Избавившись от нижнего белья, аккуратно сложил одежду в стопку. Сел на песок, прижав ноги к груди. Опустил на них голову.
Он сидел так длительное время – мне показалось, что он заснул или картинка замерла, нажатая на паузу. Река продолжала с шумом нестись по руслу, тени качались на старой коре, испещрённой трещинами, покрытой мхом. Время будто остановилось.
Май поднял голову. Оглянулся, словно знал: я за ним наблюдаю. Я невольно улыбнулась, хотела его окликнуть вновь... Но, нахмурившись, Май так и не встретился со мной взглядом. Как-то отчаянно усмехнулся. Поднялся и, не отряхиваясь, подошёл к реке.
«Какой-то бурный поток для купания, – подумала я, и внезапно меня ударило страшное осознание: – Для купания ли?!»
– Май, постой!
– Прими меня, мать-Река.
Май погрузился в воду, и моё протяжное «НЕТ!» слилось с криком внезапно полетевшей на меня из глубины видения птицы.