Жёлтые розы - к разлуке.

Помнится, тот день был особенно жарким. Духота, сдавившая улицы, надвигалась вместе с тёмной тучей с востока. Город замер в ожидании дождя.
Я брёл по серому пыльному асфальту, по привычке прячась под деревья, и наблюдал, как горячее индийское солнце пожирала туча. Наконец, из-за серого полотна уже не пробивался ни один лучик, предметы не отбрасывали тени, даже пыль будто благоговейно осела, воздух становился всё горячее и тяжелее, и, казалось, небо вот вот должно разорваться, загрохотать и затопить улицы нескончаемым потоком воды. Тихо стало в шумном Северном Гоа.
Она, закутанная в европейское подобие хиджаба цвета пыльной зелени, шуршала резиновыми тапочками по асфальту по направлению ко мне. Внешность мне тогда показалась довольно заурядной, среднестатистической. Лишь когда она подошла ближе, я разглядел сквозь тонкие линии морщин правильные черты лица, высокий лоб, целеустремлённый взгляд тёмно-серых глаз. Быть может, лет сорок назад она была редкостной красавицей, но, как ни крути, на всей её фигуре лежал отпечаток неумеренных страстей далёкой молодости, отпечаток, который скрыть никому ещё не удавалось. Я уловил печаль в глазах, тщательно скрываемое волнение, обиду... Первый портрет я привык формировать быстро и точно, но в этот раз я чувствовал, что она другая, более глубокая и духовно богатая личность.
- Не подскажете, где улица ***?
Меня, признаюсь, удивил её английский. Говорила она со странным акцентом: произношение было будто бы чистым, но слишком вычурно подчёркивались гортанные "н", отрывисто звучало "з". Я привык встречать эту манеру у людей, жаргонно называемых мажорами - здесь, в основном, это небогатые личности, любящие "понты" и прочие побрякушки, часто с самыми разнообразными комплексами. Я, впрочем, редко с ними контактировал, но отличать их от прочей массы вполне мог. Реже я слышал такой английский у вышколенных девчушек из семей самого разного достатка - о них мне говорить особо нечего, хоть и встречались среди них очень милые экземпляры. Её можно было отнести к постаревшему и помудревшему второму типу - избалованное дитя богатых родителей.
Я почесал голову, прикидывая, как описать путь до улицы ***, и пришёл к выводу, что легче будет самому показать дорогу.
Женщина, как только мы прошли первый поворот, начала распрашивать меня о моей жизни. А я об этом говорить не привык. Альфонсы никогда не приподнесут вам факты из своей биографии, лишь смутные воспоминания, призванные вызывать жалость в собеседнике. Не думайте, что я жигало, спящий с богатыми развратницами за деньги; я изредка привлекал туристок среднего достатка, выманивал со сладостной улыбкой деньги и исчезал. При таком допросе я, хоть и редко общающийся с женским полом по известному поводу, начал извиваться, как уж, уходя от вопросов. Да и вообще я не был настроен разговаривать с незнакомыми людьми, а она старательно лезла мне в душу, слабо это скрывая.
- Вы - альфонса?
Я был ошарашен прямотой вопроса.
- Как сказать... - я нерво засмеялся, - я редко выманиваю деньги из влюблённых туристок, сейчас я, скорее, рядовой официант захудалого кафе.
Я в тот момент не врал. Совсем. В мои планы, само собой, не входил псевдороман с ней. Знаете, сначала она даже показалась мне религиозной барышней - одной из тех, кто, вдоволь накупавшись в деньгах и разврате богатой жизни, полностью отдавался чужой вере. После короткого разговора я понял, что это совсем не так.
- Прошу прощения, вы, случайно, не немка?
Она удивлённо подняла глаза.
- Немка.
Она назвалась Анабелью. Почему-то я знал, что она лжёт.
Небо разразилось грохотом, прервав наш обрывистый диалог. Анабель, откланявшись, побежала по нужной ей улице.
- Вы найдёте здание?
- Да!
Она скрытничала.
Всё-таки эта непонятная женщина меня очаровала. Я долго смотрел ей вслед, пока её фигура не скрылась за поворотом. Свернула на другую улицу. Прячется. Определённо.
***
Она сидела за столом и задумчиво смотрела вдаль, ожидая заказ. Почему-то я не был удивлён и, в предчувствии новых встреч, с улыбкой поставил коробку печенья и ароматный кофе на блестящую гладь железного стола. Она улыбнулась. Глаза её засияли, как будто потайные струны души заиграли разом чарующую мелодию сердца. Редко приходится видеть такую улыбку.
- До скольки вы работаете?
Какая улыбка...
- До девяти.
- Я приду сюда, хорошо?
Я молча, продолжая всматриваться ей в глаза, ушёл в душное здание кафе продолжать своё существование.
