Почему друзья молчат
— Я так долго взбирался сюда, друзья мои, вам и не снилось.
Они молча сидели, свесив ноги с обрыва. Казалось, словно моего прихода они не замечали, но я знал, что они в курсе обо мне, стоящем позади них. Я всегда так делал, я всегда любовался своими друзьями, пока они занимались чем-то суетным, жили свою жизнь. Я словно немой наблюдатель: с характерной художнику выдержкой мог наслаждаться любым моментом совместных посиделок, просто сидя в углу и наблюдая за ними.
Смотрю им в спины, смотрю на эти наряды, которые они надевали к приходу сюда, на наше место. У нас традиция — всегда красиво одеваться, приходя сюда. Всё как на старых фотокарточках, как на почтовых открытках: молодые, нарядные, весёлые, озорные и безумно молодые. Все отчего-то кричат и смеются, солёный воздух рвёт лёгкие, на лицах беспричинное счастье и никому нет дела до какого-то «завтра». Все строго соблюдали предписанное и сегодня вновь были одеты с шиком. Не хватает только отдалённого звука угасающего мотора нашего «Форда».
Все они были всё теми же моими друзьями, всё те же глупые авантюры витали в их головах. Смотря им в глаза, я видел тот же огонёк пустых и глуповатых надежд, что и всегда. Были ли мы оптимистами? Думаю, да. Жизнь в розовом цвете просто приятнее. Всегда можно разрушить иллюзию фактами, всегда успеешь столкнуться с преградами, иногда даже с непреодолимыми, что заставят тебя развернуться. Однако надо иметь определённое мужество вынести их так, чтобы при этом хотелось идти дальше. Жить, чтобы хотелось проснуться, даже если просыпаешься совсем не в родном доме и совсем потонувшим в мирских проблемах.
Пятьдесят лет назад мы нашли это место в те годы, когда запах пороха войны не успел осесть. С тех пор побережье мало изменилось, только лишь издалека виднелась хмурая застройка и столбы дыма с высоких труб. Были бы у меня ещё тогда на это силы и время, может быть я бы даже поселился неподалёку, но не смог. Меня мотало по всему свету: я загружал товары в Азии, затем отбывал в океан, где, проходя по древним маршрутам, выходил в Средиземное море, а там и в Ла-Манш. Никогда мне не сиделось, пока с десяток лет назад уже не смог я выйти в море.
— Мне местечко осталось?
Они молча посмотрели куда-то влево, взглядом обрисовывая область, куда я мог бы удобно присесть. Уже давно не так энергично как когда-то, но я составил им компанию. Сидим и молча смотрим, я всё так же с краю.
Сегодня особый день. В этот день мы когда-то пообещали друг другу не забывать о нас. Из года в год четыре человека собирались тут, на этом скальном выступе. Всегда одни и те же истории, всегда всё те же глаза, смотрящие в глаза. Лишь только голос приобретал хрипоту и усталость — лишь это мы не в силах изменить в себе.
Ветер холодный и тем же жгучий. Без пальто он бы пробирал до костей, в то же время моим онемевшим рукам это уже не было важно, а лицо такого ветра только и требовало. Весьма приятно встречать солёный ветер лицом к лицу, романтики говорят, что океан так тебя целует. Пускай мне морская соль снится в гробу, но в такие дни она слаще любых духов. Небо захватили чайки. Ураганом живой массы — все как один — они нарезали круги, чертили маршруты друг для друга. Красивым танцем они что-то пытались сказать. Семьи птиц, большое товарищество, они как вечные жители пограничного мира: мира моря и мира суши. В одном они отдыхали, входили в мир птичьих снов и просыпались среди себе подобных, в то время как в другом они именно жили. Они не просто двигались. О нет, они именно что летели. Они могли делать то, что умеют делать так естественно и красиво только они, за что человек им глубоко завидовал и всегда будет. Они обуздали пространство, отказавшись от простой беготни, предпочтя ей нечто прекрасное. Пролетая над морем, каждая из них по-настоящему жила, хоть ни одна из них этой ценности в реальности не понимала.
