𖥸
Поначалу затяжной казалась каждая минута, я чуть было не лез на стенку. Час бродил по кругу, несколько часов спал и вновь бродил. Снова и снова, пока он не навестил меня спустя несколько дней. Я увидел его лицо впервые. Красив, но это же меня и отталкивало. Представился Чонгуком. Ненавижу это имя.
Ощущение времени стало ослабевать уже через неделю. Часы сливались в дни, дни — в месяцы. Он не планировал меня выпускать. Посещал каждые три дня. Лишь так я мог посчитать, сколько времени нахожусь в этой яме. Лишь так не терял себя в гневе и ярости, в потоке мыслей, что заполняли мою голову и никак не унимались.
Его руки всегда холодные. Это ощущалось каждый раз, когда он сдавливал мою шею и налегал всем телом, не позволяя сдвинуться. Я срывал голос, просил о пощаде, но его это совсем не заботило. Он хотел — он пользовался. Разрывал меня изнутри, оставлял следы на серой коже, шептал, что никто меня уже не спасет, разбивая надежду вдребезги. А после ледяные касания опускались на щеки, стирали мокрые дорожки. Жалость. Она была мне ни к чему. Неужели он этого не понимал?
Ровно три месяца. Лицо стало вовсе бесцветным, ключицы резали собственную кожу, корни волос отрастали. Прекрасно, скоро я смогу избавиться от этих ненавистных блондинистых прядей, местами запятнанных бурым цветом. Смотрел в детское зеркальце, что он принес в первые дни моего нахождения здесь, и наблюдал свои изменения. Отражение было подобно вампиру, что несколько сотен лет пролежал в гробу. Что же дальше?
В тот день, когда стукнул четвертый месяц, что-то изменилось. Он спустился поужинать со мной. Такой чистый и приятно пахнущий, одетый в свежий костюм и еще скрипящие новизной туфли. Принес букет ромашек. Зачем они мне? Моя первая улыбка. Он, похоже, издевался. Сказал, что могу сварить себе чай, если не считаю их достаточно красивыми. Наш первый диалог длился вплоть до утра, он оставил мне свои часы.
Как ни странно, моя ненависть к нему стала утихать. Я начинал ненавидеть другого человека. Зеркало пришлось разбить.
Он заглянул ко мне на следующий день. Принес дурацкие васильки. Пошутил, что чай из них не выйдет и цветы придется принять. Но мне было не важно. Я не мог оторвать от него взгляда. Он сжал мои запястья и не отпускал до самого ухода. С легкостью поставил меня на свои кожаные туфли, двигаясь в стороны и придерживая за талию. Похоже, я потерял много веса. Музыки не было, но он чудесно пел, скрашивая этот нелепый танец.
Прошло две недели. Он не спускался ко мне, оставляя еду на бетонном выступе и сразу же захлопывая дверь люка. У нас не было близости, что казалось странным, ведь это вошло в привычку. Я стал замечать за собой тоску. Скучал по его прохладным пальцам, сдавливающим мои плечи, и горячим губам, что обжигали кожу своей страстью. Я жаждал касаний, хотелось умолять его об этом. Совсем без принуждения.
Пришел. Снова с цветами. Снова безупречный, как с глянцевой картинки. В этот раз я все сделал сам. Обращался к нему по имени, нашептывал его, томно вздыхая. Нежно касался его острых скул, отчего он так живописно запрокидывал голову, закатывая глаза от удовольствия. Он был доволен. И влюблен. Болезненно влюблен. Я видел безумие в его взгляде, но в те мгновения, когда я медленно опускался на его член, это было совсем не важно. Он разделил это безумие со мной.
Ту ночь мы провели вместе, как и пятьдесят три последующих. Я не попытался сбежать. А он, похоже, доверял, мирно засыпая на моем плече. Или же был глуп. Я не хотел знать.
Я забыл ту жизнь, которой жил до него. Забыл все, чем наслаждался раньше. Ненавидел прошлое и себя самого. Но сумасшедше любил его. Сейчас мое удовольствие — это мелодичный голос и жесткие хватки холодных рук. И я не хочу выбираться. Не хочу спасать себя из этого плена. Только тонуть вместе с ним...
На двести девятый день моего пребывания здесь он не вернулся. Второй день, третий, шестой... Я сходил с ума. Слезы не переставали окроплять лицо, сопровождая мои страдания головной болью. Словно мантру я твердил себе, что он точно жив.
На седьмой день из-за люка послышался шум и глухие постукивания, грохот обвалившегося бетона и неизвестные слуху голоса. Я ощущал биение своего сердца всем телом. Было неизмеримо страшно, и я попытался спрятаться под кровать, но не вышло: там было слишком узко. Сжаться в комок в углу было тоже неплохой идеей. Люк со скрипом отворился. Последнее, что я видел, — лицо полицейской, что опустилась перед мной у кровати, что-то тихо произнося.
На допросе мне сказали, что я потерял сознание от переутомления и обезвоживания. А на вопрос, где находится мой любимый, они замолчали. Все разом. Я переводил взгляд с одного полицейского на другого. Мой вопрос ввел их в ступор, и они покинули меня.
Психолог сказала, что я страдаю стокгольмским синдромом. Глупая женщина. Я страдал лишь без Чонгука. Она сообщила мне, что его арестовали за кражу. Спустя несколько дней он слезно просил офицеров съездить в дом, ведь там остался я.
Мне не позволили его увидеть, сказали ждать суда и отправили домой. Я даже не переоделся. Так и остался лежать у порога несколько часов. Пока ко мне не заявился он. Дверь была не заперта. Я даже не поднял взгляда, пока не услышал его ласковый голос. Я обнял его, отдавая все свое тепло, плакал и целовал каждый сантиметр его идеального лица. Он сказал, что за нами уже идут. У нас нет шанса сбежать. В моей руке оказалась красная таблетка. Он повторял мне, как сильно любит и не осилит разлуки. Я верил ему, его глаза так маняще блестели в полутьме. Мы вместе приняли свою судьбу и сели на холодном полу, заключая друг друга в объятия.
Не хочу спасать себя из этого плена. Только тонуть вместе с ним...