Девочка
Утром следующего дня Хозяин Монастыря объявляет, что ему необходим наследник и, следователь, жена. Для пущей уверенности – несколько. И наследников, и жён, разумеется. Мамочка чертыхается и, облизывая губы, припадает к откупоренной бутыли. Для меня это точно такой же удар. Однако удар, ранение от которого я предпочитаю сокрыть в безучастном взгляде и скучающей интонации.
– Что ты об этом думаешь? – спрашивает Ян.
– Моё какое дело? Мне думать не положено, – спокойно отвечаю я.
– Не дерзи, – врывается Ману, пускающая из окна косы; ветер подхватывает их и играется. – Кто учил тебя манерам?
– Названный Отец.
В словах этих заключается ещё большее презрение. Ян отрывает взгляд от заполняемых бумаг и просверливает меня недовольством. Ману внимательно наблюдает за перестрелкой нравов и, не увидев итогов сражения, смеётся себе под нос. Смеётся гиеной, смеётся досадно.
Из разговоров узнаю: несколько важных господ (равно важных друзей) покажут Хозяину Монастыря своих дочерей: девочки, девушки и женщины – с именем и родом. Связь их послужит укрепляющим звеном в бесконечной цепи партнёрства.
– Для чего ты позвал послушницу? – вопрошает Мамочка и, вскользь смотря на меня, наполняет стакан градусами.
Алое питьё плещет по столу. В моменты, когда Ману садилась на хозяйскую цепь и лобызала кабинетный диван словно милостью брошенную кость, между мной и Яном вырисовывалась неодолимая рытвина. Мы не могли быть откровенны друг с другом и потому безучастно глотали обиды.
Хозяин Монастыря, не отрываясь от дальнейшего письма, швыряет в мою сторону:
– Покупатель задерживается.
И только.
В ответ пожимаю плечами.
Не будь здесь Мамочки, что бы сказал Хозяин Монастыря своей послушнице? И окрестил бы таковым именем...? Что бы ответила я?
– Может не приезжать вовсе, – срывается с языка.
В пепельнице лежит дотлевающий свёрток, что недавно был награждён поцелуем Яна. Тянусь к нему и, прикусив в зубах, хочу ощутить наполняемые горчицей лёгкие.
– Бросай это дело, – злостно кивает Ману.
– Перечить Отцу или курить?
– И то, и то – нетерпимо.
– Пускай делает, что возжелает её глупое юное сердце, – безучастно тянет Хозяин Монастыря и собирает кипу неизвестных бумаг. – Ты, Мамочка, защищаешь Отца, то благоразумно. А залётная птица ворошит чужое гнездо. Позволь ей. Будь выше того.
– Одно ослушание порождает другое, – отмечает Ману.
– Я убедился в том, – подхватывает Ян и отчего-то хитро улыбается. Нет в словах назидания, нравоучения и недовольства. Ломанная драма. Фарс, как выразился бы сам Хозяин Монастыря.
– Он занятой человек? Этот бог. Почему задерживается? – спрашиваю я.
– Все боги таковы, – отвечает мужчина. – Дни по минутам, а как иначе? Бог Солнца перенёс встречу на неопределённый, если тебя это утешит, срок, но за сохранение «товара» в надлежащем виде готов доплатить.
Кажется, когда речь шла о деньгах, Хозяин Монастыря с открытым ртом вкушал слова говорящего и обладающего привлекательной для него суммой.
– Куда тебе все эти деньги? – злобно смеюсь я. – Мир целиком не обобрать, Ян, доподлинно известно.
– Но у возможных изыму, – отвечает мужчина.
– Тебе нравится независимость или превосходство, которые дают деньги?
– Мне просто нравится Власть.
– И всё же курить недозволительно, – заключает Мамочка. – Твой покупатель, Луна, не терпит запаха табака.
– Покупатель задерживается, запах выветрится, – клацаю челюстью и делаю затяжку. Облако дыма целует мужское лицо. Единственный поцелуй, который мы можем себе позволить.