Волны всё отбивали свой ритм. Одна за другой они снимали песок и приносили новый, обогащали водой берег, шумели и изливались пеной. Море — это движение. Большая вода есть ничто иное, как живое пространство: оно не твёрдая почва и не изрезанное всем в нём находящимся небо. Вода всё может обнять, унести и даже украсть. В больших объёмах она переставала контролироваться человеком и сама писала правила игры. Кто мы такие против неё?
Мне казалось, что друзья мои всё понимают. Они смотрели вдаль так же, как и я. Молчим. Ни к чему разговоры, когда из года в год вы говорите всё то же. Теперь нам важно лишь быть друг с другом. Мы снова вместе, а значит снова можем молодо улыбаться. Долго мы так сидели, пока затёкшие ноги не напомнили о себе. Как бы больно ни было, но я должен встать. Я не уйду, я просто буду стоять рядом с ними, а они пускай так и сидят, не хочу никого тревожить.
— Ты помнишь, как мы сюда когда-то приехали?
На мой вопрос мой приятель, что сидел справа от меня, лишь тепло посмотрел на меня, подняв голову ко мне. Я знал, когда эти глаза и губы врали, а когда говорили правду. Его немая улыбка не лгала — он как и я вспоминает этот день как вчерашний.
Двое усталых юноши в отцовских костюмах решают впервые выехать за черту города. Он вспоминал как долго мы гнали стремглав по дорогам ночным. Как и я, он думал о том, как однажды мне пришла идея в голову свернуть и не поехать вокруг города, а заехать сюда, на холм.
— А ты говорил, что не доедем.
В ответ он выдохнул ноздрями, тихо смеясь про себя. Морщинки у его лица стали ещё виднее. Да, в тот день он перепугался за свою красивую машину, потому что его отец вряд ли бы понял почему нам пришлось бы её оставить так далеко и вернуться пешком без неё под утро. Мы боялись, что она не справится с бездорожьем, но восходящий весенний луг совсем не таким уж и непроходимым. Неизвестно сколько километров мы проехали с ним. Неизвестно, сколько дорог колёса под нами попробовали на вкус, но я никогда не смогу забыть совместных путешествий. Это настоящий мой компаньон, мой большой приятель и друг.
— А помнишь как на заправке у тебя рукав застрял в двери?
Он потянул за рукав и показал свою левую руку. На морщинистой тонкой коже красовалась еле заметная полоса во всю кисть. Этот шрам ему оставила тяжёлая металлическая дверь, которая некстати прищемила ему рукав рубашки, а после моих манипуляций с её открытием — прищемила ещё и половину кисти. Глупая история, над которой мы долго смеялись всю жизнь, но из-за неё ему пришлось бросить работу.
Я много раз пытался потом ему помогать, но всё без толку. На корабль со мной его не взяли, хотя того капитана я буквально умолял на коленях. Пристроить его в юридическую контору было и вовсе постыдным для меня делом. Начальник организации, мой хороший знакомый, не поленился даже прислать мне красноречивое письмо о том насколько некомпетентного работника я ему посоветовал. Сколько бы я не пытался ему помогать — всё без результата. Его кормила ферма и мои подарки из Азии, которые он спешно втайне от меня продавал на улице. Я его никогда не винил, хотя он никогда и не знал даже какой ценой они мне доставались. Не хотелось мне, чтобы все те статуэтки и простейшая электроника пылилась у кого-то чужого на полках, но раз это могло немного улучшить дни моего друга, то так тому и быть.
— Мне жаль.
Он продолжил смотреть вперёд с тем же добродушием. Конечно же он меня услышал, но виду не подал. Наверное, потому что понимал глубоко в душе, что только простое счастье ему и грозило, что жизнь без забот закончилась тогда, на ночных дорогах.
Я уже почти не чувствовал никаких других запахов, кроме соли, но клубы дыма я не мог не заметить. Всё такой же смурной мой сослуживец сидел посередине между всеми и закуривал что-то едкое на вид. Его нос аккуратно торчал из-под шляпы, словно он шпион, сошедший с кинолент. Брюки его как обычно испачканы чем-то серым (по-моему, это от пепла).
