Крылатая магия.

Письмо от Авроры

Утро началось привычно: шум сов над головами, шелест перьев, и дождь конвертов, падающих к столам. Юки сидела за слизеринским столом и отодвинула тарелку с овсянкой чуть в сторону — привычка, чтобы письмо не испачкалось.

К её руке плавно спланировала старая серая сова, устало хлопнула крыльями и уронила конверт прямо на колени. На печати не было герба — лишь отпечаток округлого камешка с прожилками. Это было в стиле Авроры.

Юки провела пальцем по плотному кремовому пергаменту и сразу узнала запах — тонкий, тёплый, с солью и лавром. Тётя никогда не изменяла своим привычкам.

— Что там? — спросила Моргана, кидая на неё быстрый взгляд.

— Письмо, — коротко ответила Юки и аккуратно спрятала конверт в сумку.
Читать при всех — означало пригласить чужие глаза внутрь. А у Слизерина чужие глаза всегда были внимательнее, чем казалось.

Она дождалась конца завтрака, спустилась в подземелья, прошла через извивающийся коридор с тусклым зелёным светом из-под воды и только там остановилась. Каменная скамья возле стены, привычное место, где тишина держалась дольше, чем в общей комнате.

Письмо лежало в руках, будто весило больше, чем лист бумаги. Юки осторожно разорвала печать и развернула пергамент.

Ю,
я надеюсь, ты не теряешь голову.

Помнишь, как мы с тобой красили балкон в Вест-Хилл и красная краска попала на перила? Ты тогда сказала: «Можно не оттирать, всё равно дождь смоет». А на следующий день валялся старый плед, и красное пятно осталось на нём навсегда.

В Хогвартсе «дождь» — это чужие разговоры. Он редко смывает, чаще оставляет пятна.

(...)

Слова Авроры ложились в голову так же сдержанно, как тётя всегда говорила вживую: без лишних украшений, но так, что между строк оставалось больше, чем в самих строках.

Когда Юки дочитала, она долго смотрела на пергамент, будто пыталась разглядеть что-то под буквами. Потом сложила письмо — аккуратно, будто оно могло треснуть от неловкости.

Зелёный свет из-под воды колебался на стенах, и казалось, что сама озёрная глубина тоже читала вместе с ней.

День в тени

Уроки шли обычным строем: на травологии Спраут ловко утрамбовывала землю вокруг корней, на чарам Флитвик подпрыгивал, как будто шёл по волнам, а не по кафедре. Квиррелл мямлил о чём-то «опасном и липком», и Юки впрямь сверилась с «Брустверами» — не из упрямства, из уважения к точности.

Пенси две перемены подряд рассказывала кому-то, как в прошлом году гриффиндорцы «опозорились» на тренировке; Маркус, проходя мимо, бросил «держи локти ближе к корпусу, когда пишешь» — совет звучал как команда. Моргана независимо от темы разговора умудрялась вставлять «это нерационально» с той же холодной убедительностью, с какой поправляла заколку в волосах.

Слухи вокруг Юки не стихли, но сменили форму: «она отказалась от дуэли» стало «она презирает дуэли», а потом — «она боится дуэлей», а следом — «она считает дуэли пустым бахвальством». Любое из этих предложений было на пол-тона от истины, а вместе они складывались в портрет, который Юки хотелось разбить — но не сегодня.

Она держала темп. Шла туда, куда надо было идти. Отвечала, когда вопрос был не лишним. И молчала, когда молчание значило больше.

Ночь — и Артур

Сон пришёл быстро, без предупреждения и без привычной темноты перед ним. Как будто кто-то раскрыл дверь прямо в середину.

Она стояла в парке — в том самом, где впервые поставили парту под деревом, и где Артур говорил про дементоров так, словно нюхал их из чашки чая. Деревья были тоньше и выше, тени — гуще, воздух — густой, как полированная смола.

Артур сидел на той же парте. Но на этот раз на столешнице лежали не книги, а тяжёлый свиток с тугим шнуром и маленьким серебряным ножом. Призрак был чётче обычного — почти плотный: свет проходил через него не насквозь, а будто задерживался, оставляя контуры.