Я, стоя за грязным прилавком, много думал. Непривычно перемешивал старые морали, извлёк испачканный прежний смысл жизни и с брезгливостью закинул обратно в омут сознания. Кто я? Никчёмный сын из небогатой индийской семьи. Впрочем, это по вашим меркам она бедная, а иметь в Индии двухкомнатную квартиру в многоэтажном доме - привилегия состоятельных людей. О чём это я? В общем, у меня определённо нет будущего. Я прекрасно понимаю, что отсюда я могу попасть лишь в соседние страны, а искать там лучшей доли - бессмысленнле занятие. Да, сейчас я определённо неплохо живу - подобие заработка в самой прибыльной части Индии... и всё. Я не обладаю модельной внешностью, гибким умом. Мне повезло работать здесь, но состояния я не сколочу, да и кафе это не вечное, а перспективы на ближайшее будущее весьма мутные. Впрочем, мне трудно разобраться в себе - слишком бессмысленным кажется ощупывание перепревших чувств. Больше мне нечего сказать.
Ещё я думал о людях, их характерах и тайнах - единственное, что хоть немного увлекало меня - в частности об Анабель.
Странный она человек. Обычно я сразу находил ключ даже к самому сложному замку человеческой души, и, хоть наощупь, проникал во внутренний мир личности, видел и чувствовал, хоть и частично, желания, обиды, радости собеседника. А тут... будто из-за полупрозрачной двери льётся яркий свет, но что за ней, никому не дано узнать.
Чудный мир, стало быть, за этой дверью.
***
Солнце близилось к горизонту. Пыльная улица была утоплена в его ярких лучах. Набережная наполнялась людьми самых разных сортов, будто отходя от жаркого полуденного зноя. Здесь, под высоким индийским небом, слушая размеренное дыхание океана, кипела, переливаясь всеми красками, пёстрая жизнь прибрежного города, такая яркая, своеобразная и неповторимая.
Но сезон дождей неумолимо приближался, набережная пустела, а облака вот-вот поглотят светило. Город, сморщившись от оттока туристов, скоро уснёт до следующего сезона. Ветер, сначала сонный и унылый, затем разбушевался и резкими порывами поднимал песок, мутил потемневшую воду океана, силился согнуть гибкие стволы пальм и гнал, гнал солёными ударами прочь от побережья.
Наконец пришла Анабель. Непокрытые волосы на голове блестели редкими нитями седины, сухие руки перебирали тонкую нитку бус на изящной шее. Я, откланявшись, отдал ей повядший от ветра букет жёлтых роз, затем свою шляпу, что придало ей задорный, мальчишеский вид, и мы понеслись в глубь города, подальше от ужесточающегося ветра.
Да, Анабель не курортница, она живёт здесь круглый год. И знаете, я почти ничего нового о ней не узнал. Все мои впечатления с первой встречи так и не пополнились фактами с последующих. Мы много общались с ней, исходили весь городок, мне порой казалось, что я знаю весь её внутренний мир, будто я вот-вот дотронусь до тонких струн души, но нет. Анализируя одинокими вечерами наши разговоры, я с горечью понимал, что ни разу не общался с её друзьями и родными, а она никогда не заходила в мой дом, точнее, унылую, но родную мне комнатку под крышей. Мы изливали друг другу души, но оставались чужими.
Мы остановились во дворах недалеко от океана. Усевшись на выцветшую скамейку, я достал печенье, открыл неподатливую картонную коробку и предложил Анабель. Она рассмеялась.
- Это из твоего кафе?
- Да, - я несколько смутился, - мне казалось, оно тогда тебе понравилось...
- Определённо, - она откусила кусочек, - ты до сих пор там работаешь?
- Последние три года.
- Главное - стабильность?
- Ну-ну, - я с улыбкой посмотрел на Анабель, - я же не интересуюсь, сколько вы живёте здесь.
- Неприлично задавать женщине вопросы про её возраст, - она рассмеялась.
Действительно, она, должно быть, живёт в Индии уже немало времени - неплохо говорит на хинди, но здесь, вероятно, обитает совсем небольшое количество времени.
Перебирая тонкими пальцами жёлтые лепестки роз, она задала наивно-детский вопрос:
- Вы любите жёлтый цвет?
- Если честно, то да.
- А я - нет. Мне в детстве однажды пришлось плавать на жёлтом круге, а он был дырявым и сдулся далеко от берега, - она уткнулась носом в цветы, - но этот букет мне по нраву. Спасибо.
- Я зна-ал... А печенье вкусное?
- Определённо.
Лукавила. Она, видимо, не уважает изюм в мучных изделиях. А вот букет, судя по всему, ей и правда понравился.
- Вы плавать любите?
- Не любитель. После того случая лет десять не подходила к воде. А как у вас с водой?
- Я люблю океан.
- Вы росли на берегу моря?
- О, нет. Почти в центре материка.
- Я тоже. Но рек у нас было много. Жаль, что пересохли.
- Всему свойственно исчезать.