— На меня не осталось?
Он молча показал портсигар — пусто. В целом, я и не сомневался, рядом с ним любое курево заканчивалось в момент. В чём-то я мог назвать его своим дьяволом: этот человек дал мне когда-то всего лишь одну сигарету, а как результат — я курильщик с огромным стажем. Было дело, как он принёс для меня домашнее вино. Кажется, то было грушевое, но память моя могла уже ошибаться. В ту ночь мы напились изрядно, мы еле доползли до моего дома, где отсыпались до обеда. Хорошо, что тогда мы уже не служили, иначе бы мигом отправились чистить ангары и красить заборы весь июльский месяц.
Его хищная улыбка всегда могла внушить уверенность, в то время как его оскал страшил как волчий. С ходу нельзя было понять какой он сегодня и каким он предстанет перед тобой через пару часов. Таким он и был — с виду озорной и простой, но глубокий как пропасть. В душе он бесконечно чем-то обеспокоен, но никогда виду не подавал, и только лишь однажды ночью мне довелось услышать как он молится. Вместо тысячи необязательных слов о том, что ему плохо и страшно — он молился и делал это отчаянно. Худая босая фигура склонилась всем телом на заднем дворе перед маленькой свечкой в банке и приговаривала лишь ей известные слова мольбы о помощи. Я никогда его об этом не спрашивал.
— Я тут как-то вспомнил как мы путешествовали в Польшу.
Я знал это его выражение, когда он стирал с лица все свои мысли и в миг приобретал все краски обратно. Моя уловка с его любимым воспоминанием всегда работала на славу. За одной историей попойки обязательно следовала и другая. Всегда наши посиделки заканчивались как-то одинаково, но никогда не скучно. Бывало, что наша беспечность не сговаривалась с нашей удачей и это же случилось с нами в ту же поездку.
Тогда мы, знатно приняв спиртного, сумели прокрасться в музей прямо в центре Кракова, где всю ночь провели наедине с искусством, кое-где внеся в него свои поправки. Возможно, на нетрезвую голову мы не согласились с видением художника, на что у нас был вполне конкретный ответ. Да, мы испортили ряд дорогих картин, но когда наутро в номере отеля мы услышали по радио как на-польском диктор говорил о громком преступлении, мы гордились собой как никогда. Мы себя чувствовали настоящими диверсантами, настоящими гениями искусства, истинным авангардом. Больше мы в Польшу не возвращались.
С тех пор между нами пропасть лишь росла. Я не единожды ему говорил, чтобы он завязывал с вредными привычками, что он портит себе уже не здоровье, а всю жизнь вокруг, но в ответ слышал лишь обличения меня в слабохарактерности. Ему всё было мало: ощущение вседозволенности, оживлённости, беспамятства, в которые он без конца входил, чтобы не встречаться с реальностью. Так он потерял со временем всё, что наживал и налаживал годами, хотя большой вопрос состоял лишь в том, приобретал ли он на самом деле что-то по-настоящему. В определённый момент мы просто перестали вместе пить, а затем и общаться. Только лишь эти годовые встречи могли нас вновь как бы случайно столкнуть. И всё же я мог ему помочь, но не стал, тая обиду за все слова, что он мне сказал напоследок. Сейчас я вижу как демоны вновь берут верх.
— Не думай о плохом.
Ветер усилился, стало немного темнее от туч. Странно, я даже не помню как они надвинулись. С резкой дрожью моя подруга съёжилась, но затем, как порыв ветра стих, вновь расслабила свои уставшие плечи. Её укрывал малиновый шерстяной платок, в цвет помады, но и он не был спасением: с ним сидеть неудобно, а без него совсем уже холодно.
Да, это она, моя дорогая подруга. Всё такая же прекрасная как и когда-то давно. Возраст её не менял, разве что добавлял немного поистине дамской эстетики. Её волосы давно поблекли, вместо тех живых каштановых локонов уже красовались сплошные седые пряди, аккуратно заплетённые в хвост.
— Тебе холодно?