— Ты пришла, — сказал он, словно это она назначала встречу.

— Это ты пришёл, — отвечать во сне было почему-то легче. — Что это?

— Долг. — Он коснулся свитка. — Мы говорили, что наш род — не выключатель. Кровь — не кнопка. Но кровь — это и не музыка для сна. Её слышат.

— Кто?

— Те, кому есть дело. Гоблины. Старшие роды. Те, кто не любит, когда об обещаниях забывают. — Артур поднял взгляд. — И я.

— Ты снова про «род», — Юки почувствовала знакомую усталость, от которой хотелось спрятать руки в рукава, как днём. — Ты хочешь, чтобы я.. что?

— Восстановила то, что вы бросили. — Он произнёс это без пафоса, как факт. — «Верде» не должно оказаться словом, которое шепчут с жалостью. Наши книги — не должны пылиться в чужих сундуках. Наши договоры — не должны тлеть, пока их не переписывают на чьи-то имена.

— Я учусь, — сказала Юки. — Этого недостаточно?

— Учёба — не действие. Это — подготовка к действию. — Он потянул шнур и развязал свиток. Буквы потекли по пергаменту тонкими щелями — не язык, а следы, как будто кто-то серебряной булавкой водил по коже бумаги. — Смотри.

На свитке были списки и краткие пометки: имена, даты, «депозит в общий фонд», «резерв на защиту...», «наследник в разрыве линий». Где-то мелькнуло «Армандо Диппет — связанная ветвь (не по крови, по обязательству)». Юки почувствовала, как сердце делает лишний удар.

— Я не подписывала это, — тихо сказала она.

— И хорошо. Подписывать — пока нечего. — Артур оттолкнул свиток, словно отодвигал от неё слишком горячую чашку. — Я не про бумагу. Я про тебя. Ты должна встать так, чтобы быть видимой тем, кто слышит язык договоров.

— Играть в старые игры? — Юки уже знала, какой вкус будет у слова «нет» — горький, почти металлический. — Ради чьего-то одобрения? Чьей-то улыбки на нужной странице?

— Ради того, чтобы твоё имя не было пустым. — Он сказал это спокойно. — И ради того, чтобы когда в этом замке раздастся имя твоей семьи, кто-то поднял голову не от скуки, а из уважения.

— Ты давишь, — с напором сказала Юки, стиснув зубы, чтобы понизить тон.

— Я говорю вслух то, что ты и так чувствуешь. Я лишь твое воображение в этом сне. Значит, ты знаешь, что я прав. — В его голосе не было злости — только нетерпение. — Ты хочешь быть исключением, Ю. Не каплей. И не пятном на старом пледе. Исключением — которое задаёт правило.

Юки вдруг увидела — словно кто-то повернул зеркало — как она сидит на слизеринском диване и выбирает слова, чтобы не ранить, а поставить на место; как она смотрит на Барона и спрашивает о вещах, от которых холодит. И как в письме от тёти красная краска всё-таки не сошла дождём.

— Я не стану твоим знаменем, — сказала она. — И не надену на себя твою броню.

— Я не прошу броню. — Артур наклонился ближе. — Я прошу воли. Простой и холодной. Чтобы не отвести глаз, когда на тебя посмотрят так, как умеют смотреть старшие дома. И чтобы не дрогнуть, когда предложат «проще». Ты — не должна быть проще.

Сон дрогнул, как вода от падения камня. Вдалеке замок чуть повернул стены, и Юки на мгновение показалось, что на камнях пляшут тени цепей Барона — не тяжёлых, а тонких, как линии на свитке.

— Когда? — спросила она. — Когда «встать так, чтобы быть видимой»?

— Когда это будет твоим решением, — впервые его голос стал мягче. — Но не слишком поздно.

Он исчез не так, как обычно — не в тишину, а в шорох бумаги, будто свиток сам сложился в воздухе.

Юки проснулась от того же шороха. В комнате было темно; где-то ритмично дышала рыжеволосая соседка, Моргана лежала ровно, как будто бы фотография.