Мёртвая пауза, заполняемая воем ветра, зависла на несколько минут. Наконец, вздохнув, Анабель произнесла:
- Жёлтые розы, говорят, к разлуке.
Ветер унёс её слова дальше, деревья заскрипели. Вдали загрохотал гром.
***
На следующий день она не пришла. Я, прибежав в условленное место, с час наблюдал, как топит ливень улицу, прятался под хлипким зонтиком. Понятно, думаю, что она не пришла - кто ж в такую погоду додумается выйти на улицу. Однако же я терпеливо её ожидал, покуда не озяб до онемения пальцев.
Она не явилась и на второй день. Ливень значительно услился, так что я, решив не испытывать себя, посидел там от силы минут пятнадцать и смотался домой, чувствуя, как поднимается жар от груди в голову.
На третий день погода прояснилась. В этот короткий перерыв солнце будто силилось высушить лужи на дорогах, стряхнуть воду с листьев, разбудить съёжившийся город. Меня бил озноб, но я, собрав волю в кулак, первым делом отправился в цветочный. Да, мне казалось, что в этот солнечный день жёлтые розы, так понравившиеся Анабель в тот день, будут особенно кстати. Я, счастливый и больной, шагал с улыбкой на лице по влажной улице, залитой лучами солнца. Обрадованные ему, птицы во всю заливались, всё чаще встречались счастливые люди, дети, вновь открывались кафе, серые неаккуратные домики смотрелись красивее... как жаль, что завтра этот пейзаж вновь зальёт неумолимый дождь.
Я решил сразу идти к дому Анабель. Этот адрес я когда-то записал корявым почерком на бумажке, небрежно кинул в карман и по сей день бережно хранил. Зайдя в её район, я сразу понял - здесь подобным мне будут не рады. Дома на границе с Южным Гоа стояли крепкие, европейского типа, тщательно отделанные. Улицы были малолюдны, но крайне чисты, в качестве украшения посаженые пальмы, неестественно аккуратные, отбрасывали чёрные тени на белые стены домов, на высокие заборы. Этот район был какой-то приторно выглаженный, искуственный.
Так я дошёл и до её дома. Он всё же отличался от других зданий - он был... живым. Крыльцо не было начисто выметено, но мозаика, всталенная в кремовую стену, сияла под лучами солнца. Милые, заботливыми руками выращенные вдоль толстого невысокого абора высокие южные цветы, частые кустарники, деревья, закрывающие внутренний двор от чужих глаз - здесь чувствовалось тепло души. Анабель... как ты похожа на свой дом.
Я позвонил в дверь.
Молчание.
Тревога взялась из ниоткуда, нарастая под цоканье кузнечиков. Я позвонил ещё раз
Тихие шаги.
Голова раскалывалась на солнце, меня лихорадило.
Наконец мне открыли. На пороге, слегка дрожа, стояла приятная девочка-подросток, вся в чёрном. Она, теребя подол юбки, через несколько секунд, наконец, спросила:
- Вам кого?
Полукровка. Вероятней всего, это была поздняя дочь Анабель от индийца. Сначала я поёжился от этой мысли, затем усмехнулся своей нелепой ревности.
- А... - я вспомнил, что она лгала мне. Она не Анабель, - Ваша мать... она дома?
Девушка пошатнулась. Её чёрные глубокие глаза лихорадочно заблестели.
- У...
Я стоял напротив неё, на нижней ступеньке, смотрел ей в глаза. Нижняя губа, чуть пухлая, как у матери, дрожала, длинные каштановые волосы трепал ветер, а весь её образ был жалким и в то же время настолько величественным, что сердце онемевало.
Я спустился на дорогу, всё так же смотря ей в глаза.
- Цветы...
Вероятно, Анабель уже сожжена на берегу священной реки Ганг под запах горящего сандалового дерева, и её душа уже давно свободна. Как жаль, как жаль, что я с ней не попрощался возле погребального костра! Впрочем, я уже давно ни в кого не верил.
- Это вам, - я протянул яркий букет. Тонкие руки нежно его обхватили, глаза блестели непониманием, горем, и отблески жёлтого пламени роз светились в её очах.
Я развернулся и быстрым шагом направился обратно, чувствуя ненавидящий взгляд в спину. Думает, что я альфонса. Бедная девочка.
Чёрная туча уже пожирала солнце, ветер, зловещий и холодный, гулял по пустынным улицам, рвал листья. Вдали уже лил нескончаемым потоком дождь, смывал и индийскую пыль, и радость прошедшего дня. Хрустели, ломаясь, деревья, редел топот ног убегающих людей, пенилось море, плюясь солёными брызгами, билось об сточенный камень набережной. Послышались раскаты грома, и дождь, зашипев, залил город.
Меня сильно лихорадило, жар бил в голове. Я, прикусив губу, разорвал на мелкие кусочки бумажку с адресом и направился навстречу моей никчёмной жизни.