Она кротко посмотрела на меня, но сразу же отвела взгляд. С женщинами никогда не понятны их желания, разве что если они напрямую их не высказывают. И всё же я решил снять свой шарф для неё.
— Держи, не мёрзни.
Она помотала головой и отвернулась вновь, смотря вдаль без конца. Когда-то мы любили друг друга и любили сильно. Мы были столь увлечены, что могли сутки напролёт говорить лишь о любви. Рядом с ней замирал весь мир, всё казалось таким неважным, таким суетным и глупым, что, казалось, я вот-вот растворюсь в ней и забуду обо всём на свете.
Шло время, но я так и не решался сделать дальнейший шаг. У меня просто была профессия, и я никак не мог её бросить. Я дал ей слишком много надежды на то, что я готов ради любви остаться с ней, но я не мог, потому что я ничего в жизни не умел. Я ушёл на два года, а вернулся к уже замужней женщине. Я её понимаю только сейчас, каково ей было, когда на все её просьбы остаться я отвечал словами о каком-то долге, которого и не было. Промотал на кораблях жизнь, так и не познав радости чего-то большего, чем любование видами.
— Поверь, если бы я мог...
Она подняла правую руку, останавливая меня. Я понимаю почему она не хочет меня слушать, для неё это всё пустые слова. Однажды я уже не доказал силу своих слов, так зачем их слушать теперь?
Одной ночью я пришёл к её окнам и в бреду начал кричать её имя. Не находил себе места без неё, вот и решился на глупость. Естественно, вся улица была возмущена, но она всё же выглянула в окно и, стало быть хотела меня прогнать, но зачем-то вышла ко мне. Мы сбежали. Тогда-то мне и казалась жизнь правильной, тогда она была той самой живой водой — обнимающей, утягивающей, всей толщей давящей.
После этой выходки она ушла от него. Негласно и молча — я даже не встретился ни разу с её мужем. Она изменила в своей жизни всё, но лишь только моя жизнь не дрогнула. Вновь отправляясь в море, я слышал в след проклятья сквозь слёзы. Всё время, что мы встречались здесь позже, мы не общались об этом.
— Ты достойна лучшего.
Тучи совсем затянулись, от ясного неба остались лишь пятиминутные воспоминания. Погода портилась, стало пора расходиться.
— Друзья мои, я рад был повидаться. Все разом они обернулись ко мне.
Вновь счастливые, молодые, красивые. Снова в них бурлила та живость, та страсть и гордость. Забыты и обиды и вся та боль, через которую они прошли. Они с настоящей щенячьей добротой смотрели на меня, стоящего перед ними в полный рост. Было бы нам двадцать — наверняка обнимались бы целый день, но я уйду и не покажу им своих выступающих слёз. Тихо спускаясь вниз, я всё же обернулся посмотреть на них напоследок, насладиться ещё мгновением. Они всё так же сидели на обрыве и смотрели на море. Все вместе.
— Кто этот старик? — произнесла белокурая девочка.
— Не знаю, каждый год сюда приходит в одном и том же, встаёт у обрыва и смотрит по часу. — ответил ей её седовласый отец, закрывающий двери метеостанции у подножья холма.
— Что с ним не так?
— Ты о чём?
— Он же с могильными плитами общается!
— Оставь старика в покое, тут до него такие же приходили.
— Расскажи мне ещё про это.
— Зачем тебе? — вытирая со лба пот спросил он её.
— Ну пожа-а-алуйста. — протянула она.
— Что ж тут сказать... Раньше приходило их четверо, потом он перестал ходить, вроде говорили, что куда-то уплыл.
— Далеко?
— Думаю, да, если даже раз в год не приезжал.
— А потом?
— А потом пришло только двое, тогда они камень этот там и поставили.
— А потом?
— Затем приехала только одна старушка. Вместе с ней был молодой паренёк, который поставил и второй камень. Она попросила его пойти без неё, после чего долго сама спускалась к нему в машину.
— А потом?
— А потом тот парень приехал сюда один и последний камень оставил.
— А потом?
— Ну что ты заладила, дочка? Через время вернулся старик. Видишь его морской китель?
— Ух ты...
— Теперь он один туда ходит.