Не поздно, — подумала Юки, — но и не сейчас.

Утро после сна

В Большом зале свечи казались светлее, чем обычно. Возможно, потому что в голове всё ещё светилась тонкая дорожка из сна: от парты — к свитку — к залу с четырьмя столами. Движение было простым и неизбежным.

На Слизерине обсуждали расписание тренировок: Флинт настаивал на «ещё одном вылете» даже при тумане, Блетчли повторял «держите кисти» так, как будто у всех кистей в замке был один хозяин — он.

Драко сидел ближе к центру, чуть откинувшись, как умеют только те, в чьей позе есть и привычка к вниманию, и усталость от него. Крэбб и Гойл рядом производили впечатление двух запятых после многозначительной фразы.

Юки наливала чай, когда услышала за спиной:

— Слухи всё ещё живы?

Голос был ровный, светлый. Драко не смотрел прямо на неё — смотрел мимо, туда, где по столу перекатывались яблоки.

— Слухи любят подкармливание, — сказала Юки, подарив улыбку, нарисовавшуюся на ее тонких губах. — Я на диете.

Уголок рта Малфоя ехидно сдвинулся, но улыбкой это не было. — Большинство начинают спорить с тем, чего не существует.

— Нельзя спорить с туманом, — заметила Юки.

— С туманом — да. — Драко сдвинул к себе чашку. — Но с теми, кто его делает гуще, — иногда стоит.

— Иногда, — аккуратно согласилась Юки. — Но не ценой собственной видимости.

Он перевёл на неё наконец прямой взгляд: светлые волосы, безупречный пробор, серые глаза — холодный металл со светлой прожилкой.

— Надеюсь, ты не путаешь «ничего ради аплодисментов» с «ничего» вообще, — его взгляд чуть потемнел. — У нас не любят пустых кресел.

Ей пришлось спрятать короткую улыбку в кружке. «У нас» — он сказал это без тени сомнения, с тем спокойствием, с каким говорят «зима будет холодной».

Их разговоры.. Слизеринские разговоры казались такими важными, яркими, взрослыми. И это будоражило.

Он посмотрел чуть в сторону — туда, где серебряные приборы бликовали в свете свечей, как маленькие холодные рыбы.

Стычка в коридоре

Это случилось на переходе между второй и третьей башнями, где окна узкие, а ветер даже в ясный день успевает пробраться под мантию.

Юки обогнула группу пуффендуйцев, успела заметить вдалеке МакГонагалл — её строгий профиль был как выточен — и практически нос к носу столкнулась с тройкой, которую уже умели узнавать по силуэтам.

Гарри Поттер — чёрные волосы нарушали любые законы расчёски; Рон Уизли — высокий, в движениях слишком много локтей; Гермиона Грейнджер — взгляд, как у того, кто не просто знает ответ, а уверен, что ответ нужно произнести вслух — иначе он не засчитается миру.

— Смотри куда идёшь, — сказал Рон автоматически, не глядя.

— Я смотрю, — ответила Юки. — Не всегда на вас. — Максимально язвительным и мерзким тоном произнесла она, словно стараясь оттолкнуть от себя подальше лишним децибелом.

Гермиона прищурилась: не от злости — от решения «сказать или промолчать». Решила — сказать.

— Ты — Юки Верде, правда? — произнесла она очень чётко. — Я слышала, ты отказалась от дуэли. Умно. — сказала та, словно Ю нуждалась в ее одобрении.

Рон вскинулся, как будто его ткнули пером.

— «Умно» — так мы теперь называем трусость? — выпалил он.

Гарри бросил на него сдержанный взгляд — «тише», но Рон только сильнее зарделся.

— Я не называю трусостью то, чего не было, — сказала Юки. — Я называю это порядком приоритетов.

— А приоритеты у слизеринцев всегда одни и те же, — сказал Рон. — Репутация, змеюшники, нафуфыренные манеры.

— Забавно слышать про «манеры» от того, кто разговаривает, как будто мы на рынке, — заметила Юки, не повышая голоса, но явно пытаясь унизить.

Гермиона вмешалась — скорее, чтобы вывести разговор из тупого обмена укусами.

— Ты правда знала заклинания до школы? — спросила она. — Это запрещено, но.. любопытно.

«Запрещено» она произнесла так, как произносят «незаконно» в министерском кабинете: с лёгкой дрожью удовольствия от точности понятия.

— Я знала слова, — сказала Юки. — А не бросала во всех депульсо.

Гарри молчал долго, чем напоминал людей, которые привыкли наблюдать, а не организовывать. Наконец он сказал:

— Если кто-то тебе.. — он остановился на полпути к слову «мешает», — если кто-то к тебе цепляется — скажи МакГонагалл. Она разберётся.

— У меня есть свой декан. - С оттенком недоумения ответила Юки. Откуда могло взяться такое рвение помочь? Быть может, у него нечаянно такие слова вырвались.

— Конечно, — Гарри чуть кивнул. Не раздражённо — скорее, с лёгким удивлением, как от того, что встретил на мосту человека, который смотрит на ту же реку иначе.

Они разошлись — не хлопнув дверями слов, не оставив последней колкости. Только ветер в узких окнах дважды дёрнул край мантии, будто напомнил: случайные встречи — это тоже способ мира вести разговор.

Вечер — и тихие переговоры

К гостиной Слизерина Юки пришла поздно: библиотека втягивала, как глубина, и отпускала нехотя. В руках — тонкая тетрадь с заметками по артефактам и травам «с двойным смыслом».

Префект Хиггс стоял у камина и в привычной своей манере говорил негромко, но так, что слышали все: про завтрашний обход, про необходимости не оставлять перья на столах («они исчезают не магией — руками»), про пароль.

Маркус Флинт, растянувшийся на диване, объяснял первокурснику разницу между «держишь метлу» и «метла держит тебя». Пэнси листала журнал мод для ведьм и сталкивала взгляд с каждым, кто подходил слишком близко.

Драко сидел чуть в стороне — не один, но и не в центре — и рассматривал шахматную доску: фигуры стояли в позиции, из которой правильно и красиво ходов было мало. Крэбб и Гойл переговаривались шёпотом — редкий случай — и удивительно синхронно чесали затылки.

Когда Юки проходила мимо, Эдриан не поднял глаза, но сказал:

— Видел, как ты разговаривала с Поттером.

Она остановилась. Это прозвучало нейтрально — почти как «вчера шёл дождь» — но подтекст был.
Удивительно, что он не сказал что-то еще. Быть может, осекся.

Ночь — и тишина, которая держит

В спальне пахло льном и водой. Рыжеволосая уже спала, Моргана читала — у неё книжные страницы не шуршали, а перетекали, как если бы буквы сами уступали ей дорогу.

Юки достала тетрадь. Написала на чистом листе три слова столбиком:

Имя.
Долг.
Видимость.

Потом — через тире, коротко, как команды:

Имя — не чарка для сплетен.
Долг — не чужая верёвка.
Видимость — не спектакль.

Она закрыла тетрадь и положила рядом письмо Авроры. Это были две разные школы — одна про то, как ходить, другая — про то, зачем. Между ними лежала её собственная — ещё не выученная, но уже её.

Вода за стеклом шевельнулась — как в те ночи, когда большие тени проходят мимо и никто не спрашивает, что там. Барон не появлялся. И это было — странное облегчение.

Юки надела браслет на запястье, коснулась холодного металла и позволила себе короткую, почти невидимую улыбку.

Не поздно, — повторила она мысленно. — И не сейчас.

Она легла на спину. Тишина в подземельях была не пустой — плотной, как ткань, которой укрывают от света. В этой тишине было место для страха — не громкого, как днём, а тихого, который можно держать на ладони, пока он не перестанет кусаться.

Засыпая, Юки подумала, что Артур прав лишь наполовину: к роду ведут не только цепи — иногда дорогу выстилают зеркала. В них можно увидеть не то, что тебя держит, а то, как ты держишь себя.

И это, пожалуй, было первым её правилом, которое не принадлежало никому до неё.